4 июня 1945.
1 Показывая мне русло Иордана, точнее, место впадения Иордана в Тивериадское озеро, там, где на правом берегу реки, если смотреть на север, расположен город Вифсаида, Иисус мне говорит: «Теперь этот город уже не виднеется на берегах озера, а несколько отстоит от берега. И это вызывает недоумение исследователей. Объяснение надо искать в заиливании озера с этой стороны, вызванном двадцативековым перемещением поверхностного слоя земли водами реки, а также селями и оползнями, сходившими с холмов Вифсаиды. Тогда город находился как раз возле впадения реки в озеро, и – более того – лодки поменьше, особенно в полноводные сезоны, могли подниматься вверх по течению реки на значительное расстояние, почти до уровня Хоразина, сама же река при этом всегда служила гаванью и укрытием для Вифсаидских лодок в дни, когда озеро штормило. Это не для тебя (тебе это не очень важно), а для привередливых ученых. А теперь вперед».
2 Лодки апостолов, преодолев краткий отрезок озера, отделяющий Капернаум от Вифсаиды, причаливают у этого города. Но за ними следовали и другие лодки, и из них высаживается много людей, тут же присоединяясь к местным из Вифсаиды, пришедшим поприветствовать Учителя, который заходит в дом Петра, где… опять – его жена, которая, предполагаю, предпочла жить в одиночестве, чем постоянно слышать жалобы матери на ее мужа[a].
Народ, оставшийся снаружи, громко требует Учителя, что вызывает нешуточное беспокойство у Петра, который поднимается на террасу и обращается к горожанам, и не только, с речью, говоря, что нужно проявлять уважение и воспитанность. Ему, его Учителю, необходимо немного насладился покоем теперь, когда он принимает Его в своем доме. У него же, напротив, нет времени, и он лишен радости даже предложить Ему немного медовой воды из всего того, что он велел принести своей жене, – и Петр ворчит.
Иисус глядит на него с улыбкой и, качая головой, произносит: «Как будто ты Меня никогда не видел, а тут выпал случай оказаться вместе!»
«Да так и есть! Когда мы в миру, разве я и Ты бываем вместе? Никоим образом! Между Тобой и мной – этот мир с его больными, с его удрученными, с его слушателями, с его любопытными, с его клеветниками, с его недругами, и никогда не бывает, чтобы: я и Ты. Здесь же, напротив, Ты со мной, в моем доме, и должны же они это понимать!» – он прямо-таки раздражен.
«Но Я не вижу разницы, Симон. Моя любовь одинакова, Мои слова – те же самые. Что Я говорю тебе лично, или что говорю для всех – не одно ли и то же?»
3 Тогда Петр исповедует свою великую боль: «Дело в том, что я болван и легко отвлекаюсь. Когда Ты говоришь на площади, на горе, среди большой толпы, я – не знаю, почему – все понимаю, но после ничего не помню. Я рассказывал об этом и моим товарищам, и они признают, что я прав. Другие, я имею в виду народ, который Тебя слушает, понимают Тебя и помнят, что Ты говорил. Сколько раз мы слышали чье-нибудь признание: „Я больше этого не делал, потому что Ты так сказал“, или же: „Я пришел, потому что однажды услышал, как Ты сказал то-то, и я был поражен“. Мы же наоборот… хм! Это как течение воды, что бежит и не останавливается. На берегу больше нет той воды, что утекла. Приходит другая, да, все время новая, и ее всегда много, но она утекает, утекает, утекает… И я с ужасом думаю, что если то, что Ты говоришь, сбудется и наступит момент, когда Ты уже не будешь исполнять роль этой реки и… и я… Что я смогу дать тем, кто жаждет, если не могу сберечь даже капли из того многого, что Ты мне даешь?»
Остальные тоже поддерживают жалобы Петра, сетуя, что из всего того, что они слышат, им никак не удается ничего вспомнить, когда хотелось бы вспомнить, чтобы ответить множеству вопрошающих.
