Рок, но высшая власть неразлучна останется с нами
Никогда с переменою места Наше сословие прав не теряло своих.9
Эта узкая точка зрения не давала возможности ни охватить взглядом ог- ромные пространства империи, ни заглянуть в будущее и увидеть, что, нап- ример, решение Клавдия о даровании некоторым галльским народам права из- бираться в сенат есть не просто ущемление этого "воплощающего госу- дарство" совета, а закономерный шаг в том направлении, куда развивалась история... Оставалось восхвалять былую республику, - что, впрочем, было также гражданским актом (за него при Тиберии был наказан смертью историк Кремуций Корд)10, - или участвовать в заговорах, бессильных - даже при успехе - вернуть Рим к прежней форме правления (как было в январе 41 г., когда заговорщики убили Калигулу). Вся система традиционных нравственных ценностей оказывалась оторванной от жизни, неприложимой к деятельности. Для подтверждения этих ценностей нужна была иная санкция, - которой и искали сенаторы-республиканцы в стоической философии.
Сенека ничуть не хуже их понимал, что принципат не есть восстановлен- ная республика, что возврата к прежнему нет. Но это прежнее и не имеет для него того обаяния, что для них. Коль скоро нравы именно при респуб- лике пали так низко (доказательству этого посвящено в "Письмах к Луци- лию" письмо XCVII), значит, форма правления не может быть гарантией их чистоты и потому не так уж важна. Обсуждая, прав ли был Брут, убив Цеза- ря, Сенека вступает с республиканцами в прямую полемику: "По-моему, хоть во всем прочем был он великим мужем, в этом деле он весьма заблуждался и действовал не по учению стоиков, - или убоявшись слова "царь", хотя наи- лучшее состояние государства - при справедливом царе, или надеясь на бу- дущую свободу там, где столь велика была награда и за господство, и за рабство, или полагая, будто возможно вернуть государство к прежнему виду и после утраты прежних нравов и быть равенству гражданских прав и незыб- лемости законов там, где на его глазах столько тысяч людей сражались, решая не о том, быть ли им в рабстве, а о том, у кого" (Благ., II, 20, 2
- 3)11 11. Утратив добрые нравы, государство не могло не утратить преж- него уклада и, чтобы не распасться (Мил., I, 4, 2), должно было обра- титься к единоличной форме власти. Отныне, отчужденное от граждан, оно воплощено в одном человеке, который так "навязал себя республике, что разделить их стало невозможно, кроме как погубив обоих" (сказано о Цеза- ре - Мил., I, 4, 3).
Итак, единовластие для Сенеки не только неизбежность, но и, при из- вестных условиях, наилучшая форма государства. Отсюда для него вытекают два вывода: первый - практический: служение принцепсу вовсе не обяза- тельно несовместимо с моралью. Второй - философский: коль скоро та или иная форма государства оказывается преходящей, обреченной на крушение12, то не с нею должна быть связана вечная и непреходящая система моральных ценностей.
Где же взять их? - Во всяком случае не там, где ищет большинство. Слепая приверженность традициям есть такая же разновидность веры в чужие мнения, как и беспринципный прагматизм, выше всего ставящий признанные толпою блага: успех, богатство, наслаждения. Между тем человек ничего не должен принимать на веру, но до всего доискиваться разумом. "Одного надо добиваться прежде всего: чтобы мы не шли, как овцы, вслед за вожаками стада, направляясь, не куда следует идти, а куда идется... Наилучшим мы считаем то, что принято по общему согласию и чему видим больше примеров, и живем мы не по разуму, а по чужому подобию... Вредно неотступно сле- довать за шедшими впереди, и покуда каждый предпочитает верить, а не су- дить, мы и о жизни не судим, а все принимаем на веру. Нас опрокидывает и валит в пропасть переданное нам через множество рук заблуждение, губит чужой пример" (Бл. ж., I, 3 - 4). Это стремление к ответственному инди- видуальному выбору позиции, требование определяемого разумом отношения к жизни, во-первых, выделяло Сенеку из среды оппозиционеров, застывших в своей приверженности старому, и, во-вторых, прокладывало пропасть между ним и беспринципными ловцами успеха, властолюбцами и сластолюбцами, воспринимавшими любую моральную норму как преграду...
