Чарльз Сандерс Пирс
Закрепление верования
<…>
Сомнение и верование
370. Мы, как правило, знаем, когда хотим задать вопрос, а когда – произнести суждение, поскольку имеется различие между ощущением сомнения и ощущением веры.
371. Но этим не исчерпывается всё, что отличает сомнение от верования. Здесь имеется также практическое различие. Наши верования руководят нашими желаниями и формируют наши действия. Фанатики-мусульмане шли на смерть по первому приказу своего вождя, потому что они верили, что повиновение ему обеспечит им вечное блаженство. Если бы они сомневались в этом, то, конечно же, не поступали бы так. И так обстоит дело с любым верованием, в зависимости от его силы. Переживание верования есть более или менее надежный показатель того, что в нашей природе установилась некоторая привычка, которая будет определять наши действия. Сомнение не обладает подобным эффектом.
372. Мы не должны пропустить и третье различие. Сомнение является беспокойным и неудовлетворенным состоянием, от которого мы стремимся освободиться и прийти к состоянию верования, в то время как последнее является состоянием спокойного самоудовлетворения, от которого мы не хотим избавиться или же поменять на верование во что-то иное. Напротив, мы упорно держимся не за сам акт веры, а за веру только в то, во что мы действительно верим.
373. Таким образом, сомнение и верование оказывают на нас положительное воздействие, хотя и достаточно разное. Верование не заставляет нас действовать немедленно, но ставит нас в такие условия, что мы будем вести себя определенным образом, когда представится возможность. Сомнение ни в малейшей степени не дает такого активного результата, но принуждает нас проводить исследование до тех пор, пока оно само не будет устранено. Это напоминает нам раздражение нерва и рефлексивное действие, производимое этим раздражением; тогда как аналогией для верования в центральной нервной системе нам может служить то, что называется нервными ассоциациями, например, привычка нервов, вследствие которой запах персика будет вызывать выделение слюны.
Цель исследования
374. Раздражение, связанное с сомнением, вызывает борьбу, направленную на достижение состояния верования. Я буду называть эту борьбу исследованием, хотя следует признать, что иногда это не очень точное название.
375. Раздражение, вызванное сомнением, является единственным непосредственным побуждением для борьбы, направленной на достижение верования. Но для нас, конечно же, будет лучше, если наши верования окажутся такими, что действительно смогут руководить нашими действиями, дабы удовлетворить наши желания; и это соображение заставляет нас отвергать любое верование, которое, как нам представляется, не было сформировано так, чтобы обеспечить этот результат. Но это достигается только в том случае, если оно порождает сомнение вместо верования. С сомнения, стало быть, борьба начинается, а с его прекращением она заканчивается. Таким образом, единственной целью исследования является установление мнения. Мы можем предположить, что этого недостаточно для нас и что мы ищем не просто мнения, а истинного мнения. Но подверните это предположение проверке, и оно окажется безосновательным, ибо как только достигнуто устойчивое верование, мы полностью удовлетворены, независимо от того, является это верование истинным или ложным. Ясно, что ничто за пределами нашего познания не может быть для нас целью, ибо то, что не воздействует на наш разум, не может стать побуждением для умственного усилия. Самое большее, что можно утверждать, это то, что мы ищем такое верование, которое мы будем считать истинным. Но мы считаем истинным каждое из наших верований, и утверждать это, по сути, простая тавтология.
376. То, что установление мнения есть единственная цель исследования, представляет собой очень важное положение. Оно мгновенно отметает прочь различные смутные и ошибочные концепции доказательства. Некоторые из этих концепций можно здесь отметить.
1. Некоторые философы полагали, что для того, чтобы начать исследование, достаточно просто задать вопрос устно или написать его на бумаге, и даже рекомендовали нам начинать наше исследования с сомнения во всем. Но простой перевод суждения в вопросительную форму не побуждает ум к борьбе за достижение верования. Должно наличествовать реальное и живое сомнение, без него же вся дискуссия становится пустопорожней.
2. Существует очень распространенное мнение, согласно которому доказательство должно опираться на некие окончательные и абсолютно бесспорные положения. Эти положения, согласно одной школе, представляют собой первые принципы общего характера; согласно другой, они суть первые ощущения. Но в действительности для того, чтобы приводить к совершенно удовлетворительному результату, называемому доказательством, исследование должно лишь начинаться с положений, совершенно свободных от всякого действительного сомнения. Если посылки таковы, что в них фактически не сомневаются, они не могут быть более удовлетворительными, чем они есть.
