История бриссотинцев
Фракция Орлеанского, англо-прусский комитет и шесть первых месяцев республики.
Камиль Демулен, депутат Конвента от Парижа
Являются ли мошенники вечной расой?
Стоит ли завидовать тем, кто был избран депутатами Конвента? Можно ли назвать это прекрасной миссией? Наследство 65 деспотов, Юпитер королей. Луи XVI арестован Нацией и предстал перед карающим мечом правосудия; развалины дворцов и замков, развалины всей монархии в целом - перед нами огромный материал, чтобы основать конституцию. 20 тыс. пруссаков или австрийцев остановлены 17-ю тыс. французов, вся нация поднялась, чтобы их истребить; небо помогает нашему оружию и помогает нашей артиллерии уйти; король Пруссии за месяц потерял 40 тыс. человек, преследуемыми и убитыми, часть победоносной армии в 110 тыс.; Бельгия, Голландия, Савойя, Англия, Ирландия, огромная часть Германии движутся навстречу свободе и желают нам успехов: таково было положение к открытию Конвента. Французская республика создает Европу до этого дезорганизованную, низвергает тиранов вулканическими принципами равенства. Париж по размеру менее департамента, но он гостеприимный город и коммуна для всех граждан из всех департаментов, которых он принимает и из которых состоит его население. Париж, в котором больше нет монархии, в котором установлена республика, располагается между Буш-дю-Рейн и Буш-дю-Рон, занимается морской торговлей через каналы и порт. Свобода, демократия – это месть для его клеветников, недовольных его процветанием, искусством, торговлей, его промышленность освобождена от всех препятствий и скоро удивит Англию, например, всеобщим счастьем. Наконец, народ, с которым до сих пор не считались, народ, которого сам Платон в своей республике, которую он представлял, связал с рабством, чтобы восстановить в его примитивных правах и напомнить о равенстве: таково было возвышенное призвание депутатов Конвента. Что, любящее холод и сужение, не могло бы нагреться и расшириться при виде этих великих судеб?
Что помешало нам завершить эту славную карьеру? С какой стороны являются враги Республики, истинные анархисты, заговорщики, соучастники Дюмурье, Питта и Пруссии? Пора положить конец, и представить доклад к правосудию. Я собрал массу фактов: это будет обвинительным актом для департаментов, который я составлю для истории, для суда потомков, о котором я скажу сейчас.
Несколько дней назад Петион сокрушался в своей речи в Конвенте: «Что мы используем, чтобы опровергнуть клевету? Сегодня она опускается на дно, но уже завтра снова всплывает на поверхность. Она опровергается с трибуны, на нее охотятся все умы. На следующий день она появляется в газетах и атакует на улице. Когда она была бы на бумаге, а не в воздухе в форме возмущений мы бы могли ответить статьями на статьи». Вам будет приятно, Петион, вам и вашим. Я представлю эти возмущения, и мне любопытно, как сможете вы ответить на мои вопросы фактами и статьями.
Во-первых, обязательное предварительное наблюдение состоит в том, что мало добросовестно говорить о показательных фактах сговора. Единственные воспоминания, которые остаются известными, чтобы продемонстрировать существование австрийского комитета - это речи Бриссо и Жансонне, в которых они утверждают с полном убеждением, что в деле заговора абсурдно искать демонстративные факты и судебные доказательства, которых у нас никогда не было; даже в таком же заговоре Катилины, заговорщики не действуют столь открыто. Отсюда следуют жестокие признаки. Итак, я собираюсь выступить против Бриссо, Жансонне и Англо-Прусского комитета, набором фактов в сто раз более сильным, чем те, с помощью которых Бриссо и Жансонне поддерживают существование австрийского комитета.
Я добавляю, что представители правой части Конвента, особенно ее лидеры, почти все являются сторонниками королевской власти и пособниками предательств Дюмурье и Бернонвиля, управляемые агентами Питта и Орлеанского и Прусского короля, которые хотели разделить Францию на 28 или 30 федеративных республик или, скорее, вызвать в ней такие потрясения, чтобы Республики не было вовсе. Я утверждаю, что в истории не было ни одного лучше доказанного заговора, и есть множество более яростных презумпций этого заговора, в результате которых я говорю, что Бриссотинцы и Бриссо были всей душой против Республики.
