Ко времени икрометания потребность в видовом самоопределении становится особенно настойчивой. Даже в стороне от спасительного рифа, в опасных открытых водах, самцы все равно пользуются яркой окраской, чтобы отпугивать соперников и привлекать самок. От возбуждения у них в коже растягиваются пигментные зерна, и самцы сражаются друг с другом оружием красок, кружась один подле другого, сворачивая и разворачивая яркие плавники, как плащи матадоров. Бьют хвостами, посылая волны сжатия на боковую линию противника, рвут друг другу плавники. В конце концов один не выдерживает и сигнализирует о сдаче, сжимая на боках пигментные клетки одного узора и растягивая другой набор цветов, как бы выбрасывая флаг капитуляции. Теперь победитель может приступать к ухаживанию за самкой. Для этой цели он пускает в ход почти тот же, что и для агрессии, арсенал средств: цвета, узоры, игру плавниками, но у самки это вызывает другую серию ответов, которая завершается метанием икры.
Глаза у некоторых рыб устроены так, что видят не только то, что происходит вокруг в воде, но и сверху, над водой. Рыба‑брызгун любит лакомиться насекомыми, которые садятся на прибрежные растения. Заприметив добычу, она прицеливается, делая поправку на преломление света на границе воды и воздуха, выстреливает фонтанчиком капель, сбивает насекомое и заглатывает. А одна маленькая рыбка[3]в Центральной Америке достигла еще более высокой степени специализации. У нее поперек зрачков тянется горизонтальная полоска, так что фактически она имеет четыре глаза: два нижних видят под водой, а два верхних – в воздухе, и рыба плывет у поверхности, высматривая добычу одновременно и сверху и снизу.
На другом полюсе рыбьего мира, в океанских глубинах от 750 м ниже уровня воды и глубже, нет света, при котором рыбы могли бы делать друг другу зримые знаки, и многие виды носят свет с собой. У одних видоизмененные клетки выделяют светящиеся химические вещества, у других в специальных органах содержатся культуры фосфоресцирующих бактерий, а сверху имеются кожные складки, которые могут отодвигаться и надвигаться снова, и рыбьи огни то и дело вспыхивают, мигают и гаснут. Глубины океанов полны размеренно кружащимися, вспыхивающими и гаснущими огоньками. Естественно предположить, что это «переговорные сигналы» – сообщения для соседей по косяку, любовные призывы, – но пока с уверенностью этого сказать нельзя, предстоит большая исследовательская работа. Правда, один вид свечения понятен уже сейчас. У глубоководной рыбы‑удильщика в передней части спинного плавника один луч вытянут в виде длинного прутика, который изгибается над головой и свисает перед самым ртом. На конце этого прутика тлеет зеленый пузырек. Встречные рыбы тянутся разузнать, что это за качающийся огонек, в этот момент удильщик вдруг распахивает пасть и заглатывает очередное угощение.
Но темные воды есть не только в глубинах океана. Некоторые тропические реки сплошь покрыты плавучей растительностью и полны гниющими листьями, вода в них черная и мутная. Там обитают рыбы, которые находят дорогу в темноте совершенно особым способом – ничего подобного нет больше ни у одного живого существа. Они генерируют электричество. Это мелкие рыбки – рыба‑нож в Южной Америке, рыба‑слонорыл в Западной Африке, названная так за удлиненную губу, напоминающую маленький хобот. Чтобы обнаружить их, достаточно взять шест с двумя проволочками на конце, подсоединить к усилителю, оснащенному батарейкой и снабженному динамиком, и опустить конец в воду, где копошатся в иле эти маленькие рыбешки. Раздадутся щелчки. Это электрические сигналы, преображенные в звуки, доступные человеческому уху.
На боку у такой рыбки развились специальные мышцы, генерирующие и проводящие электрический ток. Одни виды посылают сигналы почти беспрерывно, другие – короткими всплесками. У каждого, насколько можно судить, свой, ясно распознаваемый код. В окружающей воде образуется электрическое поле. Любой предмет, проводимость которого отлична от проводимости воды, изменяет это поле. Рыбе это становится известно благодаря рецепторным порам, разбросанным по ее телу, и даже в самых черных стигийских водах она узнает форму и расположение окружающих ее объектов.
