Предполагается, что если ты спас кому-то жизнь, то это связывает вас навеки. У нас с Мэри так не случилось. И я ее не виню. Но то, что я выкапывала ее тогда из оползня, воспользовавшись лопатой Адмирала Антика и работая наперегонки с приливом и обломками, сыпавшимися по обе стороны от нас, впоследствии поставило нас дальше от друг от друга, чем в тот день.
Было чудом, что Мэри осталась жива, да еще и невредима, особенно учитывая ужасную смерть Адмирала Антика от удушья всего в нескольких футах от нее. Страшные синяки покрывали все ее тело, но сломанными оказались только некоторые кости: несколько ребер и ключица. Это продержало ее в постели пару недель — не так долго, чтобы удовлетворить доктора Карпентера, но она отказалась лечиться дольше и вскоре снова появилась на взморье, туго перебинтованная.
Я была поражена тем, что после всего, через что ей пришлось пройти, она намеревалась снова совершать охотничьи вылазки. Более того, она не изменила своим привычкам, но продолжала ходить вдоль подножия утесов, где могли сходить оползни. Когда я высказала предположение, что Молли и Джозеф Эннинги поймут ее, если она решит покончить с охотой, Мэри заявила:
— В меня ударила молния, меня накрыло оползнем, но я в обоих случаях выжила. Должно быть, Бог уготовил мне что-то иное. Кроме того, — добавила она, — я не могу себе позволить остановиться.
Вдобавок к долгам отца, от которых и спустя несколько лет после его смерти семья все еще не до конца избавилась, теперь они задолжали и доктору Карпентеру. Он хорошо относился к Мэри в силу их взаимного интереса к окаменелостям, а также из-за того удовольствия, которое испытывал, осознавая, что его врачебный опыт спас ее от последствий удара молнии. Однако ему все равно следовало заплатить за лечение Мэри, а также Фанни Миллер, как настаивала ее семья. Эннинги не оспаривали этого требования. Что еще удивительнее, они не ожидали, чтобы за лечение Фанни заплатил Уильям Бакленд; Молли Эннинг даже не позволила мне написать ему об этом от их имени.
— Ему это легче себе позволить, чем вам, — убеждала я ее, когда навестила Мэри, чтобы дать ей Библию, которую она хотела почитать, пока еще оставалась в постели. — К тому же Фанни оказалась на взморье только из-за него.
Молли Эннинг, пересчитывавшая горстку пенни, вырученных от продаж окаменелостей со стола у входа в мастерскую, ответила без промедления:
— Если бы мистер Бакленд чувствовал, что ему следует заплатить, он предложил бы сделать это, прежде чем возвращаться в Оксфорд. Я не собираюсь гоняться за ним ради его денег.
— По-моему, он вообще об этом не думал, ни так, ни иначе, — сказала я. — Он ученый человек и в жизненных делах мало что смыслит. Но если пояснить ему, что к чему, то он, уверена, почтет это своим долгом и заплатит доктору Карпентеру за лечение обеих — и Мэри, и Фанни.
— Нет.
Упрямство Молли Эннинг обнаружило определенную гордость, присутствия которой в ней я до тех пор не осознавала. Большинство вещей она измеряла деньгами, но в данном случае, я уверена, она понимала, что деньги не главное. Замешан в этом Уильям Бакленд или не замешан, Эннинги подвергли ни в чем не повинную девушку опасности, основательно ее искалечив. Теперь Фанни не могла рассчитывать на удачное замужество, а может, и вообще была обречена остаться старой девой. Ее миловидность могла бы сослужить ей большую службу, но большинству мужей из рабочего слоя общества скорее понадобилась бы жена, способная пройти милю-другую. Никакие деньги не могли возместить того здоровья, что Фанни потеряла навсегда. Молли Эннинг восприняла это как своего рода наказание и хотела уплатить по счету.
