Да, последствия минутной ярости не предугадаешь. Урождённая Бай в тот вечер удавилась на балке в червоводне. Хун Тайюэ доставили в уездную больницу, его удалось спасти, но он остался сумасбродом с жутким характером. Самое печальное то, что меня заклеймили как страшного злодея в образе животного; повсюду ходили слухи о моей тигриной свирепости, волчьей безжалостности, лисьей изворотливости, кабаньей отчаянной смелости. С тех пор и развернулась охота на хряка, к ней привлекли множество людей и немалые средства.
Паршивец Мо Янь пишет, что после случая с Хун Тайюэ я продолжал творить бесчинства по всему Гаоми, калеча крестьянский скот. При этом он отмечает, что народ долго ещё не отваживался опростаться на природе: а ну как вытянут все кишки, тут и конец. Как я уже говорил: плетёт всё, что в голову взбредёт. На самом деле, покалечив Хун Тайюэ в помрачении ума, я в ту же ночь вернулся на косу семьи У. Ко мне пристали несколько самок, но я с отвращением отпихнул их в сторону. Чувствуя, что всё просто так не закончится, я отправился за советом к Дяо Сяосаню.
Когда я описал в общих чертах, что произошло, он вздохнул:
– Похоже, брат Шестнадцатый, любовь забыть непросто. Я давно приметил, что у вас с урождённой Бай взаимная симпатия. Дело прошлое, что тут судить, правильно это или нет… Давай лучше пошумим, устроим им представление, а?
Последующие события описаны у Мо Яня довольно точно. Дяо Сяосань велел мне собрать всех молодых и здоровых кабанов на песчаной дюне перед сосновым леском. Старина Дяо, как ветеран‑наставник, пробежался по славной истории борьбы наших предков с людьми и хищниками, поведал о выработанной ими стратегии:
– Расскажи этому молодняку, о Великий Вождь, как нужно покрывать себя сосновой смолой и кататься в песке; снова покрывать себя смолой и опять кататься в песке…
И вот, месяц спустя на наших телах образовался слой золотистой брони. Ножом не пробьёшь, а при ударе о камень или дерево только треск раздаётся. Поначалу в ней было неловко, но вскоре привыкли. Старина Дяо научил нас и кое‑каким боевым приёмам, например, как прятаться, как внезапно атаковать, как держать оборону, как отступать и так далее. Объяснял очень толково, будто за спиной у него сотня сражений. Мы без конца ахали, мол, почтенный Дяо, вы в прошлой жизни точно были военным. Он лишь презрительно усмехался, оставляя нас в неведении. Когда к нам на косу перебрался по глупости волк, тот самый, что натворил столько злодейств, он, верно, поначалу посчитал, будто мы ему не соперники, но тут же скис, обнаружив, что шкуру нашу не прокусить, что она твёрдая и гибкая как сталь. Мои сыновья и внуки – как я уже говорил, – сперва смяли его в лепёшку, а потом разорвали на куски.
В восьмом месяце начался сезон осенних дождей, уровень воды в реке резко поднялся, и ясными лунными ночами на песчаную отмель по‑прежнему во множестве выносило рыб и черепах, устремлявшихся в погоню за луной. Тогда нам и представился случай наесться досыта и накопить запасов. Зверья на косе день ото дня становилось всё больше, схватки за еду делались всё яростнее. Ожесточённая битва за территорию развернулась между стадом кабанов и стаей лисиц. Одетые в золотистую броню из песка и сосновой смолы, мы в конце концов вытеснили лис с сытного местечка, где они кормились, и теперь одни занимали вдающийся в реку треугольный мысок. В этой битве мои отпрыски тоже получили немало ран и увечий – ведь уши и глаза бронёй не защитишь. А лисы в самый решающий момент пускали удушающую вонь. Она ударяла в нос, щипала глаза – ядовитая, страшное дело! Свиньи покрепче ещё выдерживали, а те, что послабее, валились на землю. Тут и подскакивали лисы, рвали острыми зубами свиные уши и выцарапывали когтями глаза. По распоряжению Дяо Сяосаня мы разделились на две группы: одна шла в бой, другая ожидала приказа. Когда лисы пустили газы и устремились вперёд рвать упавших, на них, заткнув ноздри стебельками полыни, отважно набросились ожидавшие в засаде. Наш командир Дяо Сяосань знал, что всё время пускать газы лисы не могут, и жутко вонючие у них только первые. Принявшие на себя первую волну тоже сражались отважно, окружая врага, прокушенные и исцарапанные, а атаковавшие из засады не упустили возможности разгромить его. В результате нескольких стычек добрую половину лис на косе перебили или изранили. Повсюду валялись истерзанные трупы, с вершин густых зарослей ракитника свисали пышные лисьи хвосты. Облепленные сытыми мухами тонкие ветви стали толще, изменили цвет и склонились до земли, словно усыпанные ягодами. Из битвы с лисами кабаны вышли бойцами с богатым опытом. Эти боевые учения стали прелюдией сражения с людьми.