Вместе с тем эта высокая оценка разумного суждения не вела Сенеку к крайностям, до которых доходил порой рационализм греков, к провозглаше- нию человека "мерой всех вещей". Слишком сильно было у Сенеки римское ощущение, что норма отвечает объективной истине; следовательно, ее-то и должно найти разумное суждение. И в этом ищущий должен опираться на опыт "людей сведущих, исследовавших предстоящий нам путь" (Бл. ж., I, 2). Лю- ди эти - философы, чье учение способно дать знание истинного блага.
Сделать это обещали все три самые влиятельные этико-философские школы эпохи эллинизма: киники, эпикурейцы и стоики. Все они соглашались в том, что знание истинного блага делает жизнь человека блаженной. Но, рожден- ные в эпоху крушения полиса - греческого города-государства, - они пред- лагали утратившему свое привычное место в гражданской общине человеку разные пути к "евдэмонии" (термин, который Сенека пытался передать своим термином "блаженная жизнь"). Если внутри полиса каждый, радея о счастье целого, тем самым заботился и о собственном счастье, то теперь он должен был сам искать линию жизненного поведения, обеспечивающего "евдэмонию". Киники, видевшие ее в умении ограничиться удовлетворением одних лишь на- сущнейших естественных потребностей, и эпикурейцы, усматривавшие "евдэ- монию" в безмятежности и отсутствии страданий, таким образом изымали че- ловека из всех социальных связей; у стоиков дело обстояло иначе.
Свою этику основатели древней стой (как и Эпикур) строили на фунда- менте натурфилософии. Переняв у киников13 идею счастья как жизни соглас- но природе, они переосмыслили ее, создав новое учение о природе и чело- веке. В основе природы лежит "логос" - разум, разлитый во всем сущем и обеспечивающий неодушевленным предметам "устойчивое состояние", растени- ям - "произрастание", животным - "самодвижение", а в людях и богах выс- тупающий как разум в собственном смысле. Следовательно, "жить по приро- де" для человека значит "жить по разуму", а нравственная цель - через усовершенствованье этой природы прийти к "добродетели". Но, соот- ветственно разумной природе человека, совершенная добродетель есть со- вершенное знание, или мудрость. Путь, указываемый стоиками, совпадал со стремлением Сенеки прийти к нравственной норме через разумное суждение и знание.
Из стоического понимания природы человека возникает идеал мудреца. "Евдэмонию" мудрецу обеспечивает знание единственного истинного блага - все той же добродетели14 - и понимание того, что все внешнее не есть благо. Каждый поступок истинного мудреца направлен к этому благу и опре- деляется термином "правильное деяние". Следовательно, если даже некие действия направлены к благу ближних, этого мало, чтобы отнести их к чис- лу "правильных". Деянье воина, жертвующего жизнью, богача, раздающего богатства, если оба не имеют в виду самосовершенствованье, не будут "правильными". В этом - глубокий индивидуализм идеала мудреца. Но, буду- чи человеком, мудрец должен делать и то, что не исходит из совершенного знания и не имеет своей целью добродетель: например есть, пить, забо- титься о здоровье. Такие действия, не противоречащие высшей природе че- ловека и отвечающие всей его природе, получают название "подобающие". К их числу древние стоики относили и выполнение обязанностей перед другими людьми.