Чтобы вернуться к элементам заговора, не надо отрицать сегодня, что Питт в нашей революции 1789 г. захотел, чтобы Луи XVI заплатил по счетам, тянувшимся со времен Ришелье и Карла I. Мы знаем об участиях этого кардинала в трудностях Долгого парламента, где он награждал наиболее рьяных республиканцев, и о многих других событиях, которые обнаружили гнев Бриссо. Три года назад аристократический журналист нашел красную книгу Ришелье и Мазарини и обнаружил там ливры, су, денарии, суммы, которые были выплачены французскому министру за требования республики. Те, кто читал «Французского патриота», могут вспомнить, с каким жаром Бриссо опасался действий победителей, незаинтересованности английских республиканцев. Питт все еще хочет взять реванш, облегчая действия Верженна в отношении англо-американских инсургентов. Но 10 августа он обнаружил большое недовольство Питтом и Бриссо, они принесли ему свободу, что было не свойственно Англии. Когда генерал Диллон утверждал четыре года назад за трибуной Учредительного собрания, он знает точно, что Бриссо был эмиссаром Питта и призывал к выплатам английскому министерству, мы не обратили достаточно внимания, потому что Диллон был на стороне правых. Но те, кто выступил против Бриссо, против его трудов о колониях чернокожих, о выводе войск из Голландии и Бельгии, могут ли отрицать, что возможно не найдут ни одной страницы в этой массе томов, которая не направлена на выгоду для Англии и ее торговли и на разрушение Франции?
Должны ли мы отрицать то, что я доказал в своей речи, которую общество до сих пор помнит? В той, в которой я говорил о политической ситуации в стране на момент открытия законодательного собрания, о том, что наша революция 1789 г. урегулировала отношения с британским министерством и меньшей частью знати; о подготовке переезда аристократии из Версаля в замки, отели, которых не сосчитать, о других, чтобы обеспечить смену правителя, для того, чтобы дать нам две палаты и конституцию, подобную британской. Когда я произнес эту речь в обществе, 21 октября 1791 г., я показал, что корни революции были аристократическими, я до сих пор помню гнев и колебания Силлери и Войдела, когда я говорил о механизме революции. Я слегка замешкался выше, потому что еще не настало время, нужно было завершить революцию, прежде чем дать историю. Я лишь хотел разглядеть самые тайные замыслы Силлери, которые мы хотели пресечь. Силлери с его наиболее почетными осведомителями обратил все мое внимание зрения и слуха, и смог вызвать восхищение и дать мне время, наблюдая, осмыслить его операции и планы относительно республики.
Мог ли я в это поверить, когда стоял на столе 12 июля и призывал людей к свободе, когда мое красноречие вызвало большое движение полчаса спустя, и толпа пронесла бюсты Некера и Орлеанского?
Полагают, что в течение 15 дней я жил с Мирабо в Версале, непосредственно перед 6 октября я оставил его, и не был свидетелем событий 5-го и 6-го октября. Полагают, что когда я отправился к Мирабо и сообщил, что Орлеанский уехал в Лондон, он был гневе, его проклятия были достойны Филоктета и его секретаря того времени Сервана и связи с англичанином Дюмоном и женевцом Дюровере, мы не смогли обнаружить их место пребывания в Париже. Разве это не факт, что Бриссо был секретарем мадам Силлери или ее брата Дюкре? Разве это не факт, что Бриссо и Лакло (так как Дантон этому не способствовал вовсе) были редакторами безнаказанной петиции в согласии с Лафайетом, которая кончилась трагедией на Марсовом поле? Бриссо и Лакло! Это то же, что сказать, Лафайет и Орлеанский! Непосвященный читатель удивится, что эти два имени стоят рядом. Терпение, и мне удастся прекратить интригу и вызывать удивление.
