«Должно быть, он заблудился, как и я? — заговорил сир Риффенах сам с собой. — Вероятно, он отыскал здесь брод…»
И среди безмолвия он крикнул: «Перейти можно?»
«Можно!» — ответило эхо.
«Здесь?»
«Здесь…»
Пустив лошадь, которая фыркала и пятилась, как будто видела перед собою василиска, сир Риффенах ринулся в волны и более уже не показывался…
Заключение
Перед вами развернулась в главнейших чертах картина, изображающая средневековый замок и его обитателей.
Вы несколько знакомы теперь не только с внешностью обитателя средневекового замка, не только с его привычками и образом жизни, но также и с духовной стороной его жизни. Не увлекаясь слишком воображением, которое склонно приукрасить все, относящееся к рыцарской поре, мы должны признать, что обитатели средневековых замков заключали в себе смесь самых противоречивых качеств. Они были отважны и в то же время суеверны, а следовательно, порой боязливы; они горячо веровали, но в любой момент были не прочь сопоставить требования веры с земными прелестями и отдать предпочтение последним; они клялись исполнять идеальные требования рыцарства и в то же время совершали самые жестокие, самые несправедливые поступки.
Но, как бы то ни было, у этого общества были высоконравственные идеалы. Насколько высоко эти идеалы ценились в средневековом обществе, можно заключить из того убеждения, что измена им обязательно влекла за собою злую кончину и мучения в загробной жизни, а верное служение сулило радости райской жизни. Когда доблестный рыцарь Роланд, смертельно раненный в битве с язычниками, умирал, к нему, по словам поэмы, слетались ангелы:
Послал к нему Всевышний херувимов,
И Рафаил слетел к нему на землю,
И Михаил Заступник, с ними
Слетел и сам архангел Гавриил…
И вот — с душой Роланда херувимы
Помчались прямо в чудный, светлый рай…
Известный историк Средних веков рыцарь Жоанвилль[39]в таких выражениях говорит о кончине Людовика Святого[40], который воплотил в себе рыцарские идеалы: «После этого святой король велел положить себя на ложе, посыпанное пеплом, сложил на груди свои руки и, обратив очи к небу, возвратил свою душу нашему Создателю в тот самый час, в который Сын Божий умер на кресте за спасение мира».
Высокие рыцарские идеалы, несомненно, служили тогдашнему обществу яркими маяками, освещающими его темные жизненные пути. И нам кажется, что именно они и привлекают прежде всего наше внимание, сообщая средневековому миру ту поэтическую окраску, которая иногда может даже помешать представить себе его действительное состояние. Но, как бы то ни было, эти идеалы облагородили человеческое общество. В этом отношении заслуги рыцарства несомненны.
Разумеется, рыцарские идеалы не были новостью; это были все те же общехристианские идеалы, но рыцарство помогло церкви провести их в жизнь в обновленном виде, неразрывно связать их с действиями и поступками людей, с человеческим самолюбием, вылить их в формы, вполне соответствовавшие общественным и историческим условиям.
Средневековый город и его обитатели
Предисловие
Предлагаемые очерки, представляя совершенно самостоятельное целое, примыкают в то же самое время по содержанию своему к другой серии очерков, изданной нами под заглавием «Средневековый замок и его обитатели», ибо они изображают важнейшие бытовые стороны германского города в XIV–XV столетиях. При составлении их нам приходилось пользоваться произведениями немецкой исторической литературы: монографиями, относящимися к отдельным городам, сочинениями по истории германских городов вообще, по истории искусств и культуры в Германии. Кроме того, большим подспорьем были для нас миниатюры, украшающие средневековые манускрипты. В этом отношении оказало нам немалую услугу роскошное издание: Alwin Schultz, «Deutsches Leben im XIV und XV Jahrhundert»[41].
Питаем надежду, что настоящий выпуск нашего издания встретит те же многочисленные сочувственные заявления, которых удостоился наш «Средневековый замок».
