Аллахвердов. Cимфоническая мощь сознания
Все наши представления о сознании обманчивы. Любое верное высказывание о природе сознания тут же оборачивается ложью. Так, многие философы утверждали, что сознание идеально. Но идеальным является и бессознательное, которое психологи обычно противопоставляют сознанию. А физиологи обнаруживают физиологические процессы, обеспечивающие те или иные проявления сознания.
Таким образом, сознание конечно же идеально, но в то же время не совсем уж идеально, коли связано с материальным, да и не только оно идеально. Социологи подчеркивают рациональность сознательного поведения в противоположность стихийному. Однако причина сознательных переживаний самому носителю сознания недоступна, причина возникновения новых мыслей для сознающего человека неведома, а потому даже мышление не является рациональным процессом.
Это остро чувствуют великие творцы. Они не знают, откуда приходит им в голову новая идея, ее ведь только что не было. Идея не понимается автором как созданная им самим — он ее осознанно не вынашивал и ничего о ней ранее не знал. Поэтому Декарт в момент возникновения идеи аналитической геометрии падает на колени и благодарит Бога за ниспосланное ему озарение. А Гайдн, когда у него возникла мелодия рождения света в «Сотворении мира», воскликнул: «Это не от меня, это свыше!» Конечно же, именно сознание ответственно за рациональность нашего поведения, но все же само оно не столь уж рационально. Физиологи часто связывают сознание с уровнем бодрствования в противоположность сну. Но сами же изучают физиологические проявления сновидений, которые, метафорически говоря, высвечиваются на экране сознания. Это значит, что даже когда сознания нет, оно все-таки есть. Кстати, среди врачей есть неписаное правило: не позволять себе неуместных шуток в отсутствии больных в коме, — мол, больные, находясь в бессознательном состоянии, все равно что-то осознают.
В психологии, психиатрии и юриспруденции часто используется эмпирическое определение осознанного как того, о чем человек может дать словесный отчет. Но при этом все, наверное, соглашаются с Тютчевым: не может «сердце высказать себя», и потому «мысль изреченная есть ложь». Но это значит, что мы осознаем нечто иное — отличающееся от того, что мы выражаем словами. Тем не менее лингвисты говорят о содержании сознания как исключительно о том, что может быть вербализовано, выражено языковыми средствами. Хотя при этом сами признают, что язык выражает и нечто имплицитное, в языке невыразимое. И возникает сплошная путаница. Нельзя, например, решить, осознает ли человек слово, если не способен его воспроизвести, но при этом (феномен «на кончике языка») помнит его характеристики (например, слово длинное, иностранное, начинается с буквы «в» и т.д.). Ребенок, с младенчества живущий в двуязычной среде, сначала научается полнее выражать свои мысли на каком-то одном языке. Значит ли это, что осознанность, выраженная на этом языке, отличается от осознанности, выраженной на другом языке? Все-таки скорее сознание породило язык, чем наоборот.
Известен эффект Марсела: предъявленное всего лишь на 10 мс слово, которое, разумеется, не осознается, влияет на восприятие последующей словесной информации (например, способствует выбору того или иного значения слова-омонима). Таким образом, если неосознаваемые слова влияют на сознательную семантическую переработку, значит, они каким-то образом даны сознанию испытуемого. Но что тогда считать неосознаваемостью?
В некоторых учебниках сознание объявляется интегратором психических процессов. Но при этом нет критериев, позволяющих считать или, наоборот, не считать какие-нибудь явления психическим процессом. Действительно, кто ответит, почему вера, надежда, или любовь не являются психическими процессами, почему уверенность в правильности решения задач — это чувство, понимание — часть мышления, а воображение — самостоятельный процесс? Внимание характеризуется в учебниках тремя свойствами: распределенностью, переключаемостью и концентрацией.
Никто не знает, на каком основании эти противоречащие друг другу свойства объявляются принадлежащими одному процессу, а не тремя
самостоятельными и независимыми процессами. Да и само внимание иногда объявляется даже не процессом, а состоянием. Имеющуюся классификацию не критикует только ленивый. Приведу лишь один пример: В.А. Иванников — признанный специалист по исследованию воли — не только уверяет, что воли как психического процесса реально не существует (1991, с. 122), но и добавляет: «положение об отдельных процессах надо отвергать» (2006).
Итак, мы плохо понимаем, что такое психика, не можем внятно выделить психические процессы, но зато уверяем, что именно сознание каким-то неведомым способом все эти процессы интегрирует. Разве это помогает уразуметь, что именно делает сознание?
