— Что ты хочешь купить? — спросила Овца наконец, подняв глаза от вязания. — Я еще не знаю, — тихонько ответила Алиса. — Мне бы хотелось сначала осмотреться вокруг. Если можно, конечно… — Осматривайся на здоровье! — сказала Овца. — Только выражайся точнее. Вперед, направо и налево ты смотреть можешь, но как ты собираешься смотреть назад, я, право, не знаю! Может, у тебя есть глаза на затылке? Увы! На затылке у Алисы, как ни странно, глаз не было — пришлось ей просто повернуться и пойти вдоль полок. Лавка была битком набита всякими диковинками, но вот что странно: стоило Алисе подойти к какой-нибудь полке и посмотреть на нее повнимательней, как она тотчас же пустела, хотя соседние полки прямо ломились от всякого товара. — Какие здесь вещи текучие! — жалобно проговорила Алиса {h}. Вот уже несколько минут, как она гонялась за какой-то яркой вещицей. То ли это была кукла, то ли — рабочая шкатулка, но в руки она никак не давалась. Стоило Алисе потянуться к ней, как она перелетала на полку повыше. — Ужасно капризная вещица, — подумала про себя Алиса. — Хуже всех прочих… Тут Алису осенило. — Полезу за ней до самой верхней полки. Не улетит же она сквозь потолок! Но из этой затеи ничего не вышло: вещица преспокойно вылетела себе сквозь потолок! Можно было подумать, будто она всю жизнь только этим и занималась. — Скажи на милость: ты девочка или юла? — спросила Овца и взяла еще одну пару спиц. — Ты так вертишься, что у меня уже голова кружится. В руках она сейчас держала четырнадцать пар спиц — и вязала на всех одновременно. Алиса смотрела на нее с величайшим удивлением. — Как это у нее получается? — недоумевала Алиса. — С каждой минутой она все больше становится похожа на дикобраза! — Грести умеешь? — спросила Овца и подала Алисе пару спиц. — Немножко… Но только не на земле и… не спицами, конечно… — начала Алиса. В ту же минуту спицы у нее в руках превратились в весла. Она увидела, что сидит в лодочке, а лодочка скользит по реке, меж берегов. Пришлось Алисе взяться за весла. 
— Не зарывай! — крикнула Овца и прихватила еще одну пару спиц. Вряд ли она ждала ответа, так что Алиса промолчала и налегла на весла. Вода в реке была какая-то странная: весла то и дело в ней завязали, и вытащить их было нелегко. — Не зарывай! Не зарывай! — кричала Овца [39] и брала все больше и больше спиц в руки. — Что это ты там, ворон считаешь? — А воронята какие славные! — подумала Алиса. — Как бы мне хотелось одного! — Ты что, не слышишь? — сказала сердито Овца и взяла еще целую связку спиц. — Я тебе говорю: не зарывай! — Еще бы не слышать! — отвечала Алиса. — Вы только это и говорите! Да еще так громко, к тому же! Скажите, а где же вороны? — В небе, конечно! Где же им еще быть! — сказала Овца и воткнула несколько спиц себе в волосы (руки, у нее уже были полны). — Не зарывай же, тебе говорю! — Почему вы все время говорите: «Не зарывай»? — спросила наконец Алиса с досадой. — Что я зарываю? И куда? — Ум ты свой зарыла! А куда — не знаю! Алиса немного обиделась, и разговор на время заглох, меж тем как лодка медленно скользила по воде, минуя то тихие заводи, поросшие водорослями (весла в них так увязли, что, казалось, вытащить их уже никогда не удастся), то деревья, склонившие ветки до самой воды. Крутые берега хмуро смотрели на них с обеих сторон. — Взгляните! — вдруг в восторге закричала Алиса. — Душистые кувшинки! До чего красивые! Прошу вас… — И не проси! — сказала Овца, не поднимая глаз от вязания. — Я их туда не сажала и вырывать их оттуда не собираюсь! Меня просить не о чем! — Ах, нет, прошу вас, давайте нарвем кувшинок, — сказала Алиса. — Остановите, пожалуйста, лодку! — Почему это я должна ее останавливать? — спросила Овца. — Не греби — она