Разве не факт, что Петион совершил путешествие в Лондон с мадам Силлери, мадемуазель Орлеанской, Памелой, Серсе, их можно было бы назвать тремя грациями, которые сохраняли его добродетельным и счастливым; и что по возвращению в Париж он был назначен мэром? Почему он путешествует, если он подозреваемый? Переговоры были столь важны, что Жером Петион преодолел море, чтобы договориться с Питтом.
Петион думает, что я не помню мои обеды у Силлери, которые три года назад были почетными, в салоне Аполлон, эти обеды также посещали Петион, Вуадель, Волни, Мирабо, Барер, охранник Памелы, и другие, но там ни разу не был замечен Робеспьера.
Таким образом, это те же члены фракции Орлеанского, в участии в этих обедах меня обвиняет Барбару, но я заметил ему, что это было в первые дни революции, эта коалиция была смешена с друзьями свободы и республики, было бы глупостью нам соединиться с Мори и д’Аржи, чтобы помочь нашим войскам. В Париже не было десятка республиканцев на 12 июля 1789 г. и именно то покрывает славой старых кордельеров, что они начали дело республики с небольшим количеством средств[1]! Если вспомнить, что Шапелье заложил первый камень Якобинского клуба, мы почувствуем, что на исходе поколения, это - статуя свободы, наш идол, который мы должны построить подобно кюре Сен-Сюплис с его серебряной богородицей с ночным горшком. Нам удивительно хорошо послужило то, что все интриганы, нуждающиеся в народной любви, замечали интенданта Лапорта, а затем, получив веру народа, получали более высокие доходы, гражданский список, начинали атаковать двор с еще большим жаром, желая заставить купить себя подороже; так как новобранцы интриганов выступают против якобинцев, мы выставляем ветеранов вперед в сражении. Таким образом, Шапелье, Бемет, Деменьер, были теми, на кого охотились якобинцы Дюпор и Барнав, и наконец, Бриссо и Ролан. Таким образом мы победили деспотизм Калонна двумя палатами Неккера, а две палаты Неккера двумя секциями Бриссо, Петиона и Бюзо и гражданскими действиями Сийеса и Кондорсе, пока, наконец, не наступило время санкюлотов. Таким образом, за поворотом следовало поражение и поворот, Мори – роялист двух палат Менье, Менье – двух палат абсолютного вето Мирабо, если Мирабо выступал за абсолютное вето, то Барнав за вето отлагательное, когда Барнав выступил за отлагательное вето, Бриссо не желал другого вето, кроме его собственного и его друзей; все эти мошенники заменяли друг друга, пока, наконец, не уступили место Дантону, Робеспьеру, Линде, тем депутатам всех департаментов, монтаньярам в Конвенте, скале Республики, чьи мысли никогда не были о чем-либо другом, кроме политической и личной свободы граждан, конституции достойной Солона и Ликурга, Республики единой и неделимой, великолепия и процветания Франции, не равенства в собственности, но равенства в правах и счастье. Таким образом, Неккер, Орлеанский, Лафайетт, Шапелье, Мирабо, Байи, Деменьер, Дюпор, Ламет, Пасторе, Герютти, Бриссо, Рамон, Петион, Гаде, Жансонне были грязными вазами Амазиса, который выплавлял в форме Якобинцев золотую статую Республики. Думая, что в наши дни, что невозможно основать республику добродетелей, подобную древнему законодательству, бессмертная слава этого общества создала Республику порочную.
Читатель уже видит, что Неккер, Орлеанский, Лафайетт, Малуе, Шапелье, Дандре, Десменьер, Мирабо, Дюпор, Барнав, Дюмолар, Рамон, Дюмурье, Ролан, Серван, Клавьер, Гаде, Жансонне, Луве, Петион, Питт, Бриссо, Силлери являются звеньями одной цепи. Та же змея разделяет секции, которые постоянно преследует, не прекращая шипеть, и набрасывается на трибуну, якобинцев, народ, равенство и Республику. Я уже показал на пальцах, как связаны Бриссо и Орлеанский[2].