Город спит
Перенесемся воображеньем за пять столетий назад и представим, что мы приближаемся к средневековому немецкому городу в ясную, лунную ночь. Вот он обрисовался перед нами на светлом фоне неба, и кажется, что с каждым нашим шагом он надвигается на нас могучими стенами и высокими башнями. По левую сторону от нас, весело шумя, бежит извилистая река; серебряная полоса, брошенная на ее поверхность месяцем, сопутствует нам. За рекой — поле, побелевшее от росы, за полем чернеет лес. Направо от дороги поле постепенно поднимается и переходит в возвышенность, на которой также чернеют леса.
Наша дорога, кое-где окаймленная деревьями, мало-помалу поднимается в гору. Река убегает далеко в сторону. И вот мы уже не видим ничего более, кроме массивных стен города — они всецело поглощают наше внимание. Если бы мы взобрались на соседнюю возвышенность и оттуда взглянули на средневековый город, он поразил бы нас многочисленными башнями: башни на стенах, башни внутри города, вот — ратуша, новый собор, старые церкви, остатки прежних укреплений. При обыкновенных обстоятельствах нам было бы трудно подойти к городу, не обратив на себя внимания, не возбудив тревоги. У ворот его стража, на самой высокой башне — сторож. Но наша волшебная прогулка совершается при необыкновенной обстановке. Представим себе, что стражи нет на своих местах, что даже ворота открыты, что все вокруг нас погружено в волшебный, заколдованный сон.
Отчего же вдруг содрогнулось наше сердце? Что смутило его? Перед нами — лобное место: высокий каменный помост, а на нем — три каменных столба, соединенные наверху поперечными деревянными балками. Здесь вешают, обезглавливают, четвертуют и иными способами лишают людей жизни. Сейчас лобное место пусто, но недаром налетают сюда целые стаи хищных воронов. Зловещее карканье часто оглашает это пустынное место, а по ночам нередко поблизости собираются волки и задают раздирающий душу концерт. Представьте себе темную, грозовую ночь. Но блеснула ослепительная молния и на одно мгновенье озарила лобное место: на перекладинах висят трупы, на высокий шест надето колесо, а на нем — остатки человеческого тела, на зубцах стенной башни — черепа казненных, и долго будут находиться они там — пока не высохнут, не рассыплются на части…
Пройдя лобное место, мы подходим ко входу в город. На первом плане — деревянный частокол. Но, не довольствуясь им, горожане засадили внешнюю окружность города колючими кустами. Перед нами — широкий, наполненный водой ров. Каменный мост над ним не доведен до главных ворот, и поэтому от них к нему перекинут подъемный мост. В обе стороны от ворот поднимается сравнительно невысокая, каменная зубчатая стена, а за ней — другая, значительно выше ее, с башнями. На некоторых из башен сверкают позолоченные кресты. Над воротами поднимается главная стенная башня. Сами ворота облицованы глазированными цветными кирпичами — зелеными, черными, белыми. Огромная железная решетка поднята, и мы свободно проникаем за крепкие городские стены.
Сегодня улицы спокойны: в ночном воздухе не слышно ни звука. Средневековый город мирно спит. Его улицы настолько узки, что свет луны проникает не всюду. К тому же довольно далеко, иногда на метр и более, выступают вперед верхние этажи с балконами, которые европейцы переняли с Востока, во время Крестовых походов. В городе, сдавленном стенами, мало места для обитателей, и поэтому он, не будучи в состоянии разрастаться в ширину, успешно растет вверх. Население необыкновенно скучено.
Еще недавно, несмотря на видимые снаружи внушительные стены, внутри город походил на обычное село с маленькими, крытыми соломой домишками. Горожане по сей день не желают расстаться с сельскими привычками, и, бывает, по улицам свободно ходит домашний скот. Мостовая есть только перед домами знати, и если бы вы пожаловали сюда в дождливую пору, то махнули бы рукой и ушли, не осмотрев города. Взгляните на этот богатый дом: на остроконечной черепичной кровле его — жестяной флюгер, над окованной железом дверью прибиты оленьи рога. Видите желоба, оканчивающиеся разинутыми львиными пастями? Из них в дождливую пору вода выбрасывается на самую середину улицы и скапливается здесь в грязные лужи. Если такая погода выпадает на какой-либо праздник, то монахи ближнего монастыря откладывают службу по случаю «уличной грязи». Члены городского управления (ратманы) отправляются тогда в ратушу в «деревянных башмаках», надетых на обувь. Эти «башмаки» играли роль современных галош и снимались с ног при входе в здание. Собственно говоря, эта дополнительная обувь вовсе не была башмаками, хотя и называлась так: она представляла собою просто деревянные подошвы, прикреплявшиеся ремнями к сапогу, напоминая, таким образом, древние сандалии. Знатных и богатых людей, в случае особенно большой грязи, носят на носилках. Уличная грязь особенно увеличивается еще оттого, что, несмотря на строгие постановления и требования рата (городского совета), жители города никак не могут расстаться со своими крайне неудобными для общежития привычками: все лишнее, все ненужное без зазрения совести выбрасывается ими на улицу. Только в каких-нибудь особенных случаях улицы средневекового города закидывались щебнем или устилались соломой, причем каждый из городских обывателей покрывал соломой часть улицы, прилегавшую к его жилищу.