Зенон и его преемники охотно повторяли аристотелевское определение человека как "йом RO\'.V.-KOV" - "существа, живущего в гражданском сооб- ществе", а потом и расширили его, назвав человека "№оу xo'.vovixov" - "существо, живущее в сообществе". Естественность для человека жизни в сообществе стоики доказывают наличием языка, врожденным чувством приязни к себе подобным, которые близки нам и равны уже в силу того, что они лю- ди15. Таким образом, человек оказывается согражданином всех людей - гражданином мира (само слово хоз^ото/^тт^ создано стоиками). Вместе с тем как существо разумное человек входит в один разряд с богами, и воз- никает "сообщество богов и людей", обитель которого - не полис, го- род-государство, и не земной круг, а вселенная. "Город говорится в двух смыслах: это и жилище, и объединение населяющих его людей и граждан; по- добно этому и вселенная есть как бы город, объединяющий людей и бо- гов..., ибо вселенная именуется обителью богов и людей"16. "Космополит" оказывается "гражданином вселенной". Космополитизм стой и ее индивидуа- лизм - это две стороны одной медали; в обоих отразился дух времени - эл- линистической эпохи с ее огромными державами и их распыленными, разноп- леменными подданными.
Стоики не отворачивались от государства, подобно киникам или эпику- рейцам, но с высоты "вселенского града" могли по-новому взглянуть и на эту малую общность людей. Зенон, по традиции написавший "Политию", ут- верждал, что мудрец будет сообразоваться с государственным устройством, заведет семью и выполнит обязанности гражданина. Его преемники пошли еще дальше. Земное государство, рассуждали они, есть лишь слепок вселенского "града", управляемого мировым разумом; значит, важно не государственное устройство как таковое, а соответствие его мировому разуму. И если муд- рец поможет достичь такого соответствия, это будет для него "подобающим деяньем", и он не преминет сделать это, пока ничто ему не препятствует. Отсюда - связь самих древних стоиков со спартанским реформатором Клеоме- ном, с македонским царем Антигоном Гонатом, учеником Зенона. Отсюда же - прямой путь к основателю средней стой Панэтию и началам римского стои- цизма (середина II в. до н. э.).
Панэтий изменил учение древних стоиков о "подобающих деяньях". Причи- ной этому был во многом контакт с римской элитой того времени и даже расчет на нее. Сблизившись с эллински образованной римской аристократи- ей, группировавшейся вокруг Сципиона Африканского Младшего ("кружок Сци- пиона"), Панэтий воспринял сложившуюся в Риме этико-политическую систе- му. В духе этой системы Панэтий признал наряду с самодовлеющей доброде- телью мудреца ценность практических добродетелей, вроде римской virtus, а "подобающие деянья" провозгласил обязанностью всех людей, и мудреца в том числе. Так понятие "подобающего" отождествилось с римским "долгом" (officium), а мудрец приблизился к римскому "доблестному мужу" (vir bonus).
Соприкосновение с римской гражданственной этикой необходимо было Па- нэтию, чтобы преодолеть, хотя бы отчасти, индивидуализм древней стой и ее доктринерскую оторванность от жизни. Но и Сципиону с друзьями, стояв- шим на той вершине внутреннего и внешнего расцвета республики, откуда завиднелся ведущий вниз склон17, нужны были для их этики иные, нежели освященность ее традицией, основания, соотнесенные с личностью каждого. Эти рационалистические основания и предлагала им средняя стоя. Если вы- полнять свой долг перед республикой значит не только следовать завету отцов, но и поступать в соответствии с разумной природой человека, то нужно быть упорным в этом даже вопреки внешнему неуспеху и непризнанию граждан (что случалось все более часто с нарастанием социальных конфлик- тов). И вот линия идет от Панэтиева ученика Рутилия Руфа, в годы своего наместничества в провинции боровшегося со злоупотреблениями откупщиков из всаднического сословия, а после осуждения судьями из того же сословия стойко сносившего изгнание, к стоику Катону Утическому, спокойно пережи- вающему провалы на выборах и вопреки духу времени до последнего дыхания отстаивающему дело республики, и далее - к стоической республиканской оппозиции первых десятилетий империи: к современнику Сенеки Тразее Пету
- автору панегирического жизнеописания Катона - и к воспитанным им моло- дым стоикам - Гельвидию Приску, изгнанному Нероном и казненному при Вес- пасиане, Арулену Рустику, намеревавшемуся во время суда над Тразеей за- щищать его и почти 30 лет спустя казненному Домицианом за похвальное слово Тразее и Гельвидию. И Рутилий, и Катон, и даже остававшийся рес- публиканцем при Нероне Тразея Пет активно участвовали в государственной жизни. В Риме стоическая философия не только не была теоретической осно- вой гражданской пассивности, но, наоборот, оказывалась стимулом к дея- тельности.
