Из Константинополя в Херсонис

Светский богослов: Хотя теперь приходится приноровляться ко всяким новинкам, но я ничего не понимаю.

Беженец: Согласитесь, однако, что теперь переживаемый кризис по своему объему, смыслу, значению представляет собой самый глубокий во всей русской истории. Эта история знала, конечно, ряд исторических кризисов, из которых каждый наступал тогда, когда изживалось какое-либо историческое начало жизни и история мучилась новыми родами. Все эти кризисы, по общему свойству нашей истории, были страшны, кровавы, дики. Но они были ограничены. Таким кризисом было татарское нашествие, которое было облегчено и усилено удельными распрями: тогда была угроза физическому существованию России, но и только, духовный организм оставался почти незатронутым, и иго было сброшено при наступлении времени. Второй кризис — Смутное время, испытание новой московской государственности, сочетавшей самый свирепый деспотизм с византийскими преданиями и притязаниями, это был кризис Москвы как «Третьего Рима». Однако, как ни оказался он глубок и продолжителен благодаря широте социального брожения, он был кое-как преодолен, если не изжит. Политический наш челн заштопали, и он еще проскрипел около века: место старомосковских царей, собирателей Руси, заступили Романовы, ничем в существе от них не отличавшиеся. Новый, гораздо более страшный кризис, не только политических, но и религиозно-культурных основ России наступил с Петра Великого, точнее, при Петре, ибо, конечно, великий преобразователь его не выдумал, только выявил. Медный всадник совершил европеизацию России, как умел, и фактически разрушил «Третий Рим» — просто его покинув. И русская жизнь повисла над пропастью, как конь его всадника, готовая ринуться туда. И вот теперь она ринулась и сорвалась... Но откуда она ринулась, какова эта скала, на которой она утверждалась и стояли задние копыта медного коня? Да она и есть меловая скала вот этого самого Херсониса, где мы с вами находимся, здесь кратер вулкана русской истории, отсюда расходятся и волны русского землетрясения.

Светский богослов: Ничего, ничего, ничего не понимаю в этом словоизвержении неохерсонисского кратера... Знаю твердо одно, что здесь, где вы видите вулкан, воссиял свет христианской веры для русского вождя, а в лице его для всего русского народа. Здесь для него воздвигнута лествица к небу, здесь Руси чистая купель, здесь духовная колыбель русского народа. Отсюда началось для него историческое бытие, из варварского, дикого, свирепого, наводившего ужас на все соседние народы, а в том числе и на византийцев, которые не раз спасались ведь чудом милости Божией от русского огня и потока, родилась «святая Русь», воссияло русское царство. В этом смысле только и могу еще понять вашу мысль, что отсюда идут корни всего благого, творческого, оживотворяющего в нашей истории. А иных сил, кроме религиозных и христианских, она, конечно, не знала и не знает.

Беженец: Кажется, мы начинаем приближаться к взаимному пониманию. Согласимся, что великие события должны иметь и великие

10

причины, из которых они только и становятся понятны; осмысливается для нас трижды величайшее, это есть кризис всей русской истории, какого еще не было за все время существования всего русского народа. А если только согласитесь со мною в этой оценке происходящего, его важности и удельного веса, то неизбежно станете искать для него объяснение только в самых исходных началах истории, то есть в Херсонисе. Всякое другое объяснение будет мало и недостаточно перед грандиозностью совершающегося: кризис Петровской России, кризис монархии, кризис социальный и прочее — все это малость, которая не могла бы породить происходящего. Вы знаете поверие, что в колыбель новорожденному феи кладут свои подарки, и разные это бывают подарки. Астрологи учат, что в момент рождения соединяются благие и злые лучи светил в данной их констелляции. И Русь при крещении получила свои дары вместе с излучениями созвездий. Вот и надо всмотреться в эти исторические дары, что они в себе содержат.

Светский богослов: Это ясно, что здесь получила Россия: она получила чистое, святое Православие от его родины, вместилища и хранилища — от Византии. Чистота веры — вот наши колыбельные дары и вот наше созвездие. Ни один народ не получил при рождении столь прекрасных, чистых и ценных даров. Но поскольку сейчас в России происходит кризис веры, стало быть христианства, постольку, пожалуй, и возможно говорить о кризисе Херсониса, но это есть вместе с тем и кризис жизни, ибо твердо верю, что нехристианская Россия исторически существовать не может и не будет; поэтому ей надлежит или преодолеть эту смертельную болезнь, изжить свой кризис, или исторически умереть.

