В эссе одного ученого XX в. была искусно обобщена интеллектуальная традиция, первым великим представителем которой был Локк:
Для нее характерна тенденция руководствоваться здравым смыслом, присущим простым людям, избегать возведения парадокса в глубокую истину, без особой суеты принимать реальность внешнего мира, о котором наши чувства сообщают нам, и отводить разуму роль верховного арбитра. [Она] как правило, ответственна за новые открытия в науке. [Это] также метод философии, который процветает благодаря коммуникации и дискуссии и не ожидает, что истина придет мгновенно (если когда-либо придет), и довольно низко оценивает претензии единичного гения и умозрительные размышления об основополагающих вопросах. Она ценит хороший стиль, определенную бодрость духа, юмор и радости общественной жизни в сочетании с чувством ответственности за всеобщее благополучие3.
С конца XIX в. такой философский склад ума был известен как британский эмпиризм. Нечто подобное можно найти уже в работах Уильяма Оккама (ок. 1285–1349) и Гоббса; более поздние примеры включают Юма в XVIII в., Джона Стюарта Милля в XIX в., Бертрана Рассела и А. Дж. Айера в XX в. Но именно Локк наиболее ярко воплощает добродетели практичности и здравого смысла, которые сейчас рассматриваются как типично британские. Он даже интересовался садоводством.
На первый взгляд работы Локка проще и понятнее, чем сочинения многих других философов, что стало одной из основных причин, почему они быстро завоевали широкую аудиторию. Однако немало споров продолжается о том, что именно Локк пытался донести в этой простой форме. Гилберт Райл, оксфордский философ, скончавшийся в 1976 г., вспоминал случайный разговор о Локке, который однажды состоялся между ним и Бертраном Расселом. Собеседники сошлись на том, что «Локк оказал бóльшее влияние на весь интеллектуальный климат человечества, чем кто-либо еще со времен Аристотеля». «Но что именно он сделал?» — задавался вопросом Райл.
Рассел… предложил, под влиянием момента, ответ, который меня не удовлетворил. Он сказал: «Локк говорил от имени здравого смысла». Почти не задумываясь, я нетерпеливо ответил: «Я думаю, что Локк изобрел здравый смысл». На что Рассел отреагировал: «Боже, Райл, я думаю, что ты прав. Ни у кого не было здравого смысла до Джона Локка — и никто, кроме англичан, никогда его с тех пор не имел».
Поразмыслив, Райл решил, что ценность «Опыта» Локка заключается в том, что он «учит нас, как быть чуткими или разумными в принятии, поддержании и отклонении каких-либо мнений». Вердикт американского философа Чарльза Сандерса Пирса был более кратким и емким: «Великая заслуга Локка заключалась в следующем: люди должны мыслить самостоятельно»4.
Если Локк и хотел донести какую-то главную идею, то именно эту. Как мы увидим, его нападки на понятие «врожденных» знаний в первой части «Опыта» — возможно, самой известной части книги — в немалой степени направлены на ленивое принятие готовых мнений. И дальше в книге Локк постоянно доказывает, что следует избегать привязки своих убеждений к мнениям других: «...нет опоры более опасной… ибо лжи и заблуждений между людьми гораздо больше, чем истины и знания»5. Вместо этого он советует каждому человеку всегда взвешивать свидетельства и соответственно распределять степень своего доверия:
…если ум хочет двигаться вперед разумно, он должен, прежде чем согласиться или не согласиться с каким-нибудь положением, изучить все основания вероятности и посмотреть, больше или меньше их за или против какого-либо вероятного положения, и, лишь взвесив все это как следует, отвергнуть или принять его, выражая свое более или менее твердое согласие, смотря по тому, на той или на другой стороне больше оснований вероятности6.
Теперь это звучит как очевидный совет, и довольно многословный, потому что Локк бывал многоречивым. Но похоже, никто до него не давал себе труда объяснить, как вероятность можно использовать в качестве руководства к жизни или почему это следует делать.