Наиболее крупная из таких рыб – южноамериканский электрический угорь. Он не в родстве с настоящими угрями, но имеет с ними внешнее сходство, отчего и перенял у них имя. Он вырастает до 1,5 м в длину и бывает толщиной с руку взрослого мужчины. Гнездится он большей частью в норах под берегом реки или среди камней. Забираться задом в нору такому длинному существу, должно быть, очень трудно. Он разрешает эту трудность с помощью электричества. Если проследить за тем, как это происходит в специально оборудованном аквариуме, можно слышать треск все учащающихся разрядов, которыми он исследует облюбованное укрытие и медленно убирает в него свое длинное тело, ни разу не коснувшись его стен. Но у электрического угря есть и другая батарея, которая испускает не постоянный низковольтный ток для ориентировки, а внезапные, очень мощные разряды, так что, если схватить такую рыбу без изолирующих резиновых перчаток и сапог, удар током может сбить с ног. Такие разряды угорь использует для охоты. Он – одно из немногих живых существ на Земле, способных убивать электрическим током.
В наше время, через 500 млн. лет после того, как одетые в тяжелую броню, лишенные челюстей странные существа начали вилять хвостами и шарить по илистому дну первобытных морей, на земном шаре насчитывается около 30 тысяч видов рыб. Они заселили все моря, озера и реки. И вершина их могущества – это совершеннейшее из плавающих созданий, великолепный и отважный лосось.
Пять видов тихоокеанских лососей заходят в реки Северной Америки. Большую часть жизни они проводят в Тихом океане. Мальками они питаются планктоном; подрастая, начинают есть мелких рыб. И каждый год в августе лосось, едва достигший зрелости, направляется к североамериканским берегам.[4]Рыбы собираются на прибрежных отмелях, а затем начинают трудный путь вверх по рекам, борясь с течением и лавируя с помощью чувствительных к давлению пор на боковой линии, выбирая тот берег, под которым течение слабее, отдыхая в тихих заводях и со свежими силами снова бросаясь в пенные перекаты.
Реки они выбирают не произвольно. Каждый лосось с непостижимой точностью помнит вкус той воды, где он вывелся из икринки. Этот вкус определяется набором пород, образующих ложе реки, а также растениями и животными, в ней обитающими. Лососи узнают вкус родной воды, даже если ее развести в отношении одного к нескольким миллионам. Память эта ведет их за сотни километров через океан, собирает в строго определенном устье, и, двигаясь навстречу все усиливающемуся знакомому запаху, они плывут вверх по строго определенной реке, заходят в один‑единственный ее приток. Мы знаем, что ориентируются они именно по запаху, потому что лосось с отключенными ноздрями теряет направление. Но если его не трогать, он проявляет чудеса памятливости и навигационного искусства. Тысячи мальков лосося были помечены вскоре после того, как вывелись из икры, и только одна или две особи были потом обнаружены не в той реке, из которой выплыли.
Сила инстинкта, зовущего лосося к родным местам, велика, но велики и препятствия, которые он встречает. Один переход из соленой воды в пресную требует серьезной химической перестройки организма, но с этим лосось справляется. На пути у него высятся водопады – тогда он своим зорким взглядом определяет самое низкое место на гребне водопада, а затем, изгибая мощное серебристое тело и ударяя хвостом, высоко подскакивает из воды. Не раз и не два приходится прыгать рыбе, пока она наконец не перескочит через гребень и сможет продолжать свое плавание.
И вот они достигают мелей, где метали икру их родители, и стоят, отдыхая, головой против течения, стоят все вместе, бок о бок, так плотно, что сверху за темными спинами не видно светлого песчаного дна. И теперь за несколько дней с их телами происходят быстрые и разительные перемены. На спине образуется большой горб. Верхняя челюсть загибается вниз, зубы на ней отрастают и превращаются в длинные клыки. При кормлении они бесполезны, но времена кормления давно прошли. Клыки предназначены для боя. И самцы сражаются, сталкиваясь боками, закусывая один другому челюсть, нанося удары торчащими изо рта клыками. Их горбы то и дело с плеском разбивают водную поверхность отмели. Наконец один побеждает и отвоевывает себе кусок речного дна, где есть мелкие камешки. К нему подходит самка. Немедленно выметываются икра и молоки и тут же тонут, забиваясь под камешки на дне.
А взрослые особи исчерпали весь запас жизненных сил. Они не в состоянии даже залечить полученные раны. Чешуя с их боков сходит, недавно еще такие мощные мышцы истончаются, и рыбы умирают. Из миллионов, совершивших доблестное восхождение вверх по реке, в море не возвращается ни одна. Их изодранные тела влекутся по течению, застревают на перекатах и кучами выносятся речной волной на береговые отмели. Там и сям видно, как последние из уцелевших рыб взбивают над водой предсмертные фонтаны брызг. Стаями слетаются чайки, торопясь выклевать глаза и разодрать пожелтевшее мясо.
Но среди донного гравия остались икринки, по тысяче штук от каждой самки. Здесь в безопасности они благополучно зимуют. Весной выводятся мальки. Несколько недель они остаются в реке, среди изобилия корма – насекомых и рачков, день ото дня умножающихся в прогретой воде. А выросши длиной в палец, пускаются по течению в путь и достигают моря. В море некоторые виды плавают два сезона, а некоторые – даже пять. Многие становятся добычей других рыб. Но выжившие в конце концов устремляются в родную реку, прокладывая себе трудный путь к верховьям, чтобы выметать икру и погибнуть на той самой мели, где увидели свет.
Три четверти земной поверхности покрыто водой. Три четверти земного шара принадлежит рыбам.
Колония асцидий (Карибское море)
Голова миноги
Отпечаток панцирной "рыбы" (Шотландия)
Щука
Придонная акула уоббегонг (Австралия)
Стайка лютианусов
Глубоководная рыба‑удильщик
Спинорог, одна из самых пестрых обитательниц коралловых рифов
Гибель лососей (Аляска)
Крылатый скат‑манта
Вторжение на сушу
Одно из самых важных событий в истории жизни на Земле произошло около 350 млн. лет назад в пресных теплых болотах. Рыбы стали выползать из воды и положили начало заселению суши существами, имеющими спинной хребет. Чтобы преодолеть этот порог, им, как прежде первым наземным беспозвоночным, надо было решить две задачи: как передвигаться, очутившись вне воды, и как добывать кислород из воздуха.
Есть такая рыбка, она живет и сегодня, которая умеет и то и другое. Это – илистый прыгун. Илистые прыгуны не являются близкими родичами тех рыб, что первыми вышли на сушу, поэтому всякое сопоставление между ними требует осторожности, но все‑таки они могут дать некоторое понятие о том, как был сделан этот решающий шаг.
Илистый прыгун имеет в длину всего несколько сантиметров и встречается во многих тропических районах – в заболоченных мангровых зарослях и в илистых устьях рек. Его можно увидеть в жидкой грязи далеко от кромки воды, а то и где‑нибудь на воздушных корнях мангра или даже на стволе. Резкое движение наблюдателя, внезапный звук – и рыбешки тут же прыгают обратно в воду. Они вылезают из воды в погоне за насекомыми и другими беспозвоночными, которых так много на мягкой, податливой поверхности жидкой грязи. Передвигаются, резко сгибая и разгибая заднюю часть туловища, как бы маленькими скачками. Однако владеют и другим способом передвижения, более ровным и спокойным: ползком, опираясь на грудные плавники. Плавники имеют мускульное основание и костную опору внутри – это уже, собственно, не плавники, а прочные костыли. Налегая на них, рыбка подтягивает свое тело вперед.
Именно такие плавники и были у целой группы костистых рыб, живших в тот отдаленный период, когда был сделан первый шаг на сушу. Самая знаменитая из этих рыб – целакант.