Я завершаю убедительную совокупность доказательств, которая будет включать в себя многих людей, которых Бриссо, Петоин и клика сделали последователями Орленского. Когда я стал подозревать Силлери, он меня больше не приглашал, и я не мог продолжать свои наблюдения на месте, но было не сложно догадаться, что Луве, Горса, Карра обедают на моем месте в салоне Аполлона, когда увидел, что Луве, занявший мое место, больше не общается с якобинцами, и сделался самым ревностным победителем; в речи о войне, поддержанной партией Бриссо и Луве, я не мог решить, насколько виноват Силлери в их выступлениях против Робеспьера, или, вернее, насколько они поддерживают выступления Филипа и Силлери против слишком республиканского Робеспьера.
Как бы я не заметил нескромность Карра, не имеющего никакого стыда, посещавшего заседания Якобинцев около года, предлагавшего сделать королем герцога Йоркского или кого-нибудь еще из дома Брауншвейгов, кто бы, видимо, женился на мадемуазель Орлеанской? Как бы я не заметил, сделанный 23 сентября председателем Петионом, выбор, чтобы отправить Силлери в лагерь Люне, чтобы следить за Дюмурье и участвовать в переговорах в Мансфелде, в лагере прусского короля? Я бы узнал, что Амфитрион Силлери не имеет никакого отношения к тому, что наши три журналиста порочат Робеспьера и Дантона, здесь можно сделать существенное замечание.
Одна из уловок наших врагов, которые лучше всего преуспели в революции, состояла в том, чтобы создать себе великолепную репутацию и разрушить репутации других. Аристократия всегда стремилась поддержать их – свой резерв мошенников. Опасаясь в успехе своих ведущих актеров, она заранее продумывала репутацию их дублеров, чтобы иметь возможность совершить замену, когда первый, освистанный, покинет сцену. Поэтому, когда мы разочаровываемся в Мирабо, затем в Барнаве, которые могли долго друг друга поддерживать, то превозносим патриотическую репутацию Бриссо и Петиона, которыми их заменили; мы видели, что английские государственные газеты стали эхом гимнов у Тальма, представляющих Дюмурье как Тюренна, а Ролана как Цицерона; в то время, как один был посредственным авантюристом и палачом, который был в Риме сброшен с Тарпейской скалы за более кровавые победы, чем при Жемаппе, а другой – несчастным писателем. Когда он был членом вашего корреспондентского комитета, вы знаете, что он всегда плохо писал, и, читая его, мы обнаруживаем скудность во многих местах и неправильный стиль. Поэтому когда Питт увидел падение акций во Франции, Бриссо поднял все свои министерские бумаги в воздух, чтобы заставить их подняться в облака, подобно воздушному змею, заставляя известных членов оппозиции посчитать Бриссо мудрым и добродетельным в парламенте, заставляя нас об этом услышать, опираясь, таким образом на свою патриотическую репутацию, чтобы поддержать кредит, в котором Питт испытывал нужду. Ибо как высказал Кир три тысячи лет назад первую максиму древности и азбуку политики: «Нет никого, кто может проще забыть своих друзей, чем тот, кто пропускает их врагов; никто не сможет больше ослабить партию, чем человек, который кажется другом, не будучи им». Восхваление Ролана в палате общин и принадлежность Ролана и Барера к почетным членам конституционного общества Вигов в то время как четыре года там видели наших врагов; они прилагали все усилия, чтобы выглядеть республиканцами, в тайне исповедуя роялистские идеи, чтобы обнаружить их при нужном случае. Вот почему несколько миллионов было израсходовано на Лафайета, а затем на Ролана, чтобы разрушить репутацию Марата. Вот почему Силлери, обратившись к мэру Петиону, сделал очень многое, делая почти все для орлеанско-англо-прусской коалиции, стоит задать вопрос, является ли он ее элементом, Бриссотинцы Амьенского клуба хотели голов Дантона и Марата, они кричали на улицах: «Да здравствует Петион, Робеспьера на гильотину!».