Большинство домов — деревянные, с крутыми кровлями, покрытыми гонтом. Внизу в домах — просторные сени, из которых поднимается лестница на первый этаж, где часто имеется деревянная галерея. Лунные лучи играют на десятках круглых стеклышек, вставленных в оконные рамы. Кровля образует над галереей навес, который прекрасно защищает ее от дождя и снега.
Горючий материал построек и узость улиц были причинами страшных пожаров, опустошавших в продолжение одного столетия по нескольку раз один и тот же город. С быстротою молнии охватывало пламя деревянные стены и кровли, с быстротою молнии перебрасывалось с балкона на балкон, овладевало целыми рядами домов, обвивалось вокруг колокольных башен, растапливало колокола, пожирало склады дорогих товаров и неслось, неслось вперед, пока не встречало преграды в городской стене. Неистово звучал в таких случаях пожарный колокол, но никто не думал заливать пожара, всякий стремился выбраться на волю, убежать от огненного чудовища, спасти свою жизнь.
Враждующие партии горожан нередко поджигали дома своих противников. Для предупреждения этого не только поджигателям, но и тем, кто грозился поджогом, назначалась огненная казнь: их заколачивали в бочку и так сжигали. Но случалось, что значительная часть города выгорала из-за заведомо небрежного обращения с огнем. Жители средневекового города частенько предавались безрассудным забавам. Достаточно отметить одну из них — танец с факелами в руках. Городские правители, конечно, предпринимали меры для предупреждения беды — со временем они стали обязывать одних ремесленников в случае пожара доставлять воду, других — помогать тушению.
Скученность строений имела и другие последствия: в средневековых городах необычайно свирепствовали эпидемические болезни — например, оспа, которую называли «черной смертью», проказа, чума… От черной смерти, пронесшейся над Европой в первой половине XIV века, особенно пострадали города: в Бремене умерло 7000 человек, в Любеке — 9000, в Базеле — 14000, в Эрфурте — 16000 и т.д. Мертвецов не успевали хоронить обыкновенным порядком и зарывали в общие ямы; во время эпидемий многие люди убегали из своих городов…
Впрочем, обратимся от этих ужасов к тому, что окружает нас. Луна ярко освещает попадающиеся между домами небольшие пространства, которые засажены овощами и любимыми цветами средневековых дам — розами, гвоздиками и фиалками. Деревьев там совсем мало. А было время, когда в городе были виноградники, большие сады и даже пашни.
В центре города высится замок, вокруг которого, собственно, город и вырос. Замок окружен толстыми стенами с бойницами. Есть в городе и еще одна стена с воротами, которые всегда открыты, — эта стена указывает на прежнюю его окружность. Теперь город расширился, опоясался новыми, крепкими стенами, и эта старая стена стоит уныло, как памятник над могилой минувшего. Она кое-где дала трещины, в изобилии покрыта плесенью, и плющ, отыскивая для себя благоприятную почву, все шире и шире расползается по ее разрушающейся поверхности.
Совершая прогулку по средневековому городу, вы тщетно искали бы на домах того, что нам кажется столь необходимым, к чему мы так привыкли, — номеров. Взамен номеров на каждом доме помещается над входом щит, а на нем намалевано какое-нибудь изображение. Вот — красный медведь, здесь — волк, там — лебедь, полумесяц, золотая звезда, золотой меч и т. п. По этим изображениям и различали тогда дома.
