Оямада громко попросил разрешения войти, однако довольно долго никто не появлялся, как будто дом был пуст. Он позвал еще несколько раз, п только твгда изнутри послышался слабый звук шагов.
Вышла горничная лет тридцати, в шелковом кимоно, на ходу вытирая руки передником.
Добро пожаловать.- Горничпая нисколько не удавилась, увидев одиноко стоящего в передней Оямаду. Очевидно, многие пары встречались прямо здесь.- Ваша дама придет позже? - спросила она, подтверждая догадку Оямады.
Да нет, я просто хотел бы кое-что узнать…
Профессиональная улыбка мгновенно сменилась подозрительным взглядом. Вероятно, она решила, что Оямада - агент полиции нравов или кто-нибудь в этом же роде.
- Видите ли, я разыскиваю жену,- пояснил Оямада как можно спокойнее, чтобы смягчить собеседницу.- Несколько дней назад у меня пропала жена, и я пытаюсь ее найти. В ее сумочке обнаружились ваши фирменные спички, и я подумал, может быть, вы мне поможете.
Он показал горничной карточку Фумиэ.
- А-а, эта дама? - Горничная с явным интересом вглядывалась в фотографию.
- Так она бывала у вас? Понимаете, детишки целыми днями плачут, они очень любят мать. По-моему, она убежала с любовником. Мне кажется, рано или поздно она одумается и вернется, но уж очень детей жалко, вот я ее и разыскиваю. Я нп в чем не собираюсь ее упрекать. Если вы знаете, с кем она здесь была - имя, адрес этого человека,- скажите мне, пожалуйста.
Кажется, жалобная история о несуществующих детях сработала.
Значит, это ваша жена.- На непроницаемом лице горппчной, видимо давпо отвыкшей принимать близко к сердцу чужие любовные дела, промелькнуло что-то вроде участия.
Вероятно, этот мужчина знает, где она сейчас. Я не сделаю ему ничего дурного, скажите только адрес и фамилию,- не отставал Оямада.
Я понимаю…- смущенно кивнула горничная.
Очень вас прошу,- настаивал Оямада.- Дети маленькие, им нужна мать.
Я бы, конечно, вам сказала, раз такое дело, но мы ведь тоже ничего не знаем…
Как не знаете? - Оямада посмотрел на женщину с недоверием.
Знаем только, что она называла себя Кавамура-сап, а уж настоящее это имя или нет, кто ж разберет.
Но вы же записываете адреса клиентов?
Ой, что вы,- хихикнула горничная,- тогда к нам никто приезжать не станет.
Так что же, никаких следов не осталось?
К сожалению, никаких.
Похоже, что горничная п вправду сочувствовала Оя-маде и не собиралась сознательно что-то скрывать. Оямада почувствовал, как им овладевает отчаяние.
Ну скажите хоть, что был за человек ее спутник?
В каком смысле?
Как он выглядел?
Ну, ему лет сорок, пожалуй, интересный такой, широкоплечий,- ответила горничная, поглядев на Оямаду, будто сравнивала его с тем мужчиной. Оямада не отличался могучим телосложением, и в глазах горничной ему почудилось пренебрежение: не удивительно, что от такого сбежала жена.
А какие-нибудь особые приметы у него были?
Да как вам сказать.- Горничная на мгновение задумалась.- Примет-то не было, а вот вещь одну он тут забыл.
Вещь?! Какую же?
Книжку. Мы хотели вернуть, но он больше не появлялся.
А сейчас она у вас, эта книжка? - затаил дыхание Оямада. На книге могло быть указано имя владельца.
Горничная исчезла п вернулась с книгой в руках:
- Вот.
Это было учебное пособие для менеджеров под названием «Особая стратегия управления». Недавняя публика-ция крупного издательства, специализирующегося на книгах по теории и практике администрирования.
Книга была новая, но без обертки, так что узнать, в каком магазине она куплена, было нельзя. Ниточка, вытянутая из клубка с таким трудом, оборвалась.