В вопросах религии главной идеей Локка было то, что богословские доктрины должны отвечать перед судом разума: «Разум во всем должен быть нашим последним судьей и руководителем»7. Локк признавал, что некоторые истины, такие как воскресение мертвых, «выше разума»8 в том смысле, что они открыты нам Богом и поэтому не нуждаются в доказательстве. Но он считал, что если какое-то предполагаемое откровение зашло настолько далеко, что противоречит здравому смыслу, то последнее слово за разумом. Ведь интеллект человека — это божий дар, и Бог хотел бы, чтобы мы его использовали. В трактате, озаглавленном «Разумность христианства», опубликованном в 1695 г., Локк утверждал, что ничто в Священном Писании не противоречит разуму и что Бог щедро выразил себя на языке, понятном даже «бедным этого мира и большей части человечества»9.
В своем рационалистическом подходе к религии Локк не заходил так далеко, как некоторые из его современников вроде Джона Толанда, чье «Христианство без тайн»(Christianity Not Mysterious), было опубликовано в следующем году. Этого 25-летнего писателя осудили в парламенте и пригрозили арестом в Ирландии за то, что он утверждал, что доктрины, которые «выше разума», столь же подозрительны, как и те, которые противоречат разуму, и что христианство отлично обходится без них. Хотя Локк не вызывал такой ярости, как Толанд, консервативные церковники регулярно обвиняли его в том, что он косвенно так или иначе поощряет атеизм и что у него недостаточно знаний о Троице.
Тем не менее Локк был образцом традиционализма по сравнению со Спинозой. Локк поддерживал общепринятую идею, что Бог правит Вселенной, подобно королю, что мораль зиждется на обещании божьего наказания или воздаяния после смерти, что чудеса происходят в знак божественного откровения и что большинство историй в Священном Писании правдивы, — все это отрицал Спиноза. По вопросу о религиозной терпимости тем не менее Локк обычно выступал за ту же свободу веры, которую защищал Спиноза: «Человека нельзя принудить силою к спасению; в конце концов его нужно предоставить ему самому и его совести»10, — писал Локк в своем «Послании о веротерпимости». Однако он не был готов предоставить полные политические права каждому верующему и неверующему. Локк с подозрением относился к католикам, потому что, как и Гоббс, считал, что они в первую очередь верны иностранной державе, а именно папе. Он также не был склонен распространить веротерпимость на атеистов (включая политеистов, которых Локк считал атеистами), поскольку считал, что они не способны выполнять свои обещания или соблюдать торжественные клятвы. Действительно, атеизм «должен изгнать человека из любого здравомыслящего и гражданского общества»11. Тем не менее он утверждал, что в целом люди вольны иметь свое мнение по вопросам религии.
В вопросах морали Локк также утверждал, что люди должны думать сами. Они не должны слепо принимать сиюминутные практики и стандарты, потому что «принципы же нравственные для обнаружения достоверности своей истинности требуют рассуждения и обоснования и некоторой работы ума»12. Также люди не должны бездумно принимать власть своих правителей. Во второй книге «Двух трактатов о правлении» Локка подчеркивалось право народа на собственное суждение при оценке легитимности правительства. В чрезвычайных обстоятельствах люди должны свергнуть государственные власти: «…сообщество постоянно сохраняет верховную власть для спасения себя от покушений и замыслов кого угодно, даже своих законодателей, в тех случаях, когда они окажутся настолько глупыми или настолько злонамеренными, чтобы создавать и осуществлять заговоры против свободы и собственности подданного»13.
Эта идея была особенно актуальна в 1689 г. в Британии, когда «Два трактата» были опубликованы. Она задним числом оправдывала свержение католического короля Якова II в 1688 г. и его замену Вильгельмом Оранским. В предисловии к «Трактатам» Локк выражал надежду на то, что его аргументов
достаточно для утверждения трона нашего великого избавителя, правящего нами короля Вильгельма… и для оправдания перед всем миром английского народа, чья любовь к своим справедливым и естественным правам, вместе с решимостью сохранить их, спасла страну, когда она находилась на грани рабства и гибели14.
На самом деле их было достаточно, чтобы сделать больше. После его смерти рассуждения из второй книги «Трактатов» принесли Локку славу выдающегося интеллектуального защитника права на восстание. Спустя столетие его имя было на устах у французов, боровшихся со своими правителями, и у американцев, выступавших против имперской Британии.