3. Некоторые люди, по-видимому, обожают спорить о том, в чем весь мир оказался уже полностью уверенным. Но так нельзя достичь дальнейшего прогресса. Когда сомнение прекращается, умственная работа над этим предметом подходит к концу; если же оно продолжается, то уже безо всякой цели.
Методы закрепления верования
377. Если установление мнения есть единственная цель исследования и если верование имеет характер привычки, почему бы нам не добиваться желаемой цели, принимая в качестве ответа на вопрос всё, что мы только можем вообразить, постоянно повторяя его самим себе, обращая внимание на всё, что может ему способствовать, и научившись отворачиваться с презрением и ненавистью от всего, что может его нарушить? Этому простому и прямому методу действительно следуют многие люди. Я вспоминаю, как меня умоляли не читать определенную газету, дабы она не изменила моего мнения относительно свободы торговли. «Чтобы я не запутался в ее софизмах и ложных заявлениях» — так это формулировали. «Ведь ты, — говорил мой друг, — не являешься знатоком политической экономии. Поэтому тебя можно легко ввести в заблуждение ошибочными аргументами в этой области. Ты мог бы, читая эту газету, уверовать в протекционизм. Но ты признаешь, что свобода торговли есть истинное учение, и ты не хочешь верить в то, что не является истинным». Я часто замечал, что такой подход выбирают сознательно. Значительно чаще инстинктивное отвращение к нерешительному состоянию ума, разросшееся до неясного страха перед сомнением, заставляет людей судорожно хвататься за взгляды, которые у них уже есть. Человек чувствует, что только если он будет держаться своего верования без колебаний, оно будет совершенно удовлетворительным. Нельзя отрицать и того, что стойкая и непоколебимая вера приносит полный покой уму. Она может, конечно же, приводить к определенным неудобствам, например, если человек продолжает упорно верить в то, что огонь не обжигает или же что он будет проклят на веки вечные, если получит ingesta как-то иначе, чем через желудочный зонд. Но тогда человек, избравший этот метод, может не согласиться с тем, что его неудобства превосходят его достоинства. Он может сказать: «Я упорно придерживаюсь истины, а истина всегда благотворна». И во многих случаях вполне может оказаться, что удовольствие, которое он получает от своей спокойной веры, превышает любые неудобства, проистекающие из ее обманчивого характера. Так, если бы смерть была полным уничтожением, то в этом случае человек, верящий, что после смерти он непременно попадет в рай, если только в этой жизни он соблюдал некоторые простые обряды, получает легкое удовольствие, за которым не последует ни малейшего разочарования. Сходное соображение, по-видимому, оказывается весомым для людей в религиозных вопросах, ибо нам зачастую приходится слышать, как они говорят: «Ох, я не мог бы поверить в то-то, потому что я стал бы несчастным, если бы поверил». Когда страус, почуяв опасность, прячет голову в песок, он вроде бы выбирает наиболее подходящий способ поведения. Он прячет от себя опасность, а затем спокойно полагает, что опасности больше нет; и если он совершенно уверен в том, что опасность миновала, зачем ему тогда поднимать голову, чтобы видеть? Человек может на протяжении всей своей жизни систематически не обращать внимания на всё, что могло бы вызвать изменение в его мнениях, и, если только он добивается успеха, основывая свой метод на двух фундаментальных психологических законах, я не вижу, что можно было бы сказать против подобного поведения. Было бы самодовольной дерзостью возражать, что его образ действия иррационален, ибо это означало бы лишь оно: что его метод установления верования не является нашим методом. Он вовсе и не собирается быть рациональным и, действительно, часто с презрением говорит о слабом и склонном к заблуждениям разуме человека. Поэтому пусть он думает так, как ему нравится.