и остановится! Алиса подняла весла — лодка замедлила свой бег, и скоро течение тихонько поднесло ее к кувшинкам. Алиса осторожно засучила рукава и, погрузив руки по локти в воду, стала рвать кувшинки, стараясь, чтобы стебли были подлиннее. Волосы ее спутались и упали в воду, глаза жадно блестели; забыв и о вязании и об Овце, она склонилась над бортом лодки и рвала прелестные кувшинки. — Только бы лодка не перевернулась, — думала она. — Ой, какая красивая! Как бы мне до нее дотянуться! Обиднее всего было то, что, хотя ей и удалось сорвать несколько крупных кувшинок, до самых красивых дотянуться она не смогла. («Можно подумать, что это они нарочно», — подумалось Алисе.) — До самого красивого никогда не дотянешься, — сказала, наконец, Алиса со вздохом досады и выпрямилась. Щеки у нее раскраснелись, с волос и рук ручьями текла вода. Она уселась на место и принялась разбирать цветы. Что ей было до того, что они вяли на глазах, теряя свою свежесть и красоту? Даже настоящие кувшинки держатся очень недолго, ну, а эти таяли как во сне. Но Алиса этого не замечала — вокруг творилось столько всего необычного! Не успели они отплыть немного, как одно весло завязло в воде и ни за что не желало вылезать (так рассказывала об этом потом Алиса); оно ударило Алису ручкой под подбородок и, как она ни кричала, сбросило ее на дно лодки, прямо на груду цветов, лежащую там. Как ни странно, Алиса совсем не ушиблась и тут же поднялась на ноги. Овца же все это время стучала спицами как ни в чем не бывало. Алиса села на свое место, радуясь, что не упала в воду. — Ну и ворона! — сказала Овца. — Где? — спросила Алиса, оглядываясь. — Я не видала! Как жалко! Мне бы так хотелось привезти домой маленького вороненочка! Овца в ответ только презрительно рассмеялась, не отрываясь от вязания. — А много здесь ворон? — спросила Алиса. — Ворон и всякого другого товара, — отвечала Овца. — Выбор богатый, только решись! Так что ты хочешь купить? — Купить? — повторила Алиса с недоумением и испугом. Весла, река и лодочка исчезли в мгновение ока, и она снова оказалась в темной лавочке. — Я бы хотела купить яйцо, если можно, — робко сказала она наконец. — Почем они у вас? — За одно — пять пенсов с фартингом, а за два — два пенса, — объявила Овца. — Значит, два яйца дешевле, чем одно? — удивилась Алиса, доставая кошелек. — Только если купишь два, нужно оба съесть, — сказала Овца. — Тогда дайте мне, пожалуйста, одно {i}, — попросила Алиса и положила деньги на прилавок. Про себя же она подумала: — Может, они несвежие, кто знает! Овца взяла деньги и спрятала их в коробку, а потом сказала: — Я никому ничего не даю в руки. Это бесполезно: тебе нужно, ты и бери! С этими словами она прошла в дальний конец лавки {j} и поставила на полку яйцо — острым концом вверх! — Интересно, почему это бесполезно? — размышляла Алиса, пробираясь на ощупь между столами и стульями. В дальнем конце лавки было очень темно. — Что это? Чем ближе я подхожу к яйцу, тем дальше оно уходит от меня! А это что такое — стул? Почему же у него тогда ветки? Откуда здесь деревья? А вот ручеек! В жизни не видела такой странной лавки! * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * {k} Так размышляла Алиса, с каждым шагом удивляясь все больше и больше. Стоило ей подойти поближе, как все вокруг превращалось в деревья, и она уже думала, что и яйцо последует общему примеру. Глава VI
Шалтай-Болтай