Мы с почтенным Дяо ожидали, что охота на кабанов в Гаоми вот‑вот начнётся, но прошло полмесяца после праздника Середины осени, и всё было тихо. Почтенный Дяо послал за реку на разведку пару смышлёных кабанчиков, но они не вернулись – как, согласно пословице, не возвращаются пирожки с бараниной, если ими бросаться в собаку. Полагаю, эти бедолаги скорее всего попали в ловушку, с них содрали шкуру, выпотрошили, разрубили на куски, и они стали начинкой для пирожков. В то время жизненный уровень людей значительно возрос, и те, кому приелась домашняя свинина, стали гоняться за мясом диких кабанов. И кампания по отлову диких свиней глубокой осенью того года, проходившая под напыщенным лозунгом «Уничтожим хряка‑оборотня, заступимся за народ», на самом деле была варварской охотой с целью потрафить влиятельным любителям вкусно поесть.
Как и многие важные события в своём начале, эта продолжавшаяся полгода битва людей со свиньями начиналась как некая забава. Утром погожего и прохладного осеннего дня – а это был первый нерабочий день в честь национального праздника – ярко светило солнце, над песчаной косой разливался аромат диких хризантем, пахло сосновой смолой и веяло лекарственным духом полыни. Неприятных запахов, конечно, тоже хватало, но об этом умолчим. От долгого затишья напряжения у нас в головах поубавилось. Кабаны с утра до вечера только и делали, что ели, и ни о чём не думали. Кто играл в рощице в прятки, кто любовался пейзажем с высокого склона. Были и такие, кто объяснялся в любви, а один ловкий кабанчик скрутил из гибких ивовых прутьев колечко, наплёл на него диких цветов и надел на шею самочке. Та, виляя хвостиком, прильнула к нему, счастливая, как шоколадка, которая вот‑вот растает.
И вот в этот прекрасный день показалось около дюжины лодок. На каждой развевался красный флаг, а на передней, моторной с железным корпусом, оглушительно грохотали гонги с барабанами. Поначалу никто и думать не думал, что скоро начнётся резня, казалось, это осенняя поездка за город, организованная комсомольцами или профсоюзом какого‑нибудь предприятия или организации.
Стоя на песчаной дюне, мы с Дяо Сяосанем наблюдали, как лодки пристают к косе, как люди на них, переговариваясь, спрыгивают на берег. Я время от времени негромко докладывал Дяо Сяосаню обстановку, а он, наклонив голову и навострив уши, прислушивался к доносящимся звукам.
– Человек сто, – комментировал я. – Похоже, туристы. – Послышался свисток. – На отмели сошлись, собрание, что ли. – Ветер доносил обрывки речи человека со свистком.
– Велел построиться, – повторял услышанное Дяо Сяосань. – Прочёсывайте, как сетью, без надобности не стрелять, загоняйте их в воду…
– Что? У них оружие? – изумился я.
– По нашу душу явились, – заключил Дяо Сяосань. – Дай сигнал, собирай бойцов.
– Давай ты – я вчера, когда рыбу ел, горло наколол.