Мэри никогда не говорила о том часе, что она была завалена оползнем, пока я ее не нашла. Но это испытание изменило ее. Я часто улавливала в ее глазах рассеянное выражение, словно она прислушивалась к кому-то, кто взывал с вершины Блэк-Вена, или к доносящемуся с моря крику чайки. Смерть явилась и разбила свой лагерь на берегу, рядом с нею, забрав Адмирала Антика и пощадив ее, но напомнив ей о своем присутствии и о пределах ее собственной жизни. В какую-то пору все мы начинаем остро ощущать свою неизбежную смерть, но обычно это происходит, когда мы бываем старше, чем была тогда Мэри.
Столкновение Мэри со смертью произошло в то время, когда она еще и не созрела толком. Однажды я помогала Молли Эннинг снять бинты, перевязывавшие сломанные кости Мэри, и обнаружила, что под плохо сидящим платьем она скрывает женственную фигуру с хорошими пропорциями талии, груди и бедер. Возможно, плечи у нее были слегка сгорблены из-за ее привычки смотреть себе под ноги, а пальцы с ободранными костяшками загрубели и потрескались из-за постоянных раскопок. Она не была такой изящной, как Маргарет в ее возрасте. Но у нее была свежая, яркая внешность, способная привлекать мужчин.
Она тоже начала это чувствовать. Стала тщательнее умывать лицо и руки, попросила у Маргарет немного того крема, что та состряпала, пытаясь защитить мои собственные руки от иссушающего воздействия глины голубого лейаса. Приготовленный из пчелиного воска, скипидара, лаванды и тысячелистника, крем был хорош для обработки ранок и растрескавшейся кожи, но Мэри наносила его себе на кисти рук, локти и щеки, и я начала ассоциировать ее с этим запахом, занятной смесью лекарственного и растительного ароматов.
Волосы у Мэри всегда были тускловато-коричневыми, а из-за ветра они плотно прилегали к ее голове, не рассыпаясь колечками-завитками, что были тогда в моде. Но она, по крайней мере, ежедневно расчесывала свою челку, а остальные волосы стягивала в пучок, который покрывала чепцом или шляпкой. Я не уверена, шли ли ей во благо усилия, прилагаемые ею к своей внешности, потому что ее репутация была уже основательно подпорченной из-за того времени, что она проводила с мистером Баклендом, даже в присутствии злосчастной Фанни в роли компаньонки. Случай с оползнем при прочих равных условиях мог бы принести Мэри какое-то сочувствие, но увечья Фанни вызвали большое возмущение среди рабочего люда, и многие сочли ее просто злодейкой. Если она и пыталась смягчить кожу своих ладоней и пригладить волосы, то это не могло делаться ради какого-нибудь мужчины из Лайма, которого она надеялась бы заполучить в свои сети. Она слишком открыто пренебрегала правилами, выполнение которых ожидалось от девушки ее положения.
Мэри почти не обращала внимания на то, что говорят о ней другие, и эта ее черта меня одновременно и восхищала, и приводила в отчаяние. Возможно, я немного завидовала тому, что она со своим презрением к общественным установкам может быть так свободна, как не дано женщине моего класса. Я слишком хорошо знала о суждениях, которые выносятся в обывательских домах, когда кто-то заходит слишком далеко в своем поведении, даже если это происходит в таком свободомыслящем городке, как Лайм.
Может быть, Мэри не заботила та перспектива, что уготовил ей Лайм. Она провела очень много времени с людьми более высокого положения — главным образом со мной, но также и с Уильямом Баклендом и разными джентльменами, которые приехали в Лайм после того, как услышали о допотопных тварях, найденных Мэри, или увидели их. Это немного вскружило ей голову и укрепило в надеждах, что она сумеет как-то вырваться из тесного провинциального мирка. Не думаю, чтобы она когда-нибудь всерьез рассматривала кого-нибудь из этих мужчин как потенциального поклонника: большинство джентльменов ставили ее немногим выше умненькой горничной. Уильям Бакленд больше прочих ценил ее талант, но был слишком занят своими научными построениями, чтобы обратить на нее внимание как на женщину. Такой мужчина стал бы сплошным разочарованием, как я в скором времени случайно позволила себе обнаружить.