Словно для того, чтобы подольше не расставаться с надеждой, Оямада стал перелистывать книгу. И тут из нее что-то выскользнуло п упало ему под ноги.
Он наклонился п поднял визитную карточку. Вряд ли кто-иибудь стал бы хранить собственные визитные карточки в книге. Вероятпо, при знакомстве кто-то машинально сунул в книгу карточку собеседника.
На карточке значилось: «Начальник группы управления акционерного общества «Тото кигё». И пониже, крупно, имя и фамилия: «Кунио Морито». Возможно, этот Морито вспомнит, кому он давал свою визитную карточку. Но ведь японцы раздают своп визитные карточки направо и налево. Сможет ли Морито вспомнить, кому он дал именно эту?
Оямада перевернул карточку, и у него засияли глаза. На обороте было написано от руки: «Заходил к Вам, но не застал. Убедительно прошу позаботиться об известном Вам деле». Надпись заставляла предположить, что хозяин карточки дал ее не просто случайному знакомому, а кому-то, кого он хорошо знал, и сумеет вспомнить, кому она предназначалась.
Судя по тексту на карточке, Морито представляет торговую фирму. Скорее всего, он посещал кого-то из своих деловых партнеров и оставил ему заппску насчет «известного дела».
- Позвольте мне взять эту книжку с собой,- попросил Оямада у горничной, чувствуя себя рыбаком, которому забрезжил во мраке свет маяка.
Побег из нищеты
«Еду в Японию поглядеть на «киши»,- сказал Джонни Хэйворд, отправляясь в дорогу. Об этом сообщили в Токио, но, разобралась ли японская полиция в этих словах и принесли ли они пользу, оставалось непзвест-ным.
Городская полиция Нью-Йорка выполнила просьбу токийского полицейского управления, и дело можно было считать законченным. Двадцать пятый участок, следящий за порядком в восточном Гарлеме, расследует подобные дела каждый день. История негра, погибшего в столице далекой страны, была тут же забыта.
Забыл о ней и Кен Шефтен. Многочисленные новые заботы не оставляли ему времени размышлять над этим делом. Да и взялся он за него просто по приказу начальства, без всякого особого интереса. Об энтузиазме тут не было и речи.
Кен был убежден, что Нью-Йорк стоит на краю могилы. На Манхэттене высились небоскребы, но сразу же рядом с ними начинались трущобы Гарлема и Бруклина. Гигантские здания состязались в оригинальности и величии, символизируя богатство и процветание Америки, но чуть поодаль, в нищих кварталах Гарлема, Бедфорд-Стайвезанта, Браунсвилла, Южного Бронкса, люди ютились в жалких домишках, обреченных на снос.
Их существование уже мало чем напоминало нормальную человеческую жизнь. Обвалившиеся стены, покосившиеся крыши, разбитые окна. Вместо выбитых стекол вставлены листы жести. Улицы завалены мусором и отбросами, повсюду хозяйничают крысы и одичавшие псы. В Браунсвилле самая высокая в Нью-Йорке смертность среди новорожденных.
Газ, воду, электричество то и дело отключают: нечем платить. Жители трущоб сбивают пожарные краны, чтобы набрать воды. Если здесь начнется пожар, не поможет никакая пожарная машина.
Именно здесь находят пристанище вконец опустившиеся люди: уголовники, алкоголики, наркоманы, проститутки, разносящие заразу преступности по всему Нью-Йорку.
В Нью-Йорке соседствуют самые разные миры. Небоскребы, Уолл-стрит, газеты, университеты, литература, искусство, музыка, театр, моды, рестораны, всевозможные развлечения - все лучшее собрано здесь, а рядом, со дна сточных канав, тянет свои злобные руки порок. Убийства, поджоги, грабежи, изнасилования, проституция, наркотики - нет преступления, которое не процветало бы в Нью-Йорке. Пропасть между верхами и низами разительна, город раздирают противоречия.