Локк пришел бы в ужас, узнав, что идеи из его книги позже использовались против британского колониального режима, поборником которого был он сам. Более сочувственно Локк отнесся бы к тому, как многие христианские проповедники в колониях использовали теорию собственности из «Трактатов» для оправдания отъема земли у коренных американцев. Циники скажут (хотя мы не решили бы проблему, даже если бы можно было спросить Локка), что отчасти именно для оправдания такого присвоения Локк, извлекавший выгоду из колониальных предприятий, в первую очередь и сформулировал свою теорию. Он рассуждал так: «Что бы тогда человек ни извлекал из того состояния, в котором природа этот предмет создала и сохранила, он сочетает его со своим трудом и присоединяет к нему нечто принадлежащее лично ему и тем самым делает его своей собственностью»15. Поскольку колонисты сделали больше для обработки американской земли, чем коренное население, то из этого, согласно Локку, следует, что в реальности земля принадлежит колонистам. Нет оснований полагать, что ему бы понравилось наблюдать, как эти рассуждения обернулись бы против англичан.
Некоторые из работ Локка, особенно его защита веротерпимости, вдохновили развитие либерализма; но было бы ошибкой считать его неким современным либералом в одежде XVII в. Дело в том, что в некоторых отношениях Локк не был либералом даже по стандартам своего века, не говоря уж о более поздних. Например, в конституции, которую он написал для Каролины в 1669 г., отстаивались крайние формы феодализма, давно ушедшие в прошлое в Англии и не получившие распространения ни в одной другой американской колонии. Крепостное право, согласно планам Локка, должно было наследоваться. Все потомки крепостных должны были навеки оставаться в неволе, чтобы их покупали и продавали вместе с землей, на которой они работали, и без права обжалования.
Предложения по поводу бедности, написанные Локком в 1697 г. для Торговой палаты, в которой он тогда служил, оставляют столь же разочаровывающее впечатление. Локк считал бедных в значительной степени ответственными за свое жалкое состояние, а безработных — просто лентяями или паразитами. В своих предложениях он придумал множество драконовских правил и новых наказаний для безработных. Он писал, что первым шагом для их трудоустройства должно стать «ограничение распущенности… путем закрытия лишних магазинов, торгующих бренди, и ненужных пабов»16. К счастью, его суровые планы не были реализованы. Большинство других членов Торговой палаты считали, что безработица вызвана не распущенностью, а нехваткой рабочих мест.
Как мы видели, в молодости Локк был кем-то вроде политического «гоббсианца». В 1660–61 гг. он защищал консервативный авторитаризм, резко контрастирующий с революционными настроениями его более поздних трактатов. «Никто, — писал он, — не может иметь большего уважения и почтения к власти, чем я… всеобщая свобода — это всего лишь всеобщее рабство…»17 И добавлял: «Вся свобода, которую я могу пожелать своей стране или себе, это свобода пользоваться защитой тех законов, которые установили благоразумие и провидение наших предков…»18 Очевидно, что к тому времени, когда были написаны «Трактаты», что-то изменилось. Но изменились ли основополагающие взгляды Локка или только английская политическая сцена? Вскоре после реставрации монархии самой большой угрозой для своей страны Локк считал нестабильность и поэтому выступал за подчинение и уважение к существующим институтам. Позже, однако, он стал рассматривать Карла II как более серьезную угрозу и начал видеть смысл в восстании. Если события 1680-х гг. каким-то образом превратили Локка в человека, которым современные либералы могли бы легко восхищаться, их эффект был подозрительно недолговечным. В последующих его работах уже не осталось и следа от подобной трансформации. Локк, предлагавший драконовские меры для бедняков в 1697 г., — во многом тот же самый Локк, что написал жестокую конституцию Каролины 30 годами ранее.
Понадобилось какое-то время после его смерти, чтобы люди стали считать Локка политическим мыслителем вообще. И это не только потому, что «Трактаты» были опубликованы анонимно (лишь в дополнении к завещанию Локк признался, что это он написал их). Его недавняя слава, как в отечестве, так и за рубежом, основывалась на его взглядах на человеческое познание и природу разума, выраженных им в «Опыте о человеческом разумении». Они затмевают все остальное, что он делал, и едва ли массовая осведомленность об авторстве «Трактатов» что-то изменила бы.