Беженец: Иначе говоря, Вы говорите о кризисе России, а не Херсониса, я же разумею вполне точно и ясно кризис именно Херсониса, тоесть херсонисских начал, а не самой России. Должен вам сказать, чтохотя много богоборческого, а еще более просто скотского обнаружила«великая» русская революция, но кризисом христианства вообще, нидаже кризисом русского христианства она не является: слишком много чести для нас, и хотя другие, предшествовавшие революции непроявляли такой звериности во всем, а в том числе и в отношении квере, но по существу они были духовно куда ядовитее и, конечно,сильнее. А потому я не могу видеть и смертельной опасности в этихострых пароксизмах звериного бешенства у народа, в котором всегдажил этот зверь. Стихийной, зоологической силой перепрет он и черезреволюцию. Весь вопрос в том, будет ли у него духовная основа дляновой жизни. А вот эти-то основы явно изветшали. Это я и зову кризисом Херсониса.•

Светский богослов: Вот этого-то вашего разграничения я не понимаю и не принимаю. Кризис христианских начал в русской истории, насколько о нем можно говорить, есть кризис самого христианства в его чистоте, ибо иного христианства, кроме херсонисского, то есть православного, греко-российского, я не знаю.

Беженец: Стоя на такой точке зрения, вы неизбежно должны видеть в русской революции одно только богоотступничество и никаких положительных начал, никакого оправдания. Это — бунт черни, отравленной

завистью и злобой, развращенной бессовестной демагогией, с реками крови и грязи. Революцию никак нельзя осмыслить, разве только при свете самой мрачной и безнадежной эсхатологии, как смертные судороги разрушающегося мира. И остается одна безнадежность при отсутствии всяких исторических перспектив.

Светский богослов: Так безнадежно я еще не смотрю, потому что вижу в революции по преимуществу кризис петербургского периода русской истории, и нас может еще спасти и оздоровить возвращение к национальным началам. Правда, болезнь принимает все более затяжной и угрожающий для жизни характер.

Беженец: Всякая болезнь опасна для жизни, это еще полбеды, насколько это в порядке вещей, лишь бы самая-то болезнь была болезнью роста, а не упадка и истощения. И вот я не знаю, как вы мыслите относительно своих «национальных», то есть старомосковских, начал: ведь по вашему выходит, что однажды в истории они уже провалились, когда «пред новою столицей склонилась древняя Москва», и уж как теперь в «Интернационале» собирать и осуществлять их, это секрет изобретателя.

Светский богослов: Неуместная ирония: разумеется, если мерить теперешними «искателями жемчугов», так ничего, кроме спекуляции, в России и ждать нечего. Но схлынет же эта грязная волна и в отстоявшейся жизни засияют все те же прежние начала: Православие и Народность. Но вы-то что хотите сказать, говоря о кризисе Херсониса?

Беженец: То и хочу именно сказать, что теперь происходит самый глубокий и всесторонний кризис всей русской жизни, самых ее основ духовных, и в отношении к нему подчиненное и производное место занимают все частные кризисы, былые наши революции сверху ли, или снизу. Теперешний кризис все их в себя включает и собой обобщает. Надо быть послушным гласу Божию, внимать мудрости событий и вычитывать в них суды Божий. На весах правды Божией взвешивается ныне правда и неправда всего исторического пути России, а не отдельных исторических эпох,— дары Херсониса.

Светский богослов: Да что же вы, наконец, разумеете под этими дарами, кроме чистоты Православия?

Беженец: Извольте, я вам объясню, только заранее прошу терпения и самообладания. Да, в Херсонисе мы родились духовно и исторически, ибо приняли Православие, точнее христианскую кафолическую веру, сделались ветвью единой Вселенской Церкви. Этим мы не только родились для вечной жизни, но и определились к историческому бытию, как часть единой христианской Европы, в которой имела зажечься христианская культура. Россия зародилась здесь как христианская европейская страна, имеющая свои особые пути и особые судьбы, которые, однако, нераздельно связаны с судьбами всей христианской Европы. Варварское отъединение окончилось, дикая «Русь» стала членом христианской семьи народов, она получила христианское родство и свойство, вчерашний язычник и варвар стал homo chris-tianus, а перед лицом таинственного и тогда еще туманного будущего это значило и homo europeus, и это тем более, что тогда не было еще разных исповеданий в христианстве.

12

13

Светский богослов: Зачем вы смешиваете карты: разделение Востока и Запада было уже и тогда и по воле Божией наше отечество приняло именно восточное Православие.

Беженец: Именно к этому я и подхожу, к херсонисским началам. Россия действительно приняла христианство от Византии, она сделалась ее духовной и культурной дочерью, а во многом и наследницей. Посему кризис херсонисских начал есть, разумеется, кризис византийских начал, точнее, византийского Православия, как силы духовной, исторической и культурной. Если угодно, это действительно кризис — да и явная погибель «Третьего Рима» через семь веков после погибели «Второго». Но здесь обступает такое обилие волнующих мыслей, что положительно теряешься, с чего начать и к чему подойти. Итак, в Хер-сонисе россы в лице святого Владимира приняли христианство восточного, византийского, обряда, который в течении веков сделался для нас родным и русским. Разделения Церквей, этого самого рокового и определяющего события во всей европейской истории, еще не существовало, но густая тень его уже надвинулась и омрачила солнце. То было время между Фотием и Михаилом Керулларием, родоначальником и совершителем раскола. Святые Кирилл и Мефодий, просветители славян, пребыли в единении с Западной Церковью, и мощи одного из них почивают в Риме, но просвещенные ими страны сделались игралищем соперничества, куда излился первый яд совершившегося раскола. Итак, Россия была присоединена к Единой Церкви — до схизмы, вне схизмы, в которой она неповинна; ее не знала, не понимала, не могла понять и однако ею была отравлена. В детском состоянии она была обучена всем предрассудкам, какие накопились у греков против Запада, и, как наследственная болезнь, была воспринята эта вражда и предубеждение — безо всякого сознательного отношения к тому. Вместе с принятием христианства от греков в этот роковой и страшный час истории Россия приняла и всю византийскую замкнутость и ограниченность, она китайской стеной оказалась отделена от всей Западной — христианской — Европы, культурно она осталась изолирована и одинока, особенно после политической смерти Византии, когда последняя перестала существовать как культурная сила, да и поныне, со всем православным Востоком, остается только придатком к России. Россия была здесь, в Херсонисе, поставлена под стеклянный колпак и осуждена на испытания одиночества и отъединения. Разумеется, никто не мог тогда прозреть судьбы Божия и постигнуть все значение совершившегося выбора веры, который летописец приписывает великому князю Владимиру. Но здесь, в этом выборе, исторические судьбы России определились как трагедия, трагедия культурного одиночества и обособления, как крестный путь. Да, это античная трагедия, в которой трагическая вина совершилась помимо чьей-либо личной воли и, однако, все предопределила. Западные народы, в то время еще полуварварские и высокомерно третируемые высокомерными греками, постепенно, из себя, развивая свои христианские потенции, шаг за шагом создавали могучую цивилизацию, затрачивая на нее все свои духовные силы, со всем их борением. Россия осталась вне этого труда и этого общего борения, наследница и ученица Византии. Никогда отношения к ней