Дяо Сяосань набрал полную грудь воздуха, запрокинул голову, полураскрыл рот, и из глубины его глотки вырвался высокий и пронзительный клич, похожий на вой сирены воздушной тревоги. Ветви деревьев на косе зашевелились, заросли травы раздвинулись, и множество кабанов, больших и маленьких, старых и молодых, собрались со всех сторон на дюне. Всполошились лисы, встревожились барсуки, перепугались дикие кролики. Кто задал стрекача куда глаза глядят, кто забрался поглубже в норы, кто кружил на одном месте, наблюдая.
В смоле и песке, одинаково золотисто‑коричневатые, вскинутые головы и разинутые рты, большие выступающие клыки и поблёскивающие глазки, две с лишним сотни кабанов, большей частью связанные со мной кровными узами – вот оно, моё войско. Возбуждённо ждут, не находят места и готовы действовать – скрипят зубами и топают.
– Дети мои, – обратился к ним я, – это война. Они пришли с оружием, поэтому наша тактика – искать лазейки, уклоняться, не дать им погнать нас на восток, пробираться к ним в тыл!
Вперёд выскочил кабан свирепого вида.
– Не согласен! – воскликнул он. – Нужно сплотить ряды, ударить в лоб и скинуть их в реку!
Известен он был как Драное Ухо. Весом триста пятьдесят цзиней, огромная голова покрыта толстым слоем смолы и песка, одно ухо наполовину откушено в героической схватке с лисами, развитые жевательные мышцы и острые зубы. Помню, он хватанул одного лиса так, что у того голова на куски развалилась. Один из самых мощных бойцов, но мне не родня. Поначалу я считал, что этот заводила среди местных кабанов ещё молод, чтобы сразиться со мной, но теперь он уже подрос. Я давно говорил, что роль предводителя кабанов меня не очень прельщает, но этому свирепому типу передавать её не хотелось.
– Выполнять, что велел Великий Вождь! – поддержал меня вставший Дяо Сяосань.
– А если Великий Вождь велит сдаваться, что, сдаваться будем? – недовольно пробурчал Драное Ухо.
Многие тоже заворчали, и в душе я расстроился. Стало ясно, что повести за собой это воинство будет непросто. Если не обуздать Драное Ухо с компанией, жди раскола, но перед лицом врага с внутренними делами разбираться некогда.
– Исполняйте приказ, разойдись! – строго скомандовал я.
Многие, действуя как велено, скрылись среди деревьев и зарослей травы, но сорок с лишним кабанов, очевидно, приспешники Драного Уха, с гордым видом последовали за ним навстречу людям.
Те выстроились длинной змеёй с запада на восток и двинулись вперёд. Кто в соломенной шляпе, кто в брезентовой туристской кепке; в тёмных очках и в очках от близорукости; в куртках и костюмах; у одних на ногах кожаные туфли, у других кроссовки; одни несут гонги и колотят в них на ходу, другие достают из карманов и запускают хлопушки; те, что с дубинками, молотят по зарослям травы, те, что с ружьями, шагают вперёд с громкими криками… Далеко не все молодые и здоровые, были и седые сгорбленные старики с острым взором; не только мужчины – десяток девиц.
– Бах‑бабах! – Это взрывались хлопушки двойного действия, «двухпинковые», как их называют в народе, у земли они взрываются с жёлтым дымком, а в воздухе – белым.
– Бум… – гудел треснутый гонг, такие используют в сычуаньской опере.
– Выходи, не то стрелять будем! – кричали те, что с дубинками.
Вся эта разношёрстная компания действовала кто в лес кто по дрова. Разве это охотники, идущие с облавой? Так в пятьдесят восьмом воробьёв пугали. Я заметил народ с Пятой хлопкообрабатывающей фабрики, потому что углядел тебя, Цзефан. Ты тогда уже стал штатным рабочим, бригадиром контролёров качества. Твоя жёнушка Хэцзо тоже в штате, работала поваром в столовой. Рукава твоей серой куртки закатаны, видны сверкающие часы. Жена твоя тоже здесь – наверное, надеется привезти на фабрику кабанятины, сдобрить рацион работников. Были там и работники коммуны и торгово‑закупочного кооператива, а также жители разных деревень Гаоми. Заправлял на этом мероприятии, очевидно, человек с жестяным свистком на шее. Кто таков? Да Симэнь Цзиньлун. В некотором смысле мой сын, так что это великая битва свиней и людей была также и сражением между отцом и сыном.