378. Однако такой метод закрепления верования, который можно назвать методом упорства, окажется неспособным сохранить свои позиции на практике. Социальный импульс против него. Человек, принимающий его, обнаружит, что другие люди мыслят не так, как он, а в какое-нибудь мгновение ему может прийти в голову, что их мнения так же хороши, как и его собственные, и это поколеблет его доверие к своему верованию. Это представление о том, что мысли или чувства другого человека равноценны его собственным, несомненно является новым шагом и притом в высшей степени важным. Оно возникает из столь сильного побуждения в человеке, что его невозможно подавить, не подвергнув все человечество опасности истребления. Если только мы не превратимся в отшельников, то необходимо будем оказывать влияние на мнения друг друга; так что проблема состоит в том, как закрепить веру не только в индивидууме, но в сообществе.
379. Пусть же действует воля государства вместо воли индивидуума. Создадим институт, цель которого состоит в том, чтобы привлекать внимание людей к правильным учениям, постоянно повторять их и обучать им молодежь; в то же время этот институт должен обладать силой, чтобы предотвратить изучение, защиту и изложение противоположных учений. Устраним из представлений людей всевозможные причины изменения мнений. Будем держать их в невежестве, чтобы они не научились думать иначе, чем они думают. Привлечем на свою сторону их страсти, чтобы они относились к частным и необычным мнениям с ненавистью и ужасом. Запугаем и заставим замолчать всех тех, кто отвергает установленную веру. Побудим народ отворачиваться от таких людей и вываливать их в дегте и перьях или учредим расследование образа мыслей подозреваемых, а когда они будут признаны виновными в том, что придерживаются запрещенных верований, подвергнем их достойному наказанию. Если полного согласия нельзя достигнуть иным способом, то всеобщее избиение всех тех, кто не думает надлежащим образом, всегда оказывалось весьма эффективным средством для того, чтобы создать единое мнение в стране. Если же для этого недостает сил, то составим перечень мнений, с которыми не может согласиться ни один человек, даже наименее независимого образа мыслей, и потребуем, чтобы верные нам люди приняли все эти положения с тем, чтобы изолировать их так решительно, как это возможно, от влияния остального мира. Этот метод с древнейших времен был одним из главных средств поддержания правильных теологических и политических учений и сохранения их универсального, всеобщего характера. В частности, в Риме он практиковался со времен Нумы Помпилия до Пия IX. Это наиболее совершенный исторический пример; однако везде, где существует священство или жречество, а ни одна религия не обходилась без них, этот метод находил себе большее или меньшее применение. Везде, где имеется аристократия, гильдия или любое объединение людей, интересы которых зависят или считается, что зависят, от определенных положений, неизбежно обнаруживаются следы этого естественного продукта социального чувства. Жесткости всегда сопровождают эту систему; и когда она последовательно проводится в жизнь, они превращаются в самые ужасные зверства в глазах каждого разумного человека. Однако это обстоятельство вряд ли может вызвать удивление, поскольку служитель общества не чувствует себя вправе поступаться интересами этого общества во имя милосердия, как если бы это были его личные интересы. Поэтому вполне естественно, что симпатия и товарищество создают тем самым самую безжалостную власть.
380. Вынося суждение об этом методе закрепления верования, который может быть назван методом авторитета, мы прежде всего должны признать его неизмеримое духовное и моральное превосходство над методом упорства. Его успех соразмерно более велик; и на деле он вновь и вновь приводил к самым величественным результатам. Даже сооружения из камня, которые он вызвал к жизни, например, в Сиаме, Египте и Европе, отличаются такой величественностью, с какой едва ли могут соперничать величайшие творения природы. И, за исключением геологических эпох, нет столь же длительных периодов, как те, которые отмечены какой-либо организованной верой. Если мы подвергнем вопрос тщательному изучению, то обнаружим, что ни одна вера никогда не оставалась той же самой, однако изменения ее происходят столь медленно, что они совершенно незаметны в продолжении одной человеческой жизни, поэтому индивидуальное верование остается разумно закрепленным. Для массы людей и не существует, может быть, лучшего метода, чем этот. Если высшее побуждение людей состоит в том, чтобы быть интеллектуальными рабами, то они и должны оставаться рабами.