Византии не были теплы, искренни, сердечны, но всегда холодны, высокомерны, бездушны. Раньше Византия боялась и презирала диких и страшных россов, как и других варваров, а затем их эксплуатировала как только могла. Различие культурного возраста между ними было так велико, что исключало всякую мысль о дружеском сотрудничестве, о котором, впрочем, Византия не хотела слышать даже и относительно Запада. Византия обладала уже склонявшейся к упадку переутонченной цивилизацией, совершенно развращенной и изолгавшейся магистратурой и высшей иерархией, в расцвете византийского схоластического просвещения, которого одним из самых ярких представителей был роковой для всего мира Фотий. Разумеется, дикие россы могли быть только неуклюжими перенимателями внешности византийского обряда, столь пышного и прекрасного, совершенно не способны были воспринять греческую культуру, поневоле принимая цветы ее — в богослужении. А греки были к тому же плохие, равнодушные и ленивые, главное же — слишком корыстные педагоги. Они были заинтересованы во власти и доходах, а не душах и их христианском просвещении. Поэтому русское христианство на долгое, долгое время обречено было на обрядоверие, причем пышный, веками сложившийся греческий обряд, доведенный до совершенства в Великой Константинопольской Церкви, был, в сущности, совсем не по средствам — и материально и духовно — дикарям русским, и тогда уже положено было начало тому внешнему христианству, которое за обрядом оставляет нетронутой всю звериную, языческую стихию, которая через более чем 1000 лет после крещения Руси ныне предстала пред нами как будто не бывало ни Киева, ни Херсониса... Да, греки дали нам неимоверные ценности своего гения в греческом богослужебном обряде, но ценить его не научили, да и не могли научить. В Россию были посланы греческие епископы и священники, и несколько веков Россия была Византийская епархия, имевшая в Византийском Патриархе своего Папу, ибо, конечно, притязания Фотия и фотианцев к этому византийскому папству, впрочем пресмыкавшемуся перед императорской властью, долго 'и сводилось. Будь на месте греков другие, например «латиняне» с их ревностью, умением, энергией, разумеется, дело христианского просвещения в России приняло бы иные черты и Россия, быть может, оказалась бы действительно христианской просвещенной страной. Но греки к этому не были способны. Они оставались чуждыми в России, и с татарским нашествием связь с Византией стала ослабевать, пока, наконец, не удалось от нее откупиться. После падения Византии Восточные, а в частности и Константинопольские, Патриархи, превратились в настоящих «милостынесобирателей», которые за мзду были на все готовы и играли иногда в русских делах самую печальную и двусмысленную роль (например, в истории русского раскола).

Светский богослов: Ба-ба-ба... так вот кого мы слышим: сам Чаадаев с своим новым изданием — Владимиром Соловьевым — ныне нас снова поучают. Старые знакомые. Вот уже правду говорят, что новому не научаемся, а старое не забываем, а уже если что только и достойно одного забвения, как вот эта чаадаевщина ваша... Гонение на византинизм, что значит — видеть свет...

Беженец (горячо): Если на небесах трубят апокалипсические трубы, гремит гром и звучат голоса, им нужно внимать и себе самому, а не старую литературную жвачку отрыгивать и пережевывать. И знайте — хотите слушайте, хотите не слушайте,— но все, что вам говорю, родилось не из книг, а от слезных дум, от ночей бессонных родилось в душе как новое рождение, как чудо: в сие лето Господне, от Рождества Христова 1922-е, в нощь на октемврия 4-го, была на мне рука Господня, и повелел мне Господь возвещать волю Его, и в такой степени неожиданности для себя самого, в такой отвратности от всего привычного, что трепетал я и извивался как червь перед лицом Божиим. Но словно новый свет пал на ветхие письмена, и по-новому уразумевался смысл их и чи-талась книга чудес Божиих... Причем здесь литературные влияния? да разве у нас остались литературные величины и авторитеты, которые бы не обесценила и не поставила под вопрос революция?

Светский богослов: Ах мне эти пророки и ясновидящие, и чего только именем Божиим не возвещают они, иногда чтобы самим же немедленно от того отказаться. Аввакум все свои темные бредни именем Божиим пророчествовал. А все-таки Чаадаев и Соловьев в ваших словах повторяются.

Беженец: Пусть и так, худого в этом ничего нет и отрекаться не буду. Итак, Россия сначала попала под власть и под гипноз Византии, а затем, когда она развалилась, подросшая и государственно осознав-шая себя Россия сама стала притязать на роль Византии, объявила себя «Третьим Римом». Злые чары сохранили свои силы вполне, и только по-новому распределились роли. А знаете настоящее имя этим чарам? «Греко-российство», в котором сначала жирными буквами печаталась первая часть: греко, а мелкими Российство, а затем стало наоборот: крупно — Российство и мелко — греко. А суть та, что Церковь Вселенская, или кафолическая, есть только Греческая или только Российская Церковь. Только в России чистое Православие, т