Ибо интерес, испытываемый Мэри к мужчинам, возбудил и мой собственный, который я полагала умершим, но который, как выяснилось, просто дремал, как розовый куст, нуждавшийся лишь в небольшом внимании садовника, чтобы попытаться расцвести. Однажды я пригласила Уильяма Бакленда пообедать с нами в коттедже Морли, чтобы он заодно мог посмотреть мою коллекцию. Приглашение он принял с энтузиазмом, который был направлен, как подозревала я, на мои окаменелости, однако, позволила себе думать я, мог не исключать и меня самое. Потому что партия между ним и мной не была такой уж безумной идеей. Разумеется, я была на несколько лег старше — и слишком старой, чтобы иметь много детей. Но нет ничего невозможного на свете. Молли Эннинг последнего своего ребенка родила в сорок шесть. Уильям Бакленд и я были сходного социального положения и соответствовали друг другу по интеллектуальным интересам. Конечно, я не была до такой степени образованна, как он, но много читала. Я достаточно знала о геологии и окаменелостях, чтобы поддерживать его как жена в его ученых занятиях.
Маргарет, всегда быстро распознававшая романтический потенциал даже в своей стареющей сестрице, поощряла эти мысли, распространяясь о живых глазах мистера Бакленда и приставая с расспросами, что я надену к обеду. То, что началось как сердечный интерес, возросло до такого наката безмолвного возбуждения, что к назначенному дню нервы у меня так и зудели.
Мы прождали его два часа, в течение которых Бесси хмыкала и громыхай горшками на кухне, прежде чем мы сдались и уселись за испорченный обед, который я через силу ела. Хотя бы потому, что была обязана Бесси за ее особое старание. Она была уже на грани очередного заявления об уходе и непременно сделала бы его, если бы я отказалась от еды. Кроме того, я не желала демонстрировать сестрам свое разочарование, хотя каждый кусок давался мне с огромным трудом.
На следующий день я не искала встречи с Уильямом Баклендом, но все равно столкнулась с ним на берегу, в кои-то веки без Мэри. Он радостно меня приветствовал, но когда я упомянула, что огорчена тем, что не увидела его днем раньше, выглядел удивленным.
— Так это вчера я должен был обедать с вами, мисс Филпот? Потому что, видите ли, вчера я услышал, что кто-то в Ситауне нашел длинный ряд позвонков, и мне пришлось отправиться гуда, чтобы посмотреть самому. И, знаете ли, я рад, что сходил, потому что они хорошо сохранились, но все же нисколько не похожи на позвонки крокодила, найденного Мэри. Я думаю, не принадлежат ли они абсолютно другой допотопной твари.
Не раскаиваясь в своей ошибке, он также не почувствовал, что я расстроена. Для него было совершенно в порядке вещей, что осмотр необычных позвонков имеет приоритет над любым званым обедом.
Я лишь пожелала ему доброго дня и направилась в другую сторону. Тогда-то я и поняла, что только женщине, которая окажется настолько красивой, чтобы отвлечь его от научных интересов, или настолько терпеливой, чтобы смириться с ними, удастся выйти замуж за Уильяма Бакленда.
Я полагала, что на этом наши отношения и закончатся, а новых увлечений я уже не заведу. Мне и в голову не приходило, что в моей жизни появится полковник Бёрч.
В то лето, когда полковник Бёрч приехал в Лайм, Мэри пребывала в довольно странном состоянии. С одной стороны, та тварь, что обнаружили они с Джозефом, приобрела большую известность. Чарльз Кониг купил необычный экземпляр у Музея Баллока и выставил его на обозрение в Британском музее. Он назвал его ихтиозавром, что значит «рыба-ящер», поскольку с точки зрения анатомии тот находился между двумя этими видами. Он и другие изучали его и публиковали статьи, в которых высказывали предположения о том, что ихтиозавр являлся морским пресмыкающимся, поскольку дышал воздухом и плавал, как рыба. Статьи эти, одалживаемые мне Уильямом Баклендом, я читала с огромным любопытством, отмечая, что никто из них не затрагивал щекотливых вопросов о замысле Создателя по поводу этих тварей. Они, по сути, совсем не касались религиозных аспектов. Возможно, следовали манере Кювье, который никогда не упоминал в своих работах о промысле Божьем. Для меня было облегчением принять ихтиозавра именно в таком виде: как древнее морское пресмыкающееся со своим названием.