Люди теряют себя в огромности Нью-Йорка, суетятся и бьются в силках, не зная сами, чего хотят. На улицах каждый день организуются какие-то демонстрации. На каждом углу кто-то что-то проповедует, хотя, в общем-то, почти никто и не слушает.
Часто устраиваются по разным поводам парады. Миллион двести тысяч человек, пятнадцать процентов населения города, живут на пособие по безработице, зато рядом с ними постоянно что-то празднуется.
В Нью-Йорке, плавильном котле наций, собрались эмигранты чуть ли не из всех стран мира, приехавшие сюда за свободой и успехом. Кого только здесь нет: англосаксы, ирландцы, скандинавы, немцы, французы, австрийцы, итальянцы, русские, венгры, арабы, греки, выходцы из Средней Азии, пуэрториканцы и, конечно, негры.
Где много людей, там и много возможностей; чем прозябать на родине, не лучше ли поискать счастья в чужих краях, рассуждали они, отправляясь в дальний путь.
Но счастье досталось лишь горсточке удачливых. На то оно и счастье. На одного победителя тысяча проигравших - таков Нью-Йорк, город, где контраст между бедностью и богатством делается все резче.
Чем больше прибывало народу, тем ожесточеннее становилась конкуренция, и для вновь прибывших уже но хватало места. Переселенцы получали только одну свободу - свободу голодать. Но когда они осознавали это, было уже поздно. Они прочно застревали в суете бездонного болота под названием Нью-Йорк. И в этой суете росли их неудовлетворенные желания, копилось горькое разочарование, готовое в любой момент взорваться с огромной силой. С силой, несущей зло.
Двадцать пятый участок - это пятьдесят один детектив и семь инспекторов. Больше половины из них «дву-язычны». то есть латиноамериканского происхождения. Работают они в четыре смены, но дел так много, что частенько приходится оставаться без выходных и отпусков.
Тем не менее работа в двадцать пятом п двадцать восьмом участках - в негритянском и восточном Гарлеме - привлекает молодых полицейских. В здешних трущобах больше всего хулиганствующей молодежи, самая высокая преступность, в большом ходу наркотики, часто совершаются тяжкие преступления - следовательно, больше возможностей выдвинуться. Обычно каждый детектив гедет в среднем десять дел, причем половина из них завершается арестами.
Но Кен попросил назпачения на двадцать пятый участок не ради продвижения по службе, а потому, что, как мы уже знаем, был уроженцем этих мест.
Сегодня он дежурил с двух часов дня до десяти вечера. За это время на 121-й улице произошла драка, на 125-й - две карманные кражи и одна квартирная.
Такого рода кражи городская полиция Нью-Йорка, пожалуй, уже и не считает преступлениями. Ио поскольку из них могут вырасти преступления посерьезнее, то действует непреложное правило: поступил сигпал - выезжай на расследование.
Не успел Кен разобраться с дракой и кражами, как в участок сообщили, что какая-то пьяная молодая женщина бродит по улицам голая.
«Стриптиз? Ну и бог с ней, пускай себе бродит», - разозлился было Кен, тем более что его дежурство кончалось. Ио сигнал был получен, п оставить его без внимания он не имел права.
На месте происшествия выяснилось, что это наркоманка. У нее кончилось зелье, и она, обезумев, сбросила с себя платье.
Кен втащил ее в патрульную машину п отвез в участок. Это была пуэрториканка лет двадцати с небольшим. Кожа сухая и бледная, на руках и ногах следы уколов. Зрачки расширены, бормочет что-то бессвязное. Она сопротивлялась, и по дороге в участок Кену пришлось с пей повозиться.
Женщину задерживали как хроническую наркоманку уже не в первый раз. Лечить подобных хронических больных трудно, от наркотиков их удается оторвать, разве
что заперев в психиатрическую больницу. Но как только лечение кончается, они снова начинают колоться. Женщины, чтобы заработать на наркотики, идут на панель. Да что там проституция - они готовы на что угодно, лишь бы раздобыть порцпю дурмана.