Крики людей перепугали аистов в ракитнике – они целыми стаями взмывали в небо, их бесчисленные гнёзда содрогались, в воздухе разлетались пёрышки. Люди задирали головы и от испуга птиц приходили в ещё большее возбуждение. Из нор повыскакивали лисы, они мелькнули язычками пламени и скрылись в высокой траве. Торжествующая толпа продвинулась примерно на тысячу метров и столкнулась с отрядом смельчаков под предводительством Драного Уха.
– Кабаний царь! – завопил кто‑то в толпе.
И разрозненные, беспорядочные ряды сомкнулись. Кабаны и люди остановились как вкопанные метрах в пятидесяти друг от друга, словно два войска в древности. Позади Драного Уха сгрудились его двадцать свирепых хряков. Впереди шеренги людей стоял Симэнь Цзиньлун с дробовиком; на шее у него кроме свистка висел ещё и серо‑зелёный бинокль. Он держал дробовик в одной руке и бинокль в другой, и я понял, что от внезапно возникшей перед ним вызывающе зверской морды Драного Уха он перепугался насмерть.
– Бейте в гонги! – в панике заорал он. – Кричите громче! – Он ещё думал, что напугает кабанов, как когда‑то пугали воробьёв, и загонит на восток и в реку.
Позже я узнал, что на краю песчаной косы, там, где два потока снова сливались в один, бросили якорь два стальных катера с двадцатисильными дизелями и боевыми группами из опытных охотников и демобилизованных военных на борту. Среди них была и троица, охотившаяся на волка‑оборотня. Цяо Фэйпэн, которому я впился в плечо, когда был Ослом Симэнем, уже состарился и растерял зубы, ну а Лю Юн с Люй Сяобо – в самом расцвете сил. Эти искусные стрелки были вооружены автоматическими карабинами с обоймой на пятнадцать патронов и высокой скорострельностью. У этого оружия прекрасные характеристики, оно отличается высокой точностью. Но есть и слабое место – невысокая пробивная способность пули. С пятидесяти метров она с трудом пробивала защитную броню на наших шкурах, а после ста метров её убойная сила сходила на нет. В той великой битве часть кабанов оттеснили на край косы, около дюжины погибли под пулями, но большинство вернулись целыми и невредимыми.
Гремели надтреснутые гонги, от криков дрожало небо, но это была лишь бравада, никто и с места не двинулся. А Драное Ухо с рёвом очертя голову бросился в атаку. У людей было около дюжины дробовиков, но в панике выстрелил один Цзиньлун. Ударившей по ракитнику дробью напрочь снесло одно гнездо, ранило подвернувшегося аиста, но не задело и щетинки на кабанах. Стоило им ринуться в атаку, воинство Цзиньлуна обратилось в бегство. Женщины визжали громче всех, а жалобнее других верещала Хуан Хэцзо. На бегу она споткнулась, и в её выставленный зад вцепился Драное Ухо. С тех пор она осталась инвалидом «с одной половинкой» и ходила жалко перекособоченная. Кабаны врезались в толпу, нанося удары направо и налево. Отовсюду неслись душераздирающие вопли. В свалке кабанам тоже доставалось копьями и дубинками, но ранить их в основном не удавалось. Серьёзное ранение получил лишь один одноглазый кабан, которому в суматохе угодила в глотку пика с обоюдоострым наконечником. Цзефан уже забрался было в лодку, но, увидев, что Хэцзо тяжело ранена, отважно выпрыгнул и с трёхзубыми вилами бросился выручать её. Одной рукой ты поддерживал Хэцзо и отступал, не выпуская вил из другой, вот храбрец какой. Своим поведением ты завоевал почёт и славу, а также моё глубокое восхищение. Взявший себя в руки Цзиньлун выхватил у кого‑то короткоствольную бердану с широким дулом и призвал на подмогу нескольких смельчаков. Наверное, его вдохновила отвага младшего брата, и он, собравшись с духом, точной рукой прицелился в Драное Ухо. Грянул выстрел, в брюхо кабану ударил целый столб огня. Толстую броню дробь не пробила, но всё брюхо охватило пламя. Драное Ухо отбежал в сторону, потом повалился на землю и принялся кататься, сбивая огонь. Видя, что предводитель ранен, кабаны стали отступать. При выстреле приклад берданы разлетелся, лицо Цзиньлуна почернело от пороха, из разорванной между большим и указательным пальцами руки текла кровь.
В этой битве, которую устроил не подчинившийся приказу Драное Ухо, кабаны, можно считать, одержали верх. Несомненным подтверждением победы стали оставленные людьми туфли и сандалии, соломенные шляпы, дубинки и другие вещи. И Драное Ухо стал вести себя ещё более вызывающе. Во многом из‑за сложившейся ситуации, когда стало возможным насильственное отречение государя, больше половины стада уже явно выступали за него. При его поддержке они растащили оставленные людьми вещи, как трофеи, и болтались по косе, празднуя победу.
– Почтенный Дяо, посоветуй как быть? – обратился я к своему старшему собрату, который всё обстоятельно обдумывал и рассчитывал. Я потихоньку забрался к нему в пещерку на песчаной дюне светлой ночью, когда ярко светила луна и в небе было полно звёзд. – Или я сам отрекусь, и пусть вождём будет Драное Ухо.
Дяо Сяосань лежал, опершись подбородком на передние ноги, и его единственный глаз, которым он ещё мог видеть, слабо мерцал во мраке. Снаружи доносилось журчание набегавшего на корни деревьев речного потока.
– Говори же, почтенный Дяо, я тебя слушаю.
Он глубоко вздохнул, и слабый отсвет в его глазах погас. Я потормошил его, но тело обмякло и никак не реагировало.
– Почтенный Дяо! – испугался я. – Ты живой? Умирать тебе никак нельзя…
Но почтенный Дяо и вправду умер, и как я ни взывал к нему, его было уже не вернуть. Из глаз заструились горячие слёзы, и на сердце навалилась печаль.
Выйдя из пещерки Дяо Сяосаня, я увидел в свете луны свирепое поблёскивание множества зелёных глаз. Перед толпой кабанов сидел Драное Ухо. Страха я не испытывал, наоборот, в душе царила необычная лёгкость. Волнующаяся, как ртуть, река сверкала ослепительным светом; в траве и деревьях бесчисленные осенние сверчки и цикады выводили на все лады насыщенные мотивы; между деревьями колыхались зелёные ленты светлячков; луна уже переместилась на запад и висела над Пятой хлопкообрабатывающей фабрикой, под её брюхом, яркий свет, переливающийся, как йодокварцевая лампа на крыше упаковочного цеха, подпрыгивал то вверх, то вниз, будто только что снесённое ею зелёное яйцо. А ещё доносились частые и ритмичные глухие удары фабричных кузнечных прессов, будто тяжёлым кулаком по сердцу.
– Мой близкий друг Дяо Сяосань умер, – спокойно произнёс я, подойдя к Драному Уху. – Я тоже устал от жизни и не хочу больше оставаться вождём.
Таких слов Драное Ухо, видимо, не ожидал и инстинктивно отступил на несколько шагов, готовый к моей внезапной атаке.
– Конечно, если ты будешь настаивать на том, чтобы завоевать положение вождя в бою, я согласен биться до конца! – глядя на него в упор, добавил я.
Молча уставившись на меня, он явно взвешивал все «за» и «против». Ведь весу во мне больше пятисот цзиней, твёрдая как скала голова и полный рот крепких как сталь острых зубов – кто его знает, как всё выйдет.
– Годится! – выдохнул он наконец. – Но ты должен немедленно покинуть косу и больше не возвращаться.
Я кивнул в знак согласия, помахал собравшимся за его спиной кабанам, повернулся и пошёл прочь. На южной оконечности косы вошёл в воду. Я знал, что меня провожают полсотни кабанов, знал, что глаза у них полны слёз, но даже не обернулся. Одним нырком погрузился до самого дна, быстро двигаясь под водой к берегу, и речная вода смешалась с моими слезами.
