Теодор с оханьем рухнул на землю рядом с Сандой и протянул ей ветку с нанизанными крылышками. После пробуждения он все еще был уставшим, как и остальные. Шныряла хрустела костями куропатки, в то время как Змеевик, потирая черное кольцо на пальце, заявил:
- Мы заблудились. Это точно. Нужно решать, что делать. Так можно блуждать до бесконечности.
Мыслей не было. Всех охватило уныние.
- Надо было спросить Кобзаря на случай, если…
Змеевик начал в десятый раз обсуждать поход, но не успел договорить: за холмом послышался перезвон – примешиваясь к стрекотанию сверчков, колыханию ветвей и далекому вою, нарастало бряцанье, перестук и мелодичный переклик невидимых бирюлек. А через минуту на краешке поляны возникло розовое пятно, которое, отряхнувшись, махнуло рукой – и перед ними объявился Волшебный Кобзарь. Музыкант ослепительно улыбнулся:
- Добрый вечер.
- Доброе утро… - только и смог выдавить Змеевик.
- Мне показалось или я правда слышал… - Кобзарь повертел головой. – Я выполнял поручение Смерти, и вдруг… Будто кто-то сказал: «Интересно, где сейчас Кобзарь? Правда, он такой милый и добрый? Просто очарователен! А его перья и коллекция пуговиц, ах! Он такой душка! Хочу его обнять. Как было бы здорово, если бы он сейчас был тут…»
Санда хихикнула, и Теодор, обменявшись с ней многозначительными взглядами, тоже ухмыльнулся. Кобзарь заметил это, удивленно вытаращил глаза и подскочил:
- Что это было? Сейчас?!
Тео отдернулся и, только коснувшись рукояти ножа, заметил палец Кобзаря у своего лица.
- Такое странное движение… Ммм, не пойму! Твои щеки напряглись, а мышцы рта – он развел пальцы в стороны, словно тянул губы за ниточки. – Ты, случаем, не знаешь что это?
Кобзарь выхватил из вихря словарь, пролистал десяток страниц и ткнул пальцем в одно из слов:
- Нашел! Всего-навсего улыбка.
Санда снова прыснула, и Волшебный Кобзарь оценивающе оглядел их. Он с прищуром уставился на пространство между Сандой и Тео – и вдруг, откуда ни возьмись, в его руке возникла лента, которой пользуются портные – музыкант нагнулся и с фантастической скоростью приложил один конец ленты к колену Теодора, другой – к колену Санды.
- Тридцать синичкиных шагов! – потрясенно воскликнул Кобзарь и, подбросив ленту, вытянул руку – рулетка, блеснув, упала в рукав. – Боже милостивый, я оказался прав. Вы пока еще живы – и вовсе не потому, что ваши карманы ломятся от ножей. Кстати, о ножах…
Кобзарь завел руку за спину и вытащил ножик Санды.
- Торчал из дерева, во-о-он там. Дорогая, вам следовало съесть вишенку с дерева памяти!
Санда, смутившись, взяла нож и засунула в чехол.
- Ты тренировалась? Сама? – удивился Тео.
Девушка чуть покраснела.
Кобзарь наблюдал за Тео и Сандой, и загадочная улыбка блуждала по его губам.
- Amor vincit omnia.
- Что?
- Просто известный афоризм, дорогая.
- Мы потеряли тропу, - начал Змеевик, и Кобзарь, сверкнув десятками пуговиц, развернулся к Шныряле и Змеевику. Он также подскочил и приложил ленту к ступне Шнырялы – та одернула ногу с возмущенным воплем, а другую часть полоски – к кончику меча Змеевика.
- Пятьдесят сорочьих прыжков! Плохо! – Кобзарь покачал головой. – Ваша жизнь, милочка, под угрозой.
- Знаешь, что под угрозой у тебя? Язык, - рявкнула Шныряла, - который сейчас станет вдвое короче.
- Дика… - начал Вик. Кобзарь ему улыбнулся.
- Мост оказался сожжен, и мы не смогли найти золотую траву, когда пошли в обход… - сказал Вик.
- Неужели? – Тео не услышал и капли удивления в тоне Кобзаря.
- Скажите, как найти золотую тропу… пожалуйста, – попросила Санда.
Кобзарь бросил кончик ленты к мечу Змеевика и, вытягивая из рукава полоску, вернулся к Тео и Санде.
- Знаете, сколько? Четыре шага майастры, дорогие. Догадайтесь сами, что это значит.
Тео глянул в разноцветные глаза Кобзаря – и понял, что тому известно об их приключениях. Интересно, как? Наверняка пользуется каким-то из волшебных предметов Смерти, показывающим события на расстоянии.
- Что ж, поговорим. Итак, вас волнует…
- …тропа.…
-... любовь!
- Что? – подавилась Санда.
Кобзарь вытащил свой инструмент и стал тихо-тихо что-то наигрывать, лукаво поглядывая на компанию.
- Расскажите, что для вас любовь! Начнем с вас, горячая на язык барышня – интересно, насколько горячо сердечко в вашей груди? Что для вас любовь, дорогая?
- Чего? – огрызнулась Шныряла. – Лучше про тропу расскажите!
- Всему свое время. Ну, так… любовь для вас – это…
- Бред сивой кобылы! – Шныряла вскочила на ноги, и Змеевик поднял на нее лицо – но она проигнорировала этот взгляд. – Все эти ваши любови-моркови – трата времени. И если какой тип с башкой, набитой соломой, вздумает ко мне подойти с таким разговорчиком – получит по этой самой башке со всего размаху! Я ему эту любовь знаете куда засуну…
- Не надо! – отшатнулся Глашатай, и кобза испуганно брякнула, - мы все поняли. Будем надеяться, на вашем пути возникнет тот тип, голова которого окажется наполнена чем-то посерьезней, чем солома, ну или как минимум будет достаточно защищена во время признания…
Змеевик еле слышно усмехнулся. Шныряла покосилась и на какое-то мгновение их взгляды столкнулись. Кобзарь мгновенно выхватил из другого рукава колбочку в металлической оправе. Он поднес колбочку между Шнырялой и Змеевиком, и когда посмотрел на отметки сбоку, воскликнул:
- Сто кошачьих вздохов! Теплеет! Змеевик, теперь вы – о, да, я знаю ваше истинное имя, не удивляйтесь. Музыка знает истину, а я знаю музыку, так что истина прекрасно известна и мне. Разве что язык в моем рту слегка… неразговорчив. Побочный эффект договора со Смертью, знаете ли. Так что для вас любовь?
Все внимательно смотрели на Змеевика, и тот помрачнел. Кобзарь снова начал наигрывать, пока парень молчаливо крутил на пальце кольцо.
- Ждать.
Шныряла села чуть ближе к парню и метнула в него взгляд. Вик не поднял глаз.
- Интересно. Сколько ждать?
- Любовь – это ждать друг друга – ночь, всю жизнь или вечность. Чтобы однажды быть вместе.
- Когда?
- Когда время остановится, чтобы пойти вспять.
Струна брякнула, оборвавшись на болезненной ноте. Кобзарь побледнел, его взгляд скользнул по кольцу Змеевика. Музыкант склонил голову – шляпа грустно дзинькнула, вторя последней ноте неоконченной песни.
- Любовь – единственная боль, которая нам приятна. Но оттого она не перестает быть болью, - сдавленным голосом проговорил Кобзарь.
Щеки Шнырялы побелели. Глашатай какое-то время молчал.
- Что вы думаете, дорогая?
Когда Кобзарь повернулся к Санде.
- Вы ведь не только про любовь девушки к парню? Да? Родителей тоже можно любить и друзей…
- Разумеется. Любить можно все на свете, - он вдруг оживился. – Разумеется, кроме Смерти и манной каши с комочками.
- Я думаю, любить другого – значит не позволять ему упасть. Когда трудно. Знаете?
- Отлично сказано, дорогая, - Кобзарь снова коснулся струн. – Что же для тебя любовь, Теодор? Или… постой: мы договорились обозначать это буквой «л». Так что такое «л»?
Все смотрели на Теодора, но он молчал. И, когда тишина стала невыносимой, сказал:
- Нам нужно найти тропу.
Улыбка Кобзаря потухла, по лицу, скрытому перьями и бирюльками, скользнула тень.
- Не стоит.
- Почему? – упорствовал Теодор. – Вангели уже, наверное, добрался до Путеводителя…
- Вряд ли, - сказал Кобзарь.
- Да? Он же ушел вперед и сжег этот чертов мост…!
- Он?
Кобзарь удивился.
- Сжег мост!
- Ах… да-да, он…
Кобзарь запнулся и покраснел, затеребив кружево на кончике рукава. Тео всматривался под его шляпу.
- Да ладно… не может быть.
Теодор открыл рот.
- Это… вы сожгли мост?
Кобзарь поднял глаза, распахнул губы и тут же захлопнул. Он покраснел еще сильнее и прикусил рот. Тео уловил в его лице странную эмоцию. Будто две силы боролись в нем: беззаботный Кобзарь и Кобзарь, мучимый виной. На лицо его падала тень, разделяя лицо на светлую и темную сторону.
Словно Глашатай никак не мог решить, какую принять.
Шныряла вскочила с воплем, Змеевик тоже поднялся с негодующими словами, а Санда распахнула рот и уставилась на Глашатая.
- Но вы же… сами хотели нам помочь! Зачем вы! Мы из-за вас чуть не попали в логово каких-то чокнутых карликов, и Теодора – Санда ткнула пальцем в Тео, - вы знаете, что его чуть не сожрала майастра? Как вы могли? Вы послали нас на смерть!
Кобзарь тряхнул перьями на шляпе, и бубенчики трагично звякнули.
- Я… я просто… - он приложил руку к сердцу и поднял лицо – Тео никогда еще не видел его таким растерянным. – Я не знаю! Не знаю, что делать!
- Что происходит? – сурово спросил Змеевик.
- Смерть приказала вам сжечь мост? – сдвинул брови Теодор.
- Я не хочу… Я всего лишь…
Кобзарь сжал пуговицу-сердечко, пришитую к груди. Как раз в том месте, где между ребрами раба Смерти была пустота. Пальцы Кобзаря судорожно шкрябали по этой маленькой малозаметной пуговке, бледной на фоне пышной ракушки. Но отчего-то злость Теодора стала растворяться, пока он смотрел, как белые тонкие пальцы цепляются за пуговицу-сердце, будто за спасительную соломинку. Теодора охватила жалость.
- Скажите нам, - Тео заставил Кобзаря смотреть на себя – словно теперь он хотел показать музыканту сцены в своих глазах, а не наоборот, как было в турах Макабра. – Мы должны победить в игре. Должны стать победителями Макабра! Помогите… пожалуйста!
- Я хочу, но я… - Кобзарь сглотнул, кадык его дернулся между удушающих рюш, охвативших шею, которые торчали из-под курточки.
Послышался голос Шнырялы, вставшей за спину Кобзаря:
- У него нет сердца. Откуда в нем взяться состраданию? А? Ему не жаль нас, и тебя, Теодор. Ему плевать, что тебя чуть не сожрала эта разжиревшая синица.
Шныряла выплюнула эти слова, и Кобзарь задрожал, сжимая пуговицу.
- Он просто очередной раб Смерти. Кобзарчик, сыграй мне дойну. Нет, жок. Кобзарчик, наярь-ка колыбельную. И не забудь сердца четырех путников, которых я заманила в Макабр. Горяченькие, с пылу с жару. Нежительские, конечно, не такие свежие как у живячков, но под бокал винца пойдет! Ахаха!
