Кабалист уведомил Кидала и всех, тут бывших, что действием сим и видением прервалась волшебная власть над сим очарованным местом, и злой дух, отлетая отселе, объяснил, что произволением рока власть демонская прекратилась.
По очистившемся зловонии и когда ужасное безобразие адской тени, разорвавшись в воздухе, исчезло, тогда жрецы принесенными кумирами оградили подземное отверстие, в которое первосвященник с некоторыми жрецами и с домашними кумирами, Кидал, Алим, Аскалон, кабалист и некоторое число бояр вступили.
Стены сего здания, производя ужас, кажется, сами от оного трепетали; вид их и расположения знаменовали печаль, отчаяние и слезы; мрачность и каплющая беспрестанно едкая влажность представляли их преддверием ада и обитанием печальных теней; своды их, закрывшись зловонным мхом, казалось, сами чувствовали отвращение от нестерпимой сырости и смрада. Посредине сего отчаянный стон производящего здания висела закоптелая лампада, которая от сырости и беспрестанно падающих капель поминутно казалась погасаемою. Пол пред софою обладателя Хотыня преисполнен был болотной тины, которая от превеликой и едкой влажности, казалось, как будто бы поминутно закисала. Все ж сие произошло от того, что никто не дерзал вступить в сие жилище, ежели не хотел так же усыплен быть вечным сном, и во все те двадцать лет один токмо кабалист входил в сие здание для снятия с Олана цепи и возложения ее на Кидала, что жрецам великой суммы, а ему еще большего ответа стоило.
По принесении домашним богам жертвы Кидал коснулся перстом обоих глаз Олановых, и лишь только он сие учинил, то аки все здание затрепетало, мрачность и влага вся исчезла, и на место их явились свет и сухость, стены уподобились белизною ярине, а на место тусклой лампады отворились окна, получающие свет с земной поверхности. Воины, сидевшие подле Олана, положив мечи на землю, встали и со удивлением смотрели на предстоящих. Вместо черной доски над Оланом явилась тотчас белая со изображенными на ней золотыми словами, следующего содержания:
"За претерпение Тризле- покой.
Олану, Алиму, Плакете и два раза убитой от Аскалона Асклиаде- благоденствие".
Потом отворил глаза Олан. Всех сердца воспылали радостию, и покатились из глаз их горячие слезы, с которыми совокупились и страдавшего Олана: ибо при получении чувств представилось ему несчастное его состояние, о котором он воображал, что и теперь в нем же находится, понеже бывший его двадцатилетний сон представлялся ему одною только нощию. Но первосвященник, уведомив его кратко, предложил одежды, по возложении которых, при громогласном от народа восклицании и целовании рук его и одежды, следовали в храм Перунов, неся первосвященник пред собою доску, явившуюся над Оланом, яко знак благоденствия их, посланный от богов и начертанный всесильною их рукою, которую и поместили в том храме в знак вечного возблагодарения.
По принесении жертвы и по возвращении из храма держан был совет о бывшем обладателе Нахае и о его воинстве, в коем удумано отпустить его и воинство безоружных, не учиня ни малейшего озлобления, в благодарность к богам за учиненное от них милосердие; что того ж дня и исполнено, и с сего часа правление и судопроизводство в государстве объявлено бывшим при Алане порядком.
По рассветании следующего дня первосвященник со всею подробностию уведомил Олана, что происходило в его государстве во время двадцатилетнего его сна и каким несносным игом обременены были его подданные; что слушал Олан с прискорбием сердца своего, забывая даже полученное им ныне благоденствие, для чего и предприято было учреждением особого сословия восстановить благополучие тех подданных, которые от Нахая лишены были почестей и имения.
Кидал, окончав иройские подвиги, а Алим, узрев оживотворенного родителя и восстановленное царство, ему принадлежащее, почувствовали в сердцах своих, как им казалось, большую прежней силу владеющей ими любови. Плакета живо представлялась в воображениях Кидаловых в неизвестном ее путешествии, а в сердце Алимовом незаглаждаемое впечатление осталось изображенных на доске слов:
"…два раза убиенной от Аскалона Асклиаде…"
Торжествуя восстановление царства, при всяком народном благодарственном молении и на всяком пиршестве находились они с Оланом, нося всюду с собою тяжесть несносного бремени любовной страсти, которое некоторым образом помрачало их вид иройства, что вскоре запримечено было всеми, а особливо прозорливым Оланом, чем чувствительное сердце его встревожилось во многом. Ибо в первом из них видел он избавителя своего и своих подданных, а во втором сердечно предчувствовал иметь открывшегося сына, надежду будущих благополучных времен для своих верноподданных; но какое подать им в том утешение или надежду, находился вовсе не известен, следовательно, и сам обременен будучи сею печалию, казался не в полном удовольствии и ощущении совершенного благоденствия, что видя, и окружающие его верноподданные чувствовали некоторый род уныния. Но источник щедрот благоволения богов ко всему племени Оланову и к его подданным находился уже отверстым без покрова, из которого могли они почерпать все услаждения, какие только от престола милосердия проистекать могли во удовольствие, радость и восхищение сердец всего земнородного племени.