381. Однако никакая организация не в состоянии регулировать мнения по всем вопросам. Только о наиболее важных из них можно заботиться, в остальном же человеческие умы должны подчиняться действию естественных причин. Это несовершенство не будет источником слабости, пока люди живут при таком уровне культуры, когда одно мнение не способно оказывать воздействие на другое, то есть до тех пор, пока люди неспособны сравнивать мнения друг с другом. Однако в большинстве государств, находящихся под контролем духовенства, появляются отдельные индивиды, которые поднимаются над этим уровнем. Эти люди обладают более широким социальным пониманием; они видят, что люди в иных странах и в иные эпохи придерживались учений, весьма отличных от тех, в которые вынуждены верить они сами; они не могут не осознавать, что лишь благодаря простой случайности они обучены именно тому, чему их учили, что именно те нравы и организации, которые их окружают, побудили их думать так, как они думают, а не совершенно отличным образом. Из-за своего чистосердечия они не могут противиться той мысли, что нет никаких оснований оценивать свои собственные взгляды выше, чем взгляды других народов и других веков; а это, в свою очередь, может посеять в их умах сомнение.
382. Далее они поймут, что подобные сомнения должны иметь место в их умах и в отношении любых верований, которые выглядят порождением каприза — их собственного или же людей, создающих общераспространенные мнения. Своевольная приверженность какому-то верованию и произвольное навязывание его другим должны быть отброшены. Необходимо принять новый метод установления мнений, который не только будет побуждать к вере, но и позволит определить, в какое положение следует верить. Пусть ничто не препятствует естественным предпочтениям, и тогда под их влиянием люди, общаясь друг с другом и рассматривая проблемы с разных точек зрения, постепенно разовьют мнения в гармонии с естественными причинами. Этот метод сходен с тем, благодаря которому была достигнута зрелость в художественных представлениях. Наилучший пример этого метода можно найти в истории метафизических систем. Системы такого рода обычно не опирались на наблюдаемые факты, а если и опирались, то в незначительной степени. Они принимались главным образом потому, что их основополагающие принципы казались «согласными с разумом». Это удачное выражение: оно означает не то, что согласуется с опытом, но то, во что мы находим себя склонными верить. Платон, к примеру, усматривает согласие с разумом в том, что расстояния между небесными сферами пропорциональны длинам струн, производящих гармонические аккорды. Многие философы сделали свои главные заключения в результате соображений, подобных этому. Но это является низшей и наименее развитой формой данного метода, ибо ясно, что другой человек может считать более согласной с его разумом теорию Кеплера, которая утверждает, что орбиты небесных тел пропорциональны вписанным фигурам правильных геометрических тел. Однако столкновение мнений, в конце концов, приведет людей к тому, что они остановятся на предпочтениях более универсального характера. Возьмите, к примеру, учение, согласно которому человек всегда действует, исходя из своих собственных интересов, то есть исходя из соображений, согласно которым один образ действия доставит ему больше удовольствия, нежели другой. Это учение не опирается на какие-либо факты, имеющие место в мире, однако оно имело широкое распространение, будучи исключительно рассудочной теорией.
383. Это метод является гораздо более интеллектуальным и достойным уважения с точки зрения разума, нежели любой из тех, о которых мы говорили выше. Но его недостаток оказался наиболее заметным. Он превращает исследование в нечто подобное пристрастию, а пристрастие, к сожалению, всегда в большей или меньшей степени зависит от моды. Соответственно, метафизики никогда не могли прийти к устойчивому согласию, и с древнейших времен до наших дней маятник постоянно качался то в сторону более материальной, то в сторону более духовной философии. И поэтому от данного метода, получившего название априорного, нас влечет, говоря словами лорда Бэкона, к истинной индукции. Мы рассмотрели априорный метод как такой, который обещал избавить наши мнения от случайных и произвольных элементов. Однако его использование, устраняя действие одних случайностей, только усиливает влияние других. Поэтому этот метод не отличается существенным образом от метода авторитета. Правительство могло бы и пальцем не пошевелить, чтобы повлиять на мои убеждения; извне мне могли бы оставить свободу выбирать, скажем, между моногамией и полигамией, и, сообразовываясь только со своей совестью, я мог бы заключить, что последняя сама по себе безнравственна. Но если бы я узнал, что главным препятствием для распространения христианства среди людей столь высокой культуры, как индусы, явилась их убежденность в аморальности нашего отношения к женщинам, я не мог бы не понять, что, несмотря на невмешательство правительства, в своем проявлении чувства в значительной мере определяются случайными причинами. Итак, есть люди и среди них, я полагаю, находится мой читатель, которые, увидев, что какое-то их верование обусловлено обстоятельствами, не связанными с фактами, с этого момента станут не только на словах признавать, что это верование сомнительно, но будут испытывать действительное сомнение, так что оно перестанет, хотя бы в известной степени, быть верованием.