Кен передал девушку полицейскому, занимающемуся наркоманами, и его долгое невеселое дежурство закончилось. Теперь он поедет в Бронкс, к себе домой, и ляжет спать. Он живет одпн. Когда-то был женат, но, пока он гонялся за преступниками, жепа сбежала из дома с одним из досужих молодых людей. С тех пор у Кена никого нет. В последнее время ему не удается за ночь отдохнуть от дневных забот, а раньше он всегда считал, что если ему и есть чем гордиться, так это крепким здоровьем. Старость потихоньку уже начала подтачивать его. А одиночество, вероятно, лишь ускоряет этот необратимый процесс.
Двадцать пятый участок находится в центре восточного Гарлема, на 119-й улице. Даже полицейские стараются немедленно убраться отсюда, едва кончается их дежурство. С тех пор как стражи спокойствия и порядка по соображениям безопасности начали вместе с семьями переезжать в пригороды, подальше от центра, преступность в Нью-Йорке резко возросла. Горожане разуверились в полиции и стали создавать отряды самообороны. Те, кто побогаче, завели телохранителей. В помещениях крупных предприятий охранников расставили на каждом шагу. На улице полицейского и не увидишь, а частных детективов и телохранителей хоть отбавляй.
За один только прошлый год в Нью-Йорке произошло 1351 убийство, 1803 изнасилования, 49 238 грабежей, 293 053 кражи. Нетрудно подсчитать: в день убивали примерно троих, насиловали пятерых.
Обчищают даже полицейские участки, личные вещи имеет смысл хранить только в сейфе. В помещения участков забираются бродячие собаки. Теперь уже не смеются, когда кто-нибудь в шутку предлагает: не нанять ли полиции охранников? Поэтому нет ничего удивительного в том, что даже полицейские стремятся прочь из Нью-Йорка.
Кен вышел из участка. На улице повсюду валялись обрывки бумаги, бумажные стаканчики. Было грязно, как наутро после выходного в веселом квартале, но никто не обрашал на это внимания. Кен шел к станции метро пешком. Машина в Гарлеме ни к чему. Поставь ее хоть прямо перед полицейским участком, се тут же изуродуют. Шины вспарывают. Антенны обрывают. Фары и стекла разбивают. В бензобак подсыпают песок. Начав службу в двадцать пятом участке, Кен перестал ездить на машине. У тротуара торчал остов сгоревшего автомобиля. Кто-то приехал из другого района, поставил машину на стоянку, п ее подожгли.
- Сэр, дайте десять цептов! - протянул руку мальчишка, обосновавшийся у входа в метро.
Кен отмахнулся от него и зашагал внпз по лестнице. За спиной мальчишка все канючил - па этот раз он требовал сигарету. На лестнице валялись но то наркоманы, не то алкоголики - непонятно, живые пли мертвые.
Снизу поднималась орущая компания молодых негров. Завидев Кена, они перестали орать и уставшшсь на неге сверкающими белками. На здешних станциях метро белого человека увидишь не часто.
Кен прошел мимо, будто не заметив их. Впрочем, они догадывались, что он тут делает. Один из них плюнул ему под ноги. Кен так поглядел на него, что тот мгновенно ускорил шаг и взбежал по лестнице вверх.
«Кто-нибудь из этой шпаны не сегодня-завтра наверняка что-нибудь натворит и попадет к нам в участок»,- подумал Кен.
Чтобы спуститься в метро, в этих местах требуется смелость. Шестьдесят процентов телефонов по ночам приводится в негодность. И сколько их ни чиниш, все равно их ломают. Утром идешь на службу - телефон работает, а вечером идешь обратно - уже испорчен. Даже Кен, местный уроженец, никогда не знал, какой из телефонов еще действует. Попадешь тут в какую-нибудь историю - телефон не спасет.
