…Экспедиция прекратила работу. Во дворе базы выстроилась вся доблестная автоколонна, защищенная брезентами, досками и фанерой, неподвижная и заснувшая до будущей весны. Я обошел в последний раз наглухо запертый огромный склад со снаряжением, осмотрел высокие штабеля пустых бензобочек и груду оставшихся до следующей экспедиции досок и брусьев. Безлюдно и тихо было в этом месте, прежде оживленном и шумном… Рабочие и шоферы уехали, один Александров остался присматривать за нашим имуществом.
Белесые тучи ползли с заснеженных склонов Богдо-улы. На мерзлую землю сыпался сухой снег, немедленно сдувавшийся резким ветром… Завтра улетал и мой самолет. Завершался одиннадцатый месяц моего пребывания в Монголии. Все мы, участники экспедиции, не только выполнили стоявшие перед нами задачи, но многому научились и полюбили эту страну, где испытали уже много радостей, огорчений, труда и забот. Двое из нас – Шкилев и Рождественский – тяжело переболели здесь, один – в начале экспедиции, другой – в конце ее, но, как и все другие, уже думали о предстоящем новом годе экспедиционных работ.
Глава восьмая
НА ДАЛЬНИЙ ЗАПАД
С добрым подружиться путь луны пройти.
Поговорка
Новый экспедиционный год наступил так быстро, что мы едва успели управиться с делами по разборке коллекций и обработке наблюдений в Москве. На этот раз мы запоздали и начали подготовку к полевым работам только с мая 1949 года в Улан-Баторе. Экспедиция выехала почти в том же составе, как и в 1948 году. Малеев поправился за зиму в Москве и опять оказался в нашем коллективе. Новым членом экспедиции был кинооператор Н. Л. Прозоровский – бывалый путешественник, оказавшийся отличным товарищем и неутомимым работником.
В начале июня мы приступили непосредственно к исследовательским работам. Рождественский выехал из Улан-Батора во главе отряда, чтобы начать изучение местонахождений на крайнем западе республики. Я оставался временно в Улан-Баторе вместе с Новожиловым из-за досадного нездоровья –«прострела», полученного во время перелета из жаркой Москвы через холодную Сибирь.
Еще в 1932 году геолог Е. Э. Разумовская посетила впадину озера Бэгер-нур («Почка-озеро») в Гоби-Алтайском аймаке. Исследовательница была поражена количеством костей ископаемых животных: носорогов, мастодонтов и трехпалых «лошадей» – гиппарионов. В задачу отряда Рождественского входило обследование и раскопки Бэгер-нурской котловины. Отсюда его отряд должен был пройти в огромную впадину Шаргаин-Гоби («Палевая Гоби»). Края впадины составляли обширные лабиринты размывов красноцветных пород гобийского типа. В них могли залегать богатые местонахождения, и у нас были все основания ожидать новых и интересных находок.
Рождественский собирался организовать опорную базу с запасом горючего, продовольствия и упаковочных материалов в центре Гоби-Алтайского аймака – Юсун-Булаке («Девять ключей»). Сюда должны были подойти машины моего отряда и в зависимости от результатов раскопок в Бэгер-нуре и поисков в Шаргаин-Гоби двинуться дальше на запад, к гигантским озерам Хиргис-нур («Киргизское озеро») и Хара-усу («Черная вода») Между этими двумя озерами существовала протока, по которой воды озера Хиргис-нур перетекали в озеро Хара-усу. Быстрые воды протоки преграждали путь всем животным, которые должны были предпринимать обход на многие сотни километров вокруг того или другого из озер, чтобы пройти на юг или, наоборот, на север. Только волки перебирались через протоку. Поэтому она получила меткое народное название Чоно-Хайрих («Волчий прыжок»).
Крутые берега Чоно-Хайрих сложены красноцветными отложениями, заключающими кости третичных млекопитающих, как и в Бэгер-нуре: мастодонтов, носорогов, гиппарионов. На старом Хобдосском тракте, поблизости от великих озер, экспедиция геолога И. П. Рачковского открыла невысокую гряду Оши с остатками таких же животных. К огромным озерам мы и должны были направиться на Юсун-Булака. По дороге следовало осмотреть Дзергенскую котловину, где тоже могли быть ископаемые животные.
Еще в Москве мы мечтали побывать на великих озерах запада Монгольской Народной Республики. Особенно ярился Эглон – страстный рыболов. По сведениям наших путешественников, озера эти пресные и очень богаты рыбой. Легко понять энтузиазм, с которым Эглон готовил к путешествию 1949 года резиновую лодку, бредень, удочки. Но судьба, как это мы увидим, разрушила все мечты.
Кроме великих озер Монголии, мы еще с прошлого года стремились увидеть знаменитого Менгэн-Тэмэ («Серебряного Верблюда») или Менгэн-Дэш («Серебряную Наковальню»). В горах Байтак-Богдо, на западной границе МНР (Синьцзян-Уйгурский автономный район КНР), на широкой равнине между двумя параллельными хребтами лежит огромный камень, отливающий серебром на сглаженных и отполированных ветром выступах. Это не камень, а сплошная глыба железа – судя по цвету, с большим содержанием никеля, – очевидно, гигантский метеорит. Его еще не осматривал ни один специалист, но если размеры глыбы не преувеличены очевидцами, то «Серебряный Верблюд» – один из величайших в мире метеоритов. Я предложил Метеоритной комиссии Академии наук взять с собой их сотрудника и доставить его к месту залегания метеорита. Метеоритная комиссия размышляла над этим простым делом так долго, что мы не дождались ее решения до конца экспедиции и этим ожиданием упустили время, когда смогли бы побывать там сами. Будем надеяться, что «Серебряный Верблюд» – возможно, величайший метеорит Азии – все же скоро удостоится внимания тех, кому надлежит этим заниматься!
Приключения отряда Рождественского описаны в его книге «На поиски динозавров в Гоби», в ней же приведены данные о его маршруте и работах. Чтобы не повторяться, я буду говорить лишь о своих впечатлениях. Две недели спустя после отъезда Рождественского, 21 июня 1949 года, я выступил из Улан-Батора на трех машинах: «Волк» и «Дракон» были ветеранами экспедиции, третья машина – полуторка «ГАЗ-АА», названная «Олгой-Хорхой» по имени страшного червяка гобийских легенд, была взята нами специально для работы в ущельях Алтан-улы на «Могиле Дракона». Управлял ею рабочий прошлой экспедиции, здоровенный Коля Брилев, получивший за зиму шоферские права. Новожилов облюбовал себе эту машину. Иван-Козлиный (Александров) упросил взять его в маршрут в качестве рабочего и помощника Безбородова. «Дракон», по нашим расчетам, должен был идти обратно в Улан-Батор сразу же из Юсун-Булака. Еще одним новым членом нашей экспедиции стал только что прибывший из Москвы юный препаратор И. А. Дурненков – очень старательный, работящий и веселый паренек, пришедшийся по душе всему коллективу экспедиции.
Под дождем выехали на Сухэ-Баторское шоссе и на двадцать втором километре свернули налево, на Арахангайскую дорогу. Сильный дождь перешел в град. Похолодало. Хмурая погода длилась до самого вечера, пока мы ныряли по зеленым холмам с перевала на перевал. К вечеру мы спустились в огромную котловину заросших песков, прошли автостанцию Хадассан («Частокол») и остановились на ночлег, сделав около двухсот пятидесяти километров. На следующий день мы должны были добраться до центра Архангайского аймака – города Цецерлэг («Цветок»), но ничего не получилось. При переезде через речку «Волк» завалился в трясину. Мы провозились с ним около трех часов и доехали только до озера Угэй-нур («Источниковое озеро»).
Угрюмые тучи нависли над нами, посыпался град. Стало холодно, темно; по дороге, покрытой белым слоем льда, потекли мутные ручейки. Мокрые холмы, ухабистая, залитая водой дорога – вид был совершенно как в подмосковном проселке в ноябре. Но за перевалом из-за тучи появилось синее небо, и мы спустились в низину, где множество круглых луж на желтой дороге казались зеркалами синего стекла – так ярко отражали они небесную синь. Множество мелких белых цветов рассыпалось среди зеленых полян полыни. Озеро Угей-нур, около десяти километров в длину, было как бы разделено на три части. Середина – в тени облаков – графитно-серая и шероховатая от ветровой ряби. Оба конца озера гладкие, без ветра, блестели синевато-зеленым стеклом. За озером потянулись низкие гранитные увалы, а справа от дороги поднялся довольно высокий хребет. Между увалами – широкая долина речки Цецерлэг, очень похожая на среднеазиатскую речушку, заросшая ивняком и высокими тополями, засыпанная крупной галькой, сверкавшей на солнце, как темное стекло. Казалось, что миллионы бутылок разбиты здесь на огромном пространстве. В сырых ложках между холмами появлялись яркие синие поля незабудок, иногда окаймленные огненно-желтыми лютиками. Название города и речки – «цветок» – оправдывалось. Склоны ближних гор тоже испещрены белыми точками цветов и выглядели очень нарядно в ярком солнце. При подъезде к Цецерлэгу встретились узкие хребтики, усаженные пирамидами голого камня на равных расстояниях друг от друга, совершенно точно воспроизводившие спины доисторических ящеров – стегозавров.
На одном из перевалов мы обогнали двух верховых охотников со старинными ружьями и сошками за плечами. Охотники гнали трех сарлыков, а один вез поперек седла маленького белого сарлычонка. Тот покорно лежал и, поднимая свою до комичности короткую и тупую, почти кубическую мордашку, бесстрашными черными глазами провожал наши машины.
Цецерлэг – самый приятный из всех виденных мною аймаков. Это настоящий городок, есть и двухэтажные каменные постройки. Много домов с садами и кустарниками в палисадах, везде заборы из распространенной в Улан-Баторе неокоренной лиственницы. Над городком господствуют серые кручи гор – обнаженные скалы, кое-где утыканные редкими лиственницами. У этих круч – большой монастырь с четырьмя храмами тибетской архитектуры. Теперь от них остались только пустые стены, окруженные множеством крохотных деревянных домиков – отдельных келий. Над монастырем, на середине высоты скалистой кручи, большое изображение бурхана – Будды, высеченное внутри овала из какой-то удивительно прочной красной краски, покрывающей поверхность скалы. Рядом еще два меньших изображения.
Перед Цецерлэгом – округлый зеленый бугор, совершенно скрывающий аймак с востока. Но стоило нам подняться на его вершину, как весь городок оказался прямо под носом. Сразу за аймаком, на западе, начинался подъем на перевал. С левой стороны к дороге подходил чудесный свежий лес – лиственницы, изредка кедры с полянами, усеянными желтыми и белыми цветами.
Необычайно длинный извилистый спуск за перевалом привел нас в горную долину. Густой лес хмурился с обеих сторон дороги. Кричала кукушка, верещали сойки, и стало казаться, будто мы совсем не в Монголии – настолько слился для нас облик страны с гобийскими пустынями. Спуск продолжался двадцать четыре километра. Дорога, покрытая ярким охристо-желтым песком, вилась по свежей зеленой траве вдоль темной стены леса с пятнами заледеневшего снега в тенистых местах. Наконец горы расступились, и мы выехали в широкую безлесную котловину. Опять встретились среднеазиатские речные долинки: широкая галечная россыпь, вдоль русла – заросли тополей, и у самой воды – ивняка. Деревья росли прямыми рядами, как будто нарочно посаженные. Кое-где виднелись белые домики, и повсюду – много юрт. Дальше лес занимал лишь северные склоны. Иногда деревья торчали частоколом на самом гребне хребтов, иногда лес спускался почти до подошвы гор. Большое впечатление оставила одна гора, могуче возвышавшаяся над дорогой на краю широкой равнины. На верхушке горы – гряда обнаженных скал, с северной стороны которой висел над кручей маленький клок леса – низкие раскидистые лиственницы.
Безлесные горы Хангая другие, нежели горы Гоби. Тут мало голого камня – это мягкие по очертаниям увалы, сплошь заросшие редкой бледно-зеленой травой. Природа Хангайских гор оправдывает название «Хан-гай» («обильный», «сытый»). Здесь даже обнаженные скалы округлы, с выпуклыми боками, сглаженные ветром, добродушного светлого цвета. Кажется, что самые горы – сытые. Гобийские скалы ощерены, со впалыми боками, почерневшие от пустынного загара, – у них действительно голодный вид.
Вдалеке перед нами – серые пологие купола высоких гольцов. Их склоны, как рубцами, были покрыты косыми висячими долинами, в которых лежал снег. Белые ребра гольцов сияли неимоверно ярко в голубой небесной дали.
Множество сарлыков встречалось на нашем пути, и мы хорошо познакомились с этими интересными животными. Прежде всего привлекали внимание их пушистые лошадиные хвосты. Они уморительно задирали их вверх, и тогда пышные султаны жестких волос развевались по ветру, как флаги. Хвосты яков имеют серьезное биологическое значение, служа сигналами, необходимыми для стадных животных, чтобы издалека распознавать своих ближних и двигаться один за другим в темноте и в бурю. Для этой же цели служат, например, белые «зеркала» на заду у оленей, антилоп и других животных. Фигура сарлыка своеобразна и отлична от обычного рогатого скота, особенно когда животные пасутся. Шея у яков посажена сравнительно низко, передний край холки отвесный. Очень забавны скачущие сарлыки. Они мчатся прыжками, высоко задирая хвост. Самые большие быки, с шерстью, свисающей от брюха до земли, обычно невозмутимы и неподвижны. Рога яков – велики: тонкие, острые и высокие, часто нелепо закручены – один рожище вниз, другой вверх или вперед. Это придает животным устрашающий вид, хотя и комолые их собратья тоже имеют суровый облик со своими мохнатыми, широколобыми головами и притупленными мордами.
Мы ехали после заката, стараясь дотянуть до станка Хурмэин («Базальтовый»), расположенного среди цветущих незабудками и лютиками мочажин в небольшой котловине у входа в грозное ущелье. Вечер становился все холоднее, и хотелось заночевать в доме. Однако помещение станка оказалось занятым рабочими геологической экспедиции. Мы повернули на широкий склон долины и по крутому подъему подъехали к самой опушке корявого низкого леса.
Тепло большого костра заменило нам ночлег под крышей. Только вставать утром было трудновато: ночью хватил порядочный мороз, и все покрылось инеем. Почему-то я долго не мог заснуть. Глядя на освещенный луной склон гигантской горы на противоположной стороне долины, я смотрел, как удлинялась ее многокилометровая тень, и думал о пройденном пути.
Около Арахангая я видел такие же отложения, как и в Южной Гоби, около Ноян сомона. Мощные пласты глыбовых песчаников, чередуясь со слоями углистых сланцев и массивами конгломератов, образовывали исполинскую толщу континентальных пород. Теперь для меня было ясно, что американские геологи, назвавшие эти отложения «серией Цеценван» (по китайскому названию города Цецерлэг), допустили серьезную ошибку, определив возраст их как юрский. На самом деле толща континентальных пород около Арахангая относилась к концу палеозойской эры и, вероятно, к эпохе нижней перми. Здесь породы имели несколько другой вид, чем в Гоби, так как не были покрыты коркой черного пустынного загара. Обширные массивы базальтов, долеритов, порфиритов и других основных эффузивных (излившихся на поверхность земли) пород свидетельствовали о столь же сильном вулканизме, как и в Южной Гоби. Я уверен, что в области развития Арахангайской толщи должны найтись древние вулканические конусы.
Мы не успели отъехать и нескольких километров от ночлега, как нас встретила сплошная наледь, вытянувшаяся вдоль дороги у русла реки. Резким, пронизывающим холодом дуло по ущелью. Здесь, в тени огромной горы, было мрачно, и мы попали сюда с солнечного плато совершенно как в погреб. Начинался подъем на громадный перевал, называвшийся Ихэ-даба («Великий перевал»). Двадцать шесть километров поднимались мы по убийственной дороге из гранитных плит, по ребрам крупных камней и россыпям остроугольных кусков кварцевых и диоритовых жил. Спуск был не лучше и еще более длинен. Машины, неистово раскачиваясь и содрогаясь, тащились на второй или третьей передачах. При каждом резком толчке нога шофера невольно сильнее прижимала газ. Машина отвечала на это более сильным воем передач. Совпадение толчка и воя давало полное впечатление живой реакции измученного существа. Наполненные бензином бочки глухо рокотали в кузове, и обычные опасения все сильнее беспокоили меня. Течь в протершихся бочках, попадание бензина на раскаленную выхлопную трубу и страшный пожар машины – вот о чем не перестаешь думать, когда везешь бензин в бочках в дальнем маршруте и по плохой дороге. А здесь, на страшных камнях высоченных перевалов, эта тревога особенно вырастала.
У высшей точки перевала стояло обо в несколько метров высотой – куча камней в десятки тонн весом. Со всех сторон нас обступили исполинские платообразные гольцы – удивительно ровные столовые горы. У крутых, как ножом обрезанных, краев их плато в каждом углублении склона сверкали снеговые пятна. Кое-где виднелись остатки размытых корытообразных долин, или отрогов, и широкие полуцирки, называемые геологами «кары», врезанные в верхние края столовых гор. Это означало, что здесь когда-то были горные ледники, вероятно, в эпоху более влажного климата.
Еще долго шла безотрадная дорога по большим белым камням, как по костям. Еле ползущие машины выли и содрогались, как в судорогах, под холодным резким ветром и бледным высоким небом. Потом светлые граниты сменились красными роговиками и кремнистыми сланцами. Камни стали мельче, но перевалы, хотя и менее высокие, шли один за другим. Русла полувысохших речек пересекали дорогу. Заваленные крупной галькой, серой вперемешку с белой, они казались полосами грубой ткани.
Мы с Вылежаниным ушли далеко вперед и остановились на самом верху перевала, чтобы подождать отставших товарищей. Отойдя в сторону от перегретой машины, мы растянулись на земле. Позади нас, на востоке, далеко вниз уходила извилистая долина и без конца тянулись гряды низких безлесных гор вплоть до ровной стены гольцов. Впереди, на западе, горы становились ниже, и удаленная равнина тонула в дымке нагретого воздуха. По сторонам уходили за горизонт слабо всхолмленные зеленые равнины плоскогорья. Поразительное одиночество и пустота как бы отрезали нас от всего мира. Одинокая машина на высоченном плато стояла наедине с небом и облаками, ползущими на уровне земли. Это незабываемое зрелище могло служить символом борьбы человека с бесконечными просторами Монголии.
Наконец показались наши машины, и мы покатились вниз с большого спуска к невысоким хребтикам, заросшим травой и сплошь утыканным пирамидами и конусами черного камня. Местность начала принимать гобийский вид. Исчезли все следы леса, почва стала сухой, речки встречались все реже, появились скалы с черным пустынным загаром. Гладкая дорога позволила развивать ход, и мы быстро достигли Дзаг сомона. Уже само название – «саксаульный сомон» – говорило, что мы покинули пределы Хангая.
После ночлега у колодца Цаган-Тологойн мы приблизились к долине реки Дзабхан. Вдоль северной стороны долины шли поразительно пестрые низкие горы с разнообразными конически-ступенчатыми формами. Вскоре в еще прозрачном с утра воздухе стали видны постройки Цаган-Олома. Цаган-Олом («Белый брод») стоял на самом берегу реки Дзабхан. Настоящая хорошая река с прозрачной и мягкой водой с шумом бурлила на перекатах, обещая замечательное купание. Однако как раз для купания-то и не было времени: мы хотели сегодня же поспеть в Юсун-Булак – теперешний центр Гоби-Алтайского аймака. Впрочем, когда стих ветер, налетело множество кусачей мошки, и желание купаться поостыло.
Наскоро пообедав в местной столовой, мы отправились по хорошей дороге прямо к югу и через сорок пять километров прибыли в аймак. Он стоял в безотрадном месте. Жители испытывали сильную нехватку воды и страдали зимой и осенью от неистовых ветров. Все признавали, что аймак поставлен неудачно. Его прежнее расположение в Цаган-Оломе было несравненно удобнее. Последний стоит на перекрестке разных дорог, на большой реке, а в смысле приближения к своим районам сорокапятикилометровое расстояние от Цаган-Олома до Юсун-Булака – совершенно пустяковая выгода по монгольским масштабам.
В полутемном строении мы нашли Петрунина и рабочего Илью Жилкина, уныло валявшихся на груде запасного снаряжения. В письме Рождественский сообщал, что на Бэгер-нуре его постигла неудача. Местонахождение, столь расхваленное геологами, на взгляд палеонтолога, оказалось очень бедным, хотя и содержало какие-то новые, еще неизвестные науке виды. Раскопки за несколько дней дали незначительное количество костей носорогов и обломок черепа мастодонта. Этого было достаточно, чтобы установить геологический возраст и условия образования местонахождения. Только накануне нашего приезда отряд Рождественского ушел из аймака по прямой дороге в Шаргаин-Гоби.
Взвесив все обстоятельства, я принял решение – перенести базу в Цаган-Олом и затем выйти наперерез Рождественскому по Хобдосской дороге и заехать в Шаргаин-Гоби с запада через Тонхил сомон («Находящийся в выемке»). Немедленно погрузившись, мы сдали помещение, поблагодарили хозяев и к вечеру пришли в Цаган-Олом. Пока искали начальство, совсем стемнело. Наконец получили помещение под базу – длинный глинобитный дом, недалеко от берега Дзабхана. Устраивались уже ночью, в полной темноте, и только во втором часу утра закончили этот многотрудный день.
Двадцать шестое июня мы простояли в Цаган-Оломе, устраивая базу и распределяя грузы. «Дракон» и «Кулан» отправились в Улан-Батор с грузом коллекций, пустых бочек и лишнего снаряжения. Со мной, кроме «Волка», осталась только полуторка – «Олгой-Хорхой». Чтобы избежать убийственной дороги через Арахангай, я направил наши машины в Улан-Батор по южной дороге, через Баин-Хонгор и Убур-Хангай. Расчет был правильным – машины дошли легко и быстро. На Цаган-Оломской базе оставили Дурненкова и с ним одного рабочего – наиболее молодого и слабосильного. Дурненков приуныл. В самом деле, сидеть здесь и «куковать» на складе в почти пустом поселке, в девятистах пятидесяти километрах от Улан-Батора, было совсем не весело. Выяснив, что у какого-то из местных жителей имеется гармонь, Дурненков немного повеселел. Вечером, уже в темноте, после окончания всех работ шоферы решили купаться. Я сидел, покуривая козью ножку, и поджидал Новожилова, искавшего мочалку для купания. Внезапно сквозь тьму с реки донесся вопль, затем второй и невнятные испуганные крики. Сердце у меня заколотилось. Я представил, что кто-то тонет в быстрой реке, и бросился к берегу. Где-то впереди журчала река, и узкая полоска воды поблескивала в свете звезд совсем близко. Вдруг я полетел куда-то в темноту, тяжело брякнулся на песок и оказался у самой воды, скрытой береговой террасой. С нее-то и сверзился Вылежанин, растянув сухожилие на ноге, а затем я, отделавшийся более счастливо. В общем, наш «Волк» захромал и продолжал хромать до самого возвращения в Улан-Батор.
Рано утром двадцать седьмого июня мы направились по долине Дзабхана. Дорога вилась по ущельям и склонам холмов, потом отошла от реки и направилась поперек необыкновенно мрачной котловины. В ней стояли одинокие шатровидные останцы, а с юга высились конические горы с редкими полосами снега наверху. За длинным перевалом началась большая котловина – восточная оконечность Гуйсуин-Гоби («Гоби смерчей», «Вихревая Гоби»). У самого начала впадины находились развалины монастыря Могойн-хурэ («Змеиный монастырь») – целый город пустых стен и станция для проезжавших машин. От развалин монастыря через всю «Вихревую Гоби» виднелась огромная гора Цасту-Богдо («Снежная святая») в четыре тысячи двести двадцать пять метров абсолютной высоты. Ее снежный плоский купол как бы парил над затянутыми фиолетовой дымкой плохо различимыми темными склонами. Цасту-Богдо представляла собою форпост снеговых гигантов Монголии, выдвинутый далеко на юг, в область Гоби. К середине дня над горой собрался облачный покров и повис над ней неподвижной плоской тучей, так же как над Ихэ-Богдо.
«Вихревая Гоби» – это огромная, совершенно плоская и поразительно жаркая впадина. В центре котловины – остров страшных пухлых глин, и вообще вся подпочва этой Гоби – глинистая. Нигде ни признака воды, ни сухого русла. Только жаркие ветры гуляли, вздымая пыльные смерчи, на всем стокилометровом протяжении Гуйсуин-Гоби. Вдалеке на севере в тусклом мареве виднелись цепи гигантских барханов подвижных песков Монго-лын-Элисун – «Монгольские пески». Они казались палево-желтыми, словно накаленными на подножиях черного мелкосопочника.
Дорога здесь была хорошая, и машины неслись, отсчитывая безотрадные километры и приближаясь к концу этой жаркой пустыни. Обычная для монгольских дорог «гребенка», т. е. поперечные валики и выбоинки, заставляла нас вилять из стороны в сторону, выбирая менее тряские участки. Простора для езды здесь было много, и Вылежанин небрежно поворачивал руль, чему-то ухмыляясь про себя. В этом году он не отпустил бороды, и его узкое «староверческое» лицо не было столь представительным, как в прошлую экспедицию.
– Вспоминаете вчерашний полет с террасы? – осведомился я.
– Нет, я все думаю о вчерашнем разговоре. – Вылежанин подразумевал нашу вечернюю беседу. Я рассказывал, какие задачи стоят перед нами здесь и каких вымерших животных мы будем тут раскапывать.
– Так что же вас веселит? – заинтересовался я.
– Если кому сказать, куда едем и зачем! Вот, скажем, спросит кто-нибудь встречный. А ему так, по чистоте сердца, и ответить: в Хобдо за носорогами и за жирафами. Это будет правда? Правда! А от такой правды за сумасшедшего примут! В лучшем случае скажут – ну и брехун!
Я подумал, что если бы действительно без подробных разъяснений объявить, что мы едем добывать здесь носорогов, жирафов, мастодонтов, то, кроме смуты, такое сообщение ничего бы не вызвало. А ведь мы рассчитывали добыть именно эти породы животных, только ископаемых…
Из-под рыхлых глин показались низкие пологие бугры черных коренных пород – «Гоби Смерчей» окончилась. С бугров открывалась перед нами обширная котловина Баин-гола («Богатая речка»), вся желтая и светлая от высокого дериса. Котловина подходила к подножию Цасту-Богдо. Дерисовый кочкарник кончался у пологих красных холмов, выше которых поднимались черные ребристые горы первой высотной ступени Цасту-Богдо. Еще выше громоздились грубые глыбы разрезанного ущельями плато. Они высились гигантскими кубами, затянутыми нежно-голубой дымкой, испещренные под верхним краем мелкими пятнами снега. Еще дальше и выше желтели светлые склоны центрального массива, поднимавшегося плоским удлиненным куполом, покрытым сплошной гладкой шапкой ослепительно белого снега. Узкие полоски снегов сползали по дну глубоких ущелий. Вечером весь массив Цасту-Богдо затянулся синей дымкой, и детали уступов исчезли, но снег продолжал быть столь же ярким и чистым и приобрел серебряный оттенок. Будто необычайно плотное белое облако улеглось на синевато-фиолетовом воздушно-легком троне.
В станке Баин-гол, расположившемся на бугре у скрещения нескольких дорог, мы были ошарашены сообщением, что наши крытые фургонами машины прошли здесь два дня назад, двадцать пятого числа! Эта новость означала, что в Шаргаин-Гоби отряд Рождественского ничего не делал, а попросту пронесся сквозь нее. Впоследствии выяснилось, что Рождественский, узнав от сведущих людей в Гоби-Алтайском аймаке о большом количестве «каменных» костей в Дзергенской («Эфедровой») котловине, устремился туда и попросту бросил работу в Шаргаин-Гоби. Он спасся от ответственности только тем, что ему действительно удалось найти крупное местонахождение. Но Шаргаин-Гоби осталась неисследованной и ждет ученых.
Мы направились в Дзергенскую котловину, в погоню за чересчур проворными исследователями. Как на сказочном перепутье, три дороги предстали перед нами. Мне очень хотелось поехать по правой, потому что она шла на перевал с манящим названием Алтан-Хадас-даба («Перевал Полярной Звезды», вернее – «Золотого кола», как эта звезда называется у монголов). Но туда шла старая дорога, в обход Дзергенской впадины, и мы поехали по средней в бывший сомон Алтан-Тээли («Золотой шпенек»). где узнали, что крытые машины прошли дальше на запад. Слева от нас гигантской стеной шел вдоль всей Дзергенской котловины хребет Батыр-Хаирхан («Милостивый Богатырь»), понижавшийся лишь далеко на севере. Его огромные конусы выноса слились в наклонный бэль, по краю которого вилась дорога. Большая ледниковая долина прямо против нас позволяла разглядеть в центральной части хребта плоский снеговой купол.
Мы прошли около четырех километров за поселок Алтан-Тээли и остановились у дороги в зарослях берез. Всех нас порадовала неожиданная встреча с любимым деревом русского человека. Маленький ручеек журчал по мшистым камням, тонкие белые стволы раскачивались на ветерке, а листва шептала нам про родину. Мирно и спокойно стало на душе. Устали мы за этот день порядочно, так как проехали триста пять километров.
Дзергенская котловина была неширока. На восточной ее стороне, на расстоянии двадцати – двадцати пяти километров, поднимался бэль хребта Бумбату-Нуру («Курган-гора»), шедшего параллельно Батыр-Хаирхану. Большие красновато-желтые пятна – размывы гобийских пород – виднелись у подножия Бумбату. Как оказалось, именно там Рождественский обнаружил большие скопления ископаемых животных. Местонахождение было названо по сомону – Алтан-Тээли. Под нами на дне котловины протягивалось к северу узкое болото с кое-где поблескивавшими лужами воды. Чувствуя, что наши товарищи где-то близко, я решил попробовать подать им сигнал ракетами, которыми мы запаслись в этом году. Один за другим два ослепительно белых огня взвились над погрузившейся в ночную тьму впадиной. Эффект был потрясающим. В болоте внизу поднялся надсадный птичий гомон. Кричали утки, цапли, журавли, заухали низкими голосами еще какие-то большие птицы вероятно пеликаны. Где-то заблеяли и замычали домашние животные. Но товарищи, находившиеся в этот момент в ущельях бэля Бумбату-Нуру, на противоположной стороне котловины, ничего не заметили.