Многие виды целаканта известны нам по каменным отпечаткам. Это были небольшие рыбы, сантиметров тридцать длиной. Некоторые образчики сохранились со всеми подробностями, до мельчайшей чешуйки, до последнего лучика в плавниках. В каменных породах Иллинойса был даже найден только что вылупившийся малек с отлично видным остатком желточного мешка под брюшком. Отпечатки целаканта изобилуют в отложениях возрастом 400 млн. лет, но позже число их уменьшается и к 70 млн. лет сходит на нет. Поскольку период их расцвета относится ко времени вторжения рыб на сушу и поскольку плавники у них бесспорно сходны по строению с конечностями наземных позвоночных, вполне естественно было предположить, что именно эти рыбы и оказались родоначальниками первых наземных позвоночных. Их окаменелости ученые изучали с особой тщательностью и надежде точнее определить, как именно они передвигались и дышали. И примирились с тем, что исчерпывающих сведений об этом получить не удастся – рыба считалась вымершей давным‑давно.
Но в 1938 году траулер, промышлявший у побережья Южной Африки, поднял из моря очень странную рыбу – огромную, почти двухметровую, с мощными челюстями и тяжелой костной чешуей. Когда улов выгрузили в Ист‑Лондоне, смотрительница маленького местного музея мисс Куртенэ‑Латимер пришла поглядеть, что привезли рыбаки. Она обратила внимание на странную рыбу и, хотя не была специалистом‑ихтиологом, поняла важность этой находки. И написала о ней в Грэхэмстаунский университет профессору Дж. Б. Л.Смиту, крупнейшему специалисту по африканским рыбам. Но к тому времени, когда он смог добраться до нового примечательного экспоната, внутренности рыбы окончательно разложились и их пришлось выкинуть, так что его взору предстала только выпотрошенная туша. И все же несмотря на это и на огромные размеры, профессор сразу узнал в ней целаканта. Он назвал ее латимерия и оповестил изумленный мир, что существо, считавшееся вымершим 70 млн. лет назад, живет в наши дни.
Открытие это стало научной сенсацией века, и было предпринято много усилий для поисков других экземпляров. По бессчетным рыбацким поселениям вдоль всего южного и восточного побережья Африки распространили листовки и плакаты с изображением латимерии и указанием размеров назначенной премии. Но все безрезультатно. И только через 14 лет, когда уже казалось, что чудо‑рыба всплыла лишь затем, чтобы тут же снова навсегда исчезнуть, была выловлена еще одна, но не у южноафриканского побережья, а за тысячу миль оттуда, у Анжуана, одного из малых Коморских островов на полпути между Мадагаскаром и берегом Танзании. Выяснилось, что первый целакант забрел так далеко на юг случайно, потому что коморским рыбакам эта рыба была знакома. Каждый год, по их словам, на глубине около 300 м им попадаются две‑три штуки. Специально целаканта они обычно не промышляют, так как эта рыба очень сильная и, попавшись на крючок, отчаянно сопротивляется – бывает, рыбак бьется с ней много часов, прежде чем вытащит из воды к себе в лодку. Да и мясо у нее – после всех‑то трудов! – слишком жирное и не очень приятное на вкус. Для островитян самое ценное в пойманном целаканте – это его плотная шершавая чешуя. Ею очень удобно зачищать велосипедные камеры, когда заклеиваешь прокол.
С той поры было выловлено несколько десятков целакантов, и теперь, как ни парадоксально, наука знает о латимерии больше, чем о многих других не редких, а встречающихся в изобилии рыбах. Была поймана беременная самка, и в животе у нее оказались мальки с желточными мешками, точно такие же, как на иллинойсском отпечатке; тем самым было доказано, что этот вид не икромечущий, а живородящий. Но поскольку латимерия – рыба крупная и сильная и, будучи изловлена на большой глубине, отчаянно бьется, ее почти никогда не удается доставить на берег заживо. Немало экспедиций отправлялись на Коморы, чтобы выловить живой экземпляр. Одна английская команда сумела раздобыть рыбину, которая, хотя и попалась на крючок за несколько часов до того, все же в полуживом виде была доставлена на берег. Ее поместили в ванну и снимали сверху сквозь воду, пока она там еле трепыхалась. Но ни одного отчетливого снимка у них не получилось.
Мы сами тоже, в другой экспедиции, искали латимерию много ночей подряд, спуская на дно высокочувствительную электронную камеру в тех местах, где было выловлено наибольшее число целакантов, и все безуспешно. Но потом, когда уже последний из нас собрался г; окинуть остров, один рыбак доставил туда пойманную рыбу, прикрутив ее к борту своей лодки. Она тоже была полуживая, и рыбака удалось уговорить, чтобы он ее выпустил ненадолго в бухту и дал возможность заснять подводной кинокамерой, как она медленно плавает у самого дна. Она и вправду плыла, растопырив могучие грудные плавники, так что нетрудно было себе представить, как в нормальном состоянии она в своих родных глубинах переползает с их помощью через каменистые неровности дна. Более того, ясно было, что с точки зрения механики такие плавники – надежная опора не только под водой, но и на суше, если бы целакант, как его предки, обитал в мелководье и мог застрять на прибрежном песке.
Но как древние рыбы решали задачу дыхания вне воды? Илистый прыгун для этой цели набирает полный рот воды и, мотая головой, перекатывает ее во рту, чтобы извлечь кислород внутренней поверхностью ротовой полости. Кроме того, он поглощает его непосредственно влажной кожей. Но все эти приспособления позволяют ему находиться вне воды только короткое время. Каждые несколько минут он должен возвращаться обратно, чтобы увлажнить кожу и набрать новую порцию воды в рот. Не дает ответа и ныне живущий целакант, так как он теперь обитает только на больших глубинах. Но все‑таки ответ можно найти среди современных живых существ.
На топких заливных низинах по берегам многих африканских рек в сухое время года жидкая грязь высыхает под солнцем и становится твердой как камень. И однако же есть такая двоякодышащая рыба под названием протоптер, которая выживает и в этих условиях. Протоптер целые месяцы может дышать воздухом. Когда вода отступает, он зарывается в ил на самое дно. Здесь он сворачивается в шар, голову прикрывает хвостом и выделяет слизь, которой выстилает свою норку. Когда на солнце из грязи выпаривается последняя влага, слой слизи превращается в сухую капсулу наподобие кокона. У бишира и других примитивных пресноводных рыб есть особый мешок, соединенный с кишечником; с его помощью они дышат кислородом воздуха. У протоптера таких мешков два, и, оставшись без воды, он полностью полагается на них. Зарываясь, он прокладывает в иле канал трехсантиметровой ширины. Теперь по этому каналу поступает воздух и через микроскопические отверстия в стенке кокона попадает в рот. Раздувая горловые мышцы, рыбка прогоняет воздух через горло в воздушные мешки, стенки которых покрыты густой сетью кровеносных сосудов, и здесь происходит поглощение газообразного кислорода. Мешки эти представляют собой примитивные легкие, с их помощью протоптер может существовать без воды месяцы и даже годы.
Когда же наконец опять приходят дожди и вода разливается, протоптер за несколько часов оживает, выбирается из кокона, вылезает наверх из размякшей грязи и пускается в плавание. В воде он дышит жабрами подобно всем рыбам, но при этом, как и бишир, пользуется еще и легкими, время от времени всплывая на поверхность и заглатывая ртом воздух – способность, особенно ценная, когда разогретая вода загнивает и теряет почти весь кислород.
Двоякодышащих рыб в Африке насчитывается четыре разных вида, еще один есть в Австралии и один в Южной Америке. А вот 350 млн. лет назад их было гораздо больше, и их окаменелые остатки встречаются в тех же отложениях, где и отпечатки целаканта. И те и другие обладали свойствами, которые были необходимы древним рыбам – пионерам освоения суши. Но ни те, ни другие не были прямыми предками настоящих обитателей суши. У них череп устроен совсем иначе, чем даже у самых ранних ископаемых земноводных, так что произойти от этих рыб земноводные никак не могли.
Однако в отложениях этого же давнего и решающего периода встречаются остатки еще одной рыбы. Она относится к той же большой группе, что и целакант, и протоптер. У нее, как у целаканта, были похожие на конечности плавники с мускульным основанием и, по‑видимому, имелись соединенные с кишечником воздушные дыхательные мешки, как у протоптера. Однако в устройстве ее черепа есть одна особенность, которой нет у целакантов и двоякодышащих: особый проход, соединяющий ноздри с нёбом. Такая черта свойственна всем без исключения наземным позвоночным, и, стало быть, можно считать, что эта рыба очень близка к их непосредственным предкам.