Яйцо, однако, все росло и росло — в облике его постепенно стало появляться что-то человеческое. Подойдя поближе, Алиса увидела, что у него есть глаза, нос и рот, а сделав еще несколько шагов, поняла, что это ШАЛТАЙ-БОЛТАЙ собственной персоной. — Ну, конечно, это он — и никто другой! — сказала она про себя — Мне это так же ясно, как если бы его имя было написано у него на лбу! Лоб этот был такой огромный, что имя уместилось бы на нем раз сто, не меньше. Шалтай-Болтай сидел, сложив по-турецки ноги, на стене, такой тонкой, что Алиса только диву далась, как это он не падает; и, так как глаза его были неподвижно устремлены в противоположном направлении и он не обращал на нее ни малейшего внимания, она решила, что это просто-напросто чучело. — А как похож на яйцо! — произнесла она вслух и подставила руки, чтобы поймать его, если он свалится со стены. — До чего мне это надоело! — сказал вдруг после долгого молчания Шалтай-Болтай, не глядя на Алису. — Все зовут меня яйцом — ну просто все до единого! — Я только сказала, что вы похожи на яйцо, сэр, — мягко пояснила Алиса. — К тому же некоторые яйца очень хороши собой. Ей хотелось сказать ему что-нибудь приятное, чтобы смягчить невольную обиду. — А некоторые люди очень умны, — сказал Шалтай, все так же глядя в сторону, — совсем как грудные младенцы! Алиса не знала, что отвечать; беседа не клеилась — к тому же какая это беседа, если он на нее ни разу и не взглянул? Последнюю фразу он произнес, обращаясь, по всей видимости, к дереву. Алиса стояла и тихонько повторяла про себя: Шалтай-Болтай сидел на стене {a}.
Шалтай-Болтай свалился во сне.
Вся королевская конница, вся королевская рать
Не может Шалтая,
Не может Болтая,
Шалтая-Болтая,
Болтая-Шалтая,
Шалтая-Болтая собрать!
— Зачем повторять одно и то же столько раз! — чуть не сказала она вслух, совсем забыв, что Шалтай может ее услышать. — И так все ясно. — Что это ты там бормочешь? — спросил Шалтай, впервые прямо взглянув на нее. — Скажи-ка мне лучше, как тебя зовут и зачем ты сюда явилась. — Меня зовут Алиса, а… — Какое глупое имя, — нетерпеливо прервал ее Шалтай-Болтай. — Что оно значит? — Разве имя должно что-то значить? — проговорила Алиса с сомнением. — Конечно, должно, — ответил Шалтай-Болтай и фыркнул. — Возьмем, к примеру, мое имя — оно выражает мою суть! Замечательную и чудесную суть! А с таким именем, как у тебя, ты можешь оказаться чем угодно {b} … Ну, просто чем угодно! — А почему вы здесь сидите совсем один? — спросила Алиса, не желая вступать с ним в спор. — Потому, что со мной здесь никого нет! — крикнул в ответ Шалтай-Болтай. — Ты думала, я не знаю, как ответить? Загадай мне еще что-нибудь! — А вам не кажется, что внизу вам будет спокойнее? — снова спросила Алиса. Она совсем не собиралась загадывать Шалтаю загадки, просто она волновалась за этого чудака. — Стена такая тонкая! — Ужасно легкие загадки ты загадываешь! — проворчал Шалтай. — К чему мне падать? Но даже если б я упал — что совершенно исключается, — но даже если б это вдруг случилось… Тут он поджал губы с таким величественным и важным видом, что Алиса с трудом удержалась от смеха. — Если б я все-таки упал, — продолжал Шалтай, — Король обещал мне … Ты, я вижу, побледнела. Немудрено! Этого ты не ожидала, да? Король обещал мне … Да, он так мне прямо и сказал, что он… — …Пошлет всю свою конницу, всю свою рать! — не выдержала Алиса. Лучше бы она этого не говорила! — Ну, уж это слишком! — закричал Шалтай-Болтай сердито. — Ты подслушивала под дверью… за деревом… в печной трубе… А не то откуда бы тебе об этом знать! — Нет, я не подслушивала, — возразила Алиса. — Я узнала об этом из книжки. — А-а, ну, в книжке про это могли написать, — смягчился Шалтай. — Это, можно сказать, «История Англии»! Так, кажется, вы ее называете? Смотри же на меня хорошенько! Это я разговаривал с Королем, я — и никто другой! Кто знает, увидишь ли ты другого такого! Можешь пожать мне руку — я не гордый! И он ухмыльнулся во весь рот, подался вперед (так что чуть не упал со стены) и