ГЛАВА 35
Драное Ухо погибает под струями огнемётов. Шестнадцатый взлетает на лодку, чтобы отомстить
Спустя полмесяца кабанов с песчаной косы постигла катастрофа. У Мо Яня в «Записках о свиноводстве» это описывается во всех подробностях:
В третий день первого месяца тысяча девятьсот восемьдесят второго года группа истребителей кабанов на нескольких моторных лодках с шумом и гамом высадились на песчаную косу. Группу консультировал опытный старый охотник Цяо Фэйпэн, а командиром был Чжао Юнган, участник оборонительной войны [243] с Вьетнамом, покрывший себя боевой славой. Эти люди не походили на обычную группу охотников, которые двигаются скрытно и подкрадываются незаметно, – они специально давали знать о своих намерениях. Всего в отряде было десять человек, вооружённых семью автоматами с боезапасом из семисот специальных бронебойных патронов. Танковую броню эти пули не пробивали, а вот шкуру на брюхе кабана – запросто, даже через толстый слой «брони» из сосновой смолы и песка. Но особенное бесстрашие отряду придавали не автоматы с пулями, а три огнемёта, и людям не терпелось пустить их в ход. Эти штуки необычной формы на первый взгляд напоминают пульверизаторы, из которых крестьяне в народных коммунах опрыскивают поля гербицидами. Впереди длинный патрубок и механизм возгорания, сзади – пухлый стальной цилиндр. Обращались с ними трое бывших солдат с боевым опытом, с защитными приспособлениями от пламени из толстых асбестовых плит на груди и лице.
Мо Янь пишет:
Высадившаяся с шумом и гамом группа, конечно, привлекла внимание кабанов.
Новоявленному вождю Драное Ухо не терпелось укрепить своё могущество сражением с людьми, и когда он услышал о высадке, глазки у него от возбуждения покраснели, и он тут же издал пронзительный клич, собирая своих бойцов. Их было двести с лишним, и они, словно приспешники неправедной секты в романах уся, как один завопили, провозглашая ему хвалу.
Далее Мо Янь описывает жестокое побоище. Читать это просто невыносимо. Я ведь, в конце концов, тоже свинья. Вот что он пишет:
…Как и в первом сражении, Драное Ухо расположился впереди всех, за ним симметричными эшелонами выстроилась ещё сотня с лишним кабанов, а ещё две группы, примерно по пятьдесят голов в каждой, стали быстро охватывать людей с флангов, оставляя за ними лишь полноводную реку. При такой ситуации победа была уже почти на стороне кабанов, но люди, казалось, не чувствовали опасности. Трое из них двигались на восток, прямо на большой отряд вождя Драное Ухо. Слева и справа, обратясь на юг и на север, двум фланговым группам кабанов противостояли по два человека. Трое с огнемётами держались последними. Они оглядывались по сторонам и беззаботно, с разговорами и смехом двигались на восток. Кабаны постепенно сжимали вокруг них кольцо окружения. Когда до Драного Уха осталось метров пятьдесят, Чжао Юнган отдал команду, и семь автоматов открыли огонь по трём направлениям. Сначала три пристрелочных выстрела, потом ещё три, и уже стреляли очередями. Кабаны и представить не могли оружия такой огненной мощи и скорострельности. Из стволов семи автоматов за каких‑то пять секунд вылетело целых сто сорок пуль, под которыми полегли по меньшей мере тридцать кабанов. Пули попадали в основном в голову, пробивая «броню» и череп и разрываясь уже внутри. Убитые кабаны представляли ужасное зрелище: у одних разлетелся мозг, у других вылезли глазные яблоки. Услышав выстрелы, Драное Ухо инстинктивно пригнулся, но очередью ему разнесло на куски здоровое ухо. Взвыв от