В нижних этажах домов помещались лавки и погреба. Если бы мы могли заглянуть в один из погребов, то увидели бы, что он весь заставлен бочками с вином, которым, между прочим, торгует наш город. Посередине погреба устроен в полу каменный бассейн, куда должно слиться вино в том случае, если лопнет какая-либо из бочек.
Мы движемся вперед по извилистой улице то в полной тени, то в лунном сиянии. Кое-где нам приходится отступать от домов, так как весьма опасной преградой для путника могут служить выходы из погребов: провалиться туда очень просто. Где-то лают собаки, но никто не встречается нам. Не видать даже ночной стражи. Надо полагать, стражники мирно спят где-нибудь, а их дубины, алебарды, трещотки и погашенные фонари валяются около них на земле. Недаром же городская стража не пользуется уважением и подвергается всяким насмешкам.
Можете представить, какие безобразия творятся на улицах в темные ночи? Город наш еще совсем не освещается. Только в редких случаях вывешиваются у домов фонари или просто вставляются смоляные факелы в особенные, сделанные для этой цели, железные гнезда. Правда, когда в городе пребывал император, они зажигались у каждого дома. В обыкновенное же время обыватели выходят ночью на улицу с фонарями в руках.
Но что это? Поперек улицы перекинута тяжелая цепь. Она заперта с двух сторон на замки. Такие же цепи перегораживают и другие улицы; делается это для того, чтобы воспрепятствовать проезду экипажей. Нам эти цепи помешать не могут, мы идем дальше и подходим к площади.
Гордо поднимается здесь стройная башня городской ратуши. На верхушке ее — сторож, но он не видит нас. С этой башни в критические минуты городской жизни раздаются звуки набатного колокола: они оповещают о пожаре и созывают вооруженных граждан в случае нападения; кроме того, они оповещают обывателей, что пора тушить огни в домах. Недалеко от ратуши, где заседает городской совет, стоит облитая лунным сиянием каменная колонна с грубо высеченной фигурой мужчины, который держит обнаженный меч. Это — Роландова колонна; название ее восходит к имени известного нам героя средневековой литературы. Такие статуи рыцаря, одетого в броню, символизирующие высшее правосудие, есть во многих городах Германии. Среди прочего они обозначали право судей города подвергать преступников смертной казни.
Рядом с колонной мы видим клетку и столб. В первую сажают пьяниц, у второго производят сечение розгами. До нашего времени сохранилась, между прочим, миниатюра, изображающая последнее наказание. У столба, увенчанного распятием и стоящего на площадке, куда ведут ступеньки, два представителя исполнительной власти бьют преступника розгами по спине. На ступенях стоит человек и играет на трубе — очевидно, чтобы заглушить крики жертвы. Вокруг собралась толпа, которая с величайшим интересом следит за экзекуцией. Любопытно, что в числе зрителей находится родитель или педагог с двумя мальчиками; подобное зрелище считалось тогда назидательным. Что бичевание имело тяжелые последствия, в этом едва ли можно сомневаться. Достаточно указать на тот факт, что лица, подвергавшиеся бичеванию в Нюрнберге и приговоренные к высылке из города, имели право оставаться здесь в продолжение трех дней, чтобы залечить раны. Другим видом «торговой казни», то есть наказания на торгу или площади, было заключение виновных в клетки на всеобщее посмешище, причем люди, подвергавшиеся этому виду наказания, сажались целыми рядами. Движения их были стеснены: руки связаны, а ноги ущемлялись деревянной колодкой. Зной или непогода еще более увеличивали их страдания[42].
Площадь застроена со всех сторон. Против ратуши возвышается собор во имя Пресвятой Девы Марии. Величественно, как бы в молитвенном порыве, вздымается он к небу. Этот собор — истинное украшение города и гордость его жителей. Немало было принесено им жертв, чтобы построить здание, достойное своего высокого назначения. Душа стремится к небу за остроконечными арками, как бы унизанными каменным кружевом, за громадными окнами, за стрельчатыми башенками, за высокой, убегающей в небо башней!