Мэри это далось тяжелее, и она часто по-прежнему называла его крокодилом, как и большинство местных жителей, хотя в конце концов остановилась на «ихтике». Ей казалось, что новое научное название отбирает у нее найденную ею тварь даже более бесповоротно, чем новый владелец. Образованные мужчины обсуждали ихтиозавра на своих конференциях и писали о нем статьи, а Мэри не участвовала в их научной деятельности. На нее полагались в деле нахождения образцов, но не в их изучении. Эта пора оказалась трудной — на протяжении более года ей не удавалось найти целого ихтиозавра, хотя изо дня в день она прочесывала Церковные утесы и Блэк-Вен.
Однажды я предложила поискать вместе хрупкие звезды и криноиды на участке берега возле Ситауна, в нескольких милях к востоку от Чармута. Обычно мы не забирались так далеко, но я думала, что перемена окружающего вида пойдет Мэри на пользу, и предложила пойти к Ситауну, чтобы увести ее от бесконечного топтания на одном и том же пляже в поисках неуловимого монстра. Мы выбрали для этого солнечный день, когда отлив благоприятствовал раннему отправлению в путь. Она миновала Церковные утесы и Блэк-Вен достаточно охотно, но возле уступа Гавриила, сразу за Чармутом, начала оборачиваться и смотреть назад, словно утесы, оставшиеся там, призывали ее обратно.
— Там сзади что-то вспыхивает, — заявила она. — Разве вы не видите?
Я помотала головой и продолжала идти вдоль берега, надеясь, что она последует за мной.
— Вот опять что-то блеснуло, — сказала Мэри. — Ой, смотрите, мисс Филпот, как вы думаете, а вон тот не к нам направляется?
По берегу поднимался какой-то мужчина. Хотя на пляже были и другие люди, не пренебрегшие хорошей погодой и чудесным утренним светом, он проходил среди них так, словно точно знал, в чем состоит его цель, и этой целью были мы. Высокий и прямой, в долгополой красной шинели и сапогах, он шагал легко и уверенно. Форменные латунные пуговицы поблескивали в солнечном свете. Меня не часто трогает вид мужчины, но то, что этот ясно давал понять, что направляется именно к нам, породило во мне такой трепет, которого я долго не могла забыть.
Подойдя ближе, он улыбнулся. Это был поразительный мужчина лет пятидесяти, с прямой военной выправкой, столь приятной у военных, аккуратный, подтянутый и уверенный в себе. Лицо у него было морщинистым, глаза щурились от ветра и солнца, но это его только красило. Когда он снял свою треуголку и поклонился, я увидела пробор в его густых черных волосах, слегка тронутых сединой.
— Леди, — провозгласил он, — я искал вас все утро и счастлив, что наконец-то вас нашел.
Он водрузил обратно свою треуголку, заставив покачиваться белые перья, которыми она была украшена. Волосы у него были такими густыми и волнистыми, что шляпе угрожала опасность соскочить с его шевелюры и упасть на песок.
Я никогда не доверяла мужчинам с чересчур длинными волосами. Такие прически бывают только у тщеславных, чересчур самонадеянных мужчин.
— Я полковник Бёрч, командовал первым гвардейским полком. — Он сделал паузу, переводя взгляд с одной из нас на другую, затем устремил свое внимание на Мэри. — А вы, должно быть, та замечательная Мэри Эннинг, которая нашла несколько образцов ихтиозавров, верно?
Мэри кивнула, не в силах отвести от него взгляд.