«Опыт» справедливо воспринимался как амбициозная попытка развить и продолжить «новую философию» Галилея, Декарта, Ньютона и Королевского общества. Особенно потрясла воображение дилетантов и поэтов в этой картине мира версия Локка о разграничении между физическими качествами, такими как размер и форма, и явно субъективными, такими как цвет. Не будет преувеличением сказать, что Локк заставил многих читателей изменить свой взгляд на весь окружающий мир. В 1712 г. поэт и эссеист Джозеф Аддисон писал:
…наши души сегодня восхитительно потеряны и сбиты с толку приятным заблуждением, и мы ходим, как заколдованный герой романа, который видит красивые замки, леса и луга и в то же время слышит пение птиц и журчание ручьев; но как только заканчивается действие секретного заклятия, фантастическая сцена разрушается, и безутешный рыцарь оказывается в бесплодной уединенной пустыне… Здесь я предположил, что мой читатель знаком с этим великим открытием современности, в настоящее время повсеместно признанным всеми исследователями естественной философии, а именно что свет и цвета, воспринимаемые воображением, — всего лишь идеи в наших головах, а не качества, присущие материи 19.
Поначалу «Опыт» пользовался дурной славой и будоражил умы — были попытки запретить его чтение в Оксфорде, в частности потому, что он бросал вызов аристотелевской схоластике, утвердившейся в механистической науке. В действительности все обстояло еще серьезнее. Подчеркивая значение самостоятельного мышления, ставя под сомнение мудрость прошлого и выражая откровенное отвращение к псевдологическим софизмам, все еще сохранявшимся в европейских университетах, «Опыт» сыграл свою роль в разрушении средневековой картины мира.
Отец Локка владел землей и несколькими домами в Пенсфорде, недалеко от Бристоля, где Локк вырос. Кроме дохода от этого небольшого поместья, часть которого Локк унаследовал в 1661 г., он имел заработок адвоката. Еще он служил кавалерийским капитаном на стороне парламента во время гражданской войны, и именно благодаря влиянию бывшего командира своего отца молодому Локку удалось получить место в Вестминстере, который тогда считался лучшей школой в Англии. Образование в школе состояло в основном из латыни и греческого языка, а для особенно талантливых учеников, таких как Локк, еще и древнееврейского. Вестминстер привел в Оксфорд, где Локку пришлось обучаться по традиционной схоластической программе риторике, грамматике, греческому языку, геометрии и этике. Ему это не нравилось.
Многие ремарки в «Опыте» Локка показывают его недовольство интеллектуальной жизнью в Оксфорде. Люди наполняют свои рассуждения «массой пустого, непонятного шума и говора, особенно в вопросах морали»20, писал он. Схоластическое обучение в значительной степени — это «ученая галиматья»21. Практикующие его «нашли очень удобным прикрыть свое невежество искусным и необъяснимым сплетением запутанных слов»22. Традиционное обучение не просто утомляло и раздражало Локка. Он полагал, что, подражая средневековым схоластам и копируя их предвзятые мнения, академические учреждения его времени упускают свой шанс внести свой вклад в человеческий прогресс.
Средневековые схоластики, писал он, «не умнее и не полезнее окружающих их людей и принесли очень немного выгоды человеческой жизни и тому обществу, в котором они находились»23. Напротив, «все государства мира были обязаны мирной жизнью, безопасностью и свободой государственным деятелям, незнакомым со схоластикой, а успехами в полезных искусствах — необразованным и презренным ремесленникам (а это кличка презрительная)»24. Это были те люди, которым Локк хотел подражать. Поэтому, когда он закончил учебу в 1658 г., он решил посвятить себя максимально практическим делам, особенно науке в форме новой «механистической философии» и медицине.