протянул Алисе руку. Алиса пожала ее, с тревогой глядя на Шалтая. — Стоит ему улыбнуться пошире, — подумала она, — как уголки его рта сойдутся на затылке. Не знаю, что тогда будет с его головой… Она тогда просто отлетит! — Да-да! — говорил меж тем Шалтай-Болтай, — вся королевская конница, вся королевская рать кинется ко мне на помощь. Они меня живо соберут, можешь не сомневаться! Впрочем, мы слишком далеко зашли в нашей беседе. Давай вернемся к предпоследнему замечанию… — К сожалению, я не очень хорошо его помню, — сказала Алиса вежливо. — В таком случае начнем все сначала, — отвечал Шалтай-Болтай. — Теперь моя очередь спрашивать! — («Можно подумать, что мы играем в такую игру!» — подумала Алиса). — Вот тебе вопрос! Как ты сказала, сколько тебе лет? Алиса быстро посчитала в уме и ответила: — Семь лет и шесть месяцев! — А вот и ошиблась! — закричал торжествующе Шалтай. — Ты ведь мне об этом ни слова не сказала! — Я думала, вы хотели спросить, сколько мне лет? — пояснила Алиса. — Если б я хотел, я бы так и спросил, — сказал Шалтай. Алиса решила не затевать новый спор и промолчала. — Семь лет и шесть месяцев, — повторил задумчиво Шалтай. — Какой неудобный возраст! Если б ты со мной посоветовалась, я бы тебе сказал: «Остановись на семи!» Но сейчас уже поздно. — Я никогда ни с кем не советуюсь, расти мне или нет, — возмущенно сказала Алиса. — Что, гордость не позволяет? — поинтересовался Шалтай. Алиса еще больше возмутилась. — Ведь это от меня не зависит, — сказала она. — Все растут! Не могу же я одна не расти! — Одна, возможно, и не можешь, — сказал Шалтай. — Но вдвоем уже гораздо проще. Позвала бы кого-нибудь на помощь — и прикончила б все это дело к семи годам! {c} — Какой у вас красивый пояс! — заметила вдруг Алиса. (Достаточно уже они поговорили о возрасте, и если они и вправду по очереди выбирали темы для беседы, то теперь был ее черед.) — Нет, не пояс, а галстук! — тут же поправилась она. — Ведь это, конечно, галстук… Или нет… Я, кажется, опять ошиблась. Это пояс! Шалтай-Болтай нахмурился. — Пожалуйста, простите! Вид у Шалтая был такой обиженный, что Алиса подумала: «Зачем только я заговорила про это!» — Если б только я могла разобрать, где у него шея, а где талия, — сказала она про себя. Судя по всему, Шалтай-Болтай очень рассердился. С минуту он молчал, а потом просипел глубоким басом: — Как мне … надоели … все, кто не может отличить пояса от галстука! — Я страшно необразованная, я знаю! — сказала Алиса с таким смирением, что Шалтай мгновенно смягчился. — Это галстук, дитя мое! И очень красивый! Тут ты совершенно права! Подарок от Белого Короля и Королевы! Понятно? — Неужели? — воскликнула Алиса, радуясь, что тема для разговора была все же выбрана удачно. — Они подарили его мне, — продолжал задумчиво Шалтай-Болтай, закинув ногу за ногу и обхватывая колено руками, — они подарили его мне на день… на день нерожденья. — Простите? — переспросила Алиса, растерявшись. — Я не обиделся, — отвечал Шалтай-Болтай. — Можешь не извиняться! — Простите, но я не поняла: подарок на день нерожденья? Что это такое? — Подарок, который тебе дарят не на день рожденья, конечно. Алиса задумалась. — Мне больше нравятся подарки на день рожденья, — сказала она наконец. — А вот и зря! — вскричал Шалтай-Болтай. — Сколько в году дней? — Триста шестьдесят пять. — А сколько у тебя дней рожденья? — Один. — Триста шестьдесят пять минус один — сколько это будет? — Триста шестьдесят четыре, конечно. Шалтай-Болтай поглядел на Алису с недоверием. — Ну-ка, посчитай на бумажке, — сказал он {d}. Алиса улыбнулась, вынула из кармана записную книжку и написала: __ 365 1 ______ 364 Шалтай-Болтай взял книжку и уставился в нее. — Кажется, здесь нет ошиб… — начал