Настойчивые попытки взрослых вовлечь ребенка в контакт, когда он сам к этому не стремится, обычно вызывают реакции раздражения в протеста. Взрослый часто думает, что сделал что-то не так, и повторяет попытки контакта вновь и вновь, добиваясь лишь усиления отгороженности. Требуется немало времени, чтобы понять: осторожность, предоставление инициативы ребенку, терпение приносят гораздо больший успех. Многие родители замечают, что ребенок лучше реагирует на тихий голос.
Что происходит? Одно из предположений — ребенок просто не справляется с избыточным для него потоком информации. Это легко подтвердить, наблюдая игры неконтактных детей.
Одна из таких излюбленных игр — с мягкими игрушками. Не вступающий в контакт с людьми и "не замечающий" их ребенок кладет игрушечную зверюшку рядом, обнимает ее, заглядывает ей в лицо, как если бы она была живым существом. Но как раз с живым существом это невозможно. В чем же дело? Думаю, в том, что человеческое лицо с его динамичной мимикой и глазами — "зеркалом души" — слишком сложно для восприятия, тогда как "лицо" игрушки просто и неизменно, игрушка не проявляет инициативы и молчит. Ребенок не общается с ней, а обращается, как бы моделируя общение. Он свободно адресует игрушке свои чувства и не должен распознавать ее чувства, не встречает ответных реакций, воспринять и понять которые ему трудно. Точно так же он может вести себя и оказываясь среди детей: неуклюже обнять за голову или молча подойти и вынуть из рук игрушку. Детей и их родителей это часто пугает, хотя никакой агрессии за таким поведением не стоит: ребенок просто действует так, как если бы другие были неодушевленными предметами; но стоит им проявить инициативу или, тем более, как-то его задеть — он испугается, отойдет, замкнется еще больше.
У более старших детей, даже если они преодолели основные трудности и стали вполне самостоятельными, эти особенности сохраняются, хотя и в более мягком виде. Им трудно воспринять и понять состояние и переживания человека по его поведению, интонации, позе. Они "не заметят" сами, например, огорчения или усталости матери, по, если назвать ее состояние понятными словами, могут повести себя должным образом.
Итак, одним из существенных препятствий в общении являются затруднения в восприятии сложных и изменчивых образов: она приводят к защитному ограничению потока информации, связанной с общением. Важно, что на доступном для него уровне ребенок моделирует общение и,.стало быть, нуждается в нем, пусть даже это "общение в одни ворота" — без обратной связи и истинного взаимодействия. При этом рассудочная, интеллектуальная сторона общения дается заметно легче эмоциональной.
Чем меньше удается развить способность к общению, тем менее понятными остаются скрытые за ширмой неконтактности внутренние переживания и мотивы ребенка. Но у детей, состояние которых улучшается, можно проследить очень важные для понимания самой неконтактности и мотивов поведения ребенка закономерности и этапы расширения круга общения.
Первым и на какое-то (иногда — очень долгое) время единственным человеком, связывающем ребенка с миром, становится мать. Это — общая особенность раннего детства: время между 6—9 мес. и 3 годами— период обостренной чувствительности ребенка к разлуке с матерью. У неконтактных детей это время наступает позже, и по его наступлению — в год или два, или три-четыре — можно судить о степени задержки развития способности к общению. Возникающая привязанность к матери поначалу утрирована. Присутствие матери становится необходимым условием жизни ребенка, это в полном смысле слова симбиоз. Ребенок беспокоится не только при долгом отсутствии матери, но и при попытке отойти от него, выйти в соседнюю комнату. Для матери это создает массу неудобств и ограничений, она может расценить такую сверхпривязанность как ухудшение состояния, болезненный страх. На самом же деле это первый шаг на пути расширения контактов: просто в отличие от здоровых детей, быстро включающих в сферу контактов и других людей, для неконтактного ребенка мать надолго становится единственным человеком, с которым он вступает в общение. Ей адресуется весь поток переживаний. Она — тот единственный мостик, который связывает ребенка с окружающим миром.
Когда улучшение продолжается, ребенок начинает мало-помалу привыкать к людям, окружающим мать. Она спокойна и ласкова с ребенком при них, спокойна с ними — и если они не докучают ребенку, он начинает воспринимать их как продолжение мамы. Со временем он чувствует себя среди них более спокойно и уверенно, и симбиоз с матерью может теперь начать ослабевать. Появляется возможность оставить ребенка с кем-то без криков и плача. Теперь уже может быть трудно матери, которая так привыкла быть при ребенке неотлучно, что нужны усилия для увеличения дистанции.
Освоившись в отношениях с близкими (не обязательно со всеми — неконтактные дети часто очень избирательны), ребенок начинает вступать в общение с другими взрослыми — приходящими родственниками, друзьями родителей н т.д. Трудность этого этапа состоит в том, что ребенок не чувствует дистанции с людьми и их реакций, ведет себя со всеми чрезмерно свободно, как бы подчиняя их, подминая своим общением. Со стороны это выглядит так, будто все взрослые стали для ребенка на одно лицо.
У здоровых детей эти три этапа (мать — семья — другие взрослые) совершаются в раннем возрасте и уже в начале второго года жизни дополняются общением с детьми. Роль взрослых в жизни неконтактного ребенка остается повышенной намного дольше, часто — до подростково-юношеского возраста.
Следующий этап — появление и расширение общения с детьми. На первых порах это либо значительно старшие, либо младшие дети. Лишь в самую последнюю очередь, если развитие доходит до этого, в круг общения включаются ровесники. Но и тогда отношения с ними устанавливаются трудно, изобилуют сложностями и редко достигают той степени свободы и непринужденности в общении и того предпочтения круга сверстников, которые видим у обычно развивающихся детей.
Почему так затруднено общение именно со сверстниками? Думаю, это зависит от той позиции, которую занимает ребенок. Взрослые и старшие дети более терпимы и простительны, младшие редко принимают роль ведомых и подчиняются, а отношения сверстников между собой носят более требовательный и жесткий характер. Ребенок как бы ищет в находит по возможности более безопасные коммуникативные ниши.
Первые изменения к лучшему в ходе лечения или самостоятельного улучшения происходят в общении, и последнее, что остается даже в самом хорошем случае, это нарушения общения. Прогресс заключается, как правило, в переходе от неконтактности к своеобразному общению. В нем недостает интуитивности, той способности схватывать на. лету особенности и оттенки ситуаций и переживаний других людей, которая, собственно, и делает общение естественным и легким. Неконтактный ребенок не столько чувствует, сколько "вычисляет", продумывает эта моменты и не столько подчиняете" зову сердца, сколько "рассчитывает" свое поведение. Он может анализировать ситуации много лучше здоровых сверстников" во часто попадает впросак, не умея применить свои расчеты. "Я долго прислушивалась к разговорам девочек,— говорит моя 13-летняя пациентка,— и обнаружила, что они говорят ни о чем. Я даже потренировалась дома. Но когда я подошла к ним и сказала, что у нас кошка начала толстеть, я увидела только их спины. Но я ведь не рассказывала им, как устроен станок Леонардо да Винчи, я была как они: почему же они не захотели говорить со мной?" Мальчик примерно того же возраста рассказывал, что пока он поймет происходящее и как себя повести, ситуация успевает измениться, а его слова оказываются некстати и вызывают насмешку или отвергание. Сочувствие другому человеку запаздывает, как сказала одна мать, на несколько тактов. Реакция на насмешки и обиды выражается то в резких, часто — несоразмерных поводу вспышках гнева, то в свертывании общения; лишь какое-то время спустя, тщательно проанализировав ситуацию, ребенок находит подходящий способ ответить обидчику или корят себя за сделанное не так, но... "поезд уже ушел". И без того переживающий свою инакость неконтактный ребенок становятся еще более осторожным в общении, но в обстановке доверия может выговариваться часами.
Способность устанавливать контакты и строить общение не у каждого ребенка, проходит все этапы вплоть до последнего. Ее развитие может остановиться где-то на полпути. Это может быть очередным потрясением для родителей, воодушевленных первыми, успехами и вдруг наталкивающихся на стену. Значит ли это, что с перспективами теперь покончено? Сказать так — значит ошибиться. Перспективы есть, но теперь они связаны больше не с ростом внутренних возможностей и способностей, а с научением его как можно лучше использовать те возможности, которыми он обладает.
РЕЧЬ И ИНТЕЛЛЕКТ
Психологи говорят, что общение это на 8% — слова, на 35% — интонации и тон, а на остальные 57% — язык поз я жестов. В повести В. Аксенова "Звездный билет" герои играют в интересную игру — на сколько разных ладов можно произнести слова "Какая собака". И все. же язык слов занимает настолько важное место в жизни, что его значение едва ли укладывается в столь скромную оценку.
Когда ребенок еще мал, сами по себе трудности общения Могут быть не настолько очевидны, чтобы родители сказали себе: "Все дело в том, что наш ребенок не умеет общаться". Однако для всех родителей важно — заговорит ли ребенок в срок, и как будет проходить его умственное развитие, они очень внимательны к этим аспектам развития, которые не без оснований видят как взаимосвязанные.
Задержка развития речи — признак такой явный, что для многих родителей именно он становится первым сигналом неблагополучия малыша, приводя семью к врачу или дефектологу. Родителя убеждены, что недоразвитие речи и есть то самое главное препятствие к общению. Но не так редко приходится видеть детей с хорошо развитой, однако не используемой для общения речыо. Да и само отсутствие речи еще не делает ребенка неконтактным, в чем можно убедиться на примерах алалии и глухонемоты или даже слепоглухонемоты.
Алалия (от греческих "а" — отсутствие и "лалос" — речь) — отсутствие речи. Ребенок с алалией, на первый взгляд, может казаться глухонемым, во окликните его— и впечатление изменится: он откликнется на обращение — обернется к окликнувшему, будет смотреть вопросительно и пытаться понять, а поняв — выполнит просьбу. Иными словами, он вступит в контакт. Он может опять-таки, на первый взгляд, показаться глуповатым. Понаблюдайте за ним, в вы обнаружите, что он усвоил очень многое из виденного в слышанного, а отсутствующую речь вполне успешно заменяет действиями —показывает, тянет за руку, подталкивает в нужную сторону, жестикулирует, улыбается, плачет или сердится в ответ на чужие действия. Конечно, вам не хватает его слов, но он взаимодействует с вами, и мы понимаем его, а он нас.
Нечто подобное происходит и при задержке речевого развития. Как-то на даче я много наблюдал за поведением такого мальчишки 3,5 лет. Он едва ли умел говорить больше двух десятков слов, да и те — с нарушениями произношения, так что понять его было крайне трудно. Но при этом он был душой детской компании. Ловкий, умелый, сильный — он молча увлекал других за собой, заражая своим примером. Как-то одна девочка отъехала от группы на своем трехколесном велосипеде и упала; она ушиблась и вывернула руль у велосипеда, расплакавшись от боли, испуга и бессилия. Он первым подскочил к ней, выправил руль, зажав коленями переднее колесо, сел на велосипед, девочку поставил сзади на ось и привез ко всем уже улыбающейся. Он великолепно общался, этот не умеющий говорить мальчик. Если он не мог сказать то, что хотел, при помощи известных ему слов, то показывал, мычал, жестикулировал и делал это так выразительно и так открыто, что в конце концов его понимали даже чужие люди.
При глухонемоте ребенок не может ни говорить, ни слышать чужую речь. Казалось бы, пути к общению отрезаны... Но можно читать по губам, пользоваться языком жестов, писать, наконец. И глухонемые люди — великолепные коммуникаторы. Наш известный кинорежиссер Игорь Владимирович Усов рассказывал, что в студенческие годы его за отличную учебу наградила бесплатной путевкой в санаторий, и он оказался в санатории... для глухонемых. Он уже было собрался развернуться и уехать, но увидел афишу о вечернем самодеятельном спектакле и из любопытства остался. Он пробыл в санатории полный срок и, как утверждал потом, научился там большему, чем в институте.
Еще более острый опыт природа поставила в виде слепоглухонемоты, оставляющей лишь один способ контакта с миром — прикосновение. Но многие из учеников Ивана Афанасьевича Соколянского и Александра Ивановича Мещерякова, посвятивших свои жизни слепоглухонемым детям, сегодня имеют семьи, учат своих маленьких товарищей по несчастью, успешно работают — в том числе и в науке.
Таким образом, поставить знак равенства между речевой недостаточностью и недостаточностью общения нет оснований. Примерно то же можно сказать о задержках и недостаточности умственного развития. Многие неконтактные дети так плохо ориентируются в жизни и так мало умеют, что выглядят слабоумными. Различить психическое недоразвитие и неконтактность даже специалисту нелегко — тем более, что они нередко сочетаются. Когда психическое недоразвитие не слишком глубоко, можно убедиться в том, что дети — пусть на несложном, как это позволяет интеллект, уровне — общительны.
Как же соотносятся речевое или умственное недоразвитие (временное или стойкое), с одной стороны, и неконтактность — с другой? Наиболее обоснованным выглядит мнение о том, что речевое и умственное недоразвитие могут осложнять и затруднять общение, но не обусловливают неконтактность. Неконтактность же, особенно в раннем возрасте, когда интенсивность психического развития очень велика, может затруднять и ограничивать развитие речи и интеллекта, нередко — в значительной мере.
Существуют ли вообще особенности речевого и умственного развития, характерные именно для неконтактности? Ответить на этот вопрос помогает изучение тех неконтактных детей, у которых речевое и умственное развитие протекают достаточно благополучно.
Развитие речи поражает своей необычностью. Первые слова могут появиться своевременно, но, как мы уже говорили, быть очень неожиданными. Некоторые дети начинают говорить в 2—3 года, но сразу — фразами, причем не выражающими что-то "от себя", а воспроизводящими когда-то слышанное.
Эта необычность сохраняется и позже, буквально пронизывая речь. Бросается в глаза предпочтение почему-то понравившихся ребенку звучных слов, граничащее с зачарованностью, когда они часами и с явным наслаждением повторяются, хотя значение их для самого ребенка непонятно (мисклерон, Леопольд, корректор, Констанция Сигизмундовна, транслокация, сервант). При этом многие простые, нужные в каждодневной жизни ребенок освоить не может.
Нередко уже к раннем возрасте речь поражает своей взрослостью с использованием сложных речевых конструкций и оборотов типа "видите ли", "как говорят", "по моему убеждению" в т.п. Одна из матерей сказала, что ребенок кажется ей "врожденно грамотным". Действительно, многие дети не только знают грамоту, никогда не изучая ее, но и очень чутки к грамотности речи вообще. Их речь часто так правильна, что выглядит безжизненной — ей недостает нюансов, тех маленьких огрехов, моментов асимметрии, которые делают речь живой и неповторимо индивидуальной, 5-летняя девочка, например, возмутилась, слушая сказку Пушкина: "Лебедь белая — это неправильно! Надо — лебедь белый"; мать сказала о ней: "Говорит, как с иностранного переводит". Иногда порядок слов, и правда, напоминает иностранный язык: бегущий мальчик дет 6 ответил на вопрос проф. Р. А. Харитонова — куда он бежит: "Из шишки в книжке сделану сову смотреть".
В речи здоровых малышей очень много звукоизобразительных я звукоподражательных слов (мяука—кошка, авака—собака). Практически ни от одного неконтактного ребенка мне не довелось слышать таких слов. Дефицит наглядности, образности сказывается и в мышлении вообще. Здоровый ребенок при просьбе рассказать о собаке расскажет о том — какая она, как лает, кусается, сторожит ж т.д. Он использует образное описание. Неконтактный ребенок скорее скажет, что собака — это животное, то есть использует обобщающее понятие. Для здорового ребенка телевизор—это то, что показывает кино и мультики; для неконтактного скорее — "передающий изображение прибор".
Очень часто речь неконтактных детей эхолалична (от греческих "Эхо" — имя нимфы, наказанной за свою болтливость тем, что могла лишь повторять окончания сказанных другими слов, "лалос" — слово): они механически повторяют услышанное. Это могут быть непосредственные эхолалии, когда ребенок повторяет только услышанное: "Как тебя зовут? — Тебя зовут; Пойдем гулять? — Гулять". Взрослым такие эхолалии часто кажутся выражением согласия или ответом, а через минуту они недоумевают—почему ребенок не хочет делать то" что сам только что сказал. Особенно поразительны отставленные эхолалии, когда спустя дни, недели, а то и месяцы ребенок повторяет слышанные, хотя, как оказывается, совершенно непонятные для него фразы. Они временами случайно совпадают с ситуацией и выглядят вполне осмысленными" но чаще безо всякого повода и, ни к кому не обращаясь, ребенок вдруг повторяет длинную фразу, буквально воспроизводящую речь теледиктора. Передать содержание своими словами ребенок обычно не может. Лео Каннер называл такую речь "попугайной" или "граммофонной"; сегодня мы скорее скажем "магнитофонная".
Но главная особенность речи состоит в том, что даже при хорошем развитии она недостаточно используется (а то и вовсе не используется) для общения. Произносимые слова и фразы указывают на продолжающееся развитие, но нет ни обращений к другому человеку, ни просьб, ни ответа на заданный вопрос, либо они крайне редки. Вспомним, как меняется со временем речь здоровых детей. Сначала они разговаривают с кем-то — этап диалога; лишь вслед за ним возникает разговор с самим собой—речь, обращенная к внутреннему, воображаемому собеседнику, и проговаривание своих мыслей вслух — этап монолога. На этом этапе здоровый ребенок может подолгу занимать сам себя разговором, постепенно развивая способность сочетать и согласовывать в живом общении диалог и монолог. Но так или иначе, даже в общении с самим собой его речь диалогична. Неконтактный ребенок начинает с монолога, причем довольно своеобразного: даже при большом запасе слов и возможности говорить фразами речь напоминает этап самых первых слов, когда слова проговариваются, проборматываются сами по себе. Возможность обратиться к другому, позвать, высказать просьбу, ответить на вопрос знаменует собой переход к диалогу. Творческий диалог, предполагающий условного собеседника, разворачивается с еще большим запаздыванием, так что еще к началу школьного обучения многие неконтактные дети К нему неспособны.
Речь неконтактного ребенка почти не передает его чувств и переживаний. Клара Парк описывает это в. книге.о воспитании своей неконтактной дочери так: "Маленькие дети произносят слово плохой со всеми оттенками страха или гнева, Джесси теперь тоже говорит плохой. Но она произносит это слово со спокойным удовлетворением, как бы просто помещая явление в надлежащую категорию. Плохая банка — говорит она, собирая пивные банки на пляже. Плохая собака — замечает она, разглядывая опрокинутую мусорную урну. Джесси не любит собак. Если пес подойдет слишком близко, она прижмется ко мне; если он прыгнет, она захнычет. Но ей и в голову не придет выразить свои эмоции словами. В такой ситуации она не скажет — "плохая собака".
Наконец, у здорового ребенка развитие речи вписывается в общую картину развития и достаточно гармонично сочетается с ним. К 9—10-месячному возрасту, когда появляются первые слова, малыш ухе умеет ползать, садиться и сидеть, вставать, за что-нибудь придерживаясь, и стоять. Неконтактный ребенок может к моменту появления первых слов еще не уметь сидеть и вставать.
Описанные особенности речи могут и преувеличивать и преуменьшать впечатление об умственном развитии. Как вообще его оценить, не вступая с ребенком во взаимодействие?!
Некоторые основания для этого дает самое простое наблюдение за свободным поведением ребенка. Он беспомощен почти всюду, где требуются конкретные знания и умения: в самообслуживании и в быту, в рисовании и обращении с кубиками. Многие месяцы учат его надевать обувь или рисовать, но он по-прежнему сует в ботинок руку и держит карандаш, как лопату, не умея изобразить ничего, кроме каракулей. При этом он может удивительно ловко обращаться с неигровыми предметами—вращать что-нибудь в руках с невообразимой скоростью, опутывать комнату нитками, поражать "взрослой" речью и т.д.
Исследование умственного развития специальными методами (если удается установить необходимый для этого контакт) подтверждает, что наглядно-образные, практические стороны умственного развития, как правило, ощутимо отстают. Если одновременно с неконтактностью нет умственного недоразвития, то довольно рано выявляется контраст нормально или даже высокоразвитых абстрактно-логических операций и недостаточности конкретно-действенных. Один из отцов очень точно сказал о своем сыне: "Теоретически он на две головы выше, а практически — на две головы ниже ровесников".
При такой неравномерности общая оценка умственного, развития очень трудна, особенно—при односторонне развитых способностях. Потрясающая механическая память позволяет накопить массу сведений, часто в самых неожиданных областях. Один из.моих пациентов-дошкольников знал массу названий цветов, другой — насекомых; они могли часами перечислять их, используя латинские названия, сообщать о них энциклопедические сведения, пытаться составлять собственные классификации, но их знания оставались "островком осведомленности", никак не связанным с жизнью. При хороших творческих способностях эта отрешенность от реальности выглядит парадоксально. Профессор Наталья Николаевна Трауготт рассказала мне о мальчике 10 лет, который решил, что школьный задачник плохой, и начал составлять новый; задачки в нем были такого типа: "В одном пионерском лагере было 12 детей, а в другом — 400... В один магазин привезли с базы 300 г колбасы, в другой — 2,5 тонны..."
Некоторые дети обладают поразительными счетными способностями. Один из моих пациентов начал считать в 3 года. Он считал все, что можно считать. Увидев книгу, он мгновенно открывал ее там, где приводятся выходные данные, и с необычайной скоростью складывал и перемножал все встречавшиеся там цифры. Он с нетерпением ждал мать из магазина, но не скучая по ней или в предвкушении "вкусненького", а исключительно ради момента, когда можно будет подсчитать стоимость сделанных покупок. Без всяких затруднений он почти мгновенно называл день недели по числу и месяцу и, наоборот, на много лет вперед. При всем этом в быту он оставался совершенно беспомощным. Старые психиатры называли таких людей "патологическими счетчиками" или "гениальными идиотами", имея в виду как раз этот поразительный контраст.
Понятно, что описанная неравномерность речевого и умственного развития вместе с недостаточным использованием речи для общения могут очень затруднять приспособление к жизни в обществе даже тогда, когда неконтактность не осложнена задержками развития.
ДВИЖЕНИЯ И ЖЕСТЫ
Мы уже говорили о неловкости и неуклюжести контактных детей. Пока они спокойны, они не выглядят маленькими медвежатами. Но стоит им начать что-то делась, как видно, что впечатление это было обманчивым. Мелкая моторика рук, так необходимая для рисования и самообслуживания, очень несовершенна. Походка неловкая. "Ходит на цыпочках... Его будто ветром носит... Идет, как по канату над пропастью", — говорят родители. Даже в 10—12 лет ребенок затрудняется в определении "право — лево". Усилия не соотносятся с целью и смыслом действий, а. неловкость еще более усугубляет это. В какие-то моменты ребенок может вдруг проявить кошачью ловкость и стремительность, но через миг это снова тот же беспомощный увалень. Такие "проблески" совершенно неожиданны для взрослых, не успевающих уберечь сков очки, ручка и т.д.
Если уровень развития позволяет учиться в школе, то трудности освоения пространственных навыков вместе с неловкостью мешают успешному письму, расположению заданий на странице, соблюдению полей. Буквы корявы и "прыгают", письмо нередко зеркально. Учительница одного из детей сказала: "Я теперь стараюсь поменьше смотреть на то, как он пишет, а побольше на то, что он пишет, и предлагаю ему отвечать устно — тогда он чуть ли не гений. Но читать его тетради невозможно" (жаль, что такие учителя — только исключение из правила).
Жестикуляция неконтактного ребенка так же неуклюжа, как к движения в целом. Она не объединена в тот гармоничный ансамбль, выразительность которого в норме, по крайней мере, не уступает выразительности речи, а то и превосходит ее. С большим опозданием н трудом осваивает ребенок жесты приветствия в прощания, согласи к несогласия. Ухе зная, что помахать рукой — значит попрощаться, он может долго размахивать обеими руками, стоя к человеку спинов.
Даже мимика не предает переживаний и состояния ребенка достаточно полно. Как бы ни различались между собой неконтактные дети, они все немного на одно лицо — их мимика обладает странным и не всегда легко уловимым сходством. В литературе по детской психиатрии утвердилось выражение Лео Каннера — "лицо принца". Обычно это миловидные дети с тонкими, как будто прорисованными острым карандашом чертами лица и задумчиво-сонным, отрешенным и чуть недоуменным выражением. Трудно сразу сказать — что же не так в этом лице. Но, приглядевшись, отметим, что губы не тронет улыбка дли печаль, брови не взметнутся в удавлении, глаза не распахнутся и не заблестят навстречу чему-то интересному и радующему. Часами можно смотреть на ребенка, улавливая лишь выражение напряженности в присутствии людей и покойного удовлетворения при их уходе. И только особо сильные и значимые для ребенка внешние воздействия или переживания придают лицу более или менее определенное выражение. Но нередко даже сильные эмоции могут проявляться бурным возбуждением при все том же сонно-задумчивом выражении лица.
Страдает и выразительность речи. Собственная речь слабо интонирована и монотонна, тогда как эхолалическая в точности воспроизводит слова вместе с тонкими оттенками интонации. У многих детей голос мало модулирован, высок и скрипуч. Нередко слова как бы скандируются — отдельные звуки в слоги выговариваются очень четко, паузы между словами подчеркнуты, и речь в целом может быть похожа на продукцию синтезатора. Смысловые ударения отсутствуют иди случайны. Если отрешиться от словесного содержания речи, то часто невозможно донять по интонации — о чем ребенок говорит, в каком эмоциональном состоянии находится. Порой речь похожа на. звучание испорченного проигрывателя, бесконечно повторяющего одну и ту же фразу.
* * *
Мы обсуждали речевое и умственное развитие, двигательные и выразительные способности по отдельности, однако в действительности они не изолированы, а объединены в ансамбле неконтактного поведения. Ему недостает целостности и образности, гибкости и интуитивности, естественности и непринужденности. "Я" остается скрытым за завесой этой расплывчатой неопределенности, вызывающей желание расколдовать ребенка, освободить его от чар злого волшебника.
РАЗВИТИЕ «Я»
Здоровые дети обычно с 3 годам ухе уверенно пользуются словом "Я". Больше чем у половины неконтактных детей появление в речи слова "Я" задерживается до 5 лет, а примерно у трети — и дольше. Еще в 6-8 лет ребенок может называть себя по имени или во 2-м и 3-м лице. (Ты хочешь... Миша хочет), а то и никак вообще себя не обозначать. Некоторые дети могут верно ответить на вопрос о том, как их зовут, но в свободной речи не использовать ни свое имя, ни личные местоимения: "Дать... Пить... Гулять...". В их речи трудно встретить слова "мое, твое", и даже согласие—несогласие лишены личностно-диалогической окраски: вместо "Да" и "Нет" слышим "Дать" или "Не дать".
Подавляющее большинство исследователей связывает это с "недоразвитием Я", ничего или почти ничего не говоря о механизмах недоразвития. Между тем, знакомство с ними помогает понять и почувствовать многие важные моменты психологии неконтактного ребенка.
В самом начале жизни ребенок существует в мире предметов, еще не отличая живое от неживого, человека от вещей. Он выброшен в полную неизвестность или, •если угодно, похож на высадившегося на неизвестной планете астронавта: все ново и все непонятно, все настораживает и пугает — все вещи в этом хаосе еще не имеют определенного значения. Здоровый малыш уже в 2—3 мес. позитивно воспринимает человеческое лицо и постепенно начинает узнавать мать, лицо которой он видит постоянно. У неконтактных детей выделение человека из мира предметов задержано. Специальные исследования показали, что внимание к человеческому липу у них ниже, чем у здоровых. Они позже начинают узнавать мать и привязываться к ней. На первых порах эта с запозданием возникающая привязанность, как мы уже говорили, может быть необычайно сильной, чрезмерной. Постепенно мать становится посредником, медиатором в отношении ребенка с миром. Через нее, при ее поддержке и защите становится возможным возникновение отношений с другими людьми. Эти отношения все больше дифференцируются, и ребенок осваивает такие слова, как "ты", "он, она, оно, они", "дядя", "тетя" в т.п. И лишь всматриваясь в этих других, уже обозначенных людей, как в зеркало, ребенок начинает улавливать своё отличие от них, выделяет себя среди них и начинает называть себя уже не во 2-м или 3-м лице, как их, а словом "Я". Сначала он пользуется этим словом неуверенно, не всегда верно и непостоянно, сбиваясь в состоянии эмоционального напряжения или возбуждения. Наконец, вслед за освоением "Я" в речи появляются слова "мое", "твое", "наше".