Официально преподавая в своем Оксфордском колледже греческий язык, риторику и этику по традиционной программе, Локк сотрудничал с Бойлем, имевшим лабораторию в Оксфорде и ставшим его близким другом. Локк также частным образом изучал и практиковал медицину. А в 1665 г. он занял должность секретаря в дипломатической миссии, чтобы убедить курфюрста Бранденбурга не принимать сторону голландцев в войне против Англии. Локк, возможно, был лично выбран для этой миссии королем Карлом II, который находился в Оксфорде, чтобы укрыться от Великой лондонской чумы. Кажется, он преуспел, так как по возвращении ему дали еще два дипломатических поручения. Локк отказался от них, так как решил стать преподавателем медицины.
Но с медицинским факультетом Оксфорда Локк просчитался. Как и Томасу Сиденхему, впоследствии получившему известность «английского Гиппократа», Локку отказали в докторской степени, поскольку он не следовал предписанному курсу обучения. Это ставило крест на выбранной Локком карьере, но, к счастью, появились предложения даже лучше. Вместе с оксфордским доктором Дэвидом Томасом Локк открыл аптеку, что случайно свело его с Энтони Эшли Купером, членом Тайного совета короля, впоследствии ставшим лордом-канцлером. Локк понравился Эшли, и тот пригласил его в свой лондонский дом в качестве личного врача и секретаря, чем Локк не преминул воспользоваться в 1667 г. Так Локк оказался в обществе еще более ярких умов, чем те, что он мог встретить, читая лекции в Оксфорде.
Занятия Локка в Лондоне отражали широту интересов Эшли и диапазон его собственных способностей. В дополнение к своим домашним обязанностям, включавшим наблюдение за операцией на печени Эшли и ответственность за образование его сына, Локк писал для своего работодателя короткие информационные заметки по политическим и экономическим вопросам. Один из первых таких документов констатировал, что не стоит законодательно регулировать процентные ставки. Другой, очевидно предназначавшийся королю, был о веротерпимости. Эта болезненная тема волновала Локка на протяжении всей жизни: основным вопросом в то время была мера свободы в отправлении религиозных обрядов, допустимая для протестантов-нонконформистов. Эшли был одним из самых выдающихся защитников такой терпимости, а Локк — самым красноречивым.
В числе первых новых партнеров Локка среди лондонских ученых был Сиденхем, которого Локк иногда сопровождал на прогулках. Посмертно Сиденхем был признан одним из основателей современной клинической медицины; среди его нововведений было использование опия и описание скарлатины. Одним из первых он также использовал железо для лечения анемии и пропагандировал хинин при малярии. И все же медицинская элита того времени ненавидела его, и нетрудно понять, почему Сиденхем осмеял большинство своих коллег-врачей. Он осудил их теории как необоснованные, а их методы лечения как неэффективные. Как и последователи античных «эмпирических» школ медицины, он утверждал, что основывает свою практику на опыте и непосредственном наблюдении и никогда не позволял себе «обманываться праздными рассуждениями»25:
Как показывает единственный истинный учитель, опыт, задача врача — кропотливое исследование истории болезней и воздействия лекарств… Настоящая практика заключается в наблюдениях за природой…26
Сиденхему нравилось наблюдать признаки заболевания, обстоятельства, в которых оно проявлялось, и наиболее эффективные методы лечения. Теперь такой подход воспринимается как простой здравый смысл, но в то время он не был общепринятым. Основное внимание сосредоточивали обычно на пациенте, а не на заболевании, и назначали лечение, исходя из особенностей человека, а не характера заболевания. Новаторский взгляд Сиденхема на болезнь как на особое состояние, требующее соответствующего лечения, подкреплялся его исследованиями взаимосвязи между условиями окружающей среды, например временем года, когда наиболее распространенной была малярия, и картиной болезни. Иногда Локк помогал ему собирать данные для этих исследований.