Разумеется, каждый, кто знал о Мэри, должен был знать и то, что она молода и низкого происхождения, и меня нельзя было принять за нее, хотя бы учитывая то, что одежда и манеры у меня лучше. Однако же я почувствовала острый укол ревности из-за того, что этот статный мужчина вышагивал по берегу не ради меня.
Это сделало меня более колкой.
— Полагаю, вы хотите, чтобы она нашла экземпляр и для вас, как поручают торговцу гравюрами найти такую, чтобы ее можно было повесить на видном месте в доме.
Мэри метнула в меня встревоженный взгляд, потому что такая грубость была не в моих обычаях, но полковник Бёрч рассмеялся:
— Дело в том, что я действительно хочу, чтобы Мэри помогла мне найти ихтиозавра, если только она того пожелает.
— Конечно, сэр!
— Вам придется спросить разрешения у ее матери и брата, — сказала я. — Иначе это будет нарушением приличий. — Язвительные замечания так и срывались у меня с губ: я не могла их удержать.
— А, это ничего не значит — они согласятся, — вмешалась Мэри.
— Конечно, я поговорю с вашей семьей, — сказал полковник Бёрч. — Вам совершенно не следует опасаться меня, Мэри, равно как и вам, мисс…
— Филпот.
Конечно, он уже умозаключил, что я не замужем. Разве замужняя леди оказалась бы на взморье, вдали от дома, в поисках никчемных костей? Я наклонилась, чтобы поднять кое-что с песка. Это был всего лишь голыш, формой походивший на ластовую кость ихтиозавра, но я уделила ему больше внимания, чем он того заслуживал, чтобы только не смотреть на полковника Бёрча.
— Давайте вернемся и спросим маму прямо сейчас, — предложила Мэри.
— Мэри, мы направлялись в Ситаун, ты что, забыла? — напомнила я ей. — Искать звезды и морские лилии. Если ты пойдешь обратно в Лайм, то этот день у нас пропадет.
Вмешался полковник Бёрч:
— Я могу сопроводить вас в Ситаун. Это ведь довольно далекий путь, чтобы леди одолевали его одни, не правда ли?
— Семь миль, — буркнула я — Разумеется, нам по силам пройти такое расстояние. Мы делаем это постоянно. Обратно доберемся в экипаже.
— Я прослежу, чтобы вы сели в этот экипаж, — объявил полковник Бёрч. — Не хочу, чтобы на моей совести было то обстоятельство, что я оставил двух леди без защиты.
— Нам не требуется…
— О, спасибо, полковник Бёрч, сэр! — перебила меня Мэри.
— Морские лилии, говорите? — сказал полковник Бёрч. — Пентакриниты? У меня у самого есть несколько прелестных образцов. Когда-нибудь покажу их вам, если хотите. Они хранятся в моем номере в Чармуте.
Я нахмурилась из-за бестактности его предложения. Мэри, однако же, здравомыслие изменило.
— Я хотела бы их увидеть, — сказала она. — У меня дома тоже есть криноиды, приглашаю вас посмотреть на них, сэр. Криноиды, аммики, куски крока… ихтиозавра, все такое.
Девчонка уже была им очарована. Я покачала головой и крадущейся походкой двинулась дальше по пляжу, опустив голову и притворяясь, что охочусь, хотя шагала я слишком быстро, чтобы что-нибудь заметить. Через мгновение они последовали за мной.
— Что такое звезда? — донесся до меня вопрос полковника Бёрча. — Никогда не слышал о такой вещи.
— У них форма как у звезды, сэр, — объяснила Мэри. — Центр обозначен контуром цветка с пятью лепестками, и из каждого лепестка выдается длинная, извилистая ножка. Очень трудно найти такую, чтобы все пять ножек были целыми. Один коллекционер особо просил меня найти звезду, у которой ничего не было бы отломано. Вот почему мы идем так далеко. Обычно я остаюсь между Лаймом и Чармутом, у Блэк-Вена и уступов возле города.