Кен вышел на платформу. Блевотина, которую он видел еще утром, красовалась на прежнем месте. Никто и не подумал убрать ее, она высохнет и пылью разлетится по всей станции. Старая грязь но успевает засохнуть, как ее заплевывают новой. Приходится смотреть под ноги, того и гляди, влезешь в какую-нибудь гадость. Урны забиты мусором и опрокинуты.
Поезд все не шел. Циферблат часов на платформе был залеплен бумажкой с надписью: «Неисправно». Кен невольно цокнул языком: часы уже месяц как сломаны. И автомат, продающий жевательную резинку, тоже не работает.
Наконец подошел обшарпанный поезд. И снаружи, и внутри вагоны исписаны надписямп сомнительного содержания. Садятся и сходят в основном негры. Еще пуэрториканцы и итальяпцы.
Народу было мало. Пассажиры сидели на расстоянии друг от друга и молчали. Поезд тронулся, зашумел, и молчание в вагоне стало еще заметнее. Тусклые лампочки без плафонов мигали, сквозняк гнал по проходу газеты, а они цеплялись за ботинки пассажиров, но тем было все равно.
Здесь всем на все наплевать, особенно на соседей. Каждый одинок. В людей вцепилось безысходное одиночество большого города. Но они так устали, что даже ие ощущают этого.
В передней части вагона сидя спал пожилой негр; казалось, он вот-вот сползет с сиденья. В руках он держал бутылку дешевого виски. Бутылка была почти пуста. Когда она начинала выскальзывать пз пальцев, он вздрагивал и крепко сжимал ее.
Неподалеку от него сидела негритянка средних лет, вероятно уборщица или разнорабочая из какой-нибудь фирмы. Вконец намотанная, она безвольно покачивалась в такт движению вагопа. Немного поодаль, прижавшись друг к другу, ехали пуэрториканцы, мать и сын. Мальчику было лет восемь, на плечо у него болтался ящик с принадлежностями для чистки ботинок. По возрасту ему, должно быть, уже пора в школу, но он, видимо, не ходит туда из-за бедности. По-английски, наверное, не говорит.
Рядом негритянка неопределенного возраста, по виду проститутка… По профессиональной привычке Кон потихоньку наблюдал за пассажирами.
И вдруг посреди этого занятия его настигла неожиданная мысль. Кен даже удивился. Удивился тому, что все еще помнил об этом.
Убитый в Токио Джонни Хэйворд работал поденно шофером грузовика. «Откуда у него могли взяться деньги на поездку в Японию?» - задал себе Кен недоуменный вопрос.
Дне Америки держится на неграх. Некоторые из них собственными усилиями получают хорошее образование и вырываются из нищеты, но основную массу черного населения гиря жизни тянет вниз и обрекает на пожизненное заключение на дне.
Мусорщики, портовые грузчики, водители грузовиков я такси, швейцары в отелях и барах, лифтеры, рабочие крематориев, уборщики падали - простой, неквалифицированный труд, от которого белые стараются держаться подальше или для которого не хватает белых рабочих рук, только такая работа и достается неграм. Платят им мало, меньше сотни долларов в неделю. Семью на это все равно но прокормишь. Некоторые отцы семейства, не желая лезть из кожи вон, чтобы жить впроголодь, предпочитают «гепариться»: семья, оставшаяся без кормильца, будет получать пособие.
Перепись паселенпя в Соединенных Штатах проводится каждые десять лет. По данным переписи 1970 года, из 8 миллионов населения Нью-Йорка негры составляют миллион 700 тысяч. За ними следуют 800 тысяч пуэрториканцев, а если добавить сюда и других цветных, то окажется, что в Ныо-Йорке 40 процентов жителей - но белые.
Перепись показывает, что по уровню благосостояния в образования негры и пуэрториканцы значительно уступают белым. Средний годовой доход белой семьи - 10 тысяч долларов, негритянской же - 7 тысяч, а пуэрториканской - 5 с половиной тысяч. Среди белых высшее образование получают 13 процентов, среди негров - 4 процента, а среди пуэрториканцев - всего 1 процент.