Война между Филиппом и Лафайетом длилась долгое время, я виню себя за то, что так поздно признал, что Бриссо был стеной между ними, словно стеной между Пирамом и Фисбой, которым они соответствуют. Я начинаю подозревать, что эта война будет не до смерти, но до ссоры жуликов, которые могли бы быть едины, когда я увидел, как мадам Силлери защищает Лафайета с такой большой заинтересованностью, что он предпринял все охранные средства, чтобы я не подумал, что между ними есть соперничество в амбициях и кознях, в их единомыслие, фатальном для Якобинцев. Я не сомневаюсь, что однажды Силлери, на которого я нападал, придет в исследовательский комитет, чтобы, загадывая на будущее, устроить брак его маленькой дочери с Жоржем Лафайетом.
Последнее, что заставило меня убедиться, несмотря на то, что Лафайет в течение года выступал агрессивно по отношению к фракции Орлеанского, то, что семья мошенников и воров оставила свои распри, и сплотились против народа и против общих врагов, при приближении к ужасному расцвету равенства. Я должен был сказать об этом, потому что это открывает широкое поле для предположений и дает объяснение многим последующим событиям. Мы были в салоне на улице Нев-де-Матюрин. Старик Силлери, несмотря на его подагру, натирает свой паркет мелом из-за страха упасть перед очаровательной танцовщицей. Мадам Силлери пела песню под арфу, которую я помню, так как в ней она призывала к непостоянству. Мадемуазели Памела и Серсей исполняли русский танец, название которого я забыл, но он был чувственный и посвящался казни, не думаю, что молодая Иродиада танцевала бы более невинно перед своим дядей, чтобы получить голову, когда дело дошло до получения леттр-де-каше для Иоанна Крестителя. Конечно, не предаваясь стенаниям, я не позволял наслаждаться суровым испытанием и испытал такое же удовольствие, которое, должно быть, испытал Святой Антоний в своих искушениях. Каково было мое удивление в середине моего восторга, когда волшебница экономка завладела моим воображением с еще большей силой, можно ли сказать, что эти двери были закрыты для непосвященных? Адъютант Лафайета пришел специально, чтобы проследить за мной, нет сомнений в том, что Лафайет хотел быть другом в этом доме. В это время Силлери сделал свой доклад о деле Нэнси и попытался очистить Буйе, кузена Лафайета.
Не может быть сомнений, для кого фракция Орлеанского работает в Конвенте. Пособники Орлеанского не могли быть теми кто, как Марат, в двадцати своих номерах, говорил об Орлеанском с огромным презрением, кто, как Робеспьер и Марат, осуждал Силлери; кто, как Мерлен и Робеспьер, противостоял всеми силами избранию Филиппа, кто, как якобинцы, вычеркнул Лакло, Силлери, Филиппа из списка членов клуба; кто, как вся Гора, взывает к Республике единой и неделимой и смертной казни для любого, кто предложил бы короля. Наконец, сообщники Орлеанского не могут быть такими, как все Монтаньяры, напрасно единогласным и всеобщем движением требовали голову генерала Эгалите или устанавливали за нее цену, как Дюмурье, и что Филипп предстал перед революционным трибуналом Марселя.
Но не были ли предполагаемые сообщники Орлеанского сообщниками Бриссо, бывшего секретарем канцелярии Орлеанского, редактором, вместе с Лакло, петиции на Марсовом поле, которая, видимо, была согласована с Лафайеттом? Сообщники Орлеанского не были известны как все те роялисты: Силлери и Ролан, Луве и Горса, непреклонно преследовавшие Паша, коммуну 10 августа, депутацию Парижа, чтобы наказать их столь эффективно за то, что они установили республику. Сообщники Орлеанского не были теми, кто, как Петион, совершил поездку в Лондон с мадам Силлери и мадемуазель Орлеанской; те, кто, как Петион, писал генералу Эгалите, получая письма в момент его предательства и эмиграции; (см. удручающую газету Бассала против Петиона.) те, кто, как Карра, предлагают возвести на престол герцога Йоркского, те, кто как председатель Петион и секретари Бриссо, Рабо, Верньо и Ласурс, отправили в конце сентября Карра и Силлери в лагерь Луны. О! Хороший же контроль был сделан над генералами Дюмурье и Келлерманом, под давлением полнейшего провала пруссаков, препятствовать удержанию Фридриха Вильгельма и позаботиться о том, чтобы у Республики не было преимуществ перед Англией и Пруссией на переговорах в Мансфелде и на встречах, на которых, вероятно, не договорились с Прусским королем[3].