К собору примыкает кладбище. В средневековых городах оно помещалось в середине или вообще внутри города. Оно росло и расширялось, пока не встречало на своем пути жилых помещений. Когда постройки живых людей полагали непреодолимое препятствие дальнейшему росту кладбища, покойников стали хоронить в старых могилах. Бывали случаи, когда между двумя погребениями в одной и той же могиле истекало совсем мало лет. При новом погребении из могилы извлекались кости ее прежнего жильца и переносились в оссуарии[43], состоявшие из подземелья и часовни, выстроенной над ним.
Заглянем в кладбищенские ворота, за каменную ограду. Вот оно — городское кладбище, залитое лунными лучами. Большей частью над местами упокоения лежат толстые каменные плиты с простой, но выразительной надписью: «Да почиет в мире!» Между могилами только одна обращает наше внимание высокой насыпью: здесь похоронена девушка, над могилой которой, по общему убеждению, совершаются различные чудеса. Над двумя-тремя могилами виднеется изображение чаши: здесь погребены духовные лица. Местами поднимаются и распятия. На могиле богача по сторонам распятия стоят изваяния, изображающие Пресвятую Деву Марию и любимого ученика Христова апостола Иоанна. Впрочем, людей богатых и знатных часто хоронили или в особых капеллах, или внутри церкви. Для захоронений детей на этом же кладбище есть особое отделение; но родителям не вменялось в обязанность хоронить своих детей непременно здесь.
Между ратушей и собором виден бассейн. В его спокойной воде отражаются старые липы, как живые памятники того времени, когда на месте города было село. Рядом с бассейном колодец с водоподъемной машиной, над которым возвышается что-то вроде сквозной часовни, с высокой остроконечной кровлей, стрельчатыми арками и фигурами под ними. Наискось собора стоят торговые ряды, выстроенные из камня. Днем здесь — толкотня и оживленные речи.
Мы проходим через площадь, освещенную луною (с нами движутся и наши тени), и снова углубляемся в извилистые улицы. Главных улиц четыре: они расходятся от площади, образуя подобие креста. Эти улицы ведут к четырем городским воротам, каждая из них пересекается другими, второстепенными улицами. Городские обыватели, занимающиеся каким-то одним ремеслом, селятся на одной и той же улице. Отсюда и названия улиц — например, Кузнечная, Кожевенная и т. п. Духовенство живет вокруг церквей. Встречаются улицы, населенные семьями одного и того же рода. Иностранцы также селятся отдельно. Евреи имеют свой квартал.
Таким образом, мы познакомились немного со средневековым городом. Но перед нами — только абрис, только фон. Чтобы представить себе полную картину, следует посмотреть на него при блеске солнца, поучаствовать в его дневной суете, присмотреться к населению, пережить с ним и горе, и радость, и праздники, и будничные дни.
Город пробудился
Ночь убегает от светлого дня;
Добрые люди, восстаньте от сна,
Господу Богу воздайте хвалу:
Слава и честь подобает Ему!
Такую песню поют ночные стражи на восходе солнца, оповещая горожан о наступлении нового дня. С каждой минутой поле, лес, река, городские стены, постройки все зримее возвращают свои обычные цвета. Звучат рога со стенных башен и с колоколен колокола, которым горожане были склонны приписывать особую таинственную жизнь и поэтому, вероятно, часто давали имена.
Город пробуждается. Утренний воздух оглашается звуками пастушьих рожков. С шумом выбегают на улицы домашние животные — больше всего свиней. Визжащее, мычащее, блеющее стадо направляется пастухами к городским воротам, чтобы провести целый день в окрестностях города.
А перед воротами уже стоят длинные вереницы телег деревенских жителей — они и в те времена просыпались раньше горожан. Хотя горожане еще не бросили совершенно занятий сельским хозяйством, но сами они себя уже прокормить не могут. И вот крестьяне везут им произведения своего труда. Чего тут только нет! У девушек на головах и в руках кувшины с молоком, корзины с яйцами и маслом, с курами и голубями. Несколько крестьян пригнали на продажу свой скот. Громко кричит нагруженный чем-то осел. На передних повозках зелень, зерно, рыба, дичь. За ними целая вереница возов с дровами.