Такие эпидемиологические наблюдения были типичными для своего рода «естествознания», проповедуемого Королевским обществом, в которое Локк вступил в 1668 г. В Оде, посвященной обществу, говорилось о «запасах богатств, таящихся в неиссякаемой сокровищнице природы», — богатств, которые его члены стремились каталогизировать и исследовать. Довольно разношерстное Общество, включавшее в себя не только тех, кого сегодня назвали бы учеными, но и Кристофера Рена, Сэмюэля Пипса и Джона Драйдена, объединяло убеждение, что новый опыт — лучшее руководство к жизни, чем старые тома и авторитетные высказывания. Девиз общества, Nullius in verba, можно перевести как «Ищите сами — не верьте никому на слово». Локк сыграл свою роль в повседневной деятельности общества. Он работал в комитете, который контролировал новые эксперименты. Но основной его заслугой была философия, которой руководствовалось Общество.
Эта философия была изложена в его «Опыте о человеческом разумении», а зародилась она на встречах дискуссионного клуба, собиравшегося в комнатах Локка в лондонском доме Эшли в 1671 г. Сам Эшли, Сиденхем, Джон Мейплтофт (еще один врач), Джеймс Тиррелл (публицист), Локк и, возможно, другие присутствовали на собраниях, где речь шла о богословии, морали и политике, а также о науке и философии. Однажды при обсуждении в клубе нравственных принципов, они, по словам Локка, обнаружили.
что скоро должны были остановиться перед затруднениями, встававшими со всех сторон. После того как некоторое время мы пробыли в замешательстве… пришло мне на ум… что, прежде чем предаться такого рода исследованиям, необходимо было изучить свои собственные способности и посмотреть, какими предметами наш разум способен заниматься, а какими нет27.
Локк начал описывать свои изыскания за долгие годы до того, как они были опубликованы в 1689 г. под названием «Опыт». Объясняя, как работает разум и, соответственно, каковы его пределы, Локк стремился пролить свет на все виды исследований, от научных, которые больше всего интересовали Королевское общество, до моральных и политических тем, которые тогда заботили Эшли и его домочадцев.
С момента восстановления монархии в 1660 г. Эшли занял должность при дворе Карла II. Однако он не всегда был сторонником короны. После недолгой поддержки Карла I в гражданской войне он перешел на сторону парламента и позже помог Кромвелю взять власть. Но вскоре разочаровался в Кромвеле и в 1660 г. сыграл роль в воцарении Карла II. В благодарность новый король назначил его в свой тайный совет, после чего продвигал его по служебной лестнице все выше вплоть до чина лорда-канцлера в 1672 г. Однако почти сразу после того, как он был назначен на эту могущественную должность, граф Шефтсбери (как стал тогда именоваться Эшли) начал относиться к Карлу II с подозрением и обратился против него.
Его подозрения имели веские основания. В 1670 г. Карл заключил тайное соглашение со своим кузеном-католиком, королем Франции Людовиком XIV. По условиям сделки Карл получал крупные суммы денег, пообещав, что в какой-то удобный момент в будущем объявит себя католиком. На самом деле Карл не был особенно благочестивым — он так и не удосужился сдержать свое обещание, — но он восхищался абсолютистским стилем католической монархии во Франции и хотел денег. Шефтсбери и его окружение справедливо опасались, что Карл намеревается воспроизвести теократический авторитаризм Людовика XIV, рьяно преследовавшего религиозные меньшинства и фактически управлявшего Францией единолично. Когда наследник престола Карла, его брат Яков, тайно ставший католиком, женился в 1673 г. на католичке, Шефтсбери выступил против брака и был уволен с правительственных должностей. Он возглавил оппозицию королю и его католическим абсолютистским амбициям. Эту политическую драму Локк принимал близко к сердцу. Неизвестно, насколько активную роль он в ней сыграл, но пределы королевской власти и религиозной свободы стали центральными темами в его политических работах.
В 1675 г. Локк решил покинуть Лондон якобы по медицинским показаниям. Он всегда страдал от загрязненного лондонского воздуха, и атмосфера, безусловно, становилась нездоровой для близких соратников Шефтсбери. В 1676 г. Шефтсбери был арестован и провел год в лондонском Тауэре. Тем временем Локк расширял свои философские горизонты во Франции. Сначала он остановился в Монпелье, где подружился с несколькими выдающимися врачами и выучил французский. Переехав в Париж, он начал пристально изучать произведения Декарта. В то время французское правительство запретило преподавание картезианской философии в школах и университетах, но частные дискуссии были разрешены. Локк также познакомился с несколькими последователями Гассенди, одного из первых сторонников «механистической философии», который стремился примирить христианство с элементами древнего эпикурейства. В процессе работы над своим «Опытом» он испытывал влияние взглядов гассендистов, особенно их идеи о роли сенсорного опыта в формировании знаний.