Сообщники Орлеанского являются теми, кто как Серван, только назвался министром, не соответствуя реальности, и действовал в министерстве Лакло; явно являются Бриссотинцами, которые захватили все комитеты Конвента, делали в течении долгого времени в министерстве свои дела, ставили на руководящие посты своих друзей, в последнее время отдалившихся от Филиппа, так, что однажды, в конце февраля было обнаружено, что все это время народ управлялся руководством, которое хорошо известно своими тесными связями с этим домом, их общими интересами, где сотрапезниками были Шартре, Валанс, Ферьер, Келлерман, Серван, Латуш, Бирон, Миранда, Дюмурье, Лесюер и т. д.; не прошло еще и двух недель с тех пор, как предательство Дюмурье было открыто, Латуш, прежде, чем идти к своей команде, взял отставку в комитете 25, где находились все государственные деятели, Бриссотинцы и Жирондисты, которые обвиняют Гору в существовании фракции Орлеанского. Я был единственным среди тишины всех членов, кто взял слово, чтобы ответить Латушу: «Я могу поверить, что вы хороший человек и патриот, как вы сказали; но теперь ваши старые связи с Орлеанским известны, теперь, когда Дюмурье не скрывает свои дела с этим домом, когда я увидел в руках коллеги перед предательством Дюмурье письма из армии, в которых говорится о том, что видно, что Дюмурье полон горячности к концу трапезы, следуя мадемуазель Орлеанской в переднюю, где они вслух говорили о том, что это позорно, что Республика предана, пожертвовано тысячами людей, все журналы издаются врагами из-за любезностей мадам Силлери со старым развратником; в этих обстоятельствах я удивлен, что министр внутренних дел назначил цену за обязанности, которые вы на него возложили, и я никому не протяну руку, пока я в комитете». Я думаю, что эти факты заставят читателя задуматься.
Перевод: Rudolf
Для группы ВКонтакте: https://vk.com/la_grande_revolution
[1] Эти республиканцы были в основном молодые люди, которые питались в колледжах чтением Цицерона, который увлек их за свободой. В школах нас обучали истории Рима и Афин, республиканской гордости, для того, чтобы жить в монархической низости в царствовании Клавдия и Вителлия. Глупо то правительство, которое считает, что мы можем восторгаться отцами отечества, Капитолием, не замечая ужасов людоедов Версаля и восхищаясь прошлым без осуждения настоящего. Ulteriora mirari, praesentia sequi.
[2] Обратите внимание, что под Орлеанским я понимаю не Филиппа (о котором я скажу отдельно в свое время, в конце первой части этих воспоминаний), но амбиции и сфера интриг, в которую он был вовлечен, я имею в виду канцелярию Орлеанского: Лакло, Дюкре, Лимона, Бриссо, связанных с мадам Жанлис, чьи действия направлялись, прежде всего, оттуда, где играла музыка и писались книги. Чтобы быть автором небольших комедий нужно быть доктором Сорбонны; и, наконец, со сладкой преданностью, быть монахом, созерцая жизнь, довольствоваться трудовой жизнью политика, быть суперинтендантом и премьер-министром, после того, как сделаешься учеником мадемуазель Орлеанской, маленькой королевы.
[3] По правде говоря, у нас есть помощник Силлери и Карра, это Приер из Марны, который является верным и откровенно подкупленным, но Конвент послал к ним корпус, состоящий из Петиона, Барнава, Латур-Мобурга, комиссаров, возвратившихся из Варенна, чтобы пустить пыль в глаза народу при условии, что их коллеги их прикроют.