Городские чиновники уже здесь: они следят за тем, чтобы товар, привезенный селянами, не скупался перекупщиками; вместе с тем они тщательно осматривают все привезенное. Если обнаруживался какой-либо обман, наказание следовало незамедлительно. Оно состояло главным образом в уничтожении товара, найденного недоброкачественным. Например, худое вино и пиво выливалось на дорогу. Но в некоторых случаях подвергался наказанию и сам обманщик. Дурной хлеб уничтожали, а с пекарем поступали весьма сурово — его кидали в реку.
На стуле, под навесом, сидит сборщик пошлин. Около него — стол. Левой рукой сборщик держит кожаный мешок, а правой складывает в него поступающее сборы: плату за проезд в ворота и пошлину с товара. Один из возов, покрытый полотном и запряженный несколькими лошадьми, подъехал к городу в сопровождении вооруженных всадников, нанятых для защиты товара от разбойников. Из городских ворот выехал богатый горожанин. Вот он направляется к возу, расплачивается с его хозяином, и воз медленно вкатывается в городские ворота. Сколько суматохи, сколько шуму! Навстречу въезжающим в город едут телеги с ремесленными товарами; выезжают из ворот и горожане, еще не бросившие сельского труда: с лошадью и плугом отправляются они на пашню.
Город окончательно проснулся. Со всех сторон спешат к колодцам девушки с кувшинами и ведрами. Другие девушки выносят из домов корыта, лохани и принимаются за стирку перед домами, на открытом воздухе; некоторые прачки усердно работают колотушками. Выстиранное белье они набрасывают на жерди; озаренное яркими солнечными лучами, оно сверкает ослепительной белизной и колеблется под дуновением ветра. Тот же ветер подхватывает и уносит дальше простые мелодии их песен.
Вот мимо прачек проходит толпа рабочих с лопатами, топорами, молотами и другими инструментами. Из соседнего дома вышел сапожник и поместился со своей дратвой тут же на улице; на противоположной стороне старательно работает своим молотом кузнец; дальше оружейник возится с рыцарскими доспехами, сверкающими под лучами солнца. Снаружи к открытому окну его рабочего помещения примыкает широкий подоконник, на нем возвышается фигура вооруженного рыцаря и разложены детали рыцарского вооружения. Еще дальше булочник вынес из магазина свежий хлеб и разложил его на столе, поставленном у самых дверей, над которыми красуется увенчанный короной крендель — его поддерживают два льва, у каждого из них по мечу в лапе. Булочник, впрочем, не представляет исключения. Обычай выставлять свои товары за дверьми лавок, на самой улице, был распространен среди торговцев средневекового города. Для этого над прилегающей к лавке частью улицы устраивались навесы.
Если рабочие не могут вынести на улицу свои изделия, шум от их работы все равно разносится по улице, так как они, дабы привлечь заказчиков, работают при открытых дверях. Вот распахнуты настежь двери и окна в мастерской портного, и все перед вами, как на ладони. На широком подоконнике поместились два ученика, у стола закройщик сосредоточенно работает ножницами. На полу валяются лоскутки и обрезки, у стен висят уже готовые веши и стоит манекен.
Всмотревшись в толпу, мы сейчас же заметим, что основной поток движется в направлении городской площади. Пойдем туда и мы. На ратуше вывешен красный флаг; это означает, что торг открыт. Сюда приезжают в повозках, верхами, но пешеходы решительно преобладают. Кроме городского населения среди посетителей торга — немало пришлого люда: заезжие рыцари, монахи, прибывшие за покупками из окрестных монастырей, иногородние купцы, приехавших сюда за крупными партиями товара.
По рядам, торгующим мясом, рыбой, зеленью, хлебом и пряностями, ходят в сопровождении своих прислуг городские хозяйки. Их цветные платья сразу бросаются в глаза. Они довольно плотно облегают тело, снабжены длиннейшими рукавами и большими шлейфами. Пояс располагается совершенно свободно и служит скорее украшением, чем необходимостью. У каждой из дам висит сбоку кожаная сумочка. Головы их покрыты разнообразными уборами: тут встречаются и чепцы разных фасонов, и некоторое подобие восточной чалмы, и — русского кокошника. У девушек головы непокрыты, переплетенные лентами косы или пущены вдоль спины, или свернуты на голове. Здесь, к слову сказать, за дамскими костюмами и уборами зорко наблюдает городской совет. Не удивляйтесь поэтому, если какая-либо издам будет подхвачена особыми наблюдателями, играющими роль полиции, и отведена в ратушу.