Зато с точки зрения официального «уровня бедности» (равнявшегося в 1970 году 4700 долларам в год на семью из четырех человек) соотношение обратное: лица, чьи доходы ниже этого уровня, составляют среди белых 9 процентов, среди негров - 25 процентов, а среди пуэрто-ргканцев - 35.
Семьи без отца составляют среди белого населения 14 процентов, у негров - 32 процента, а у пуэрторикан-цен - 29 процентов.
Из миллиона двухсот тысяч ньюйоркцев, получающих пособие, три пятых - негры и пуэрториканцы. Те, кто занят на временных неквалифицированных работах,- это еще счастливчики, большинство ходит вообще бет работы, весь день толпясь у дешевых питейных заведений или без дела слоняясь по улицам.
Трудно представить себе, чтобы негр Джонни Хэй-ворд, поденно работавший шофером, был настолько богат, что мог вдруг взять и отправиться в Японию. Нью-йоркские негры только и мечтают вырваться из трущоб, но бедность и расовая дискриминация прочно держат их там всю жизнь. Поездка за границу для таких, конечно, тоже была бы способом вырваться, и Хэнворду это удалось. Побег из нищеты принес ему смерть, но мог ли он это предвидеть?
Недельный заработок шофера грузовика - от силы сотня долларов. Чтобы зарабатывать семьсот долларов в месяц, надо рисковать, ездить с нарушениями. Если выкладываться, то прожить можно, по вот скопить денег на путешествие в Японию немыслимо.
И вдруг такой вот Джонни срывается с места, как будто за ним кто-то гонится.
Ладно, допустим, ему зачем-то нужно было в Японию, но откуда он взял деньги?
Сомнения Кена все усиливались. Пуэрториканка с ребенком вышла в Южном Бронксе, на станции Меллоуз. Пассажиры-негры сменились пуэрториканцами: начались пуэрториканские кварталы. Тишину в вагоне нарушала грубая испанская речь.
«Это, пожалуй, стоит проверить»,- решил Кен, когда пришла пора выходить. Ему самому казалось странным, что давно забытая история вдруг так заняла его. Настойчивость японской полиции в связн с этим делом была тут ни при чем. Скорее всего, ему просто стало интересно, зачем Джонни Хэйворд отправился в Японию.
Когда Кен заговорил о том, что следовало бы выяснить кое-что о Джонни Хэйворде, инспектор Кеннет О'Бранен искренне изумился.
- Дело уже закончено, что там еще выяснять? - начал было он, но остановился: на лгще Кена читалась твердая решимость.
«Ну, если он так смотрит, от него не отвязаться». Это Кеннет знал по опыту. И с начальством спорить не боится, п дотошен настолько, что все на пего жалуются. Если бы О'Бранен не благоволил к нему, того бы, наверное, давно уволили или отстранили от оперативной работы.
Ладить с Кеном нелегко, но ни у кого в участке нет такого профессионального чутья и такого знания здешних мест: он водь сам тут вырос. Предпочитает оставаться в тени, но на таких детективах и держится нью-йоркская полиция. Теперешние полицейские по большей части просто чиновники, и таким, как Кен, цены нет.
Но начальству в нем бросается в глаза прежде всего лишь то, что не укладывается в привычные административные рамки: у начальства ведь нет опыта розыска, а есть одни теории. Для них главное, чтобы человек был надежным винтиком в большой системе. Потому-то Кеннет все время и говорил ему: «Старайся не выделяться, а то наверху тебя невзлюбят».
Получив разрешение Кеннета О'Брайена, Кен немедленно приступил к действиям.
Прежде всего Кен решил поговорить с человеком по имени Лайонел Адаме, занимавшим внушительный пост - начальника отдела кредитования в «Пыо-Йорк пнтер-нэшвл сити банк».