— Это там вы нашли ихтиозавров?
— Там, а одного на монмутском пляже, чуть к западу от Лайма. Но они могут залегать и здесь. Просто здесь я их еще не искала. Вы когда-нибудь видели ихтиозавра, сэр?
— Нет, но я о них читал и видел рисунки.
Я фыркнула.
— Я, Мэри, приехал сюда на все лето, чтобы пополнить свою коллекцию окаменелостей, и очень надеюсь, что вы сумеете мне помочь… Так!
Полковник Бёрч остановился. Я оглянулась. Он наклонился и поднял кусок криноида.
— Очень хорошо, сэр, — сказала Мэри. — Я как раз собиралась посмотреть, что это такое, но вы меня опередили.
Он протянул его ей.
— Это вам, Мэри. Я не лишу вас такого прелестного экземпляра. Это мой вам подарок.
Это действительно был прекрасный образчик, развертывавшийся веером, как лилия, в честь которой их и назвали.
— Нет-нет, сэр, он ваш, — сказала Мэри. — Это вы его нашли. Я никогда не смогу принять его от вас.
Полковник Бёрч взял ее руку, вложил в нее криноид и сомкнул ее пальцы вокруг него.
— Я настаиваю. Мэри. — Он обхватывал ее кулак своей ладонью и смотрел ей в глаза. — Вы знаете, что криноиды — это не растения, какими представляются, но животные?
— В самом деле, сэр? — Мэри смотрела прямо ему в глаза. Она, конечно, знала о криноидах. Я ее научила.
Я шагнула в их сторону.
— Полковник Бёрч, я вынуждена просить вас выказывать надлежащее уважение, иначе потребую, чтобы вы нас покинули.
Полковник Бёрч опустил свою руку.
— Мои извинения, мисс Филпот. Находки окаменелостей так меня волнуют, что мне становится трудно собой владеть.
— Владеть собой вам необходимо, сэр, или же мы с вами не пойдем.
Он кивнул и, когда мы продолжили путь, стал держаться позади, на почтительном расстоянии. Некоторое время мы шли молча. Но полковник Бёрч долго молчать не мог, и вскоре они с Мэри начали переговариваться у меня за спиной: он расспрашивал ее о том, какие окаменелости она предпочитает, о ее методе охоты, даже о ее мыслях о том, что являет собой ихтиозавр.
— Не знаю, сэр, — сказала она о самой зрелищной своей находке. — У ихтика вроде бы есть что-то от крокодила, немного от ящерицы, немного от рыбы. Но есть что-то такое, что свойственно только ему. Вот это-то и есть самая трудная часть головоломки. Как она укладывается в общую картину?
— Что ж, я полагаю, у вашего ихтиозавра есть свое место на Аристотелевой лестнице природы, — сказал полковник Бёрч.
— А что это такое, сэр?
Я сморщилась от досады. Мэри совсем не нуждалась в разъяснениях, потому что я сама давно изложила ей эту теорию. Она с ним флиртовала. Конечно, он обрадовался возможности покрасоваться перед ней своими знаниями. Мужчины это любят.
— Греческий философ Аристотель предположил, что все твари могут быть размещены на ступенях некоей лестницы, начиная от низших растений и вплоть до высшего совершенства, каковым является человек в цепочке творения. Так что ваш ихтиозавр в этой цепочке может занять место между ящерицей и крокодилом, к примеру.
— Это очень интересно, сэр. — Мэри помолчала. — Но это не объясняет тех особенностей ихтика, которые не похожи ни на что и не согласуются с отличительными особенностями других видов. Как уложить его в эту цепочку, если он ни на кого не похож?
Полковник Бёрч внезапно остановился, присел на корточки и поднял какой-то камень.
— А это не… Нет, конечно же нет. Я ошибся. — Он бросил камень в воду.
Я улыбнулась. Он мог ослеплять своей роскошной шевелюрой, но вот образованность у него была поверхностной, и Мэри с легкостью это раскусила.