В некоторый день, при восхождении солнечном, объявлено государю, что к берегам Хотыня прибыли два корабля, на коих начальствуют две женщины. Кидал и Алим взялися учинить им встречу и, уведомясь о роде их и надобности быть в Хотыне, уведомить Олана.
Сей случай совершенно доказывает произволение богов, милующих Олана и ниспосылающих ему за претерпение всякое удовольствие, какое только смертный во время жизни его вкусить может. Кого ж Кидал и Алим увидели? Плакету и Асклиаду.
- Милосердые боги!- возопили они все вообще и бросились совокупно все друг ко другу в объятия, будучи уже Плакета и Асклиада обо всем происшедшем в Хотыне известными. И хотя в таком только случае гордость девице в рассуждении Кидала приличествовала, но крайняя к нему благодарность преодолела в ней установленные на таковые случаи обхождением обряды.
По миновении первых сих восхищений и по уведомлении друг друга, сколько краткость времени дозволила, спешили они к Олану, яко к общему их отцу, который до сего времени ни о сыне, ни о дочери известен не был. Представ пред него, стали они все на колени, чем нечаянно привели в незапное смущение чувствительного государя, сидящего вместе с самозванцем Датиноем.
- В докончание высоких милостей, ниспосылаемых тебе ныне от всещедрых богов,- говорил так Алим, стоящий на коленях,- ниспосылают тебе во мне сына, а в ней,- указывая на Плакету,- дочь. Сия есть моя супруга,- говоря об Асклиаде.- А Кидал желает быть усыновлен совокуплением с ним дочери твоей Плакеты.
Олан, подняв к небу взор и длани, возносил в жертву милостивым богам молитвы и фимиам горящего сердца его благодарностию.
Мнимый Датиной стоял неподвижен; злобный образ его покрылся синеватою бледностию, кровожаждущие глаза, устремяся на Асклиаду, остенели, зверская страсть его подвигла ядовитое сердце, зараженная желчь в нем охладела, и паки устремил желание к достижению или погублению невинной жертвы.
Олан принял их всех в свои объятия, что должно было учинить и брату его Датиною, к которому как скоро, следуя за другими, подошла Асклиада, то, вскричав от ужаса неизъясненным голосом, лишилась всех чувств и упала мертвою в руки предстоящих.
Таковое приключение произвело во всех предстоящих неизреченное смятение; все видели ее лишенною чувств, но причины тому никто, кроме Аскалона, не понимал. Старались подать ей помощь, но ничто не успевало; однако кабалист взялся привести ее в чувство, что по миновании некоторого времени и исполнил. И так сие первое открытие родства присутствием злобного Аскалона и под образом добродетельного и убиенного в темнице Датиноя попрепятствовало было ко излиянию всех чувств сердец соединенных.
По получении Асклиадою чувств Алим, желая быть о таком удивительном приключении известен, спросил о том у оной, на что ответствовала Асклиада следующее:
- Возлюбленный мой супруг, известно тебе, коликое гонение претерпела я от моего рока, сколько бед и напастей приключила мне, соперничествуя, волшебница, сколько чувствовала и преодолела я гонений и неблаговоления раздраженных богов: раз была убиенна, о котором ты известен, а другой- о котором ты еще и сведения не имеешь. Я сердечно желаю, чтоб мнением моим ошиблась и чтобы узревшие глаза мои меня обманули, но сердце и живейшее чувствие оного представили мне вместо дяди твоего Датиноя- изверга Аскалона. Ехидный его образ сколь, впрочем, ни изменился, но черты лица его, изображающие ядовитость сердца его и злые намерения, достоверно его обнаружили, и всей той радости, какую я чувствовать должна при свидании с тобою, меня лишили и вместо восхищения, довлеющего в сем случае, исполнили меня ужаса и отчаяния.