В советской психологии сознание часто понималось как высшая форма психического отражения. Б.Ф. Ломов высказал основную парадигму советской психологии так: «если бы психика не осуществляла функций отражения окружающей среды и регуляции поведения, то она была бы просто не нужной» (1984, с. 118). Впрочем, не совсем ясно: если психика делает что-нибудь другое, не менее важное, то почему она объявляется ненужной? В теории отражения советской психологии есть безусловная правда, ведь сознание каким-то образом отражает мир, более того, знание о мире дано нам только с помощью сознания. И все же непонятно. Органы чувств отражают реальность с точностью, близкой к теоретическим пределам, а осознается лишь малая толика воспринятого. В памяти человека хранится, по-видимому, вся когда-либо поступившая информация, хотя осознаем мы ничтожную часть хранимого.
НЕОСОЗНАВАЕМАЯ ПЕРЕРАБОТКА ИНФОРМАЦИИ, включая, как уже упоминалось, семантическую, протекает на несколько порядков быстрее переработки на уровне сознания. Скорость и точность неосознаваемой регуляции деятельности настолько превосходит сознательные возможности,
что овладение моторными навыками вообще возможно только путем снятия сознательного контроля над их выполнением. В чем тогда смысл и мощь сознательного отражения? Почему именно сознание объявляется высшей формой отражения?
Тем не менее сознание — ценнейший и, может быть, самый важный дар, данный человеку. Со времен П. Жане и З. Фрейда известно, что осознание внутренних проблем способствует исчезновению невротических симптомов.Значит, оно делает что-то реальное. Именно благодаря сознанию человек умудряется воспринимать невоспринимаемое, различать неразличимое, отождествлять нетождественное и разгадывать загадки, решения не имеющие. Сознание даже исхитряется превращать ошибки в истину и творить новую (не существовавшую ранее) реальность. Благодаря сознанию человечество создало представления о том, что никак не могло содержаться в непосредственном опыте: о многомерности Вселенной, о добре и зле, о происхождении Земли, о смысле жизни, о бессознательном, о правилах игры в футбол и о многом другом.
Но сама суть сознания остается глубочайшей тайной психологической науки. Сознание хорошо помнит то, о чем забывает, каким-то непостижимым образом догадывается о том, о чем ведать не ведает, но зачастую даже не представляет себе того, что ему хорошо известно. Философ М.К. Мамардашвили писал: «Сознание есть нечто такое, о чем мы как люди знаем всё, а как ученые не знаем ничего» (1996, c. 215). Пока никто не знает, где искать ключи от этой тайны. Но психология, не понимающая природы сознания, не может рассчитывать на успех. В итоге психологи строят очень странную науку, старающуюся не давать ответов на самые главные вопросы. В большинстве случаев о сознании как о проблеме предпочитают просто не говорить. И потому до сих пор популярны странные позиции психиатра В.М. Бехтерева («в объективной психологии не должно быть места вопросам о субъективных процессах или процессах сознания»), психолога Дж. Уотсона («психология обязана отбросить всякие ссылки на сознание») и физиолога И.П. Павлова («учение об условных рефлексах совершенно исключило из своего круга психологические понятия, а имеет дело только с объективными факторами»). Долгое время эти очевидно нелепые для психологической науки позиции казались многим весьма привлекательными и, к сожалению, именно они считались образцом естественно-научного подхода.
Ряд психологов, принимая как факт катастрофическую путаницу в основаниях своей науки, пытаются превратить слабость в силу. Мол, психология в силу своей сложности — весьма специфическая наука. Истину в ней никогда не найти, а потому и не надо искать. Надо строить разные теории,
а не зацикливаться на какой-то одной. Главное — не результат, а участие. Физики, мол, тоже путаются в своих основаниях. Они просто еще не доросли
до уровня психологии и не до конца прочувствовали, что, сколько бы они ни старались, все равно не смогут докопаться до истины. Но что тогда ищут ученые, если все, что они находят, заранее объявляется субъективным, произвольным и неистинным? Впрочем, вот уже три десятилетия, как проблема сознания вышла из подполья. В последнее время активно развивается изучение когнитивного бессознательного. Обзору этих исследований посвящена другая наша работа (Аллахвердов, Воскресенская, Науменко, 2008). Наши исследования тоже касаются когнитивного бессознательного. Однако мы не старались доказать его могущество или оценить его как «умное или глупое» (чему, например, журнал «American Psychologist» посвятил целый номер в 1992 г.). Проблема для нас отнюдь не в когнитивном бессознательном. Загадкой, требующая объяснения является сознание.