В Нобелевской речи Бродского можно выделить три основных момента, на которые стоит обратить пристальное внимание, так как они как раз и своеобразный экскурс в поэтический мир Иосифа Бродского. Это отношение поэта к языку, к искусству, к категории эстетического. Поэтому будет уместным подробнее остановиться на каждом из этих взглядов в отдельности.
Одним из самых важных для И.А.Бродского вопросов, которому он уделяет большое внимание и в нобелевской лекции, и во всем своем творчестве является вопрос отношения поэта к языку.
Для Бродского мир стихотворения, мир языка и есть мир реальный: «Стихотворение, будучи актом сознательным, есть не перифраза реальности и не ее метафора, но реальность как таковая». Или: «Любая реальность стремится к состоянию стихотворения хотя бы ради экономии». Бродский создает собственный словесный мир. в котором «за сегодняшним днем стоит неподвижно завтра, как сказуемое за подлежащим». Мир реальный и мир языка перемешиваются. И получается уже не понятно, какой мир реальней. В поэтическом мире Бродского существуют свои законы, установленные единственно возможным в нем Богом - Языком: «Если Бог для меня и существует, то это именно Язык». «Накопление невысказанного ведет к неврозу», - пишет Бродский, то есть все может и должно быть высказано. Поэтому Бродский в своем словесном потоке всегда доходит до конца, «дожимая» язык (вспомним, что И.Бродский не чурался даже использованием нецензурной лексики).
В нобелевской лекции Бродский говорит: «Язык и. думается, литература вещи наиболее древние и неизбежные, чем любая форма общественной организации...». Итак, язык, по Бродскому категория вечная. И сам человек сводится к голосу. Только там, в языке, достижимо бессмертие: «...От всего человека нам остается часть речи». Язык был всегда. А поэт приходит в этот мир, дабы стать орудием языка, служить ему и в итоге слиться с ним в вечность: «Не язык является средством поэта, а он - средством языка к продолжению своего существования». Сила языка стоит над личностью, и эта сила у Бродского принимает форму религий. Бродский при всей его чувствительности к различным формам несвободы соглашается быть слугой языка. Язык же не личность со своими прихотями, а нечто большее, вечное, близкое судьбе, мировой закономерности философии. Лев Лосев, друг Иосифа Бродского, заметил о еготворчестве: «отсутствие формального образования, в частности лингвистического, привело к тому. что Бродский сделал из языка идол». «Гении часто автодидакты», поэтому до конца им верить нельзя. В противовес Иосифу Бродскому можно взять мнение также гениальною литератора В.В.Розанова, который писал: «Литература для меня как штаны. Обойтись без них я не могу, но и поклоняться им тоже не стану».
И.Бродский находится в постоянной болезненной зависимости («как впадают в зависимость от наркотиков или алкоголя») от языка, он не может не писать, по его мнению, таким и должен быть настоящий стихотворец: «Пишущий стихотворение пишет его, прежде всего потому, что стихотворение - колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения. Испытав это ускорение единожды, человек уже не в состоянии отказаться от повторения этого опыта...Человек, находящийся в подобной зависимости от языка, я полагаю, и называется поэтом».
Во второй, послевводной, части своей Нобелевской лекции Бродский обращается к теме искусства. И.Бродский пишет: «Если искусство чему-то и учит (и художника в первую голову), то именно частности человеческого существования. Будучи наиболее древней и наиболее буквальной формой частного предпринимательства, оно вольно или невольно поощряет в человеке именно его ощущение индивидуальности, уникальности, отдельности...». Итак, искусство по Бродскому учит частности, рождает собственные переживания, вслед за которыми (и только так) может родиться личность. А частная личность для Бродского гораздо важней всего человечества (людей в массе он действительно не любит, а личностей в своей частности - вполне). В этом вопросе он спорит с Солженицыным, который, напротив, говорит о том. что искусство «работает» на единение людей, передавая им бесценный, накопленный другими поколениями опыт: «От человека к человеку, восполняя его куцее земное время, искусство переносит целиком груз чужого долгою жизненного опыта со всеми его тяготами, красками, соками, во плоти воссоздает опыт, пережитый другими, и дает усвоить как собственный». Солженицын идет дальше, говоря, что «еще в одном бесценном направлении переносит литература неопровержимый сгущенный опыт: от поколения к поколению. Так она становится живою памятью нации. Так она теплит в себе и хранит ее утраченную историю в виде, не поддающемся искажению и оболганию. Тем самым литература вместе с языком сберегает национальную душу». Создавая свои произведения, Бродский менее всего думает о воспитании нравственных чувств и следовании гражданскому долгу, В работе «Дегуманизация искусства» Ортега-и-Гассет, исследуя феномен «нового искусства», приходит к выводу о том, что «искусство стремится к тому, чтобы произведение искусства было лишь произведением искусства». У Бродского читатель не объединяется с автором, а лишь говорит с ним. Автор не занят тем, чтобы провести собеседника по лабиринтам своей мысли, указать на главные моменты, где-то помочь раскрыть идею. Писатель и читатель, со слов Бродского, «обоюдные мизантропы». Выходит, что между ними духовно-нравственной связи нет. «Роман или стихотворение есть продукт взаимного одиночества», но не творчества.
Третьим, но не последним по важности, является вопрос о взглядах И.А.Бродского на категорию эстетического. Бродский пишет: «Всякая новая эстетическая реальность уточняет для человека реальность этическую. Ибо эстетика мать этики; понятие «хорошо» и «плохо» -понятия, прежде всего эстетические». По Бродскому эстетика - первична. Чувство прекрасного заложено в человеке изначально. Он бесоознательно делает свой эстетический выбор, а этика появляется в человеке уже как результат осмысленный, либо привитый семьей традицией и так далее. Поэтому эстетическое чувство, эстетическое переживание важней этического.
Эстетика, как «мать этики», диктует ей понятия о том, «что хорошо, а что плохо», что красиво, а что безобразно, предваряя тем самым понятия добра и зла. Бродский не отвергает этику: она у него лишь несколько умалена, вторична как он говорит об этом в Нобелевской речи - по отношению к Красоте.
В своей речи Бродский сам обосновывает свой выбор в пользу эстетики, который неразрывно связан с отношением поэта к языку как к божеству: «Язык же даже если представить его как некое одушевленное существо (что было бы только справедливым) к этическому выбору не способен». То есть, к этическому выбору язык неспособен, зато способен к эстетическому.
Слово само по себе прекрасно. Поэтому для Бродского нет слов «плохих» или «хороших», уместных или неуместных. Все они равны и представляют ценность.