Кен знал о Лайонеле Адамсе не много. Пожалуй, просто ничего. Он думал, что встретиться с Адамсом будет несложно, однако секретарь назначил ему прчем через месяц. Это было совершенно неприемлемо, и Кен упорно подчеркивал, что встреча необходима для полицейского расследования. В результате удалось добиться приема через три дня. Кена попросили явиться к Адамсу домой в обеденное время.
«Нью-Йорк интернэшел сити банк» был одним из пяти крупнейших по объему вкладов банков Нью-Йорка и США. Экономическую жизнь Нью-Йорка без этого банка просто невозможно было себе представить. А задавать тон в экономической жизни Нью-Йорка означает господетво- вать над финансами всей Америки. Да что там - всего мира. Кто хозяйничает в Нью-Йорке, тот может влиять даже на Вашингтон, определяющий экономическую политику Соединенных Штатов.
Кен мог быть доволен: не всякому удалось бы пробиться к одному из заправил влиятельнейшего банка, да к тому же, как он надеялся, поговорить с ним в домашней обстановке.
«Десять минут - не слишком-то щедро»,- с досадой пробормотал Кен, садясь в патрульную машину. Именно столько Адаме отвел на беседу. И при этом секретарь дал ему понять, что подобное одолжение сделано исключительно для полиции - обычно мистер Адаме отводил посетителям не более пяти минут.
Патрульная машина миновала северный Манхэттен и поехала по Мэдисон-авеню, а затем вдоль Центрального парка, мимо резиденций самых богатых людей мира.
В двух шагах от бедствующего Гарлема располагались сверхдорогие жилища, собравшие в себе, наверное, всю роскошь, доступную в этом мире. Еще один из контрастов многоликого Нью-Йорка.
Квартира Лайонела Адамса находилась на последнем этаже тридцатиэтажвого жилого дома в восточной части Центрального парка, на 68-й улице. Хотя это был центр города, но благодаря густой зелени парка дышалось тут легко.
- Не то что гарлемский воздух,- пробурчал Кен. Он вырос в трущобах, долго служил в низших полицейских чинах и не испытывал симпатии к богатству.
К тому же он всегда считал, что богатство и бедность определяются факторами, не зависящими от способностей и стараний человека.
Похоже, что обитатели этого квартала платят даже за воздух, которым дышат,- сказал Маг, молодой полисмен, сидевший за рулем патрульной машины.
Стало быть, мы урвали себе бесплатно частицу тоге воздуха, за который они выкладывают наличные.
Выходит, что так.
Пока они с Магом переговаривались, машина подъехала к зданию, которое они искали.
- Ну, ладно. Подожди меня где-нибудь неподалеку. Я скоро.
Вряд ли ему уделят больше десяти минут. Выйдя из машины, Кен вошел в вестибюль здания. На полу был пушистый ковер, и поэтому великолепный, но совершенно безлюдный холл несколько напоминал гостиницу.
Здесь находились лифты. Кен взглянул на световые табло - всюду по двадцать девять этажей. Жилище Адамса на тридцатом. Кен подумал было, что лифт довезет его до двадцать девятого этажа, а дальше он поднимется пешком, как вдруг взгляд его уперся в табличку с надписью: «Только к Лайонелу Адамсу».
«Так у него персональный лифт»,- подумал Кен, чувствуя, как в нем нарастает раздражение, и нажал кнопку вызова. Из маленького окошечка в верхней части двери раздался голос:
Кто вы?
Инспектор Шефтен пз двадцать пятого участка. Мне назначено прийти к часу дня.
Дверь плавно открылась.
- Входите, пожалуйста,- подбодрил голос. Наверняка Кена сейчас разглядывают через какую-нибудь скрытую телевизионную камеру.
Он вошел в кабину, и дверь сама закрылась за ним. Пол кабины был устлан ковром такой толщины, что нога утопала в нем. Откуда-то полилась мягкая музыка, заполнив небольшое пространство лифта. Кену показалось, что он перенесся в совсем другой мир.