Когда Локк вернулся в Англию в 1679 г., страна полнилась слухами о «папистском заговоре». Говорили, что католические священники планировали убить короля, посадить на престол его католического брата и устроить резню протестантов. Этот беспочвенный слух проистекал из заявлений Тита Оутса, свихнувшегося бывшего пастора, обиженного на иезуитов. Слух подогревался воспоминаниями о Пороховом заговоре и таинственным убийством магистрата, которому Оутс под присягой дал свои показания. Поднявшаяся волна антикатолических чувств была на руку Шефтсбери и его союзникам, которые использовали ее в кампании за исключение Якова из числа наследников престола. Когда эта кампания провалилась, Шефтсбери откровенно перешел в лагерь мятежников. Драйден, придворный поэт, изобразил борьбу между сторонниками короля и сторонниками Шефтсбери в поэме «Авессалом и Ахитофель» (1681). Шефтсбери, явно выступающий под личиной Ахитофеля, изображен не в лучшем свете:
Навеки имя проклято твое:
Лишь для интриг оно пригодно и для лжи.
Самый страшный грех Шефтсбери, по мнению роялистов, заключался в убеждении, что при определенных обстоятельствах поданные могут противостоять воле своего короля. В духе Гоббса роялисты утверждали, что такая ситуация будет катастрофой, так как за низвержением королевской власти последует хаос:
И кто в своих правах уверен может быть
Коль силой можно государя низложить?
Бывает ложным и народа приговор:
И большинство неправо, как и меньшинство;
Раз брать и даровать они имеют власть,
Не только наш король однажды может пасть,
В естественное состояние правительство впадет,
Права на все получит каждый идиот.
Аргументы против восстаний были подробно изложены в трактате «Патриарх: естественная власть королей, защищенная от неестественной свободы народа», опубликованном в 1680 г. некоторыми сторонниками короля. Его автора, сэра Роберта Филмера, уже более 25 лет не было в живых, но теперь его сочли полезным источником пропаганды. Филмер писал роялистские памфлеты во время гражданской войны, включая и «Необходимость абсолютной власти всех королей и, в частности, короля Англии». «Патриарх» Филмера не был опубликован при его жизни, очевидно потому, что даже тогдашний король Карл I считал произведение слишком радикальным.
Филмер доказывал, что власть отца над своей семьей и власть короля над своим народом предопределены Богом и сводятся к одному и тому же. Адам был первым царем, назначенным Богом и получившим абсолютную власть над своими потомками и всеми земными благами. Эта власть передается от старшего сына к старшему — так утверждал Филмер, сам старший сын землевладельца. Все последующие законные цари, таким образом, обязаны статусом своему предполагаемому происхождению от Адама. (Как позже заметил Локк, то обстоятельство, что все якобы являются потомками Адама, скорее, проблема для этой теории.) Филмер отрицал, что люди в каком-то смысле рождаются свободными и равными как дети или как поданные. Восстать против законного короля было так же немыслимо, как восстать против своего отца.
Защита патриархата, первородства и божественного права королей была настолько радикальна, что обернулась против роялистов. Вместо укрощения врагов она вдохновила их: эти несостоятельные доводы заострили умы противников короля и способствовали еще более активной защите политической свободы. Наиболее известная и влиятельная работа из числа появившихся в ответ на доводы Филмера — «Второй трактат о правлении» Локка, к которому мы скоро обратимся. Но Локк не был первопроходцем. Другой трактат в таком же духе — его Локк прочитал перед тем, как написать свой, — поразительно схожий с его собственным и сейчас практически забытый, — это «Патриарх не монарх», написанный близким другом Локка, Джеймсом Тирреллом. Многие политические идеи, обычно приписываемые Локку, можно с таким же успехом охарактеризовать как тиррелловские, хотя Локк часто развивал темы Тиррелла и приводил их к более радикальным выводам.