На пути к единому государственному порядку

Хаос «смутных времен» наводил людей на мысль о необходи­мости сильной власти. С ней связывались надежды на восста­новление порядка, защиту имущественных прав человека и гарантии его личной безопасности.

В зависимости от различных исторических условий сильная власть в разных странах принимала различные формы.

Там, где в сфере религии безраздельно господствовал каль­винизм, власть была либо республиканской (как в Голландии и Швейцарии), либо монархической, но с сильными предста­вительными учреждениями — парламентами (как, например, в Англии).

В странах, которые оставались католическими или где Ре­формация приняла форму лютеранства, правители получили несравненно большую власть. К тому же эти страны в наи­большей степени пострадали от "смуты". В странах конти­нентальной Европы, как правило, утверждался абсолютизм.

При абсолютизме монарх обладает абсолютной, никем и ничем не ограниченной властью и опирается в сво­ей деятельности на чиновничью бюрократию, армию, суды. Главная забота абсолютного монарха — утверждение своего господства над всеми сословиями внутри страны и над другими государствами.

Абсолютизм набирает силу. Из "смуты", затронувшей в большей или меньшей степени все европейские страны, государства выходили мед­ленно и разными путями. Там, где побеждала Реформация, со "смутными временами" проща­лись раньше; в странах, где Реформация не состоялась, вы­ход из "смуты" происходил дольше и мучительнее, через уси­ление абсолютизма, при котором государство достигает наи­высшей степени централизации.

Как вы помните, еще с XIII века в обществе укрепляется мысль о том, что необходимо поделить власть между королем и церковью. По мере ослабления авторитета церкви усилива­ется роль королей. Особенно этому способствовало то обстоятельство, что во времена смуты, в условиях «войны всех против всех», монархи усиленно искали пути выхода из нее. Отметим, что влияние королевской дипломатии на ход Трид­цатилетней войны было значительно сильнее папского.

Религиозные убеждения правителей уходили на второй план, уступая место государственным интересам. А ради этого короли предпочитали поддерживать то католиков, то протестантов, тем самым привлекая на свою сторону си­лы, способствовавшие в тех или иных конкретных обстоя­тельствах усилению центральной власти.

Давайте познакомимся ближе с таким явлением, как французский абсолютизм, который был образцом для мно­гих стран: ему старалась подражать чуть ли не вся континен­тальная Европа. (Напомним, что протестантские страны — Англия, Голландия, Швейцария, страны Скандинавии — из­бежали утверждения абсолютизма как формы правления.)

Сильным и гибким монархом Франции, взбаламученной междоусобной войной, в 1594 г. стал Генрих IV. Бывший гугенот, ставший католиком, он с помощью уловок и ком­промиссов постепенно восстанавливал мир в стране. Чтобы смягчить ожесточенную вражду между католиками и протес­тантами, аристократами и буржуа, король вынужден был одних подкупать деньгами, других — государственными должностями.

Примиряя враждующих, охлаждая кипевшие религиозные страсти, королевская власть становилась над спорящими, по­степенно обретая непререкаемые права верховного арбитра. В конечном счете это вело к укреплению монархии.

Противники и сторонники абсолютизма. Когда закончилась гражданская война между католиками и гугенотами, был принят, как вы помните, Нантский эдикт, объявивший католи­цизм официальной государственной религией, но одновре­менно предоставивший определенные права и протестантам. Так, гугеноты могли теперь держать собственные войска в закрепленных за ними городах Ла-Рошель, Монтобан и не­которых других. Хотя эдикт и не устраивал крайних католи­ков и крайних протестантов, в целом его приняло большинст­во и тех, и других. Эдикт смягчал религиозные распри и соз­давал условия для перехода от войны к миру.

Католическая оппозиция, не желавшая мириться с потерей церковью ее прежнего влияния, была готова при первой же возможности начать новую гражданскую войну. Поэтому, ко­гда в 1610 году религиозным фанатиком был убит Генрих IV и власть перешла в руки его вдовы Марии Медичи, аристократы-католики предъявили свои "права" на пенсии, приви­легии и прочие блага. Этим они ввергли Францию в новую "смуту", которая длилась с перерывами около десяти лет.

Становление и утверждение абсолютизма проходило то в явной, то в скрытой борьбе с католической церковью, оспа­ривавшей у государства монопольную власть над умами и сердцами людей; с аристократами, добивавшимися возврата привилегий; с гугенотами, которые требовали от власти все новых уступок и даже образовали на юге страны своеобраз­ное "государство в государстве".

Однако с теми же гугенотами правительство вело осторож­ную политику, потому что их денежный карман оказывал неоднократные услуги королевскому двору. Пополняя казну, монархи тем самым приобщали буржуазию к государственной деятельности. А кто вложил деньги в государственный поря­док, тот вряд ли станет его разрушать.

Па поддержку королевской власти ориентировалась расту­щая, но слабая еще буржуазия — вчерашние зажиточные крестьяне, купцы, ремесленники. Заинтересованы были в сильной власти короля и дворяне — прежде всего те, чьи имения разорялись от бунтов, восстаний, войн.

Упрочение королевской власти сопровождалось разраста­нием мощного чиновничьего аппарата.

Укрепление абсолютизма во Франции. Основательное укрепление французского абсолютизма произошло при Людовике XIII, в годы фактического правления (1624—1642) кардинала Армапа Жана дю Плесси де Ришелье, первого королев­ского министра. Он создал такую государственную систему, которая позволила королевской власти крепко стоять на но­гах еще более 100 лет.

В зависимости от ситуации Ришелье опирался то на дво­рян, которых считал "нервом государства", то на финанси­стов, именуемых им "пиявками на теле нации", сколь вред­ными, столь и необходимыми, то на народ, который для Ри­шелье был "мулом, портившимся от долгого отдыха больше, чем от работы".

Сила Ришелье была в его осторожности, тонком знании психологии людей и безошибочном анализе самых сложных ситуаций. Так, запретив гугенотам после их поражения в войне с королем (1620—1628) иметь свои гарнизоны, он в то же время гарантировал им религиозную свободу. Вместе с тем он сумел приструнить и непокорных аристократов-като­ликов: были снесены или конфискованы их замки, под стра­хом смертной казни запрещены дуэли и многие другие дво­рянские "вольности".

Правительство не гнушалось продавать должности предан­ным людям с туго набитыми кошельками. Нередко это были дети малограмотных крестьян. В середине XVII в. крестьяне составляли 80 процентов всего двенадцатимиллионного насе­ления страны.

Уделяя большое внимание развитию науки, искусства, ли­тературы, Ришелье и здесь ввел необходимые, с его точки зрения, ограничения, препятствующие слишком широкому распространению знаний среди королевских подданных, и держал эту сферу под постоянным контролем государства. С 1631 года по инициативе Ришелье стала выходить первая газета, куда он сам отбирал желательные публикации, а че­тыре года спустя всесильный кардинал основал Французскую академию, куда вошли нужные ему писатели.

В 1642 г. умирает Ришелье, годом позже — Людовик XIII. В наследство новому королю Франции — пятилетнему Лю­довику XIV (1638—1715) и его матери-регентше остается начатая еще кардиналом Тридцатилетняя война и бесчислен­ные внутренние проблемы.

В истории смена правителей нередко сопровождалась недо­вольством "низов", поднимавших бунты и восстания. Так было и на этот раз: волнения охватили крестьянские селения и города; к тому же в 1648—1649 гг. Францию сотряса­ла так называемая "судейская" (или "парламентская") Фронда, которая не прочь была использовать восстание "ни­зов" в своих целях. Однако известие о казни английского ко­роля (1649) примирило фрондеров с правительством.

В 1661 г. умирает кардинал Джулио Мазарини, преемник Ришелье на министерском посту, и 22-летний король Людо­вик XIV объявляет, что отныне он сам будет своим премьер-министром.

Вершина абсолютизма. Два кардинала — Ришелье и Мазарини — настолько преуспели в деле возвышения королевской власти, что да­же в среде духовенства появляются ее откровенные защитники. Так, видный деятель католической церкви Жак Боссюэ (1627—1704) в своих проповедях и со­чинениях отстаивает идею божественного происхождения аб­солютной власти государя и обосновывает его исключитель­ное право на жизнь, имущество и убеждения подданных.

Людовик XIV обеспечил блеск и роскошь своему двору и аристократической верхушке.

Давайте в качестве "туристов" посетим Версаль — рези­денцию короля — и послушаем, о чем говорит экскурсовод.

"Возведение Версаля потребовало огромных денежных средств — до 500 миллионов ливров. Только при сооружении водопровода, предназначенного для знаменитых Версальских каскадов и фонтанов, в течение трех лет потребовалось 22 тысячи солдат и восемь тысяч каменщиков. Работы обошлись в девять миллионов ливров и унесли около десяти тысяч чело­веческих жизней.

В Версале установлен строжайший, почти ритуальный эти­кет. Покой и безопасность короля охраняет десятитысячная гвардия кавалеристов и пехотинцев; количество слуг всех ран­гов доходит до четырех тысяч человек. Высшее дворянство страны почитает за честь войти в их число. Среди должно­стей есть такие, как "хранитель галстуков короля", "капитан комнатных левреток" (карликовая порода борзых собак). Ут­ренний подъем, туалет, завтрак короля совершаются публично как некое священнодействие. Право подавать сорочку королю или нести вечером перед ним свечу оспаривается принцами крови. Присутствовать при этом считается высшей честью. Людовик XIV любил роскошь и требовал того же от своих приближенных. Пышные балы, усыпанные драгоценностями костюмы нередко разоряли их, что ставило придворных в пол­ную зависимость от милости и щедрости короля. И он осыпал их наградами, оплачивал долги, дарил им деньги на карточ­ную игру за королевским столом и прочие развлечения, с не­вероятной быстротой опустошая государственную казну".

Понятно, что при таких расходах король постоянно нуж­дался в ее пополнении. С этой целью он в 1696 г. возвел в дворянское звание пятьсот буржуа, взяв по 6000 ливров с каждого. А в 1715 г. правительство ликвидировало все дво­рянские патенты, выданные после 1689 г., и снова пустило их в продажу.

При Людовике XIV преследовалась даже мало-мальски сво­бодная мысль. За нарушение дворянином королевского "пра­восудия", то есть прихоти, а зачастую и произвола, следовало суровое наказание, вплоть до смертной казни. Но стоило пре­ступнику выразить полное послушание и поступить на коро­левскую службу, как он восстанавливался в правах.

Поскольку свободомыслие часто исходило от непокорных протестантов, Людовик XIV приступил к постепенному лише­нию их ранее дарованных прав. Перешедших в католичество гугенотов король освобождал от долгов бывшим единовер­цам, от постоя войск, от двухгодичного взноса налогов, выда­вал премию: дворянину до 3000 ливров, а простолюдину — 6 ливров.

Гугенотам запрещалось состоять на государственной служ­бе, заниматься финансовой деятельностью, быть юристами, врачами, учителями. Хоронили своих покойников протестан­ты только ночью и втайне. С 1681 г. разрешалось отнимать у родителей детей и обращать их в католичество.

В 1685 г. был отменен Нантский эдикт. Тюрьмы были переполнены гугенотами. Еще До отмены эдикта около 400 тысяч протестантов покинули Францию. Многие искус­ные мастера-ремесленники оказались в Англии, Голландии, Швейцарии, Пруссии и даже в Америке.

Покончив с протестантами, Людовик XIV обрушился ре­прессиями на янсенистов — представителей религиозно-фи-лософского течения в католицизме, начало которому в XVII веке положил голландский богослов Янсений. Оставаясь в лоне католической церкви, янсенисты восприняли некото­рые положения протестантизма, например идею предопреде­ления. Янсений утверждал, что Христос пролил свою кровь не за всех людей, а только за "угодных" ему. Янсенистами преимущественно были образованные горожане — буржуа и часть аристократии. С протестантами их сближало откры­тое неприятие иезуитов. Янсенистом, кстати, был Блез Пас­каль. Ссылки, аресты, преследования янсенистов были свиде­тельством разгула деспотизма и тирании. Для многих стано­вилось очевидным, что абсолютизм, который в первой поло­вине XVII в. воспринимался как опора стабильности, мира и покоя, превращался в свою противоположность.

Абсолютизм и классицизм. Под стать пышности королевского дво- ра помпезный стиль насаждался в литературе, музыке, живописи. Худож­никам и писателям, прославлявшим мощь и величие абсолютизма, Людовик XIV назначал боль­шие пенсии и премии. И даже привилегия создавать угодные режиму произведения закреплялась за "нужными" людьми. Так, в 70-е годы XVII в. исключительное право создавать оперы имел аббат Перрен, затем оно было передано компо­зитору Жаку Люлли.

Тогда же в литературе и искусстве сложилось направление, вошедшее в историю европейской культуры как классицизм. Избрав образцом для подражания античное искусство ("клас­сику"), классицизм оставил миру немало выдающихся произ­ведений живописи, литературы, музыки, архитектуры. Но его постигла особая судьба. Классицизм оказался удобным абсо­лютизму тем, что в нем, как и в абсолютизме, утверждались незыблемость и всесилие правил и авторитетов. Его можно было использовать как средство укрепления королевской вла­сти. При этом третировалась трогательная средневековая ли­рика трубадуров, осмеивались рыцарские романы.

В искусстве, как и в жизни, все должно было находиться в рамках предписанных норм и правил, каждому человеку и каждой вещи было отведено свое место. Так, устанавлива­лась иерархия жанров — "высоких" (трагедия, эпопея) и "низких" (комедия, сатира, басня). Персонажами "высо­ких" жанров были герои Античности, знатные люди с изы­сканными манерами, напыщенными позами, рассуждавшие о философских и нравственных проблемах. Артистам предпи­сано было изображать чувства радости, горя, удивления опре­деленными художественными приемами и жестами. Напри­мер, горе полагалось изображать сцепленными пальцами и заломленными над головой руками.

В "низком" жанре изображались люди из простонародья с их естественными повадками, смехом, юмором, живой на­родной речью, остроумными репликами и запутанными, как в жизни, ситуациями.

Образец "высокого" жанра в архитектуре — Версальский дворец. Давайте еще раз посмотрим на Версаль, но теперь уже с высоты птичьего полета.

Внешний вид Версаля — это олицетворение эпохи Абсолю­тизма и Классицизма. Все так симметрично правильно и геометрически точно в планировке парков ансамбля, что напоми­нает скорее не живую, а талантливо сконструированную чело­веком искусственную природу. Не исключено, что и у наших с вами современников, и у людей XVII в. могли возникнуть противоречивые ощущения. С одной стороны, Версаль вос­принимается как символ величия человеческого разума, спо­собного облагородить и упорядочить природу; с другой — человек постоянно чувствует себя в тисках абсолютной ра­зумности, правильности, которые сковывают его, вынуждая подчиниться силе непререкаемого порядка. Все как бы засты­ло в искусственном раю, в котором одни себя чувствуют пре­восходно, другие испытывают потребность освободиться от этого "рая".

Так было и с некоторыми писателями, художниками классицизма — они рискнули выйти за его пределы. Известные вам Мольер (1622—1673) и Жан Расин (1639—1699) сво­ими произведениями стали активно искать героев в низах, чем вызвали ненависть салонной аристократии. Окунаясь в реальную жизнь со всеми ее радостями и бедами, оба про­кладывали тем самым путь литературе и искусству следующе­го, XVIII века.

Да здравствует государственный интерес!

От религиозной общности — к государственной. Средневековый западноевропеец ощущал себя прежде всего христианином, а затем уже крестья­нином или ремесленником, фран­ком или провансальцем. В XVI—XVII вв. религиозная при­надлежность уже не могла служить объединяющим и прими­ряющим началом: отношения между людьми на религиозной почве нередко доходили до крайней враждебности.

Все чаще и чаще на вопрос, кто же они, люди называли свою государственную принадлежность: подданные короля Франции или Испании, граждане Голландской или Швей­царской республики.

Осознание людьми своей государственной принадлежности было в конечном счете следствием тех процессов, которые происходили в XVI—XVII вв.: изменений в представлениях о мире, постепенного разрушения традиционного общества, освобождения государств из-под церковной опеки.

В XVII—XVIII вв. народы еще не оказывали заметного влияния на политику своих государств. Поэтому государст­венный интерес формировался без их непосредственного уча­стия. Но это вовсе не означает, что мнение отдельных людей и групп, общества в целом вообще не учитывалось.

Приблизительно с середины XVII до середины XVIII в. ин­тересы абсолютных монархов большинства стран Европы в сущности совпадали с интересами подавляющего большин­ства населения этих стран. Этот период нередко называют "золотым веком" абсолютизма.

«Государство – это я!». Как видим, преодоление последствий "войны всех против всех" и дальнейшее развитие стран Ев­ропы было невозможно без многократного усиления власти правителей. Общество в тот период еще не могло нала­дить управление своими, делами, а традиционные отно­шения уже не обеспечивали устойчивости и порядка. Поэ­тому усиление королевской власти в ряде стран Европы, и в частности во Франции, приветствовалось большинством на­селения; государственный интерес понимался во Франции как поддержка подданными неограниченной власти короля и обя­занность короля охранять права и привилегии подданных.

Фраза "Государство — это я!" принадлежит "королю-солнцу" Людовику XIV. Он считал, что монарх должен быть и законодателем, и исполнителем государственных решений;

что одному лишь королю принадлежат достоинство и величие государства, и единственный смысл жизни остальных фран­цузов — приумножение славы и успехов своего короля;

придворный этикет подчеркивает его сверхъестественное про­исхождение, да и сам французский язык, по мнению Людо­вика,-совершенствуется для того, чтобы служить возвеличе­нию его персоны. И король, и его подданные были уверены в том, что королевская власть имеет божественное проис­хождение.

Король обладал суверенитетом, то есть полной независи­мостью от своих подданных. Суверенитет короля означал так­же его исключительное право издавать законы, объявлять войну и заключать мир, набирать войско, назначать чиновников, взимать налоги, вершить суд, присваивать чины и звания и даже следить за дисциплиной священников.

Но, обладая такой властью, король должен был oxpaнять права всех французских сословий: духовенства, дворянства и "третьего сословия", в которое входили все остальные под» данные — крестьяне, ремесленники, купцы, а с XVI в. — буржуа и рабочие. Именно "третье сословие" платило налоги и выполняло различные повинности в пользу первых двух, а также в пользу государства в целом.

Королевские указы приобретали силу закона только тогда, когда регистрировались верховным судом, или так называе­мым Парижским парламентом. Если парламент считал указ незаконным, то мог отказаться его регистрировать. При Ришелье суды были поставлены под государственный контроль, но уже в начале XVIII в. без согласия провинциальных "пар­ламентов" королевские указы не действовали.

"Колесики" и "винтики" государственного механизма. Ни на одно из старых сословий в полной мере опираться было уже невозможно. Во-первых, в условиях разрушения традиционного общества грани­цы между сословиями размывались. Нищие дворяне, нередко — беднее своих крестьян, и одворянившиеся буржуа были типичным явлением того времени. Во-вторых, сословия нередко состояли из групп с противопо­ложными интересами — например, крестьян и ростовщиков. Дворянство тоже уже было неоднородным. Всех дворян ус­ловно можно было разделить на дворян шпаги и дворян мантии. Первые — дворяне с рождения, обладавшие, поми­мо богатых родословных, многими традиционными привиле­гиями. Дворяне мантии (название происходит от принятого у судей и адвокатов обычая облачаться при исполнении своих обязанностей в мантии) — это вчерашние буржуа, купившие государственные должности, а вместе с ними — дворянское звание и право не платить налоги. Они не могли похвастать-. ся длинным списком знатных предков: "новых дворян" возвеличил король, и они были в гораздо большей зависимости от его милостей, чем их родовитые соперники. Между дворя­нами шпаги и дворянами мантии шла постоянная борьба за влияние на короля.

Но и дворянство шпаги было неоднородно. Сравнительно не­большую часть составляла аристократия, надеявшаяся ограни­чить власть короля. Обедневшие же дворяне без титулов стре­мились, подобно д'Артаньяну, отдать свою шпагу на службу ко­ролю. Их судьба всецело зависела от монаршей воли; по сво­ему положению они были ближе к дворянам мантии.

В борьбе с аристократией король опирался на служилое дворянство (небогатые дворяне шпаги и дворяне мантии).

Дворяне, имевшие должности или чины, будучи проводника­ми политики государства, составляли особую касту чиновниче­ства, или бюрократии. Бюрократия сосредоточила в своих ру­ках все управление страной. Именно чиновники были теми "колесиками" и "винтиками", которые должны были с точно­стью часового механизма гарантировать исполнение указов и постановлений высшей власти по всей Франции — вплоть до самой отдаленной деревни; именно их усилиями во многом обеспечивалась жизнедеятельность государства.

Почти все чиновничьи должности продавались и становились пожизненными. Поскольку должность передавалась по на­следству, то достаточно уверенно и независимо чувствовал себя и сын чиновника. Должности, наряду с дворянским зва­нием, приносили немалый доход. Взятки и поборы с населения не считались злоупореблениями, так как входили в условия владения должностью. Можно только представить себе, какой произвол царил в среде бюрократии. Правительство знало об этом: часть должностей государству удавалось выкупать и на­значать на них проверенных людей. Существовали должности, которые не покупались и не прода­вались, и в их числе — должность интенданта. Интенданты следили за действиями губернаторов провинций, от которых зависело поступление налогов в казну. Они получали коро­левское жалование и пользовались доверием короля. Дело доходило до того, что король запрещал губернаторам без раз­решения интендантов посещать вверенные им провинции.

Дворянин-бюрократ, находящийся на службе у короля, и дворянин, владеющий по наследству привилегиями и потому напрямую не зависящий от короля, — это были уже совершенно разные дворяне. Первые, как наиболее "полезные" королю, вытесняли вторых из системы управления страной.

В отличие от прежних времен вся Франция теперь подчи­нялась одним и тем же королевским указам. Все распоряже­ния писались на северофранцузском языке. Это ломало замк­нутость отдельных областей, вырабатывало единый стиль жизни и мысли, язык, привычки, взгляды, вкусы людей, не­зависимо от их положения в обществе.

Абсолютизм и его система управления усиливали ощущение государственной общности у людей различных сословий и групп.

" Золотое" правило абсолютизма. В XV — первой половине XVIII в. правители Европы считали, что могу­щество страны измеряется прежде всего количеством золота в казне. На­копление звонкой монеты было "золотым" правилом всех монархов и правительств Европы. Такая политика получила название меркантилизма.

Как накопить золото? Этот вопрос был одним из важней­ших государственных вопросов. Ведь без золота невозможно управлять страной, вести войны, строить каналы и дороги, открывать университеты, содержать роскошный дворец и ода­ривать придворных.

Проблему денег разные государства решали по-разному.

Абсолютные монархи Испании и Португалии одну за другой снаряжали экспедиции в заморские страны. Помимо золота и серебра, испанские и португальские купцы привозили тропи­ческие товары, которые продавались на европейском рынке. Многие страны Европы приобретали колонии, население ко­торых подвергалось нещадной эксплуатации. Нередко короли пополняли казну за счет пиратства и флибустьерства. Однако для большинства стран, имевших выход на Атлантиче­ское побережье, основным источником пополнения казны счи­талась торговля. Здесь действовало свое "золотое" правило: продавать за границу нужно больше товаров, чем покупать. Тогда деньги будут приумножаться. Торговали, как правило, изделиями мануфактурного и ремес­ленного производства, так как продукты сельского хозяйства стоили дешевле. К тому же нельзя было оставлять без сырья собственные мануфактуры.

В целях пополнения казны государи различных европей­ских стран стремились развивать собственные мануфактурное и ремесленное производства. Однако сначала их нужно было оградить от иностранных конкурентов. Для этого повыша­лись таможенные пошлины на импортные товары. Местные товары стоили дешевле, а поэтому охотнее раскупались. Та­кая политика государства, направленная на защиту своей промышленности, называется протекционизмом.

Звонкую монету государство получало и в виде налогов со своих подданных. Именно с этой целью многие государи и их министры стремились не допускать обнищания крестьян.

Нередко, нуждаясь в деньгах, монархи занимали крупные суммы у буржуазии, далеко не всегда возвращая их назад. Если деньги нужны были срочно, короли могли продать пра­во сбора налогов на какой-нибудь территории богатому от­купщику. Выплачивая королю сразу приблизительную сумму годового налога, откупщик затем многократно увеличивал свои доходы, выколачивая с населения гораздо большие деньги.

Государство обогащалось также за счет продажи должно­стей, иногда и перепродажей — когда владельцам дворянских патентов заново предлагалось купить их должность. В ряде стран начались гонения на евреев: их вынуждали покидать места постоянного проживания, отбирали имущество; затем в виде большой милости, а на самом деле с целью прибрать к рукам их капиталы, многим разрешали вернуться.

Как видим, государство активно вмешивалось в экономиче­скую жизнь, причем на первых порах такое вмешательство приносило заметные плоды. Давайте познакомимся с резуль­татами меркантильной экономической политики (на примере Франции и Пруссии), а также с людьми, чьи имена навсегда вошли в историю "золотого века" абсолютизма.

Своим расцветом французский абсолютизм был во многом обязан Жану Батисту Кольберу — генералу-контролеру финансов в 1666—1683 гг. Выходец из провинциальной бур­жуазной семьи, Кольбер сумел продвинуться по службе благо­даря личным способностям и безукоризненной честности. При нем благоустраивались проезжие дороги, углублялись русла рек, осушались болота, строились каналы и порты. Кольбер оказывал государственную помощь крестьянам, упо­рядочил взимание с них налогов, выписывал из-за границы улучшенные породы скота, всячески поощрял ведение лесного хозяйства. При Кольбере во Франции началась добыча ка­менного угля, развивались металлургия, производство фар­фора, гобеленов, зеркал; безопасными стали дороги.

Тяжелое наследие досталось Фридриху Вильгельму Прус­скому (1620—1688) из династии Гогенцоллернов: страна, разоренная Тридцатилетней войной, напоминала огромную кровоточащую рану. Но уже в конце XVII в. Пруссия очень внушительно заявила о себе. Фридрих Вильгельм, правивший в 1640—1688 гг. и известный под именем Великого курфюрста, сумел не только покон­чить с вассальной зависимостью от Польши, но и существенно увеличить размеры Пруссии. На опустевшие после войны зем­ли он пригласил 200 тысяч французов-гугенотов, спасавшихся от преследований; по его приказу строились новые дороги, прокладывались каналы, создавался флот. Будучи образованным человеком. Великий курфюрст открыл много школ. Берлин, который в годы Тридцатилетней войны был заштатным гарнизонным городком, стал при нем значи­тельным культурным центром. Университет и публичная биб­лиотека, издательства, типографии и книжные магазины при­умножали славу прусской столицы и самого курфюрста.

И во Франции, и в Пруссии уже действовала государствен­ная почта и осуществлялись пассажирские перевозки между городами.

Но к середине XVIII в. меркантилизм уже не столько уско­рял, сколько тормозил развитие экономики. Чтобы как мож­но меньше покупать за границей, государства стремились производить самостоятельно буквально всё. Такая экономика напоминала огромное натуральное хозяйство. Огражденные от конкуренции местные владельцы мануфактур не имели стимула к улучшению качества и снижению стоимости своих товаров. Буржуазия испытывала все больше неудобств от то­го, что государство принуждало ее производить лишь выгод­ные казне товары, в определенных количествах и по опреде­ленным ценам.

Меркантилизм неизбежно должен был уступить место свободной торговле, при которой государство уже не должно было в той же степени, что и раньше, вмешиваться в эконо­мику.

// Мишина И.А., Жарова Л.Н. Становление современной цивилизации

(XVII – XVIII вв.). М., 1995. С. 72 – 86.