— А как насчет вас, мисс Филпот? Что вам нравится собирать? — Двумя проворными шагами полковник Бёрч поравнялся со мной, спасаясь бегством от неудобного вопроса Мэри. Я не искала его внимания, потому что не была уверена, смогу ли я его выдержать, но быть невежливой не могла.
— Рыбу, — ответила я как можно короче.
— Рыбу?
Хотя я не хотела с ним говорить, но не смогла удержаться от того, чтобы продемонстрировать ему кое-какие свои познания.
— Это главным образом Eugnathus, Pholidophorus, Dapedius и Hybodus. Последнее — это древняя акула, — добавила я, когда на лице у него отобразилось полное незнание латыни. — Названия, конечно, родовые. Разные их виды еще не идентифицированы.
— У мисс Филпот дома собрана большая коллекция окаменелой рыбы, — вставила Мэри. — Люди все время приходят, чтобы на нее посмотреть, правда, мисс Филпот?
— В самом деле? Очаровательно, — негромко произнес полковник Бёрч. — Я непременно тоже нанесу вам визит, чтобы увидеть вашу рыбу.
Он был осторожен, и я никогда не смогла бы обвинить его в грубости, но в его тоне слышатся легкий сарказм. Рыбе он предпочитал ихтиозавра. Как, впрочем, и большинство ученых мужей, с кем мне доводилось говорить. Они не понимают, что ископаемая рыба, с ее накладывающимися одна на другую окаменевшими чешуйками и четко очерченными плавниками, являет образчик необычайной красоты — красоты, которая зиждется на простоте и определенности. Полковник Бёрч, со своими сияющими пуговицами и пышной шевелюрой, никогда не мог постичь такого изящества.
— Вам лучше поторопиться, — резко сказала я, — иначе прилив застанет нас раньше, чем мы доберемся до Ситауна. Мэри, если ты не перестанешь разговаривать, тебе никогда не удастся найти звезду для своего заказчика.
Мэри нахмурилась, но терпеть полковника Бёрча было свыше моих сил. Я повернулась и зашагала к Ситауну, не замечая никаких окаменелостей у себя под ногами.
Чтобы пополнить свою коллекцию, полковник Бёрч провел в наших краях несколько недель, снимая комнаты в Чармуте, но ежедневно появляясь в Лайме. Его притязания на внимание Мэри были неожиданны и безграничны. Она выходила с ним на взморье каждый день. Сначала я сопровождала их, потому что, пусть даже Мэри не было до этого никакого дела, я все же беспокоилась о том, что подумают в городе. Когда мы бывали втроем, я пыталась найти тот удобный ритм для прогулок, когда мы с Мэри выходили только вдвоем, сосредоточиваясь каждая на своей охоте, но чувствуя ободряющее присутствие друг друга. Этот ритм был нарушен полковником Бёрчем, которому нравилось идти рядом с Мэри и говорить без умолку. Подлинным свидетельством ее охотничьих способностей стало то, что ей вообще удалось найти что-то тем летом, когда он все время что-то лепетал у нее под боком. Но она его терпела. Более чем терпела — она души в нем не чаяла. Для меня вместе с ними места на пляже не было. Я выходила с ними трижды, и этого мне хватило.
Подполковник Бёрч был мошенником. Мне следует вновь это повторить: «подполковник» Бёрч был мошенником. Это было одной из его мелких уловок — опускать приставку «под-», производя себя в более высокое звание. Не упоминал он и о том, что давным-давно вышел в отставку из гвардии, хотя любой, кто хоть немного в этом разбирался, видел, что он носит старую форму, состоявшую из длинной шинели и кожаных бриджей, а не укороченную шинель и серо-голубые рейтузы нынешних офицеров. Он был рад греться в лучах славы, которую гвардия снискала в битве при Ватерлоо, участия в которой он не принимал.