Однако судьба Катона, а вслед за тем судьба еще одного стоика - цеза- реубийцы Марка Брута - ясно показали, что есть и другая сторона пробле- мы. Если идея служения государству как долга не только гражданского, но и нравственного и даже "естественного" связана лишь с определенным типом государства, то его крушение есть и крушение нравственной основы жизни. Поиски выхода из тупика вели к переоценке иных, внегосударственных сфер деятельности - всего того, что римская традиция охватывала словом otium
- досуг. Проблема вставала не только перед стоиками, - но, вероятно, именно стоицизм с его предписанием индивидуального нравственного совер- шенствования мог дать наиболее приемлемый ответ. И вот Цицерон, отстав- ленный от дел при диктатуре Цезаря, заявляет, что "смысл и учение всех наук, которые указывают человеку верный путь в жизни, содержится в овла- дении тою мудростью, которая у греков зовется философией", и при изложе- нии ее охотно прибегает к стоическим положениям18.
Младшие современники Цицерона пошли еще дальше. Учитель учителей Се- неки, Квинт Секстий Нигр, вместе с сыном основавший в Риме философскую школу и создавший учение, "новое и исполненное римской силы" (Изыск., VII, 32, 2), в котором стоицизм сочетался с киническими и даже пифаго- рейскими идеями, отверг предложение Цезаря войти в сенат и остался част- ным лицом даже при Августе, "восстановившем республику". Увлеченный его примером, целиком отдался философии уже завоевавший успех оратор Фабиан Папирий, один из наставников Сенеки. Младший современник Сенеки стоик Мусоний Руф, подвергавшийся преследованиям и при Нероне, и при Веспасиа- не, также отказался от официальной карьеры и был профессиональным учите- лем философии. А параллельно с ними действовала целая толпа уличных фи- лософов-проповедников, перемешавших кинические и стоические догматы и обращавшихся к бедноте и рабам. Впрочем, отдельные из них были приняты и у сенаторов, например Деметрий, которым так восхищается Сенека. Вообще, иногда Сенека поглядывает на людей этого склада не без зависти: ведь именно они исполняют "истинный долг" (Кр. ж., 14, 5). Но сам он до поры идет своим путем. В течение четырнадцати лет он остается в гуще придвор- ных интриг, почти восемь лет направляет императорскую политику; тактика уступок и компромиссов порой приводит к действиям, никак не согласующим- ся с проповедуемой им моралью; его неслыханное обогащение вызывает общие нарекания. И все же Сенека разительно отличается от обычных приспешников Агриппины или Нерона. Каждый свой шаг, каждый поступок он так или иначе стремится осмыслить, соотнести с избранным идеалом, с моральной нормой, а значит, ни на миг не теряет чувства внутренней ответственности за со- вершаемое. Так возникают те напряжение и страстность, которые отличают лучшие философские работы Сенеки.