384. Для того чтобы разрешить наши сомнения, необходимо найти метод, с помощью которого наши верования обусловливались бы не чем-то человеческим, но некоторым внешним постоянным фактором — чем-то таким, на что наше мышление не оказывает никакого воздействия. Некоторые мистики полагают, что они имеют подобный метод в личном вдохновении, ниспосланном им свыше. Однако это не что иное, как разновидность метода упорства, в котором понятие истины как чего-то публичного еще не развито. Наше внешнее постоянство не было бы внешним, в нашем понимании, если бы его влияние ограничивалось одним отдельным индивидуумом. Оно должно быть чем-то таким, что влияет или могло бы влиять на каждого человека. И хотя это влияние столь же разнообразно, как и индивидуальные условия людей, все же метод должен быть таким, чтобы окончательное заключение, к которому приходит каждый человек, было одним и тем же. Таков метод науки. Его основополагающая гипотеза, изложенная более обычным языком, звучит так: имеются реальные вещи, свойства которых совершенно не зависят от наших мнений о них; эти реальности воздействуют на наши чувства в соответствии с постоянными законами, и, хотя наши ощущения так же различны, как различно наше отношение к объектам, мы можем с помощью рассуждения установить, каковы вещи в действительности и по истине; каждый человек при достаточном опыте и основательном размышлении будет приведен к одному и тому же истинному заключению. Новым здесь является понятие реальности. Меня могут спросить: откуда я знаю, что существует что-то реальное? Если эта гипотеза есть единственная опора моего метода исследования, то мой метод не должен использоваться для поддержания этой моей гипотезы. Мой ответ следующий: 1. Если нельзя считать, что исследование доказывает существование реальных вещей, то оно, по крайней мере, не ведет и к обратному заключению; метод и концепция, на которую он опирается, всегда находятся в гармонии. Поэтому, в отличие от других методов, практическое применение метода науки не обязательно приводит к сомнению в нем. 2. Источником любого метода закрепления верования служит чувство неудовлетворенности двумя несовместимыми суждениями. Но в этом всегда присутствует смутное признание того, что существует какая-то одна вещь, которой суждение должно соответствовать. Поэтому никто не может в действительности сомневаться в том, что существуют реальные вещи, поскольку если бы он сомневался, то его сомнение не могло бы быть источником неудовлетворенности. Поэтому данная гипотеза принимается каждым. И социальный импульс не побуждает людей сомневаться в ней. 3. Каждый человек применяет научный метод по отношению к великому множеству вещей и перестает им пользоваться только тогда, когда не знает, как его применить. 4. Опыт применения метода не только не позволяет усомниться в нем, но, напротив, научное исследование всегда приводило к замечательным триумфам в деле установления мнения. Это объясняет, почему я не сомневаюсь в методе или в гипотезе, на которую он опирается; и не только не сомневаюсь, но и не верю в то, что кто-то, на кого я мог бы оказать влияние, стал бы сомневаться в них. Поэтому с моей стороны было бы пустейшей болтовней развивать эту тему дальше. Если у кого-то имеется сомнение по поводу этого предмета, то пусть он рассмотрит его самостоятельно.
385. Описание метода научного исследования является целью всей этой серии статей. В данный момент я имею возможность отметить лишь отдельные различия между ним и другими методами закрепления верования.