Волосы упали на лицо музыканта. Тео только вспомнил, что в разноцветные локоны срезаны с мертвецов, погибших в Макабре. Да, Шныряла была гадкой, противной. Но гадкость ее заключалась в том, что в ней было слишком много правды.
Глашатай Смерти опустил руку – и кобза отозвалась гулким ударом сердца.
- Он просто пустышка, - фыркнула Шныряла. – Пусть шутит про меня, но меня не провести шуточками, как вас. Я вижу его насквозь. И ненавижу. Не верьте ему. Он просто… манекен. Без сердца.
Кобзарь закрыл глаза. Пропуская слова сквозь себя, сквозь душу. Позволяя им стекать по лицу, как в моменты тоски мы позволяем холодному дождю стекать по щекам.
Когда он открыл веки, выглядел он жалко. Тео даже показалось, что розовые штаны его потускнели. Он повернулся и, пошатываясь, зашагал к тому месту, где между деревьев все затянуло незабудками.
Затем резко остановился. Кобзарь развернулся, бирюльки надрывно звякнули – и лицо его впервые было таким отчаянным. Он улыбнулся – судорожно, будто больной, и сказал, глядя прямо на Тео:
- Музыка. Иди за музыкой.
Сказав это, Кобзарь щелкнул пальцами. Налетел ветер, пригибая деревья и кустарники, колыша незабудки, обнимавшие туфли Кобзаря – и в следующее мгновение вихрь закружил, засвистел будто шабаш ведьм-невидимок. А когда порыв стихнул, полянка, заросшая незабудками, была уже пуста.
«Иди за музыкой», - повторил Тео. И, хотя Шныряла что-то топала ногами и рычала, Тео охватило чувство похожее на щекотку – игривое, как бывает если после большой грусти выпить бокал яблочного вина. Волшебный Кобзарь дал подсказку. Но только Тео понял, что эта подсказка означает…
Он прикрыл глаза и попытался сосредоточиться. Шныряла сварливо бубнила. «Тихо!» - рявкнул Тео. Все смолкли.
Повисла гнетущая тишина, и снова раздались сверчки и далекий-далекий шелест ветра, сбегающего с холмов в низины. Едва слышимое журчание ручья там, на опушке у незабудок. И все загадочные звуки Полночи сложились в едва различимую песню.
Тео повертел головой, пытаясь определить источник – и, когда повернулся вокруг своей оси, услышал – да, услышал, что звуки с одной стороны громче – как бывает с ветром, дующим будто со всех сторон, но по-прежнему имеющим направление.
- Туда, - сказал Тео, указывая на северо-запад, откуда неслась песнь.
Кобзарь все-таки помог. Глашатай не в первый раз давал подсказки, несмотря на то, что говорила Шныряла. Несмотря на то, что по договору это запрещено. Кобзарю нельзя верить на все сто – он выполняет поручения Смерти, делая то, что она велит. Поручения Смерти, которая хочет… чего? Хлеба и зрелищ? Красочно расправиться со всеми? Или, перебив половину, наградить самых живучих?
Кобзарь – раб Смерти. Да, он бессердечен – в прямом смысле – но помог им. Сумеет Кобзарь это скрыть? Что, если Смерть узнает? Вдруг за эти несколько слов Глашатаю придется поплатиться? Тео сам не знал, что думать. С одной стороны, он должен найти тропу. Любой ценой. Плевать на все. С другой – все-таки, хоть признавать это было непросто, Тео волновало то, что станет с Кобзарем.
Почему? Иногда трудно объяснить, почему яблоки тебе нравятся, а груши – нет. Почему ждешь закат, а не рассвет. То же с людьми. Почти всех Теодор не выносил, но к музыканту питал симпатию, которая объяснялась… неизвестно чем.
Тео его не боялся. Тео его… жалел.
Потому, что Волшебный Кобзарь на той же монете, что и они – только с другой стороны. И это – монета, по несправедливости судьбы попавшая в руки Смерти.