боли, он устремился на охотников, но в это время следовавшие позади трое с огнемётами натренированно сделали три шага вперёд, залегли и привели своё оружие в действие. Вспышка – и со стороны каждого огненным драконом вылетела струя огня; она шипела, как гадящие одновременно сто гусей. Липкое пламя этих драконов обволокло кабаньего вождя. Огонь взвился метра на три, и Драное Ухо исчез. Языки пламени стремительно катились по земле, пока секунд через двадцать не остановились. Всё вокруг горело. Шедших первыми кабанов на юге и севере постигла та же участь, что и Драное Ухо. Ведь из‑за толстого слоя сосновой смолы они были особенно огнеопасны, и стоило одной капле попасть на них, как тут же воспламенялось всё тело. Охваченные пламенем, несколько десятков кабанов носились с дикими криками, и лишь самые сообразительные катались по земле. Они забирались в ракитник, залезали в заросли травы, и везде возникали очаги огня. Песчаную косу заволокло дымом и окутало запахом гари. Избежавшие пуль и огня совершенно обезумели от страха – они бестолково сталкивались, словно безголовые мухи, и бойцам истребительного отряда оставалось лишь прицелиться и послать их на встречу с владыкой преисподней…
Мо Янь пишет:
С точки зрения охраны окружающей среды, эта безумная бойня явно переходит все границы. Безжалостное истребление кабанов тоже ни в какие рамки не лезет. Неудивительно, что Чжугэ Лян вздыхал и лил слёзы, предав огню войско в плетёных доспехах. [244] В две тысячи пятом году я побывал в Паньмыньчжоне и видел, как в безлюдной двухкилометровой демилитаризованной зоне на тридцать восьмой параллели с криками носились стада кабанов, на деревьях было полно птичьих гнёзд, на опушке леса в воздухе кружила стая белых цапель. Вспомнив о бойне на косе семьи У, я испытал угрызения совести, хотя перебитые кабаны были способны на многие гадости. Из‑за применения огнемётов возникали лесные пожары, выгорели большие площади сосновых лесов и ракитника, ещё больше пострадали дикие травы. Пернатые твари с косы в основном улетели, а из тех, у кого крыльев не было, одни забились в норы, другие спаслись, бросившись в воду, но добрая половина всё же погибла от огня…
Я в тот день был в ивняке на южном берегу канала и своими глазами видел густой дым над косой и бушующий огонь, слышал треск автоматных очередей и вопли обезумевших кабанов, и, конечно, ветер с северо‑запада доносил смесь удушающих запахов. Я понимал, что, оставшись вождём, непременно разделил бы их печальную участь. Но как ни странно, ничуть не радовался этому. Я предпочёл бы найти смерть в море огня вместе с кабанами, чем поступиться честью, спасая свою шкуру.
Когда всё было кончено, я сплавал на косу. Горелые деревья, обугленные кабаны, вздувшиеся трупы различных животных в воде. Накатывались то ярость, то горе, потом они смешались в одно и впились в сердце двухголовой ядовитой змеёй…
О мести я не думал, томила какая‑то мучительная тоска. Она ни на минуту не оставляла в покое – так, наверное, чувствует себя солдат перед боем. Я поплыл по каналу вверх по течению. Устав, выбирался под водой в густые заросли ракитника по берегам, то на левом, то на правом. Следовал я по запахам: это был и запах выработанного дизельного топлива, смешанный с вонью от горелых кабаньих трупов, иногда к ним добавлялся едкий запах табака и низкосортного вина. Следуя за этими запахами, я проплыл целый день, и в голове, словно в рассеивающейся дымке, стал складываться образ моторной лодки – символа зла и преступных деяний.