он. — Вы ее держите вверх ногами, — прервала его Алиса. — Ну, конечно, — весело заметил Шалтай-Болтай и взял перевернутую Алисой книжку. — То-то я смотрю, как странно все это выглядит! Поэтому я и сказал: «Кажется, здесь нет ошибки!», — хоть я и не успел разобраться как следует… Значит так: триста шестьдесят четыре дня в году ты можешь получать подарки на день нерожденья… — Совершенно верно, — сказала Алиса. — И только один раз на день рожденья! Вот тебе и слава! — Я не понимаю, при чем здесь «слава»? — спросила Алиса. Шалтай-Болтай презрительно улыбнулся. — И не поймешь, пока я тебе не объясню, — ответил он. — Я хотел сказать: «Разъяснил, как по полкам разложил!» — Но «слава» совсем не значит: «разъяснил, как по полкам разложил!» — возразила Алиса. — Когда я беру слово, оно означает то, что я хочу, не больше и не меньше, — сказал Шалтай презрительно. — Вопрос в том, подчинится ли оно вам, — сказала Алиса. — Вопрос в том, кто из нас здесь хозяин, — сказал Шалтай-Болтай {e}. — Вот в чем вопрос! Алиса вконец растерялась и не знала, что и сказать; помолчав с минуту, Шалтай-Болтай заговорил снова. — Некоторые слова очень вредные. Ни за что не поддаются! Особенно глаголы! Гонору в них слишком много! Прилагательные попроще — с ними делай, что хочешь. Но глаголы себе на уме! Впрочем, я с ними со всеми справляюсь. Световодозвуконепроницаемость! Вот что я говорю! — Скажите, пожалуйста, что это такое? — спросила Алиса. — Вот теперь ты говоришь дело, дитя, — ответил Шалтай, так и сияя от радости. — Я хотел сказать: «Хватит об этом! Скажи-ка мне лучше, что ты будешь делать дальше! Ты ведь не собираешься всю жизнь здесь сидеть!» — И все это в одном слове? — сказала задумчиво Алиса. — Не слишком ли это много для одного! — Когда одному слову так достается, я всегда плачу ему сверхурочные, — сказал Шалтай-Болтай. — Ах, вот как, — заметила Алиса. Она совсем запуталась и не знала, что и сказать. — Посмотрела бы ты, как они окружают меня по субботам, — продолжал Шалтай, значительно покачивая головой. — Я всегда сам выдаю им жалованье. (Алиса не решилась спросить, чем он им платит, поэтому и я ничего не могу об этом сказать.) — Вы так хорошо объясняете слова, сэр, — сказала Алиса. — Объясните мне, пожалуйста, что значит стихотворение под названием «Бармаглот». — Прочитай-ка его, — ответил Шалтай. — Я могу тебе объяснить все стихи, какие только были придуманы, и кое-что из тех, которых еще не было! Это обнадежило Алису, и она начала: Варкалось. Хливкие шорьки
Пырялись по наве.
И хрюкотали зелюки,
Как мюмзики в мове.
— Что же, хватит для начала! — остановил ее Шалтай. — Здесь трудных слов достаточно! Значит, так: «варкалось» — это четыре часа пополудни, когда пора уже варить обед. — Понятно, — сказала Алиса, — а «хливкие»? — «Хливкие» — это хлипкие и ловкие. «Хлипкие» значит то же, что и «хилые». Понимаешь, это слово как бумажник. Раскроешь, а там два отделения! Так и тут — это слово раскладывается на два! {f} — Да, теперь мне ясно, — заметила задумчиво Алиса. — А «шорьки» кто такие? — Это помесь хорька, ящерицы и штопора! — Забавный, должно быть, у них вид! — Да, с ними не соскучишься! — согласился Шалтай. — А гнезда они вьют в тени солнечных часов. А едят они сыр. — А что такое «пырялись»? — Прыгали, ныряли, вертелись! — А «нава», — сказала Алиса, удивляясь собственной сообразительности. — Это трава под солнечными часами, верно? — Ну да, конечно! Она называется «нава», потому что простирается немножко направо… немножко налево… — И немножко назад! — радостно закончила Алиса {g}. — Совершенно верно! Ну, а «хрюкотали» это хрюкали и хохотали… или, может, летали, не знаю. А «зелюки» это зеленые индюки! Вот тебе еще один бумажник! 
— А «мюмзики» — это тоже такие зверьки? — спросила Алиса. — Боюсь, я вас очень затрудняю. — Нет, это птицы! Бедные! Перья у них растрепаны и торчат по все стороны, будто веник… Ну а насчет «мовы» я и сам сомневаюсь. По-моему, это значит «далеко от дома». Смысл тот, что они потерялись. Надеюсь, ты теперь довольна? Где ты слышала такие мудреные вещи? — Я прочитала их сама в книжке, — ответила Алиса. — А вот Траляля… да, кажется, Траляля, читал мне стихи, так они были гораздо понятнее! — Что до стихов, — сказал Шалтай и торжественно поднял руку, — я тоже их читаю не хуже других. Если уж на то пошло… — Ах, нет, пожалуйста, не надо, — торопливо сказала Алиса. Но он не обратил на ее слова никакого внимания. — Вещь, которую я сейчас прочитаю, — произнес он, — была написана специально для того, чтобы тебя развлечь. Алиса поняла, что придется ей его выслушать. Она села и грустно сказала: — Спасибо. Зимой, когда белы поля,
Пою, соседей веселя.
— Это так только говорится, — объяснил Шалтай. — Конечно, я совсем не пою. — Я вижу, — сказала Алиса. — Если ты видишь, пою я или нет, значит, у тебя очень острое зрение, — ответил Шалтай. Алиса промолчала. Весной, когда растет трава,
Мои припомните слова.
— Постараюсь, — сказала Алиса. А летом ночь короче дня,
И, может, ты поймешь меня.
Глубокой осенью в тиши
Возьми перо и запиши.
— Хорошо, — сказала Алиса. — Если только я к тому времени их не позабуду. — А ты не можешь помолчать? — спросил Шалтай. — Несешь ерунду — только меня сбиваешь. В записке к рыбам как-то раз
Я объявил: «Вот мой приказ».
И вскоре (через десять лет)
Я получил от них ответ.
Вот что они писали мне:
«Мы были б рады, но мы не…»
— Боюсь, я не совсем понимаю, — сказала Алиса. — Дальше будет легче, — ответил Шалтай-Болтай. Я им послал письмо опять:
«Я вас прошу не возражать!»
Они ответили: «Но, сэр!
У вас, как видно, нет манер!»
Сказал им раз, сказал им два —
Напрасны были все слова.
Я больше вытерпеть не мог.
И вот достал я котелок…
(А сердце — бух, а сердце — стук),
Налил воды, нарезал лук.
Тут Некто из Чужой Земли
Сказал мне: «Рыбки спать легли».
Я отвечал: «Тогда пойди
И этих рыбок разбуди».
Я очень громко говорил,
Кричал я из последних сил.
Шалтай-Болтай прокричал последнюю строчку так громко, что Алиса подумала: — Не завидую я этому чужестранцу! Но он был горд и был упрям,
И он сказал: «Какой бедлам!»
Он был упрям и очень горд,
И он воскликнул: «Что за черт!»
Я штопор взял и ватерпас,
Сказал я: «Обойдусь без вас!»
Я волновался неспроста —
Дверь оказалась заперта.
Стучал я в дверь, стучал в окно
И достучался бы я, но…
Наступило долгое молчание. — И это все? — спросила робко Алиса. — Да, — сказал Шалтай-Болтай. — Прощай! Этого Алиса не ожидала, но после такого прозрачного намека оставаться было бы невежливо. Она встала и протянула Шалтаю руку. 