Выслушав сие, Алим почувствовал в себе то ж самое движение сердца своего, какое ощущала и его супруга; но не имев к тому ни малейшего предусмотрения, долженствовал остаться в неведении и, не видав и не зная от рождения своего дядя Датиноя, предприял от знающих уведомиться, что и учинил без дальнего труда: ибо первосвященник, кабалист и все бояре на вопрос его уведомили, что они великое различие полагают между Датиноем и видимою ими особою. А сего-то ради и предприял Алим от самой той особы изустно и достоверно уведомиться обо всем том, что благоденствию княжеского дома наносило препону и замешательство. Но милующие уже их боги предупредили Алимово намерение.
Того же дня, по зашествии солнечном, присланный от самозванца Датиноя просил Алима навестить его в его обитании, представляя необходимую в том надобность.
Алим, нимало не медля, спешил просьбу его и свое желание исполнить. И как только вступил он в его покои, то и увидел, что радость, торжество и благоденствие, которыми преисполнен был в то время весь город Хотынь, места сего не касались и чувствия восхищения обитанию сему коснуться не смели, а вместо того водворены были ужас, отчаяние и стенание сердечное. Стены внутри покоев закрыты были черными завесами, и никакого украшения во оных не находилось; в переднем углу стояла софа, покрытая белым покрывалом, пред нею стол с черною паволокою, на котором стоял домашний кумир Чернобогов, пред которым лежал череп головы человеческой и несколько мучительных адских орудий, и горела истомленно одна только свеча.
Датиной, или лучше Аскалон, при входе Алима сидел на софе, облокотясь рукою на стол, и был в неизреченном ужасе; лицо его покрыто было бледностию, и члены все трепетали, так что истукан Чернобогов находился от того в движении. Осиплым, страшным и прерывающимся голосом просил Аскалон Алима сесть подле себя на софу, что Алим тотчас и учинил, смотря со удивлением на все ему представившееся. Трепещущий от ужаса Аскалон начал говорить таким образом:
- Ты видишь пред собою беззаконника, пришедшего в раскаяние при последнем конце своей жизни. Я не Датиной, которого образ представляю, но есмь его убийца, известный тебе Аскалон.
При сем слове Алим ужаснулся; но в трепет приведен был большим и страшнейшим сего приключением. В то ж время восколебался весь покой, софа и стол потряслись, и произнес страшный голос, подобен грому или реву огнедышущих гор, сии слова протяженно:
- ВРЕ-МЯ, АС-КА-ЛОН!
И доколе Алим находился у Аскалона, то чрез каждую минуту делалось такое потрясение здания и произнесение страшного такового приговора. В ужасном трепете, раскаивающийся, но поздно, Аскалон продолжал дрожащим и охриплым голосом:
- Жизнь мою препроводил я, не повинуяся никакому закону, не признавал всемогущего Существа и подвергал все случаю, не имел ближнего и желал всякому зла, был много раз убийцею неповинных, в том числе дважды и твоей супруги, пожелал убить отца моего и дал дияволу кровью моею рукописание и клятву злодействовать всему роду человеческому, не храня и самых священных обрядов и не щадя своих родственников. Пребывание мое на сем свете по произволению диавола уже окончивается, и сей страшный глас, слышанный тобою, зовет меня из света во ад на определенные мне жесточайшие мучения.
При сем слове залился он слезами и продолжал:
- Не смею призывать в помощь прогневанного мною всевышнего Существа и просить отпущения грехов моих, потому что пред престолом его предстоят с жалобою все мною неповинно убиенные; не смею просить прощения и у тех, кому я приключил все на свете злости; по делам моим оставлен я от всех и предаюсь теперь в руки дияволов.
- ВРЕ-МЯ, АС-КА-ЛОН!- паки при восколебании всего здания страшным и ужас самым ироям наводящим голосом произнесены были сии слова.
Аскалон столь был объят смертельным ужасом, что не токмо все члены его, но и софа, на которой он сидел, в беспрестанном находилась движении. Злость из сердца его исчезла, а робость его и отчаяние изъявляли слезы, беспрестанно лиющиеся из глаз его, наподобие жены, неизреченную ощущающей горесть. Он лобызал руки Алимовы и просил, забыв все злости, причиненные им ему и супруге его, подать, ежели есть к тому возможность, какую ни есть помощь против действия диявольского и непреоборимой его силы.