Музыка смолкла, кабина остановилась. Опять бесшумно, но теперь с противоположной стороны открылась дверь. Это и впрямь был иной мир.
У двери лифта стоял, почтительно склонив голову, дворецкий в смокинге. Позади него разноцветными струями переливался фонтан. От света хрустальной люстры на потолке и специальных осветительных устройств в самом фонтане цвет воды все время менялся. Почему-то казалось, что дворецкий возник именно из этого фонтана. На полу лежал ковер такой же толщины, что и в лифте, совершенно поглощавший звук шагов. Сюда почти не доходил шум с оживленной Мэдисон-авеню.
Вдруг повеяло ароматом цветов. В центре фонтана был устроен сад… Ничего не скажешь - эдакий изысканный мирок, изолированный от нью-йоркской суматохи.
- Добро пожаловать. Мистер Адамс ждет вас,- сказал дворецкий и повел Кена мимо фонтана. В садике цвели редкостные для этого времени года цветы. Должно быть, их пересадили сюда из теплицы. «На один такой цветок, наверно, месячного заработка моего и то не хватит»,- подумал Кен, невольно почувствовав себя ничтожной букашкой.
Лайонел Адамс ждал Кена в гостиной, из окна которой был виден весь Центральный парк. Он сидел на диване. обитом какой-то похожей на шелк материей, в весьма непринужденной позе. Ему было лет пятьдесят, и вид у него был внушительный - вполне соответствовавший его положению. Седые волосы, голубые глаза, широкий лоб, нос крючковатый, рот крепко, по-волевому сжат.
- Мистер Шефтен? - спросил он и, протянув руку, представился: - Адамс. Прошу вас, садитесь.- В нем чувствовалась уверенность и раскованность человека,
преуспевающего в жизни.
Лайонел Адамс, поднявшись, встал спиной к окну. В Нью-Йорке мало зелени, и большое окно было рассчитано на то, чтобы вид из него поражал своей грандиозностью. За спиной Адамса был виден Центральный парк, за ним - здания Вест-Сайда, еще дальше, словно море, распластались городские районы на другом берегу Гудзона.
Кен не мог разобрать выражения лица Адамса, стоящего спиной к свету, но ощущение было такое, что его изучают самым пристальным образом, а это было весьма неприятно. Может быть, Адамс всегда так встречает человека, впервые пришедшего в нему в дом?
- Итак, мистер Шефтен, какое у вас ко мне дело? Видите ли, мой день расписан по минутам…- сказал Адамс, взглянув на часы и давая понять таким образом, что его собеседнику придется довольствоваться лишь обещанными десятью минутами.
Кен не был уверен, что уложится за это время. Но раз уж он сюда добрался, он решил действовать решительно.
Собственно говоря, я хотел задать вам всего не сколько вопросов в связи с человеком по имени Уилл Хэйворд.
Уилл Хэйворд? - В голосе Адамса, как и ожидал Кен, прозвучало недоумение.
Уже забыли? Это старик, которого вы сбили на своей машине полгода назад.
Я сбил? - Лицо Адамса по-прежнему выражало непонимание.
Старый негр. Он умер от полученных травм.
Негр? Ах да, что-то припоминаю.
«Ему что негра переехать, что собаку…» - подумал Кен, чувствуя, что злится, и как можно спокойнее добавил:
- Я хотел бы узнать о подробностях происшествия.
Каких подробностях? Ведь за рулем сидол не я…
Однако в деле как ответчик фигурируете именно вы…
Ответчик? Словно я преступник какой! Я выплатил компенсацию, и дело было улажено!
Адамс был взбешен. Выражение любезности на его лице исчезло, уступив место надменной улыбке повелителя, привыкшего, чтобы ему угождали.
Выплатили компенсацию?
Да. И вообще, при чем тут я? Он сам был виноват.