Длиной метров двадцать, сварена из стальных листов два сантиметра толщиной, грубые швы на корпусе голубовато‑стального цвета, ярко‑зелёные водоросли на острых краях. Гребной винт приводит в движение установленный на ней двадцатисильный дизель. На этом неповоротливом, уродливом стальном чудовище двигались вверх по течению несколько охотников из отряда истребителей кабанов. Всего в отряде их было десять, но шестеро, бывшие военные, работали в уездном городе и после выполнения задания на первом же автобусе поехали домой. На лодке плыли остальные – командир отряда Чжао Юнган, охотники Цяо Фэйпэн, Лю Юн и Люй Сяопо. Совместное пагубное воздействие таких факторов, как демографический взрыв, сокращение земельных угодий, нарушение растительного покрова, промышленное загрязнение и многих других, привело к тому, что на землях Гаоми стали редко встречаться даже дикие кролики и фазаны, и профессиональные охотники давно сменили ремесло. Эта же троица была исключением. Они и так прославились на весь уезд, присвоив подвиг осла, который расправился с двумя волками, а теперь благодаря охоте на кабанов стали героями в глазах народа и центром внимания средств массовой информации. Забрав с собой тушу Дяо Сяосаня как трофей охотничьей кампании, они направлялись по каналу в уездный город в сотне ли отсюда. Их железная посудина развивала скорость не более десяти километров в час, поэтому, стартовав на рассвете, они могли добраться туда лишь к вечеру. Но они использовали эту поездку, чтобы похвалиться своими достижениями. Останавливались у каждой деревушки, чтобы жители могли полюбоваться на тушу так называемого царя кабанов. Вытаскивали на берег и разрешали местным жителям обозревать его вблизи. Некоторые состоятельные обладатели фотоаппаратов, пользуясь случаем, созывали домашних, соседей и приятелей, чтобы сделать на фоне царя кабанов групповой снимок. В поездке охотников сопровождали, освещая её, репортёры из уездных газет и телевизионщики. Вот уж прекрасная возможность дать волю разнузданному перу! Тут и «люди толпами сбежались со всех сторон», и «зрителей не протолкнуться». Люй Сяопо предложил своему командиру такие расценки: со зрителей брать по юаню, за групповой снимок – два юаня, за групповой снимок, держась за клыки, – три, за групповой снимок верхом на туше кабана – пять, а за групповой снимок вместе с участниками охотничьей партии и тушей кабана – десять. Цяо Фэйпэн и Лю Юн отнеслись к его предложению с определённым энтузиазмом, но Чжао Юнган его отверг. Ростом метр восемьдесят, тонкая талия, широкие плечи, руки длиннее обычного, левая нога чуть прихрамывает, твёрдое выражение худощавого лица – настоящий мужчина. Где бы ни останавливались охотники, везде местные кадровые работники оказывали им радушный приём. Вино лилось рекой, столы ломились от кушаний. Обычно об охотничьих подвигах повествовал Цяо Фэйпэн, а Лю Юн и Люй Сяопо дополняли его рассказ. Повествование всякий раз приукрашивали, дистанция между правдой и выдумкой сокращалась. Чжао Юнган молчал и только пил, а напившись, озадачивал присутствующих презрительной улыбкой.
Вышеприведённые описания застолий, естественно, взяты у Мо Яня. Выйти на берег среди бела дня и пойти вслед я не мог и следовал за ними лишь по реке.
В последний вечер дул пронизывающий холодный ветер. Бледный лик почти полной луны походил на лицо мертвеца, отравившегося ртутью, таким же бледным, угрюмым светом отливали стылые воды реки. Течение уже не такое сильное, на мелководье схватился тонкий ледок – он поблёскивал пугающей, режущей глаз синевой. Я притулился в ракитнике на правом берегу и сквозь уже оголённые ветви наблюдал за нехитрой пристанью из брёвен, за причаленной к ней лодкой. Это был первый большой городок в Гаоми, Люйдянь – Ослиная таверна. Назвали его так потому, что сто лет назад здесь собирались торговцы ослами. Из‑за красной облицовочной плитки, которой были выложены снаружи ярко освещённые стены небольшого трёхэтажного здания городской управы, казалось, что оно густо вымазано свиной кровью. Внутри, в просторном зале проходил банкет в честь героев‑истребителей кабанов, то и дело доносились призывы выпить за них. Площадь перед управой – такую даже в Симэньтуни построили, как такой не быть в городке побольше – залита огнями, и по раздававшимся охам и ахам было понятно, что народ глазеет на тушу Дяо Сяосаня, и её приходилось караулить полицейским с дубинками. Ведь ходили слухи, что если чистить зубы щёткой из кабаньей щетины, станут белоснежными даже самые почерневшие зубы, поэтому молодые люди с такими зубами алчно поглядывали на щетину царя кабанов.