Это единственный из всех четырех методов, в котором проводится различие между правильным и неправильным действием. Если я принимаю метод упорства и ограждаю себя от всех влияний, все то, что я считаю при этом нужным делать, является необходимым в соответствии с этим методом. Точно так же обстоит дело и с методом авторитета: государство может стремиться подавить ересь при помощи средств, которые с научной точки зрения кажутся неподходящими для достижения этой цели, но единственным критерием этого метода является то, что полагает государство; так что оно неспособно следовать этому методу неправильно. Так же обстоит дело и с априорным методом. Вся его сущность состоит в том, чтобы мыслить согласно своим наклонностям. Все метафизики так именно и поступают, хотя друг друга они склонны считать абсолютно неправыми. Гегелевская система признает всякую естественную тенденцию мысли логической, хотя она, очевидно, снимается противоположными тенденциями. <…> Несомненно, метафизики в итоге получают истинные идеи; система природы Гегеля сносно представляет науку своего времени; и можно быть уверенным: что бы ни было освобождено научным исследованием от сомнения, оно сразу же получит априорное доказательство со стороны метафизиков. Но с научным методом дело обстоит иначе. Я могу начать с известных и установленных фактов с тем, чтобы перейти к неизвестным; и все же правила, которым я при этом следую, могут не быть санкционированными самим исследованием. Критерий того, правильно ли я следую методу, состоит не в его непосредственной привлекательности для моих чувств и целей, но, напротив, он сам включает в себя применение метода. Следовательно, возможно как правильное, так и неправильное рассуждение; этот факт лежит в основании практической стороны логики.
386. Не следует полагать, что первые три метода установления верования не имеют никаких преимуществ перед научным методом. Напротив, каждый из них обладает своими достоинствами. Априорный метод отличается удобством своих заключений. В самой его сущности заключено то, что мы принимаем любые верования, к которым питаем склонность и которые, как мы полагаем в силу своей природы, льстят нашему самолюбию, правда, до тех лишь пор, пока грубые факты не освободят нас от этих сладостных грез. Метод авторитета всегда будет управлять человеческими массами, и тех, кто обладает различными формами организованной силы в государстве, никогда не удастся убедить в том, что опасная мысль не должна быть каким-то образом подавлена. Если свобода слова не будет сдерживаться более грубыми формами принуждения, тогда единообразие мнения будут достигаться посредством морального террора, который получит полное одобрение со стороны респектабельного общества. Следование методу авторитета есть путь мира. Некоторые нонконформистские взгляды разрешаются, другие (признанные небезопасными) запрещаются. Эти взгляды различны в разных странах и в разные эпохи. Но где бы вы ни были, если станет известно, что вы придерживаетесь верования, на которое наложено табу, можете быть уверены, что с вами будут обращаться с жесткостью менее грубой, но более утонченной, чем если бы вас травили, как волка. Поэтому величайшие духовные благодетели человечества никогда не отваживались и даже теперь не отваживаются выражать свои мысли целиком; и поэтому тень сомнения prima facie опускается на всякое положение, которое считается существенным для безопасности общества. Гонение осуществляется не только извне; человек зачастую мучается и страдает, когда обнаруживает, что верит в положения, к которым его приучали испытывать отвращение. Поэтому миролюбивому и благожелательному человеку будет трудно противостоять соблазну подчинить свои мнения авторитету. Но больше всего я восхищаюсь методом упорства за его силу, простоту и непосредственность. Люди, которые ему следуют, отличаются решительностью характера, который благодаря этому ментальному правилу становится у них очень спокойным. Они не тратят времени попусту на раздумья о том, чего же они хотят, но, ухватившись с быстротой молнии за первое же попавшееся решение, держатся за него до конца, что бы ни случилось, без каких бы то ни было колебаний. Это одно из самых превосходных качеств, которому обычно сопутствует восхитительный, стремительный успех. Нельзя не позавидовать человеку, способному отказаться от разума, хотя мы и знаем, чем это в итоге должно обернуться.
<…>
388. Да, другие методы действительно имеют свои достоинства: чистая логическая совесть стоит чего-то, точно так же, как любая добродетель, как все, чем мы дорожим, обходится нам недешево. Но мы не должны желать, чтобы было иначе. Человеку следует любить и почитать дух логического метода, как свою невесту, которую он выбрал среди всех в мире. Ему не нужно осуждать других; напротив, он может испытывать к ним глубокое уважение, и этим он тем более проявляет уважение к ней. Но она единственная, избранная им, и он знает, что был прав, делая этот выбор. И сделав его, он будет трудиться и сражаться ради нее и не будет жаловаться на удары судьбы, желая лишь, чтобы их было больше и чтобы они были тяжелее, и он будет прилагать усилия к тому, чтобы стать достойным рыцарем и защитником той, в сиянии чьих достоинств черпает он свое вдохновение и свое мужество.