Сердцам, исполненным добродетели, сродно великодушие. Алим, отпустив ему все причиненные дому его злодеяния, советовал принести чистосердечное покаяние всемогущему Существу и единое то призывать себе в помощь; но робость, сродная подлым душам, произвела в Аскалоне и в том уже отчаяние. Чего ради Алим пожелал пригласить к нему Кидала и кабалиста, но послать за ними не отыскал он ни единого служителя, которые от ужаса, происходимого в покоях Аскалоновых произношением демонского голоса, все сокрылись; почему и принужден был Алим с отчаянным и в трепете находящимся Аскалоном препроводить всю ночь безо сна, чувствуя и сам некоторое содрогание от неприязненной силы, которая во все мрачное время разными действиями и под разными видами оказывала свое неистовство и власть над добычею, адом приобретаемою.
Поутру, когда известился двор и весь город о превращении Аскалоновом и народная молва рассеяла повсюду все учиненные им злодеяния, то не отыскался ни единый человек, который бы возымел сожаление о наступающей ему злейшей демонской участи. Но Олан, Алим и Кидал, пренебрегши презрительные дела, им произведенные, предприяли учинить ему помощь; но как произвести в действие, того не понимали. В чем и осталась одна только надежда на кабалиста. По предложении которому получен был следующий ответ: что главные правила таинственной его науки состоят в том, дабы делать доброе и искоренять злое; следовательно, наступающей участи ко истреблению злобного Аскалона остановлять не должно, ибо потерянием сего изверга спасены будут многие, невинно от него пострадать могущие. Но Алим и Кидал просили кабалиста, чтобы оный из единственного только сожаления к неизъясненно страждущему человеку оказал свое благодеяние с тем, однако ж, чтобы оставшийся на свете Аскалон не мог вредить смертным и чтобы все способы к тому отняты у него были, и чтобы сие произведено было текущим днем, для того что в следующую ночь истяжут душу его дияволы.
Кабалист объяснил им, что действие то стоить будет ему толикого труда, какого он в жизни своей еще не предпринимал и ни для кого б того сделать не похотел; однако для избавления народного и настоящего торжества в угодность своего государя учинит он иройский подвиг: отвлечением изверга на некоторое время от определенной ему адской муки, избавив, однако ж, род человеческий от яда, носимого оным извергом на сердце его, языке и в глазах, и что к сему трудному и важному действию приступит он в следующую ночь, учиня к тому приуготовление во весь текущий день.
По наступлении ночи Алим и Кидал прибыли к Аскалону, которого нашли лежащего уже без чувств, измученного наваждением диявольским, за которыми прибыл вскоре и кабалист. Оный при первом на него взгляде казался им выступившим из своего ума; глаза его преисполнены были яростию, а лицо покрыто образом зверства, дыхание его поминутно остановлялось, грудь воздымалася, и губы запекались, голова и руки в беспрестанном были трясении, от чего легкое на нем платье непрестанно трепетало, как будто раздуваемо будучи ветром. Положил он на стол некакий черный камень, по одну сторону его скипетр древнего мастерства и фигуры, сделанный из пепловидного и непрозрачного камня, а по другую поставил хрустальный сосуд, исполненный красною жидкою матернею; а в заглавии поставил птицу ворона, представляющегося живым, но сделанного, впрочем, из металла. Потом охриплым и прерывающимся голосом сказал Алиму и Кидалу:
- Станьте к стене и во все время страшного сего действия будьте безмолвны и неподвижны, бодрствуйте и не страшитесь ужасного видения!
Наконец, очертив то место, на котором он стоял, мелом, сделал три круга из оного и, положив на пол большое зеркало, стал на оное, поднял взор и руки кверху и закричал столь громким и столь страшным голосом, что два молодые ироя, не страшась, впрочем, целого ополчения неприятельского, пришли от того в превеликое движение; лица их побледнели и сердца затрепетали, и даже до того содрогнулись, что вселилось желание в них выйти из сего очарованного покоя; но, пришед в себя и исполнясь бодрости, остались тут во все сие страшное и уму человеческому непостижимое волшебное действие.
Потом во громогласном сем произношении кабалиста начали слышимы быть следующие заклинания:
- Глас освященного восторга, бурные вихри, проникнув хляби земные, внушите изобретателю таинственной и величественной науки ЗороаструЗороастр- царь бактрианский. Он первый выдумал волшебную науку, но другой Зороастр, который жил в Дариево время, переменил некоторые обряды в персидском законе и сделал новую секту. и последователю его Архимеду, и вы, достопочтенные тени, покоющиеся в полях ЕлисейскихПоля Елисейские, где души праведных наслаждались совершенным спокойствием до тех пор, пока оне не возвращались для оживотворения других тел; тогда пили они воду из реки Леты, имеющей в себе силу приводить в забвение все, что видели оне в Плутоновом царстве. Повествуют о сих полях, что они приятны и веселы, но где находятся, неизвестно., предстаньте моему предприятию: подвиг достоин вашего присутствия, и я властию, мне от вас данною, дерзаю вызвать вас из глубины неизвестной на поверхность земную.
При сем последнем слове охладел в покое воздух, точно как при чувствительном морозе; поднялися вихри, и шум, от них происходящий, подобен был многоспершемуся льду в великом речном устье, которого трение в далеком расстоянии слышимо. Отверзлись по сторонам кабалиста две пропасти, из которых в густом дыму выступили две усопшие тени. Пропасти затворились, дым исчез, и они стали обе по сторонам кабалиста. Роста были они высокого, с коротенькими вьющимися бородами, в белых долгих одеяниях, опоясаны фестонами; у одной голова была не покрыта, а другая в белой вострой шапке наподобие сахарной головы.
Кабалист сделал им самое униженное почтение наклонением головы и пренесением правой руки к своему сердцу. Впрочем, тени стояли неподвижно, как сделанные из мрамора, в тусклом только виде.
Ужас и в сем случае не оставил коснуться двум молодым ироям, но ободрить друг друга и сообщить о том свое мнение завещание кабалиста им не позволяло; и так стояли они неподвижными и безмолвными, ожидая не окончания еще, но страшнейших и ужаснейших бывших до сего действий волшебных и очарованных предприятий.
По сем, возвышая голос, продолжал кабалист вызывание:
- Проклятый и ненавистный небом и всякою созданною от него тварию, сильный князь злых духов Гомалис, заклинаю тебя великим Чернобогом, сим камнем, отделенным от его престола, и всем адом, державным скипетром, царствующим над всеми прочими таинственными нашими науками и сими высокопочтенными предстоящими здесь тенями! Сей час предстань моему произволу и заклинанию для услышания назначения участи добровольно предавшегося тебе Аскалона!
По окончании сего кабалист утих, положа правую руку на черный камень, и, потупя голову вниз, стоял неподвижен. Стоявшие ирои почувствовали в горнице ужасный смрад и зловоние, к снесению которого едва терпимости в них доставало; появился потом черный и густой дым, сокрывший от них находящийся в горнице свет, кабалиста и тени; наконец, слышан был стон многоразличных свирепых и дико ревущих животных, отчаянные, тяжелые, в трясение стены приводящие вздохи, подобные отверстым земным хлябям, изрыгающим из себя великое изобилие огнепалимой материи, затем плач и вопль невоображаемого множества народа, и дико ревущие голоса подобны были происходящим от людей диких, обитающих на краю земном, питающихся сыростию и плотоядством.
Адский их рев и стонание мучащихся фуриямиФурии- адские богини, дочери Ахерона и Ночи, служительницы Плутоновы и мстительницы за беззаконие. Оне в Тартаре мучат и бьют пламенными бичами тех, кои беззаконно на свете жили. Их было три: Алекта, Мегера и Тизифона; имели они пламенные глаза, на головах змеи, в руках зажженные пуки лучин, при них присутствовали всегда ужас, неистовство и смерть. заглушали слова кабалиста; однако ирои хотя смутно, но могли оные слышать.
- Сила сего камня,- говорил он Гомалису, стоящему пред столом на коленах, и положив на голову его руку,- самодержавный скипетр и присутствующие тени запрещают тебе ныне похитить во ад Аскалона, а определяют продолжить жизнь его в другом только виде, без всякого уже нанесения вреда роду человеческому, не воспрещая, впрочем, власти твоей над оным: ибо предание его тебе есть добровольное, то и ожидай похищения его в будущее время и исчезни от сего места.
Вдруг слышны были под землею сильные громовые удары, прерывая один другого беспрестанно; земля восколебалась, и под зданием, в коем ирои находились, учинилась беспрестанная зыбь. Горница шаталась, как корабль на волнующемся море, стены и все укрепления трещали, и казалось, что разрушится все здание и превратится в пыль. Рев, стон и вой неизъясненно усилились, смрад и зловоние увеличились, дым и мгла, отняв прежде еще свет, закрыли наконец и глаза ироям, которые, преступив уже повеление кабалистово, взялися за руки и друг друга во время волнения здания поддерживали.
По миновании некоторого времени все сие страшное привидение исчезло, то есть сокрылись тени, и адское зловоние и стон пропали. Кидал и Алим увидели кабалиста, лежащего на полу во окружении, бесчувственного и неподвижного, однако по довольном времени пришедшего в память.
Он взял скипетр в правую руку и, простерши от себя оную, говорил тако:
- Таинство неисследованное, глубина премудрости, бездна сокровенных сведений превыше во многом понятия человеческого, приобретенного трудом и прилежанием,- все совокупно предстаньте мне теперь! Да учиню подвиг, достойный самодержавной и преестественной науки! Предстань власти и произволению моему, Аскалон!..
По сем увидели Аскалона, стоящего пред ним на коленах, и кабалист, положив на голову его скипетр, продолжал:
- Боги, которых ты пред Сатаною отрекся и предал себя добровольно во власть диявола данною клятвою и рукописанием, оставили тебя в добычу ада, и в сию ночь богами проклятое тело твое и смрадная в нем душа долженствовали взяты быть демонами, но за добродетель Алима и Кидала остановляют твое низвержение на некоторое время, отъемля, однако ж, у тебя половину человеческого образа и все человеческие чувства и понятия, награждая тебя половиною образа скотского, а понятием зверским!
Потом, положа скипетр, взял стоящий на столе сосуд, из которого жидкою материею окропил Аскалона три раза.
Вдруг из унылой подлой души представился молодой и бодрый Полкан, от головы и по чрево имеющий образ человеческий, а от оного- сложение конское, облое и стройное. Бодрился и бил копытами в землю, не был обуздан, порывался во все стороны, как молодой зверь, изъявляя охоту к ристанию по непроходимым дебрям и пустыням; для чего кабалист приказал приступить к нему Алиму и Кидалу и воздержать от устремления, доколе он окончает таинственные сии действия. Потом поставя сосуд, взял паки скипетр и коснулся оным ворона, который от того прикосновения сделался оживотворенным, распростер крылья свои и ожидал повеления от кабалиста, который говорил ему следующее:
- Таинственный вестник, проникнув растворенные хляби земные, достигни до ада и предстань престолу великого Чернобога, возвести ему здесь бывшее и внуши заклятие Гомалиса и превращение Аскалоново, учиненное для просящих особ, исполненных особливыми и высокими качествами добродетели, силою самодержавной и таинственной науки и властию моею, данною мне от высокопочтенных ее изобретателей к произведению добрых дел.
Ворон, выслушав сие, отправился в путь, а Полкана приказал кабалист Алиму и Кидалу, выведя за градские стены, пустить в открытом поле.
Таким образом отняты были все способы у неистового Аскалона к повреждению ближнего, чем Алим и Асклиада сделались вечно успокоенными, забыв все причиненные им от сего изверга озлобления. А как Алим о последнем приключении с Асклиадою был еще не известен, то и пожелал от оной уведомления.
Супруга его рассказала ему подробно до того времени, как отдано было тело ее искусному египтянину для бальзамирования, и потом продолжала так:
- Сей человек, как я после уже уведомилась, учинив все приуготовления в присутствии всех до того меня окружающих женщин, приступил ко исполнению; но вдруг остановился и был в крайней задумчивости, а на вопрос наперсницы моей ответствовал, во услышание всех предстоящих, что оный по превосходному его знанию и отменному от прочих искусству находит в теле моем некоторую живость и кровь не совсем охлажденною. Все бросились к его ногам и с неизреченным воплем и слезами просили его употребить превосходное его искусство к возвращению моей жизни, обещавая ему такое награждение, какое он сам по произволению его избрать может.
Египтянин, отложа бальзамирование до другого дня, обещал поутру уведомить их решительно, может ли он возвратить мне жизнь или нет. Во всю текущую тогда ночь не оставляли согревать моего тела разными прикладываниями, а в наступающий день отменный сей врач торжественно объявил, что он действительно уверен стал по разным его примечаниям в возвращении мне жизни; что действительно известными ему только одному составами и учинил очевидно.
Окружающие ж меня от всех сие сохраняли в тайне; а как получила я чувства, то и рассудила тайну их утвердить во всей ее силе непременно, дабы простой народ не мог вывесть из очевидности сей какого-нибудь очарованного действия и не счел бы меня каким-нибудь волшебством преисполненную. А более причинствовал к тому ужас, от изверга Аскалона мне причиненный.
Итак, учинив совершенное воздаяние лекарю и приказав запереть и запечатать тот покой, в коем будто бы тело мое находилось, до прибытия твоего предприяла я жить во дворце сокровенно, что и продолжалось до пришествия в отечество наше сестры твоей Плакеты.
Сия государыня, путешествуя по всему свету с отменным любопытством и изведыванием о тебе, могла получить совершенное о том сведение от жрецов наших, по найдению тебя младенцем на берегу, а более по имевшемуся тогда на тебе талисману, лежащему ныне на престоле Перуновом. Она просила дозволения видеть тело мое, что от бояр и получила; но вместо неодушевленного тела пожелала я видеться с нею сама, а свидевшись, условились ехать вместе для отыскания тебя. И так и доныне в государстве нашем подданные остаются в том мнении, что я нахожуся мертвою и тело мое сохраняется в запечатанном покое; а известно только ближним, окружающим меня женщинам, что я, путешествуя с Плакетою, ищу моего супруга в его отечестве, что благоволением всещедрых к нам богов по желанию нашему и исполнилось.
Первое потом старание было открыть кости невинно убиенного Датиноя, брата Оланова, которые положили во гроб, поставили в храме Чернобоговом и на другой день с подобающею княжескою фамилии церемониею вынесли из города для погребения и учинения тризны, что происходило следующим образом.
При рассветании дня от храма Чернобогова до места, назначенного для тризны, усыпали дорогу крупным красным песком и молодыми ветвями можжевелового и елового дерева, побросав местами на оную благоуханные цветы. Каплицы храма и истукан Чернобогов занавесили черным сукном, утвердив по местам белые перевязи, а с престола Чернобогова от подножия его протянули до дверей храма черное ж сукно, на котором поставлен был Датиноев гроб и стоял первосвященник.
В шествии на место погребения несен был, во-первых, домашний кумир Чернобогов двумя жрецами в черном одеянии, покрытый черным флером, протянувшимся назад локоть на двадцать; за ним два боярина на черной подушке с белым гасом и кистями несли Датиноев талисман, или досканец, возложенный на него по рождении. Потом два воина в кольчугах и шлемах вели оседланного коня под черною сетью, влекущеюся за ним локоть на пять; затем следовал великорослый человек, облаченный в железные латы. По сем два боярина в ратных одеждах и на такой же подушке несли стальную кольчугу, другие два- серебряный с финифтью шлем, третьи два- меч и пояс, осыпанный каменьями, четвертые- лук и стрелы. За сими один путешествовал с копьем, а за тем на подушке двое же несли гривну, или цепь; им последовали двадцать четыре воина, державшие под мысцами копья, обращенные острием в землю; за сими жрецы, поющие надгробные стихи, в черных долгих одеяниях, у которых выше локтя перевязаны были руки белым долгим флером. Гробу предшествовали два жреца, имевшие в руках великие с жаром урны, из коих благоухание во все пределы города разносимо было колеблющимся воздухом от собрания многочисленного народа.
Гроб везен был под балдахином десятью лошадями, покрытыми черными сетями; на поверхности блестящего златого балдахина утвержден был большой черный парящий орел в том знаменовании, что птица сия храбрых и добродетельных ироев неустрашимые души относит в рай. Гроб покрыт был аксамитным покрывалом, опущенным с одра до земли, на котором изображены были гиероглифами все те победы, которые Датиной одержал над неприятелями; по сторонам которого воины несли зажженные пламенники. За гробом следовал первосвященник в белом одеянии и в венце, сделанном из ветвей кипарисных; за ним Олан, Алим и Кидал, а потом бояре два-два и множество народа.
В поле, вокруг ископанной могилы, в дальнем, однако ж, от оной расстоянии, поставлены были столы, покрытые белыми столетниками, увешанные из цветов навесками и обремененные различною пищею, подле которых в разных местах стояли огромные сосуды, исполненные пива и меду, а за ними по всей окружности насыпан был великий бугор, или вал, рыхлой земли.
Пред могилою уготован был жертвенник, по пришествии к которому и по заклании пяти великорослых и тучных волов внутренность их возложили на жертвенник и сожгли, а мясо употреблено было за столами в пищу; потом опустили в землю тело, и как только первосвященник с серебряного блюда бросил в могилу три горсти земли, то меньше нежели в десять минут узрели над могилою бугор, или курган, огромной величины, наподобие высокой горы, ибо все вышедшее из города воинство и весь народ носили землю шлемами и шапками и во мгновение ока очистили землю, находящуюся за приготовленными столами; а учинив сию громаду, все вдруг бугру поклонились и обратилися к столам; и как скоро государь сел за оные, то по данному знаку все поместились и, насыщаясь всякий по мере и желанию, к вечеру уже все возвратились в город.
По окончании таковых необходимостей Олан определил быть совету для назначения в знак их благодарности награждения Кидалу, ирою, предприявшему толикие подвиги ко избавлению отечества их от ига неволи и тиранства и к возвращению обладателю жизни, а подданным покоя. Большая часть из собрания известны уже были, в котором числе и Алим, какого награждения за то ожидает от них Кидал, то есть увенчания любви его получением Плакеты в супружество. Таковое награждение почитал Олан божеским провидением, и не только что охотно желал на то согласиться, но и чаять того не смел, чтобы он того, кому жизнию своею обязан, мог присовокупить в свое родство и тем достойно возблагодарить освободителя отечества.
Определено было предложить Кидалу о роде и избрании самим им того, что долженствовало им учинить, дабы соразмерно было его услуге и чувствуемой ими всегдашней к нему благодарности, которое предложение взял на себя Алим и в скором потом времени обрадовал государя, своего отца, что Кидал за верх счастия и благополучия своего почитает быть супругом дочери его Плакеты, и ежели последует на то соизволение Оланово и желание Плакетино, то он сочтет себя выше услуг его награжденным. Для чего позвана была к отцу своему Плакета, и на предложение от него о сем союзе ответствовала так:
- Боги и ты, родитель мой, известен, коликою благодарности обязана я сему молодому ирою; он оживотворил моего отца, избавил подданных от ига чуждого рабства, мне, изгнанной из отечества и странствовавшей по всему свету, учинил пристанище; воля на сие государя и отца моего последовала, я чувствую к нему беспредельную благодарность, а потому и любовь; то провидение в том богов, воле родительской и своей благополучной участи; зная его добродетельное сердце, покоряюся беспрекословно.
И по сему благополучному с обеих сторон согласию назначено быть в наступающий день торжеству обручения, которое при собрании всего двора и народа в ЛадиномЛада- славенская богиня браков, любви и веселия. Каждые сочетавшиеся приносили ей жертву, наделся получать от нее счастие в супружестве. храме, со всеми услаждающими взор обрядами, ко удовольствию соединенных сердец, не токмо обрученных торжественно, но и всего государства благополучно исполнено и назначено от сего дня устроивать с отменным великолепием, иждивением и вкусом все принадлежащее к обрядам бракосочетания.
А доколе оные приуготовляемы будут, покрытый почтенною сединою, знаменитый глубокою старостию и возвышенный таинственным познанием кабалист предложил государю и всему его высокому родству выслушать от него все те приключения, которые учинились от начала падения их государства, относящиеся собственно к его особе, к супруге его Тризле, Алиму, Плакете, особо его подданным, вообще всему государству и ему, знаменитому в отечестве их прорицателю; на что как государь, так и другие согласились: ибо всякому нужно было услышать обстоятельно о приключениях всего государства вообще и частно о самом себе, что кабалист и начал таким образом.
Сказание о трех злах -Благополучное Хотынское государство первый шаг к бывшему падению своему учинило бракосочетанием Олана и Тризлы. Государыня сия преисполнена была тремя пороками, то есть гордостию, гневом и завистию, а государь- к ней любовию, которая нимало не дозволяла ему видеть ясно присовокупившиеся к правлению его три зла, которые в непродолжительном времени учинились причиною падения благополучного и сильного государства.
В самый первый торжественный день бракосочетания их, к несчастию верноподданных, открылись ее качества: не удостоила она первейших бояр и их супруг никаким благосклонным снисхождением, дню тому подобающим, и на все их отменные для того торжества драгоценные одежды смотрела завистливыми глазами, а определенные к собственным ее услугам жестоко были бранены и угрожаемы наказанием. Сие неудовольствие, почувствованное при дворе, разглашено было по всему городу, а в скором времени и по всему государству.
По сем правление изменило свой вид и древние законы почувствовали отмену. Следовали грамоты ко унижению власти боярской, и за всякую прослугу, сколь бы, впрочем, ни была она маловажна, предписываемо отнятие имения. Прежние бояре, окружавшие государя и находившиеся в совете правления государственного, отменены, и на месте их произведены другие, не имевшие ни толиких познаний, ни заслуг к отечеству, как прежние. Тризла, в скором времени получив власть самодер