Она получила название эустеноптерон. Ее окаменелые остатки ученые изучали методом последовательных тонких срезов: это позволило им узнать очень многое об ее строении, вплоть до структуры кровеносных сосудов. Когда таким тщательным образом рассекли окаменелые плавники, то оказалось, что мясистые их основания содержат внутри одну толстую кость, примыкающую к туловищу, затем идут две кости, примыкающие к ней, и, наконец, группа мелких косточек и фаланг. По такому же принципу устроены конечности всех наземных позвоночных.
Но для чего было потомкам эустеноптерона трудиться и вылезать на сушу? Возможно, они, как и современные двоякодышащие, жили в пересыхающих в жаркое время года водоемах и, когда вся вода испарялась, пользовались легкими и конечностями, чтобы найти другую лужу. Или же их, подобно илистым прыгунам, суша манила как новый источник пищи, ведь в этот период на Земле уже в изобилии водились черви, слизни и предки насекомых. Может быть, их привлекала незаселенность суши; не было еще ни рептилий, ни птиц, ни млекопитающих, и им некого было бояться. А может быть, имели значение все три этих фактора. Но что бы ни манило эти существа на сушу, чтобы ни гнало их вон из родной стихии, несомненно одно: поначалу с трудом переваливаясь по земле, они за тысячелетия обучились достаточно ловко передвигаться и дышать вне воды.
Болота, по которым они разбрелись, густо поросли гигантскими древовидными папоротниками и плаунами. Из этой растительности со временем образовался каменный уголь, и теперь именно в угольных шахтах находят кости первых позвоночных обитателей суши – земноводных.
Некоторые из них были, должно быть, настоящие страшилища. Ростом в два‑три метра, челюсти густо усажены рядами острых конических зубов. На протяжении 100 млн. лет они безраздельно господствовали на Земле. Но потом их затмили пресмыкающиеся, и число земноводных сильно сократилось: в позднейших геологических периодах их окаменелые остатки встречаются все реже, и в геологической истории этих существ сегодня имеются большие пробелы. Современные формы во многих отношениях существенно отличаются от ископаемых, и связь между ними требует дальнейших исследований.
Из ныне живущих земноводных самое яркое представление об облике своих доисторических предков дают саламандры и тритоны. Они объединяются под общим названием «хвостатые». Самое крупное из хвостатых земноводных водится в реках Японии. Это существо довольно отталкивающего вида – с плоской, как лопата, головой, крохотными пуговками‑глазками и сморщенной бородавчатой кожей, свисающей вокруг туловища складками. Оно достигает полутора метров в длину, то есть только четверти размера своих предков, но среди современных земноводных это – редкость, исполин. В большинстве своем они теперь животные мелкие. Гораздо более типичным представителем хвостатых земноводных является сегодня тритон, он имеет в длину всего каких‑нибудь 10 см.
У тритона ноги, хотя и более совершенные, чем плавники целаканта или прыгуна, все же еще довольно беспомощные – короткие и тонкие. Чтобы сделать шаг вперед задней ногой, тритон вынужден изогнуть все туловище. Большую часть жизни он проводит на суше – прячется под камнями или укрывается среди влажных мхов, разыскивая червей, слизней и насекомых, которые составляют его пищу. Но отходить далеко от воды он не может. Прежде всего потому, что у него кожа легко пропускает влагу и в сухом воздухе он быстро погибнет от обезвоживания. Но еще хуже то, что тритон, как и другие земноводные, не приспособлен пить ртом. Всю необходимую его организму воду он получает только через кожу. И для дыхания ему тоже нужно, чтобы кожа его была влажной. Легкие у тритона устроены сравнительно примитивно и не могут полностью удовлетворять его потребность в кислороде, поэтому он, как и илистый прыгун, дополнительно усваивает кислород мокрой кожей. Вот почему тритон, а с ним и большинство других амфибий должны держаться во влажных местах. Этому есть еще одна причина: икра. У земноводных, как и у рыб, икринки не заключены в водонепроницаемую оболочку, так что для размножения им нужна вода.
Переходя на брачный период в воду, тритон становится во всем похож на рыбу. Он плавает, вытянув прижатые лапки вдоль тела, чтобы не мешали, только виляет туловищем и бьет хвостом. У некоторых видов самец обзаводится гребешком на спине наподобие спинного плавника и приобретает яркую окраску, как рыбы в период ухаживания. Чтобы привлечь к себе внимание, он бьет по воде хвостом, изгибает гребешок, посылая к самке или к соперникам мощные волны. Те воспринимают их особыми чувствительными органами, расположенными в ряд по всей голове и туловищу, – это устройство унаследовано от рыб и является аналогом их боковой линии.
Самка откладывает большое количество икринок, каждую порознь прикрепляя к листу водоросли. Маленькие тритончики поначалу еще больше похожи на рыб, чем родители, – у них нет лапок, и дышат они не легкими, которые развиваются позднее, а перистыми наружными жабрами. Это личинки. Некоторые центральноамериканские саламандры благодаря наличию водной личиночной стадии развития имеют как бы две возможности и во взрослом состоянии: могут остаться в воде, а могут выйти на сушу. Один вид, обитающий в озере под Мехико, обычно превращается, как и положено, в нормальную наземную взрослую форму. Но если выпадает очень уж много дождей и озеро совсем не высыхает, оставаясь в прежних границах, личинки так и не сбрасывают свои перистые жабры. Они продолжают расти, перерастают ту стадию, когда должен происходить метаморфоз, и становятся даже крупнее наземных форм. Так, сохраняя облик личинки, они в конце концов достигают половой зрелости и размножаются.
А в соседнем озере близкий вид вернулся к постоянному водному образу жизни своих предков. Его представители размножаются в личиночной стадии, при этом наружные жабры у них разрастаются и торчат большими кустистыми разветвлениями по обе стороны головы. Ацтеки, вероятно, понимали, как нелепо выглядит это животное, и назвали его «водное чудовище» – аксолотль. Что это на самом деле саламандра, легко убедиться на опыте: если покормить его экстрактом щитовидной железы, аксолотль теряет наружные жабры, у него развиваются легкие, и перед наблюдателем оказывается существо, во всем подобное флоридской роющей саламандре. Севернее, в Соединенных Штатах Америки, одна амфибия вернулась уже безвозвратно к водному образу жизни. Это – американский протей. Он обладает и жабрами, и легкими, откладывает икру в гнезда, которые устраивает на дне реки, и живет в воде безвылазно всю жизнь. Ни одному ученому до сих пор не удалось заставить протея переменить облик. Но можно не сомневаться, что его предки были настоящими земноводными саламандрами.
У некоторых саламандр возврат к рыбьему образу жизни зашел еще дальше: они утрачивают не только легкие, но и конечности. У большого сирена, метровой амфибии, обитающей на юге США, задние ноги исчезли полностью, а передние не только сильно уменьшились в размерах, но и лишились костного скелета – у них внутри только хрящи, поэтому проку от них при передвижении нет никакого. Амфиума, другое земноводное из тех же мест, все четыре конечности сохранила, но они такие крохотные, что надо очень внимательно всматриваться, чтобы их увидеть. На поверхностный взгляд ее можно принять за рыбу, она даже имеет местное название – «конголезский угорь».
Подобный отказ от двух основных нововведений, приобретенных некогда потомками эустеноптерона, вышедшими покорять сушу, свойствен не только саламандрам, переселившимся обратно в воду, но и некоторым полностью наземным видам. Многие американские саламандры хоть и утратили легкие,[5]однако умудряются добывать в достаточном количестве кислород через влажную кожу и слизистую пленку, выстилающую полость рта. Однако это возможно только при малых размерах. Такое дыхание дает максимальный эффект при наибольшей площади кожи и наименьшем объеме тела. Именно так и обстоит дело у этих безлегочных саламандр: их тела узкие, вытянутые и не превосходят нескольких сантиметров в длину.