— До свидания, — сказала она, стараясь, чтобы голос ее звучал бодро. — Надеюсь, мы еще встретимся. — Даже если встретимся, я тебя все равно не узнаю, — недовольно проворчал Шалтай и подал ей один палец. — Ты так похожа на всех людей! — Обычно людей различают по лицам, — заметила задумчиво Алиса. — Вот я и говорю, — сказал Шалтай-Болтай. — Все на одно лицо: два глаза (и он дважды ткнул большим пальцем в воздухе)… в середине — нос, а под ним — рот. У всех всегда одно и то же! Вот если бы у тебя оба глаза были на одной стороне, а рот на лбу, тогда я, возможно, тебя бы запомнил. — Но это было бы так некрасиво! — возразила Алиса. В ответ Шалтай-Болтай только закрыл глаза и сказал: — Попробуй — увидишь! Алиса немножко подождала, не скажет ли он еще что-нибудь, но он не открывал глаз и вел себя так, словно ее здесь и не было. — До свидания, — сказала она снова и, не получив ответа, тихонько пошла прочь. Она шла и шептала: — В жизни не встречала такого препротивнейшего… Она остановилась и громко повторила это слово — оно было такое длинное, что произносить его было необычайно приятно. — В жизни не встречала такого препротивнейшего… Но ей не суждено было закончить эту фразу: страшный грохот прокатился по лесу.
Глава VII
Лев и Единорог
В тот же миг по лесу побежала королевская рать — солдаты бежали сначала по двое и по трое, потом десятками и сотнями и, наконец, огромными толпами, так что, казалось, весь лес наполнился ими; Алиса испугалась, как бы ее не затоптали, и, спрятавшись за дерево, смотрела на них. Никогда в жизни ей не доводилось видеть солдат, которые так плохо бы держались на ногах: они то и дело спотыкались и падали, а стоило одному из них упасть, как на него тут же валился еще десяток, так что вскоре по всему лесу солдаты валялись кучами. 
За солдатами появилась королевская конница. У коней все же было по четыре ноги, но и они порой спотыкались, и, если уж конь спотыкался, всадник — такое уж, видно, тут было правило — тотчас летел на землю. В лесу началась кутерьма, и Алиса рада была выбраться на полянку, где она увидела Белого Короля — он сидел на земле и что-то торопливо писал в записной книжке. — Я послал всю королевскую конницу и всю королевскую рать! — воскликнул Король радостно, завидев Алису. — Ты шла лесом, милая? Ты их, наверное, видела? — Да, видела, — сказала Алиса. — Как тут не увидеть. Их там целые тысячи! — Точнее, четыре тысячи двести семь человек, — сказал Король, заглянув в записную книжку. — Я оставил себе только двух коней — они мне нужны для игры {a}. И двух гонцов я тоже не послал — они в городе. Я жду их с минуты на минуту. Взгляни-ка на дорогу! Кого ты там видишь? — Никого, — сказала Алиса. — Мне бы такое зрение! — заметил Король с завистью. — Увидеть Никого! Да еще на таком расстоянии! А я против солнца и настоящих-то людей с трудом различаю! Но Алиса его не слушала: она не отрываясь смотрела из-под руки на дорогу. — Там кто-то идет! — сказала она наконец. — Только очень медленно. И как-то странно! (Гонец прыгал то на одной ножке, то на другой, а то извивался ужом, раскинув руки, как крылья.) — A-a! — сказал Король. — Это Англосаксонский Гонец со своими англосаксонскими позами {b}. Он всегда так, когда думает о чем-нибудь веселом. А зовут его Зай Атс {c}. — «Мою любовь зовут на З », — быстро начала Алиса {d}. — Я его люблю, потому что он Задумчивый. Я его боюсь, потому что он Задира. Я его кормлю… Запеканками и Занозами. А живет он… — Здесь, — сказал Король, и не помышляя об игре: пока Алиса искала город на З, он в простоте душевной закончил ее фразу. — А второго гонца зовут Болванс Чик, — прибавил Король. — У меня их два — один бежит туда, а другой — оттуда. — Прошу вас… — начала Алиса. — Не попрошайничай, — сказал Король строго. — Порядочные люди этого не делают! — Я просто хотела сказать: «Прошу вас, объясните мне это, пожалуйста». Как это: один бежит туда, а другой оттуда? Я не понимаю… — Но я же тебе говорю: у меня их два! — отвечал Король нетерпеливо. — Один живет, другой — хлеб жует. В эту минуту к ним подбежал Гонец; он так запыхался, что не мог произнести ни слова — только махал руками и строил бедному Королю рожи. — Эта молодая особа любит тебя, потому что ты задумчивый, — сказал Король, представляя Алису. Он надеялся отвлечь внимание Гонца, но тщетно — Англосаксонский Гонец не бросил своих штучек, а только бешено завращал глазами и принялся выкидывать одно коленце чуднее другого. — Ты меня пугаешь! — сказал Король. — Мне дурно… Дай мне запеканки! К величайшему восторгу Алисы, Гонец тут же открыл сумку, висевшую у него через плечо, вынул запеканку и подал Королю, который с жадностью ее проглотил. 
— Еще! — потребовал Король. — Больше не осталось — одни занозы, — ответил Гонец, заглянув в сумку. — Давай занозы, — прошептал Король, закатывая глаза. Занозы Королю явно помогли, и Алиса вздохнула с облегчением. — Когда тебе дурно, всегда ешь занозы, — сказал Король, усиленно работая челюстями. — Другого такого средства не сыщешь! — Правда? — усомнилась Алиса. — Можно ведь брызнуть холодной водой или дать понюхать нашатырю. Это лучше, чем занозы! — Знаю, знаю, — отвечал Король. — Но я ведь сказал: «Другого такого средства не сыщешь!» Другого, а не лучше! Алиса не решилась ему возразить. — Кого ты встретил по дороге? — спросил Король Гонца, протягивая руку за второй порцией заноз. — Никого, — отвечал Гонец. — Слышал, слышал, — сказал Король. — Эта молодая особа тоже его видела. Он, значит, не так быстро бегает, как ты? — Я стараюсь, как могу, — отвечал угрюмо Гонец. — Никто меня не обгонит! [40] — Конечно, не обгонит, — подтвердил Король. — Иначе он пришел бы сюда первым! Что ж, ты теперь отдышался, скажи-ка, что слышно в городе? — Лучше я шепну вам на ухо, — сказал Гонец и, поднеся руки трубкой ко рту, нагнулся к Королю. Алиса огорчилась — ей тоже хотелось знать, что происходит в городе. Но Гонец гаркнул Королю прямо в ухо: — Они опять взялись за свое! — Это, по-твоему, шепот? — вскричал бедный Король, подскочив на месте и передергивая плечами. — Не смей больше так кричать! А не то живо велю тебя поджарить на сливочном масле! У меня в голове все гудит, словно там землетрясение! — Маленькое такое землетрясеньице, — подумала про себя Алиса. Вслух же она спросила: — Кто взялся за свое? — Как — кто? Единорог и Лев, конечно, — отвечал Король. — Смертный бой за корону? — спросила Алиса. — Ну, конечно, — сказал Король. — Смешнее всего то, что они бьются за мою корону! Побежим, посмотрим? И они побежали. На бегу Алиса твердила про себя слова старой песенки: Вел за корону смертный бой со Львом Единорог {e}.
Гонял Единорога Лев вдоль городских дорог.
Кто подавал им черный хлеб, а кто давал пирог,
А после их под барабан прогнали за порог.
— Кто… победит… получит… корону? — спросила Алиса, тяжело дыша. — Ну, нет! — сказал Король {f}. — Что это тебе в голову пришло? — Будьте так добры… — проговорила, задыхаясь, Алиса. — Давайте сядем на минутку… чтоб отдышаться немного. — Сядем на Минутку? — повторил Король. — И это ты называешь добротой? К тому же Минутку надо сначала поймать. А мне это не под силу! Она пролетает быстро, как Брандашмыг! За ней не угонишься! У Алисы от бега перехватило дыхание — она не могла в ответ сказать ни слова. Молча они побежали дальше, пока не увидели, наконец, огромную толпу, окружившую Льва и Единорога, которые бились так, что пыль стояла столбом… Поначалу Алиса никак не могла разобрать, где Лев, а где Единорог, но, наконец, узнала Единорога по торчащему вперед рогу. Они протиснулись вперед и стали рядом со вторым Гонцом, Болванс Чиком, который наблюдал бой, держа в одной руке чашку с чаем, а в другой — бутерброд. 