При таком отношении городского совета, при упорстве многих дам, наконец, при грубости тогдашних нравов это явление не представляло собой чего-нибудь необыкновенного. Даму, обратившую на себя внимание, положим, особенно длинным шлейфом, буквально волокли в ратушу, чтобы сравнить ее шлейф со шлейфом выставленной там модели. Виновные в нарушении установленного правила подвергались штрафу. Но против излишеств дамского наряда восставали не одни городские советники. Нередко появлялся какой-либо монах-проповедник и в резких выражениях нападал на эти излишества.
Наличие таких проповедников можно смело отнести к тем особенностям, которые характеризуют средневековый город. Вот почему я остановлю на некоторое время ваше внимание на рассказе современника о монахе-проповеднике:
«В 1428 году во Фландрии и ближайших к ней областях пользовался громадным успехом кармелит-проповедник, родом из Бретани, именем Фома Куэтт. Во всех хороших городах и других местах, где он желал проповедовать, дворяне, бюргеры и другие достойные уважения особы устраивали для него на красивейших площадях возвышения и покрывали их богатейшими коврами, какие только могли отыскать. На возвышении устанавливали алтарь. Здесь он служил мессу со своими учениками, которые следовали за ним всюду, куда бы он ни отправлялся. Он ездил верхом на небольшом муле. По окончании мессы он говорил свои длинные проповеди и порицал пороки и грехи каждого. Особенно сильно порицал он и бранил дам знатного и незнатного происхождения, которые носили на своих головах высокие уборы и другие украшения, как делают обыкновенно благородные дамы в названных местностях. Ни одна из этих дам не осмеливалась появиться в его присутствии в своем головном уборе. Когда же он замечал таковую, то напускал на нее ребятишек, заставляя их кричать: “Долой колпак!” Дети бежали за дамой и старались сорвать с нее шляпу. В очень многих местах из-за этого происходили беспорядки и столкновения между теми. Несмотря на это, брат Фома продолжал свое дело и до тех пор проклинал дам, носивших высокие шляпы, пока они не стали приходить на его проповеди в простых головных уборах и чепцах, каковые носят женщины из рабочего класса и вообще бедные женщины из простонародья. Большинство, стыдясь оскорблений, которые им приходилось слышать, совсем оставили свои высокие головные уборы и надели другие, похожие на уборы бегинок. Некоторое время благопристойность не нарушалась. Впрочем, дамы поступили так, как поступают улитки, которые, заслышав прохожего, прячут свои рожки, но, когда опасность минует, снова выставляют их наружу. Как только проповедник удалился из страны, они позабыли его учение и снова принялись за свои старые уборы и даже стали носить уборы больших размеров, чем носили раньше».
Явившись в город, странствующий монах взбирался на камень или первое попавшееся возвышение в таком месте, где собиралось особенно много народа (например, на ярмарочной площади), и начинал речь. Слова свои он направлял против евреев и против роскоши, против излишеств дамского костюма и против снисходительности судей, порицал прегрешения ратманов. Подвернись во время такой проповеди разгоряченной толпе какой-нибудь еврей, она вряд ли стала бы церемониться с ним. Да еврей часто и бывал под рукой. Физиономия, сама фигура, желтая полоса на костюме, которую он обязан был носить, и остроконечная рогатая шляпа — все это выдавало его. Но, свыкнувшись с обычаями горожан, научившись по самым незначительным для постороннего глаза приметам узнавать настроение толпы, злополучный сын Израиля обычно успевал заблаговременно скрыться. Но толпа способна на самые дикие движения, и бывало, что проповедь бродячего монаха приводила к страшному погрому, жертвами которого, конечно, становились не одни только евреи. Вот почему городские советы в известных случаях неблагосклонно смотрели на пришлых проповедников и, не церемонясь, выгоняли их из города. Но конечно, если проповедник не затрагивал никаких серьезных вопросов, не касался самого строя жизни, то те же ратманы приходили послушать его. Во всяком случае, такая проповедь была одним из развлечений для средневекового горожанина.