Иисус улыбается и отвечает: «Ну, Мне так не кажется. Люди и вами тоже очень довольны…»
«О, конечно! За наши деяния! Расчищать Тебе дорогу и для этого толкаться локтями, носить больных, собирать милостыню, и говорить: „Да, Учитель – это вон Тот!“ Хороши дела, в самом деле!»
«Не прибедняйся уж слишком, Симон».
«Я не прибедняюсь. Я себя знаю».
«Это самая трудная из премудростей. Но Я хочу устранить эту твою великую боязнь. Когда Я говорю, а вы не всё сумели понять и удержать в памяти, спрашивайте без опасения показаться назойливыми или огорчить Меня. У нас всегда есть часы уединенного общения, когда вы можете открыть Мне свое сердце. Я столько отдаю многим. И чего бы Я не отдал вам, коих люблю так, что сильнее не мог бы и сам Бог? Ты говорил о волне, которая уходит, и на берегу ничего не остается. Наступит день, когда ты заметишь, что от каждой волны отложилось некое семя, и что каждое семя стало растением. По всякому случаю тебе станут попадаться цветы и растения, и ты будешь сам себе удивляться, говоря: „Да что это Господь со мною сделал?“, потому что тогда ты избавишься от рабства греху, а твои нынешние добродетели достигнут высокой степени совершенства».
«Ты так говоришь, Господь, и я полагаюсь на это Твое слово».
4 «Теперь давайте пойдем к тем, кто нас ждет. Идемте. Мир тебе, женщина. Этим вечером Я буду твоим гостем».
Они выходят, и Иисус направляется к озеру, чтобы не застрять в давке. Петр торопится отвести лодку на несколько метров от берега так, чтобы голос Иисуса был всем слышен, но между Ним и слушателями оставалось пространство.
«По пути из Капернаума сюда Я думал, какие слова сказать вам. И отыскал их в утренних событиях.
Вы видели, как ко Мне подходили трое мужчин. Один добровольно, второй по Моему настоянию, третий по внезапному воодушевлению. И видели также, что Я принял только двоих из них. Почему? Может быть, в третьем Я разглядел предателя? Поистине нет. Но неподготовленного. На первый взгляд самым неготовым казался тот, что сначала направлялся на похороны своего отца, а сейчас находится рядом со Мной. А на самом деле самым неготовым был третий. Этот был настолько подготовлен, сам не зная о том, что смог принести действительно героическую жертву.
Героизм в следовании Богу всегда означает основательную духовную подготовку. Этим объясняются некоторые удивительные события, происходящие вокруг Меня. Наиболее подготовленные к принятию Христа, каков бы ни был их социальный и культурный уровень, приходят ко Мне с решимостью и безоговорочной верой. Менее подготовленные присматриваются ко Мне как к человеку, выходящему за привычные рамки, либо изучают Меня с недоверчивым любопытством, или же нападают на Меня и поносят, обвиняя по-всякому. Различная манера поведения соответствует степени их духовной неподготовленности.
В избранном народе повсюду должны были бы найтись души, готовые принять того Мессию, в ожидании которого томились Патриархи и Пророки, того Мессию, чей духовный облик все яснее вырисовывается посредством видимых чудес, совершаемых над телами и стихиями, и чудес невидимых, совершаемых над умами, что переживают обращение, и над язычниками, что обращаются к истинному Богу. Однако это вовсе не так. И с готовностью последовать за Мессией испытывают явное затруднение именно сыны этого народа, и, прискорбно заявить, тем большее, чем к более высоким его сословиям переходишь. Говорю это не для того, чтобы вас возмутить, а чтобы побудить вас к молитве и размышлению.
Почему так происходит? Почему по Моему пути впереди идут язычники и грешники? Почему они принимают все то, что Я говорю, а остальные – нет? Потому что чада Израиля прикреплены, более того, словно жемчужные устрицы, прикипели к той отмели, где они родились. Потому что они пресыщены, переполнены, надуты своей мудростью, и не в состоянии дать дорогу Моей, выбросив лишнее, чтобы освободить место для необходимого. У остальных нет такого порабощения. Это бедные язычники или бедные грешники, снявшиеся с якоря, словно дрейфующий корабль, это бедняки, не имеющие собственных сокровищ, а лишь бремя заблуждений или грехов, от которого они с радостью отказываются, как только понимают, что такое эта Благая Весть, и начинают впитывать ее живительную сладость, совсем непохожую на отвратительную мешанину из их грехов.
5 Послушайте и, может быть, вы поймете, как от одного и того же труда могут получиться разные плоды.
Сеятель вышел сеять. Полей у него было много и разного рода. Были те, которые он унаследовал от отца и по забывчивости оставил там произрастать колючие растения. Другие приобрел сам: купил их такими, какими они были, у одного нерадивого человека, да так и оставил. Третьи оказались пересечены дорогами, поскольку человек этот был большим любителем комфорта и не желал проделывать долгий путь, идя из одного места в другое. Наконец были и такие, ближе всего к дому, о которых он заботился, чтобы перед его жилищем был приятный вид. Эти были хорошо очищены от камней, колючек, сорняков и так далее.
Итак, этот человек взял свой мешочек с семенной пшеницей, с лучшим зерном, и начал посев. Семя упало в хорошую, рыхлую, вспаханную, очищенную и удобренную землю тех полей, что ближе к дому. Упало и на полях, пересеченных дорогами и тропинками, что разрезали их на мелкие участки и, кроме того, наносили на плодородную землю негодную черствую пыль. Иное семя упало на поля, где человеческая небрежность оставила произрастать колючие растения. Теперь плуг перелопатил их, и казалось, их больше нет, но они оставались, потому что только огонь, радикальное средство уничтожения вредных растений, не дает им возродиться снова. Последние семена упали на поля, купленные недавно и оставленные такими, как есть, не вспаханные как следует и не очищенные от всех тех камней, что углубились в почву, образовав твердый настил, за который не могут ухватиться нежные корни. А после, разбросав все свои семена, он вернулся к себе домой и сказал: „О, славно! Теперь надо лишь дожидаться урожая“.
6 И он блаженствовал, поскольку проходили месяцы – и он видел, как густо всходят хлеба на полях возле дома, как они поднимаются: о! какой мягкий ковер! – и колосятся: о! какое море! – и наливаются, и поют, ударяясь колосом о колос, осанну солнцу. Человек думал: „Все поля – как эти! Приготовим серп и амбары. Сколько хлеба! Сколько золота!“ И блаженствовал… Сжал он хлеба на полях, что поближе, а затем перешел к тем, что были унаследованы от отца, но оставлены в запущенном состоянии. И остолбенел. Хлеба-то уродились, ведь поля были хорошими, а земля, окультуренная отцом, была тучной и плодородной. Но само ее плодородие подействовало также и на колючие растения, скошенные, но не уничтоженные. Они возродились и образовали настоящий потолок из щетинистых зарослей, сквозь который смогли пробиться лишь редкие колосья хлебов, и почти все было намертво задушено.
Человек сказал: „В этом месте я был невнимателен. Но в других местах кустов ежевики не было, и дело пойдет лучше“. И перешел на недавно купленные поля. Его удивление переросло в беспокойство. Тонкие и уже засохшие листики пшеницы, словно сухое сено, лежали разбросанными тут и там. Сухое сено. „Но как же? Как же? – стенал человек. – Здесь же нет колючек! И зерно было то же самое! И хлеба ведь взошли густо и красиво. Это видно по многочисленным и хорошо развитым листьям. Почему же тогда все погибло, не придя в колос?“ И с болью он принялся раскапывать почву, чтобы посмотреть, не найдет ли норы кротов или иную какую напасть. Нет ни насекомых, ни грызунов, нет и не было. Но сколько же, сколько камней! Просто каменоломня! Поля были буквально вымощены обломками камней, и тот малый слой земли, что их прикрывал, оказался обманчивым. О, если бы он вспахал поглубже, когда было время! О, если бы он копнул, прежде чем приобретать эти поля и покупать их как хорошие! О, если бы, пусть уже и сделав ошибку и купив все то, что ему предложили, не убедившись в качестве, он напряг спину и вернул этим полям пригодность! Но теперь было уже поздно, и его сетования были бесполезны.
Человек понуро встал и пошел на поля, пересеченные ради его удобства тропинками… И разорвал от скорби свои одежды. Здесь ничего не было, совершенно ничего… Темная земля этого поля была покрыта легким слоем светлой пыли… Человек бросился на землю со стоном: „А здесь почему? Здесь ни колючек, ни камней, ведь это наши поля. Дед, отец и я – всегда владели ими, и за десятки лет сделали их плодородными. Я проложил там дороги, убрал с поля немного почвы, но это не могло привести их к такому бесплодию…“ Он еще горевал, когда получил ответ на свою печаль от плотной стаи птиц, которые настойчиво носились от тропинок к полю и обратно и искали, искали, искали семена… Поле, ставшее сетью дорожек, на обочины которых попáдали зерна, привлекло множество птиц, и они сначала поклевали зерно, упавшее на дорогу, а потом и то, что на полях, все до последнего зернышка.
Таким образом семя, для всех полей одинаковое, принесло где сто, где шестьдесят, где тридцать, а где ничего. У кого есть уши, чтобы слышать, пусть услышит. Семя – это Слово: для всех одинаковое. Места, где падает семя, – это ваши сердца. Пусть каждый применит к себе и поймет. Да пребудет с вами мир».
7 И потом, повернувшись к Петру, говорит: «Поднимись, сколько сможешь, вверх, а затем пристань на другой стороне».
И пока две лодке проделывают небольшой путь по реке, чтобы потом остановиться возле берега, Иисус садится и спрашивает нового ученика: «Кто теперь остался у тебя дома?»
«Моя мать со старшим братом, женатым уже пять лет. Сестры разбросаны по округе. Мой отец был очень добрым. И моя мать безутешно его оплакивает», – юноша резко замолкает, потому что чувствует, как из сердца поднимается рыдание.
Иисус берет его за руку и говорит: «Мне тоже знакома эта печаль: Я видел, как плакала Моя Мать. Поэтому Я понимаю тебя…»
Скрип лодки о гравий прерывает беседу, давая возможность сойти на сушу. Здесь уже нет невысоких холмов Вифсаиды, что чуть ли не совали свой нос в озеро, но от этого берега, противоположного Вифсаиде, и в сторону севера раскинулась богатая нивами равнина.
«Отправимся к Мерону?» – спрашивает Петр.
«Нет. Пойдем по этой тропинке посреди полей».
На полях, красивых и довольно ухоженных, видны нежные, но уже сформированные колосья, все одной и той же высоты, и благодаря их легкому волнению, которое им придает свежий северный ветер, они кажутся еще одним маленьким озером, парусами же на нем выступают возвышающиеся тут и там деревья, наполненные птичьим пересвистом.
«Эти поля – не такие, как в притче», – замечает Иаков, двоюродный брат.
«Нет, в самом деле! И птицы их не опустошили, и нет ни колючек, ни камней. Прекрасные хлеба! Через месяц они уже побелеют… а через два будут готовы для серпа и амбара» – говорит Иуда Искариот.
«Учитель… я напомню Тебе то, что Ты сказал у меня в доме. Ты так хорошо говорил. Но у меня в голове начинают беспорядочно клубиться облака, как те, в вышине…» – говорит Петр.
«Сегодня вечером Я дам тебе объяснение. 8 Сейчас мы в виду Хоразина. – Иисус пристально глядит на нового ученика и говорит: – Дающему дается. И принятие не отнимет ценности у дарованного. Отведи Меня к вашей гробнице и к дому своей матери».
Юноша встает на колени и сквозь слезы целует Иисусу руку.
«Вставай. Пойдем. Мой дух ощутил твою горесть. Я хочу укрепить тебя в твоей доблести Своей любовью».
«Исаак Старший[b] рассказывал мне, насколько Ты добр. Исаак, знаешь? Тот, кому Ты вылечил дочь. Он стал моим апостолом. Но вижу, что Твоя доброта еще больше того, чем мне о ней говорили».
«Поприветствуем и Старшего, чтобы поблагодарить его за то, что подарил Мне ученика».
Достигли Хоразина, и первый дом, который им попадается, это как раз дом Исаака. Старик, возвращающийся домой, когда видит Иисуса со спутниками, а среди них и юношу из Хоразина, воздевает руки, не выпуская из них свою палочку, да так и застывает, не дыша, с открытым ртом. Иисус улыбается, и Его улыбка возвращает старику речь.
«Бог да благословит Тебя, Учитель! Но чего ради мне такая честь?»
«Ради того, чтобы сказать тебе спасибо».
«Да за что же, Бог мой? Это я должен сказать Тебе спасибо. Заходи, заходи. О! какая жалость, что моя дочь далеко, помогает свекрови! Ведь она замужем, знаешь? Все благословения после встречи с Тобой! Она исцелилась, и сразу после того издалека вернулся тот богатый родственник, вдовец, с этими малышами, нуждающимися в матери… О! да я уже говорил Тебе все это! Старая моя голова! Прости».
«Твоя голова мудрая и даже забывает похвалиться тем добром, что сделала для своего Учителя. Забывать о сделанном добре – это мудрость. Это показывает смирение и веру в Бога».
«Но я… не очень понимаю…»
«А этот ученик со Мною разве не благодаря тебе?»
«О!.. Но я ничего не сделал, понимаешь? Только сказал правду… и я рад, что Илия с Тобой». Он обращается к этому Илие и говорит: «У твоей матери после мгновенного оцепенения высохли слезы, когда она узнала, что ты с Учителем. Тем не менее, твоего отца достойно оплакали. Недавно схоронили».
«А мой брат?»
«Молчит… Понимаешь… ему было немного неприятно видеть, что тебя нет… из-за местных… Он тоже так рассуждает…»
Юноша обращается к Иисусу: «Ты говорил. Но мне не хотелось бы, чтобы он был мертвым… Сделай, чтобы он стал живым, как я, и послужил бы Тебе».
Остальные не понимают и вопросительно смотрят, но Иисус отвечает: «Не отчаивайся и будь стойким». Затем Он благословляет Исаака и уходит, несмотря на все уговоры.
9 Вначале они останавливаются около закрытой гробницы и молятся. Потом идут к дому Илии через виноградник, еще наполовину голый.
Встреча братьев довольно-таки натянутая. Старший чувствует себя оскорбленным и хочет это подчеркнуть. Младший ощущает себя по-человечески виноватым и не прекословит. Но появление матери, которая без слов повергается ниц и целует край одежды Иисуса, разряжает обстановку и успокаивает их души. Настолько, что Учителю даже хотят оказать почести.
Однако Он ни на что не соглашается, а только говорит: «Пусть ваши сердца будут справедливыми друг ко другу, как справедлив был тот, кого вы оплакиваете. Не придавайте человеческого оттенка сверхчеловеческому: смерти и призванию на служение. Душа праведника не побеспокоена тем, что не увидела сына на погребении своего умершего тела. Наоборот, она успокоилась в уверенности относительно будущего своего Илии. Пусть мнение мира не мешает благодати избрания. Если мир мог лишь поразиться, не увидев его возле отцовского гроба, то ангелы возликовали, увидев его рядом с Мессией. Будьте справедливы. И ты, мать, утешайся этим. Ты мудро воспитывала, и твой сын был позван Премудростью. Благословляю всех вас. Да пребудет с вами мир, ныне и всегда».
Они вновь пускаются в путь, чтобы дойти до реки, а оттуда до Вифсаиды. Молодой человек, Илья, не задержался даже на минуту у отцовского порога. Поцеловав на прощанье мать, он последовал за Учителем с той простотой, с какой ребенок следует за своим настоящим отцом.
[a] Петр и Порфирия сначала жили в доме ее матери.
[b] См. Том 1, 61.4