Что еще хуже, за три дня прогулок по пляжу с ним вместе я обнаружила, что он не ищет окаменелости. Он не утыкался глазами в землю, как это делали мы с Мэри, но наблюдал за нашими лицами и следовал за нашими взглядами, так что когда мы начинали наклоняться, подаваясь вперед, он протягивал руку и подхватывал с земли то, на что мы смотрели до этого, но не успели поднять сами. Со мной он испытал этот метод лишь однажды, прежде чем мой гневный взгляд заставил его отказаться от таких проделок. Мэри была терпимее, а может, ослеплена своими чувствами, позволяя ему красть у нее многие экземпляры и называть их его собственными находками.
Любительщина полковника Бёрча была мне отвратительна. Несмотря на весь свой показной интерес к окаменелостям и крепкую военную выправку, он не был склонен рыться в грязи в поисках экземпляров. Он находил свои образцы или с помощью своего бумажника, или посредством своих чар, или перехватывая их у кого-то другого. К концу лета у него образовалась прекрасная коллекция, но все экземпляры нашла для него Мэри. Подобно лорду Хенли и другим мужчинам, приезжавшим в Лайм, он был скорее коллекционером, а не охотником; он покупал свои экспонаты. Я не понимала, как Мэри могла находить его привлекательным.
Впрочем, нет, понимала. Я сама была слегка в него влюблена. Несмотря на все мои придирки, я находила его привлекательным: не только физически, хотя этого не отнимешь, но и благодаря его интересу к окаменелостям, казавшемуся подлинным и всеобъемлющим. Когда он не флиртовал с Мэри, то был способен — и склонен — обсуждать происхождение ихтиозавров, а также причины вымирания видов. Он также ясно излагал свое мнение о роли Бога, причем без того, что могло бы показаться недостатком почтения или богохульством. «Я уверен, что у Бога есть занятия получше, что присматривать за каждой живой тварью на этой земле, — сказал он однажды, когда мы, застигнутые приливом, возвращались в Лайм по тропе, шедшей через утес. — Он проделал изумительную работу, чтобы создать все то, что Он создал; теперь, конечно, Ему нет необходимости следить за развитием каждого червя или акулы. Он заботливо следит за человеческим родом, а не за всем царством природы, и Он убедительно показал это, создав именно нас по Своему образу и подобию и послав именно к нам Своего Сына». Полковник Бёрч заставил это прозвучать так ясно и здравомысляще, что мне захотелось, чтобы его услышан преподобный Джонс.
Итак, перед нами был мужчина, который думал и говорил об окаменелостях, который поощрял нас, женщин, искать их, который не стал бы возражать против того, что я регулярно порчу свои перчатки. Моя злость на него коренилась не столько в раздражении из-за его неспособности быть в большей мере охотником, нежели коллекционером, сколько в возмущении тем, что он никогда, ни на единый миг не воспринимал меня, почти свою ровесницу, как леди, за которой он мог бы ухаживать.
Что бы я ни думала о полковнике Бёрче, не мне было решать, что Мэри делать с ним и чего не делать. В этом должна была разобраться Молли Эннинг. За годы знакомства мы с Молли пришли к взаимному пониманию, так что она стала менее подозрительной, а я — не столь пугливой, как прежде. Будучи малообразованной и не видя в наших открытиях ни поэзии, ни философии, она не отрицала их важности для меня и других. Возможно, эту важность она измеряла в пенсах, которые обеспечивали ее семью пищей, одеждой и кровом, но она не высмеивала важность наших увлечений. Окаменелости для нее стали предметом продажи, столь же значимым, как пуговицы или морковь, бочки или гвозди. Если она и находила странным то, что я не продаю найденные мною образцы, то ничем этого не выказывала. В конце концов, с ее точки зрения, я в этом не нуждалась. Луиза, Маргарет и я не могли позволить себе чего-то чрезмерного, но мы никогда не испытывали страха перед судебным приставом или работным домом. Эннинги, однако, жили на грани голода, а это помогло обострить их природную сообразительность. Молли Эннинг сделалась очень расчетливой продавщицей, способной там и сям выжимать дополнительные шиллинги и пенсы.