Жизнь и философия
Сам выбор политической карьеры не был для Сенеки бесконфликтным. Та- кая карьера была вполне обычна для его сверстников; на этот же путь тол- кала его и семейная традиция. Отец Сенеки, соименный младшему сыну-фило- софу, происходил из испанского города Корду бы (Кордовы), где в 4 г. до н. э. родился и сам Сенека. Провинциал Луций Анней Сенека Старший был не только римским всадником, но и настоящим римлянином старого закала, - благочестиво уверенным в справедливости богов, в былом величии Рима, в преимуществе практической деятельности над философией, заниматься кото- рой он не дал своей жене Гельвии, матери Сенеки. Подлинной его страстью была риторика: в молодости он побывал в Риме, слышал самых выдающихся ораторов своего времени, запомнил благодаря феноменальной памяти19 мно- жество декламаций видных ораторов эпохи Августа и на старости лет запи- сал их для сыновей; эти "Свазории" и "Контроверсни" дошли до нас, в от- личие от исторического труда, также написанного им в старости. В нем, несмотря на явную приверженность республике, Сенека Старший тем не менее признавал закономерность изменения строя: ведь "состарившаяся" ко време- ни гражданских войн республика не могла обойтись без "царствующего пра- вителя" как "без опоры", чтобы не распасться20. Поэтому он не стоял в активной оппозиции к режиму, сам выполнял при Августе административные обязанности и мечтал о политической карьере для сыновей, - хотя, "хваля этот путь и побуждая к нему", понимал, что он "почетен, но опасен"21. Ради детей он и перебрался в Рим. И действительно, старший его сын Анней Новат, получивший по усыновлению имя Галлион22, успешно прошел всю лест- ницу общественных должностей и достиг консульского ранга. Зато второй сын, Анней Мела, предпочел остаться частным лицом и вырастил своего сына Лукана в духе преклонения перед республикой.
Младший сын увлекся философией с юности. Под влиянием учителей: Соти- она и Фабиана Папирия, вышедших из школы Секстиев, а также близкого к пифагорейству Аттала - Сенека неукоснительно следует строгим правилам воздержания, составлявшим важнейший элемент учения Секстиев23. Сенека сам рассказывает о привычках, которые удержал с той поры до старости, о причинах отказа от вегетарианства и о той роли, которую сыграл в этом отец (п. CXIII, 14 - 23). Но, судя по всему, влияния отца хватило на большее: ему удалось направить рвение пылкого юноши по другому руслу и, пробудив его честолюбие, заставить его "вернуться к государственной жиз- ни", вместо того чтобы стать профессиональным наставником-философом. Впрочем, первые же успехи Луцня Аннея Младшего были прерваны тяжелой бо- лезнью; она чуть было не довела его до самоубийства, от которого удержа- ла его только привязанность к отцу (п. LXXVIII, 2). Для излечения Сенека на много лет уезжает в Египет. Здесь он пишет некоторые свои естествен- нонаучные сочинения, не дошедшие до нас (например, "О стране и обрядах египтян"). Долгая отлучка расширила взгляд Сенеки, пробудила его интерес к иному, неримскому укладу жизни...
По возвращении успехи возобновились: Светоний говорит о "расцвете славы" Сенеки при Калигуле24. Уже не столь молодой, но быстро наверсты- вающий упущенное писатель и оратор получает первую государственную долж- ность, входит в сенат. Там одна из его речей вызвала такую зависть Кали- гулы, что тот распорядился убить Сенеку; спасло его только вмешательство какой-то из императорских наложниц, сказавшей, что слабый здоровьем ора- тор и так скоро умрет25. Это был первый гром над головой Сенеки; видимо, он всей фактурой своей личности слишком выделялся из среды раболепствую- щего сената. А первая гроза разразилась в 41 г., когда по инициативе Мессалины он был обвинен в прелюбодеянии с опальной племянницей Клавдия Юлией Ливиллой. Сенаторы требовали смерти для своего слишком уж ярко блиставшего сотоварища, и самому Клавдию пришлось ходатайствовать о за- мене казни ссылкой (Полиб., 13, 2 - 3). Местом ссылки была избрана Кор- сика; только в двух городах на острове жили римляне, да и то почти сплошь отставные солдаты, которые никак не могли составить компанию сто- личному жителю и философу. Потому не удивительна жалоба, высказанная Се- некой в одной из эпиграмм: