На пороге комнаты появляется Борода.

Максим Ершов

«Поговорим по существу»

(маленькая драма)

Место действия: колония строго режима. Отряд № 6. Комната СКО – Совета коллектива отряда осужденных, резиденция «завхоза» - старшего дневального. Декорированы две стены комнаты – длинная слева и короткая справа от зрителя, на месте их соединения под углом 90 градусов – дверь (занавеска). Вдоль длинной стены, справа налево, начиная от входной двери, – письменный стол завхоза с крутящимся креслом, далее – боком к столу - еще кресло, за ним небольшой столик с чайником и бокалами, далее – стандартная одинарная тумбочка, на ней большой цветок в горшке. На стене: над столом – картина с полуобнаженной девушкой и лист с надписью: «Приходи - тихо, проси – мало, уходи – быстро». Над столиком большое махровое полотенце с изображением тигра (вместо картины), далее – фото спортивного автомобиля в рамке. В правой части сцены, на правой стене растянуто одеяло; оно висит как ковер над кроватью–шконкой, поставленной вдоль этой стены. У кровати в ногах, на дальней от входа позиции стоит вешалка-стояк для одежды, возле нее – низкий табурет.

Действующие лица:

1.Завхоз отряда осужденных – Леня Скоробегов, 27 лет, высокого роста, крепкий, одет строго, в «выходном стиле», в брюки и лепень – самосшитый пиджак из темно-синей материи, черную рубашку.

2. «Кафтан» – его помошник, 30 лет, упитан и круглолиц, быстр в движениях, в «лепешке», нормальной «бекешке» – самосшитой форменной кепке, спортивных черных трико.

3. «Чалый» – праздношатающийся зек, нигде не работающий, ничем не занимающийся, 35 лет, худощавый, в темных эластиковых трико и «олимпийке».

4. «Урюпинский» – каптер – зек, следящий за порядком в комнате хранения личных вещей, «каптерке», 37 лет, невысок, сух, в очках, в потертом казенном лепне с полосами, выцветших х/б штанах (типа спецовки) и «чепурике» - форменной для зеков кепке.

5. «Тюрьма» - приблатненный, многажды сидящий, шпановитый зек, около 33 лет, в кожаной «душке» - безрукавке, черных джинсах и туфлях.

6. «Борода» (имеет прототип) - дневальный, уборщик из «обиженных», под 50 лет, грузен, бородат, неопрятен, одет в грязноватую спецовку и маловатый «чепурик».

 

 

1. В комнате никого нет. Голос «эсдепешника » - члена секции дисциплины и порядка – за сценой (по громкоговорителю):

- Старший дневальный шестого отряда Скоробегов, прибыть на центр к дежурному!… (Пауза) Внимание, прослушайте объявление. Занятия в ПТУ: каменщики, электрики, операторы котельной, операторы швейного оборудования… Шестой отряд стоим на месте – повторная проверка. Проверка окончена, 3-й, 5-й, 19-й, 7-й, 8-й, 17-й, 18-й, 15-й, 14-й, 12-й, 13-й отряды проходим в свои сектора. 4-й, 9-й, 10-й, 11- й отряды проходим в клуб. Выход в школу и ПТУ будет производиться из секторов…. Шестой отряд, стоим на месте!..

(Пауза,)

Шаги за кулисами.

Голос Лени: - Че ты все лыбишься, как ебанутый! Тебе в каком РОВД мозги отшибли?

Голос Кафтана: - Лень, ну они сами в кучу сбиваются…

В комнату входят Леня и Кафтан. Леня усталый и раздраженный, говорит через плечо семенящему позади Кафтану.

Леня: - Кто они? Мозги, блядь, что ли твои?...

Кафтан: - Лень, ну какие мозги? Зэки…

Леня (садясь за стол в позе усталости): Правильно! Какие еще мозги. Мне что, отойти нельзя? Ты-то там зачем, на этой проверке? Видишь, я отошел, ну глянь сам, поправь строй, хули дожидаться, пока дежурный кипишовать начнет?

Кафтан: - Знаешь же сам – неуправляемая масса! Я им не авторитет. Я говорил: стойте пока ровно! И хули? Меня ж, сироту, не слушаются…

Леня: - Твое дело – шуметь, а ты шепчешь себе под нос, как обосранный. Ну, я им устрою вечерний просмотр телевидения…

Кафтан (садится к столу в кресло): - Вот и я говорю… Лень, ну а че – проверились, может, отец, чаюсику приварим?

Леня: - Ставь… А конфеты остались вообще?

Кафтан: - Что ты приносил - одна осталась, а у меня - у сироты – откуда?

Леня (все еще раздраженный из-за втыка на проверке): - Во блядь! Сирота при живом завхозе! Вы только, бля, просить и можете. А меня не будет, вас где найдут? В отряде – сто тридцать рыл, ты че за день там не был что ли? Тя че за ручку выводить? (скидывает бекешку на стол, откидывается в кресле) Нету конфет, значит, нету вам чая.

Кафтан: - Братух, ну че ты напал-то на меня? (разводит руками и лицом) Ну, бросай ты греться! Они тебе нужны - гнать из-за них? И, в конце концов, никто тебе не виноват, что жизнь так прекрасна. В тюрьме сидим. (садится в кресло у стола) Че ругаться? Побольше оптимизма, на хер, и все.

Леня: - Похуизма, блядь! С вами никакого похуизма не хватит…

Кафтан: - Вот по утрам я тоже грустный, еле зубы чищу, как не свои. А к вечеру ничего: как разгуляюсь только…

Леня: - Точно. По утрам ты похож на старого пекинеса, а вечером напоминаешь жизнерадостную лань. Только понту все равно никакого.

Кафтан: - Лень, ну на хуй ты так со мной? Я, блядь, во всем виноват! Да не гони ты, прорвемся! Я же тебе помогаю? А душевное равновесие, сам знаешь, прячется в еде (похлопывает себя по животу).

Леня: - Помогаешь ты. Че вы можете помочь? Хрен до жопы доволочь? Кстати, «прорвемся»: а к таджикам сегодня приезжали? Жрать-то че будем?..

 

Голос за сценой: - Старший дневальный шестого отряда Скоробегов срочно прибыть в штаб. Старший дневальный шестого отряда срочно прибыть в штаб!

Леня (указывая пальцем «на голос»): - Ебана жизнь! Хоть не приземляйся! Когда вы там, на хуй, угомонитесь в этом штабе! (встает, одевает бекешку) Пошел я. Ставь «купца» «боярского» (чаю покрепче), чтоб был готов, когда вернусь.

Кафтан: - К таджикам сходить?

Леня (из дверей): - Сам схожу… (уходит)

 

Кафтан, оставшись один, включает электрочайник на столике, лезет в тумбочку, достает банку из под кофе, в которой хранится чай, насыпает в ладонь полную пригоршню, ставит банку обратно в тумбочку, высыпает чай в большую кружку – «литряк», приговаривая:

Кафтан: - Хули орать? Ну вот, бля, хули орать? Вытаращит глаза, как бараньи яйца. «Лань, пекинес»… Сам ты жираф печальный! Меня отец учил – не научил, мамка учила – не научила, в школе эти пидоры с указками не научили, теперь завхоз туда же. Пиздюк, бля. А я сам себе профессор. (Окончив чайные манипуляции, садится в кресло завхоза, берет со столика глянцевый журнал, листает. На развороте – шикарная голая блядь, Кафтан поворачивает журнал «в рост», вглядывается, выдвинув челюсть вперед, потом, сделав губы трубочкой, голосит:)

Кафтан: - Ой-ёй-ёй-ёй-ёй-ёй! (поднимает лицо к потолку и как бы рычит) – У-а-а-а!

 

2. Быстро, с фотоальбомом в руке, входит Чалый.

Чалый (патетически): - Кафтан, дружище! Арестантское сердце – не камень! Мне очень жаль, но я, по ходу, женюсь! Оцени. (Бросает раскрытый фотоальбом на стол перед Кафтаном, садится в кресло. Кафтан берет альбом, смотрит.)

Чалый (продолжая в том же тоне): - В этой женщине столько неутоленного огня, что я чувствую себя просто обязанным вмешаться. Ты видишь эти глаза? Они зовут за тыщу километров… Домик в Анапе с аппетитной хозяйкой в придачу! Семейное счастье в теплых широтах! Нирвана! Вот награда мне, страдальцу, за все лишения!

Кафтан: - А как же Танюха из Кургана? Че же – полгода дикой любви и все зря?!

Чалый: - Ну че ты, зема! В твоем возрасте пора бы знать, что браки заключаются строго на небесах. И потом, это же смешно – путать Урал и берег Черного моря! Так что теперь я всей своей фиброй люблю Натаху. И уже слышу волшебную поступь судьбы. (Отбирает у Кафтана фотоальбом, смотрит на фото.) – Не плачь, душа моя, продавай все, я выезжаю!

Кафтан: - Бля, везунчик же ты, Чалый… Слышь, ты тогда Танюху мне давай.

Чалый: - Ух ты, наглый фердинанд! Ты что, не знаешь, что настоящие орлы не летают без запасного аэродрома? Ну, ладно, посмотрим, че она щас напишет. Может, и отдам. Так что терпение, Кафташа: счастье любит терпеливых….

 

3. Появляется Леня.

Чалый (весело): - Лень, ты знаешь, от кого письмо было?

(Разозленный завхоз, грозно зыркнув на него, не слушая, нависает над Кафтаном)

Леня: - Слышь, ты, скрапедустра серая! Еще раз – и больше ни разу, понял? Какого хуя у нас опять «двойка»! Ты че, бля, не в состоянии дневальных шевельнуть? Санобход достойно встретить? Вообще поохуевали вы здесь что ли? Я вас на такую «луну» отправлю!

Кафтан (срываясь с кресла, выныривая из под завхоза, бежит к чайному столу, хватается за кружки-бокалы, начинает разливать чаи) - Леньк, да я те отвечаю, у нас почти чисто было!

Леня: - Какой хуй чисто?

(Чалый сидит, иронически уставившись в пространство, завхоз садится в свое кресло, опять нервно скидывая бекешку) Я не знаю, че это надо делать с трех лет, чтобы так мозги ебать! (налегая на стол в сторону Кафтана) Кафтан, ты сколько сидишь?

Кафтан: - Первоход я…

Леня: - Пиздабол ты!Сидишь не первый год. А положиться нельзя в элементарных вещах! Ну, рассказываешь ты фельшеру, так хоть не пизди, что бычки она на собственных туфлях принесла. Ты б еще сказал, что у нас паутина – за положняк по дизайну. Мама, бля! (Чалому) До УДО осталось три месяца! Чалый, ну разве я с ними, с уродами, освобожусь? Опять встрял Петровичу за пару сотен…

Кафтан (доразлив чай, бросает со стуком кругаль на стол – он задет, делает шаг в сторону завхоза): - Леня, ебать мой хуй, ну ты че – первый день в зоне? Это ты переживаешь за полы, как за собственные штаны, а для этой массы любые слова о чистоте – это неудачная шутка администрации. Откуда ей взяться-то чистоте? Некоторые руки свои моют раз в неделю, в бане. Какие им хуй па-алы!

Чалый (в повисшей паузе): - «А в это время в подвалах замка шел третий съезд эр-эс-дэ-эр-пэ!…» Уважаю актив, горят ребята на работе!

Кафтан (Чалому): - Хули ты лыбишься? Самому поди по кайфу бычки под шконарь сыпать?

Чалый: - Под свой шконарь я ничего не сыплю.

Кафтан: - Значит, под чужие….

Чалый: - А ты че, видел что ли?

Кафтан: - Не видел, но так и представляю (ставит бокалы на стол, один – завхозу), как ты целишься, чтобы не попасть кому-нибудь в тапок…

Леня: - Ладно, хорош, Кафтан. Плюнь ты на этого дегера. Его могила исправит, а может, так и будет дураком лежать. (Отхлебывает чаю.) Не болтать надо, а убирать чаще. А вы, Чалый, дождетесь со своим похуизмом – скоро Харя за вас возьмется: пару «пятнашек» отсидите под крышей, и забудете, как курить в неотведенных местах и срач устраивать.

Чалый: - Ой, бля, страшно. Че-то все никак не дождемся.

Леня: - А я говорю довыебываетесь. Я-то молчу, но там и без меня все знают. Кафтан, тащи сюда этого старого пидора на хрюк шершавый. И это, бля, у таджиков гостей полон проходняк (место между шконками)… возьми там, у Холодка, что ли, пару конфет, скажешь - я просил.

 

4. Кафтан уходит. Завхоз барабанит пальцами по столу.

Чалый (чуть выждав): - Лень, так ты знаешь, от кого было сегодняшнее письмо?

Леня (прихлебывая чай, кисло): - Ясно, что не от старых друзей… Поди от этой, как ее, - Наташи из Ялты.

Чалый (довольно улыбаясь): - Не из Ялты, а из Анапы. Фотки прислала. На, зацени. (Протягивает фотоальбом.)

Леня (разглядывая фото): - Хм, у тебя бабы с каждым разом все лучше.

Чалый (улыбаясь еще шире): - Знаешь, че пишет? (откидываясь на спинку кресла, приподнимает брови и проникновенным тоном продолжает):

- Сергей, прочитав твое искреннее письмо, я поняла, что ты – человек большого сердца. Как мало вокруг таких – сильных и добрых!... Знаешь, теперь я уверена, что мы обязательно поймем друг друга, но я боюсь загадывать, ведь мне слишком хочется верить… (Отхлебывает из бокала, Леня ложит фотоальбом на стол, пододвигает к Чалому) Такая дуреха! Ловлю ее в силки, как птицу. (Наклоняясь в кресле к Лене, вопросительным тоном) - Лень, я ниче не понимаю. Там что, на воле, совсем мужиков не осталось что ли? Трахать их, что ли, некому по-человечески?… Работает на винном комбинате. 31 год, высшее образование и всего один ребенок. Женщина добрейшей души: ничего не жалеет – муж ее уже спился, и теперь она одна–одинешенька. (Берет альбом, артистически обращается к фотографии.) – Не печалься, душа моя. Твой Майкл Джексон на фоксе!.. Лень, как думаешь, увидев меня, она заплачет от счастья? Я написал ей, что я несчастный архитектор, ученик, ха-ха, самого Церетели…

Леня (глядя на Чалого с задумчивым неудовольствием): - Я не знаю, отчего она заплачет…

 

На пороге комнаты появляется Борода.

Борода: - Я приветствую вас, сэр!..

Леня (мельком глянув на Бороду): - Ты, Чалый, перец, конечно. Но отчего будет рыдать эта Наташа, я не знаю. Думаю, тебе надо делать детей.

Чалый: - Так у меня уже есть двое…

Леня: - Надо еще. Хоть Родина и ждет героев, идиоты ей тоже нужны.

Чалый: - Не понял. В каком смысле?

Леня: - Да хуево, что не понял. У меня Чалый, сестра есть старшая, Ритка. Мне ее жаль. Таких, как ты, надо с порога гнать. Дело, конечно, твое, но на хера ты этой бабе пиздишь про небо в алмазах?

Чалый: - Лень, ну а как еще? Че ей, правду, что ли, писать? Она же охуеет от этой правды с первого письма. Я же сижу, не вылезая, с 95-го. Женщинам правда не нужна, Лень. Я это знаю, поэтому у меня их много.

Леня: - А мне, Чалый, противно, когда все начинается с обмана. Напиздим, бля-ядь, что мы невинно осужденные джентльмены, напустим тумана избитых романтических фраз, обсыпем все это говно обещаниями… Даже сами нет-нет начинаем верить…. Что эта Наташа может найти в тебе, кроме большого человеческого горя? А так-то, конечно, сам смотри. Только после вас, таких ушлых, нам зыкам ни одна баба не верит…

Борода (в присущей ему интеллигентской вещательной манере):

- Джентльмены! Это старая история. Вижу, кто-то продолжает украшать собственную несостоятельность количеством женских имен. Это очень старая история. Но ничего прочного не строят на обмане, каким бы красивым он не был. Начинать нужно только с правды. А наша правда, к сожалению, горше полыни или, если угодно, димедрола.

Чалый (вскидывая на Бороду презрительную маску лица): - Че-ё? Вот он, блядь, умник со шваброй, бачок мусорный! Иди вон, на хуй, дальняк чистий!.. Что за уголовники пошли? Лень, где вас таких правильных ловят, каким судом судят? Я не пойму: ты че – завидуешь что ли?.. Ладно. Душа просит зрелищ, пойду МузТВ смотреть, а то тут, на хуй, с вами погонишь и с ума сойдешь. (Берет фотоальбом, уходит; Борода стоит, опершись на спинку кровати.)

Борода: - Необоснованный оптимизм – признак нетрезвости, предвещающей тяжелую судьбу!..

 

5. Входит Кафтан, кладет на стол перед завхозом несколько конфет.

Кафтан: - Ебама рама! Хуй че найдешь в этом бараке. Только научный подход и спасает…

(Леня берет конфету, разворачивает. Оставляет на столе еще одну, остальные смахивает в стол.)

Кафтан: - Знаешь, где я отловил этого умалишенного? (Показывает пальцем на Бороду, берет свой бокал, заглядывает в «литряк», доливает.) Как всегда, блядь, уселся в локалке (огороженном участке отряда) на скамейку, собрал вокруг себя всякую нечисть, ну и рассказывал им свои фантастические истории. (Отхлебывает чай.) А тут Сема тусуется - ну, гонит перед УДО пацан, терсится туда-сюда. И наш этот профессор затянул его на беседу и стал чето-то там ему навязывать про мрачное будущее. (Отхлебывает, громко дыша в бокал; Леня тоже хлебает, поглядывая на Бороду.) Представляешь - Семе! Которому уже полгода снятся кабаки и женщины. Сема, конечно, стал переживать. Слов не найдет, кулаки чешутся. Короче, пизда бы деду, если б я не уволок его оттуда. Представляешь, да: Сема в гневе!.. Ха! (Бороде) Дебил! да он уже две груши расколотил в пух и прах!

Борода (по ходу развития сентенции Кафтана постепенно морщившийся): - Когда я представляю на месте несчастной груши человека, мне становится страшно. К какой войне они все готовятся? Я просто сказал ему, что самая трудная груша – собственная голова.

Кафтан: - У тебя тыква большая и пушистая, да только ни хрена не варит.

Леня (отодвигая бокал): - Короче, ты, теоретик. Ты бы лучше со шваброй упражнялся, а не «метлой» своей молол. Если мне Петрович еще раз выпишет (отругает) за грязь, я позову Сему и пусть он вас вместе с Кафтанкой лупит, удар отрабатывает. Понял ты меня? Или всечь (ударить) тебе, чтоб ты на собственной подливе уехал?

Борода (печально): - Сэр, я кажусь себе мифическим Сизифом, который весь срок тащит в одну и ту же гору один и тот же камень. Эта гора – идеал санитарного состояния, а камень – всеобщее равнодушие к этому идеалу, тяжким бременем возложенное на наши одинокие плечи…

Кафтан: - Ой-ой, блядь! Опять поэма, блядь! Ты на хуя дочку трахал свою восьмилетнюю?

Борода: - Кафтан, ну ты же ничего не знаешь! Сколько раз повторять: дочка моя девственна, экспертиза показала…

Кафтан: - Что ты, бля! Еще один невиновный. Один я виновный. А в суде дураки сидят. Нет уж, понахуевертил делов, загремел в петушатник, так будь добёр, на хуй…

Леня: - Короче, называй себя кем угодно, хоть Сизифом, хоть Красной Шапочкой, только я тебе, бля, последний раз говорю: не забывай, что у нас чистота – залог здоровья. Твоего – в первую очередь. Будешь хуйней страдать, я из тебя всю пыль выбью. Все, канай отсюда.

(Борода, философски печальный, уходит)

Леня (Кафтану, глядящему в потолок): - А ты хули пыри вылупил? Че - булки к креслу приросли? Иди, петушню остальную расшевели. Пусть помогают ему, он один этот воз не вывезет. И скажи, пусть записывают, кто нагло бычки бросает. Петрович сказал, пора сажать всю эту пиздобратию.

Кафтан: - Лень, как бы не уебали (избили) нас с тобой, Матрос с Денисом шутить не будут, им что крыша (штрафной изолятор), что СУС (барак строгих условий содержания), что ПКТ (помещения камерного типа), - какая разница? Ширево и там есть.

Леня: - Ладно, учить еще будешь. Аккуратно сделаем, через штаб и через дежурку, как бы само собой, так что щекотись давай.

Кафтан (поднимаясь с кресла): - Как скажешь, отец, только не шуми. (на выходе) Сука, ну когда все это кончится!

Леня (Кафтану в спину): Давай, резче! (оставшись один) С такими помощниками и врагов не надо. Снимут с должности через изолятор, и пиздец УДО. (Вздыхает, бьет руками по ручкам кресла. Встает, медленно подходит к краю сцены, говорит поверх зала.)

- Посадить бы судью на мою должность, понял бы, сколько дает, сука… Им наши годы как сигареты, типа так себе – искурил и нету, а у нас вся глотка в дырах… Им же по хуй, что этот отряд, как дырявая баржа без команды, которая всю дорогу идет ко дну…. И я, блядь, одинокий капитан… И до берега еще четыре месяца…

(Достает сигарету, чиркает зажигалкой – раз, два, с третьего раза прикуривает. В этот момент начинает звучать музыка – Земфира, «Не отпускай». Леня снимает лепень, обувь, ложится на койку, курит. Пауза около минуты, пока играет куплет и припев)

6. Входит Тюрьма, руки в карманах жилетки, походочка вальяжная.

Тюрьма: - Ну, здорово, завхоз! Валяешься? А я вот только из-под крыши (изолятора), в баньку сходил… (тянет руку, садится в кресло)

Леня: - А-а, Тюрьма-а. С выходом! Чаю не предлагаю – и так заебался крутиться. Как страдалось?

Тюрьма (усмешливо): - Да как обычно, сам знаешь, лишь бы вам, пацаны, хорошо было. А мы-то посидим, - причина же, сам знаешь, всегда найдется.

Леня: - Тебе щас двенадцать дней давали?

Тюрьма: - Угу. (берет со столика журнал, листает)

Леня: - Бока-то не отмял?

Тюрьма: - Да нормально, знай только переворачивайся почаще. Главное – с кем сидишь. Щас попал с Агафоном и Киндером с Седьмого, поугорали хоть. (долистав до того же разворота, что и Кафтан) О бля! Какой лобок!

Леня (смеясь ): - Кафтан кричит - так бы зубами и вцепился!

Тьрьма (смеясь): - Ха-ха-хо-хо! Серьезно? Че это у него за шуточки – пидорские, ха-ха!

Леня: - По ходу, засиделся…

Тюрьма: - С мое бы посидел…

Леня: - Не дай бог…Слышь, Тюрьма, а ведь непонятные вы люди. Не живется вам спокойно… Я как вижу вас, все сказать хочу: ну это же дурь!… Идейные сидельцы! У вас че, все мысли здесь, вокруг этой ебучей движухи? Как будто это и есть жизнь…

Тюрьма (иронично): - Ага. Рассказывай, Леня, рассказывай.

Леня: - Бля, Тюрьма, ну а хули не рассказывать? Ебать, на дворе 21 век, люди на воле стремятся к чему-то, к каким-то новым высотам. Вон же – телевизор. А вы все так же претесь по старым болотам. Я тоже первым сроком блатовал на общем (общий режим). Ну и че? Неужели не видно, что все на хуй давно сгнило, вся эта идея воровская? Осталось одно приспособленчество, как бы лучше свое урвать, ничего не делая, только плюясь сквозь зубы и пальцы разгиная… Сначала сидишь в ШИЗО, потом сидишь до звонка.

Тюрьма (серьезно, в полголоса, разглядывая ногти на пальцах): - Лень, ты это, общего не касайся, - не твоего ума дело, про воровское квакать. Надо нам сидеть, мы и сидим.

Леня: - А жизнь тем временем проходит где-то стороной. Ты хоть понимаешь, что рискуешь ее вовсе не увидеть?

Тюрьма: - Здесь тоже жизнь…

Леня: (поворачивается на локоть, тушит окурок) – Ну, че ты здесь забыл в этом дурдоме? Да есть только одна жизнь – и она находится за забором. И только одна цель – добраться туда поскорее.

Тюрьма (все еще не поднимая глаз от журнала): - Ха! Пораньше б неплохо! Да вот знаешь, гибкости этой (показывает рукой волнообразно) не хватает. Не всем дано.

Леня: - Здесь не гибкость нужна, а так – немного желания и здравомыслия. Ты вот эти двенадцать суток за что сидел?

Тюрьма: - Как за что? Все за то же – за внутреннюю свободу. То не туда зашел, то не оттуда вышел, то, бля, запретное в кармане нес…. Че ты сам не знаешь что ли?

Леня: - А в прошлый раз?

Тюрьма: - А в прошлый раз за картишки…

Леня: - Ну, хоть выиграл?

Тюрьма: - Не-а… Масть не пошла.

Леня: - Вот и получается, что сидишь ты за всякую хрень, просто от безделья.

Тюрьма (захлопывая журнал): - Слышь, Лень, ты че разошелся-то, как на собрании? Че, блядь, на наркотики денег не хватает что ли? Нервоз? Так ты спроси, и не надо мне хуй в уши вкручивать. Ты, да я сам себе решаю, а не мусора ваши, что мне можно, а что нельзя, понял? И сам свою жизнь строю…

Леня: - Вижу я, че ты построил. Сидишь всю сознательную, как проклятый. У тебя уже все мысли, как у старика-пересидка, у которого все будущее – в прошлом.

Тюрьма: - Ты сам-то че, на пляже что ли лежишь, на золотом песочке? На себя посмотри.

Леня: - Я-то смотрю, Тюрьма. И на себя, и на всех смотрю. И знаешь, что думаю? Честно? Мы все чего-то не понимаем. Какой-то простой прописной истины. Как будто из нас ее ампутировали в детстве, и жить по-человечески не получается. Вот и идем все по граблям, да по граблям…

Тюрьма: - Вот собрал бы ты, Леньчик, своих шнырей-пионеров и учил их жизни под чаек. А я всю эту умную пиздулу и без тебя слыхал… И Карнеги в БУРе читал тем сроком…

(Встает, начинает нервно прохаживаться, достает сигарету – «Винстон» - из кармана, прикуривает, подходит к кровати, на которой лежит Леня, присаживается, берет банку из под кофе – пепельницу, ходит туда-сюда с ней)

- А если уж вот так, как ты говоришь, по честночку, если уж договаривать, на хер, начистоту… …то все я понимаю, просто вслух не говорю. Потому что хуже ножа это….

(Звучит отрывок (5-10 сек.) вступления композиции Depeche Mode “In your room”)

- Старею что ли?.. Последнее время стало казаться, что я вру сам себе всю жизнь. Я всегда и во всем считал себя правым. А оказалось…, что эта моя правота… ничего не стоит моя правота, и ни никому она на хер не нужна. Только признать теперь это – как отказаться от самого себя… Вот ты бы смог отказаться от самого себя?

Леня: - Да отчего там, в пизду, отказываться? От ширева, бухла, трипака? От красивого шприца «бидишки»? От непонятной нормальным людям жизни и подозрительных взглядов со всех сторон?.. От романтики… Отказаться нельзя от матери. А она, мать, вот - вырастила свое счастье и ждет его домой годами…

Тюрьма (после краткой паузы): - Думаешь, мне не хотелось побыстрее на свободу? Только че там, на свободе? Ни семьи, ни хором, ни бабла в банке… Освобождался всегда с какой-то мечтой, которая ни разу не сбылась. Воля – как короткий цветной фильм бухого режиссера. А раньше выйдешь – раньше сядешь… Просто это судьба, Лень… Сам увидишь, когда следующим сроком словимся. Там у них своя жизнь и свои правила, а кому-то надо за всех страдать, кто на воле всю жизнь изпидарасил…

Чужая она нам – свобода!

(Последние фразы произносит патетически в зал, глядя поверх, потом отходит от края сцены, вдоль которого ходил, садится в кресло, достает колоду карт, тасует с хрустом).

Леня: - Тебе щас сколько?

Тюрьма: - Тридцать четыре.

Леня: - А мне двадцать семь, и я больше сидеть не собираюсь.

Тюрьма: - Правильно, Леньчик, щас выйдешь – и к станку, и встанешь там, на хуй, как конь во ржи. А я не для того, блядь, отсидел три пятилетки, чтоб в мазуте по локоть себе на хлеб насущный зарабатывать и смотреть, как жиреют те, кому больше повезло. Да че базарить - ты, спонтом, сам этой хуйни не догоняешь. Так что спустись-ка ты с небес на землю. Ты себя в зеркало видел? У тебя на лбу написано: два-два-восемь (228 статья, наркотики), только часть осталось выбрать! Сам щас выйдешь на волю - через месяц будешь ты в пузырьке (подсядешь на иглу), через три – в КПЗ, и все твои иллюзии, на хуй, рассосутся…

Леня (перебивая): - А вот здесь, дядя, хрен ты угадал! Здесь вот выбирать и надо. Или – жить, или – травиться. (резко садится на кровати) У меня фотка осталась, на следствии делали опера. Мне ее хватает, чтоб увидеть, до чего дойти можно, докатиться, доплыть по течению… Мне самому страшно перед свободой, но надо, надо что-то придумать, что-то сделать, понимаешь? Нам против течения надо. Жизнь, Тюрьма, требует усилий и воли.

(Встает с кровати, подходит к своему креслу за столом, опершись в стол руками, продолжает.)

- Ты Олимпиаду смотрел? Как, суки, бьются! Вот там у людей воля, а у нас нет: так – одни мечты о сладенькой жизни за чужой счет… Что посеешь, то и пожнешь. Вот поэтому, Тюрьма, ты не прогони (не обижайся) за слова, - в 34 года – ни детей, ни плетей, и не ждет никто, одна милиция…

Тюрьма (зло усмехаясь, пристально глянув в глаза Лене): - Мама, тля зеленая! Как ты постарела! Я щас заплачу, как отъебанная школьница! Короче, ебись она в дышло. Давай-ка лучше проверим, в ком фарту больше. (Еще тасует карты, дает завхозу снять) Пили, как бабушка учила!

(Леня тянет карты, смотрит.)

Леня: - Ой, мама! К тузу пришла дама. (Берет еще одну карту, смотрит, бросает карты на стол) «Петля» (пятнадцать очков)… Себе!

Тюрьма (берет карты, смотрит, и сразу вскрывается): Туз, валет, и ваших нет! «Бетон» (двадцать очков), Леня! Моя взяла. (Берет из Лениной пачки на столе две сигареты, кладет за каждое ухо) Извини – неустоечка. Ну, что - вот и пообщались? Тогда бывай, завхоз, не пукай на поворотах…

(Тюрьма уходит с достоинством. Завхоз устало садится в кресло, в задумчивости опускает голову на руки, локтями упертые в стол.)

7. Леня один. Звучит электронная минорно-лирическая композиция – «Энигма», альбом «Сахара» или ди-джей Ван Бьюрен - “Serenity”. Скоробегов несколько секунд сидит, не поднимая тяжкой головы. Потом поднимает голову, закрыв лицо ладонями. Опускает руки и останавливается взглядом на фото в рамочке, стоящем на столе. Задумчиво смотрит на фото и еле заметно улыбается. Вдруг вспомнив про письмо, полученное сегодня днем от девушки, которой принадлежит фото, достает его из ящика стола. Композицию «Энигмы» сменяет Земфира с песней «Бесконечность». Леня достает письмо из конверта, читает несколько строк в начале и в конце. Сжав губы на упрямо-просветлевшем лице, вынимает из ящика стола тетрадь, берет из кармана рубашки ручку, пишет несколько строк быстро, потом останавливается, задумавшись, глядя на фото, и постукивает тыльной стороной ручки по столу.

Несмело входит Борода ..

Борода: - Я вновь приветствую вас, сэр! Ах, вижу, я не вовремя. Творческий процесс – мучительная работа познания и отражения.

Леня (с раздражением): - Че хотел?

Борода: - Сущая ерунда, сэр, мне всего лишь нужно мыло.

Леня (зычно кричит, поворачиваясь к дверному проему): - Урюпинский! (ждет пару секунд и снова) У-рю-пин-ский!

(Голос за сценой: - Иду!... Входит Урюпинский)

Урюпинский: - Иду, Лень, че ты?

Леня: - Бороде мыла дай пару кусков. Хули он ко мне ходит за всякой ебалой!

Урюпинский: - А, щас, Лень. Эта, Лень, а нет чайку-то, а? Я, блин, приспал после проверки, башка трещит и как ватой набита вся, - фигли, чаю с утра вообще не пил.

(Хоть Урюпинский и больно уж бодр для того, кто не пил чаю с утра, Леня молча лезет в стол. Не найдя, что искал, хлопает дверкой, встает, подходит к тумбочке, достает банку оттуда, открывает, ждет, хмуро глядя на Урюпинского. Тот суетливо достает из кармана мелко сложенный газетный лист, разворачивает на ладони. Леня сыпет немного заварки, подумав миг, добавляет еще)

Урюпинский: - Вот спасибо, отец, не дал умереть бедолаге… Лень, а мне тут сон такой приснился, просто сказка. Дай, расскажу?

(Леня смотрит на Урюпинского, как на идиота, молчит: наивный восторг Урюпинского обезоруживает. Урюпинский быстро заворачивает чай, пятится до койки, восторженно рассказывает, тряся головой, жестикулируя. Леня небрежно ставит банку обратно в тумбочку, хлопает дверкой, идет к столу, садится в кресло.)

Урюпинский: - Прикинь, Лень, сижу я у себя дома в районе. А у нас район знаешь какой? Как город! Со мной почему-то Васька, – приятель мой, тем сроком вместе сидели, - и две роскошные городские халявы. Сидим мы, бухаем. На столе че только нету: и водяра, знаешь, такая – бутыль здоровая, на горлышке у нее Путин, а на брюхе красными буквами написано «Водка Правда». Веришь – нет, Лень, я сам во сне удивился – и шрифт, как на газете при коммуняках, на «Правде»! В общем, все ништяк. Васька меня под бок толкает: хорошо, говорит, мы с тобой, братан, откупились (много украли), вот она – жизнь!

Леня (сидя уже за столом, оперевшись на одну руку скулой): - Давай короче - не до тебя, не видишь что ли?

Урюпинский: - Ну, я щас, Лень, быстро, (садиться на краешек кровати) Ну вот, Лень, и тут – бац: все куда-то пропало – и халявы наши, и поляна накрытая, одни сидим. Васька мне кричит: - Видишь, братан, жизнь кончилась, пора нам с тобой на делюгу (на дело). Айда, говорит, сельмаг наш возьмем, всю, на хуй, кассу. А я ему отвечаю: - Ты че, Васьк, ты че, - это ж верный припал петрович (опасность попасться)! Сельмаг же у нас - это вроде ГУМа! Панты враз привинтют (арестуют)– бежать-то здесь некуда, кроме как в колхозные поля, пропади они пропадом! Давай уж лучше, как в прошлый раз, в Татарию рванем, на фермах свиней стрелять, и в город их. Двустволка в паряде, патроны остались и мясники народ нашенский, не сдадут. А Вася глянул искоса, и говорит: - Ты че, брат, офраерел? Какие свиньи? Мы ж, говорит, с тобой, братан, - бригада! Нам меньше сельмага брать нельзя! Тут-то я понял, почему с нами городские шкуры классные были: мы, бля, БРИГАДА! И веселее мне сразу стало, и удаль какая-то появилась…

Леня (рассмеявшись): - Ой, блядь, Урюпинский, убить бы тебя хлопушкой для мух, да жалко, сука. Ты хоть коксу нет-нет поддаешь (смешишь). Ну, давай короче.

Урюпинский: - Ну, короче, подъезжаем мы с Васькой к сельмагу на евошнем «Урале». Он за рулем, я в люльке, на коленях у меня дипломат черный, ну, для денег. Кент мой в гермошлеме, а я так - в простом, но в больших в темных очках, - отец, еще живой был, с Олимпиады привозил в восьмидесятом. Маскируемся, короче. Подъезжаем со главного входа, хули нам теряться?. Водку уговорились не брать, только на обмыв две бутылки, а из вещей, чтоб без запала, - только матушке моей «цинковую» ванну, потому что их, кроме нашего сельмага больше нет нигде…

Борода (себе по нос): - Когито эрго сум! («Мыслю, значит, существую», Декарт)

Урюпинский (покосившись на Бороду, продолжает размахивая руками):

- Короче, заваливаем. У Васьки пистолет с глушителем здоровый, у меня дипломат и в кармане лимонка, - держу ее на крайняк, пока не показываю. Васька как заорет на людишек: - Сука, стоять - бояться! Это настоящее ограбление!.. Народ замер, слыхать, как мухи летают. А за кассой девка такая - охуеть! Ну, вот вчера по телеку показывали, как ее…. Короче, пиздец, что за девка. Вася аж сам подзамялся. А она, с перепугу, уже сама бабки из кассы достает. А я чемодан открыл и по залу пошел – деньги у всех собирать. Только бабе Зине лопатник (кошелек) оставил: она, когда я маленький был, всегда меня смородиной угощала и семечками… Васька всех матом кроет для острастки, а денег – маловато. Вася затвор на пистолете как дернет – нервоз у него, видать. Тут кассирша и затараторила: у директрисы, мол, в сейфе еще капуста есть. Они с Васькой ушли директрису грабить, а я здесь остался – поляну стричь (наблюдать за обстановкой). Выходят, у Васьки пакет долларов в руках и две бутылки водки, как договаривались. И билеты в Анапу - мне про Анапу Чалый утром все уши прожужжал! Васька орет: ну все, валим! Я ванну цинковую хватаю с нижней полки, и мы оттуда - ноги.

Леня: - Ну, я ебу колеса МАЗа! А конторы (милиции)так и нет что ли?

Урюпинский: - Да нет никого, как после Дня милиции. Ну вот, летим мы в самолете, чемоданчик мой у Васьки на коленках, а я сижу у прохода, рядом ванна моя стоит, а по проходу этому опять та же девка ходит, только она уже стюардесса. Как же ее? Она жопу свою на 10 миллионов долларов застраховала….

Борода: - Дженифер Лопез…

Урюпинский: - Да! Там ж-жопа такая – мечта поэта! Я ей подмигиваю, мол, держись, родная, зажгем мы с тобой в Анапе фонари. И тут, как назло, самолет наш че-то тряхануло. Ну, ванна моя и упала! Я от грохота проснулся, а это Шпынь-цыган за мою шконку ногой запнулся и кастрюлю уронил пустую. Еба-ать! Такой облом!.. И к чему бы такие сны?

Леня: - Не знаю, к чему, но не похоже, чтоб к скорому освобождению…

Борода: - Полный эксклюзив! Скажи мне, о чем ты мечтаешь, и я скажу, кто ты.

Урюпинский: - Ну и кто я, по-твоему?

Борода: - Тридцатипятилетнее недоразумение.

Урюпинский: - Сам ты дурак, рожа помойная! Я вот как врежу тебе по буденовке, придешь ты еще ко мне за мылом.

Леня (щерясь): - Ладно, лягушка, наквакалась - и в тину. Давай, выпуливайся, пока ветер без сучков.

Урюпинский: - Лень, а ниче я сигаретку одну украду?

(Леня кивает. Урюпинский ловко выхватывает сигарету из пачки на столе, уходит. Леня прячет пачку в стол. Снова берется за авторучку.)

9. Леня и Борода остаются одни.

Борода: - Эх, велика Россия людьми своими… Самое страшное в тюрьме – это принудительное общение, от которого некуда деться. Иногда я думаю, что одиночка была бы лучше…

Поделиться: