Интервью с Агеевым
Как можно выпускать такие пластинки
Неосыпаемая ORWO
В попытке записи у Бучина я не участвовал. С Uher’ом к нему, я думаю, приехал ВАЛЕРА Щербина. Он был московским человеком, сейчас живёт в Нью-Йорке и, по слухам, давно спрятался. У него здесь были проблемы, ещё со времён СССР. Были два таких гигантских человека –ВАЛЕРА Щербина и Васильев Игорь – они потом записывали альбом «Время» ДДТ, а Башлачёв в 84м году попал как-то в их поле зрения, ну и Троицкий как-то на них вышел.
Заочное моё знакомство с Башлачёвым выглядело так. В 12 часов ночи раздаётся звонок в дверь, я открываю. Стоит на пороге Алисов, один из нашего «союза писателей». Башлачёв у него жил какое-то время, когда Троицкий его привёз. Это как раз тот период, когда была сделана так называемая «первая запись». И он говорит: послушай, записали вот такого парня, Троицкий привёз. И даёт эту бобину. Maxwell, 550 метров, такая коробка новенькая, непотёртая. И говорит, мол, завтра я её заберу. Скорее всего, я думаю, он ехал от Васильева с Кленового бульвара, это недалеко от меня. Иначе с чего бы его занесло? Вот такое, я думаю, мистическое стечение обстоятельств.
Сначала я не хотел слушать. Думаю, ну, завтра отдам. Про чувака этого я ничего не слышал, Троицкий ещё ничего не говорил. Он вообще к нашей системе отношения не имел. Ну, разве что перевозил записи из Ленинграда в Москву, например, тропилловские. Нет, мы его уважали; он с кем-то знакомился, что-то рыл, но технически он всегда на нас всё спихивал, будь то концерты или запись. Отношения с ним были нейтрально-хорошими.
Так вот, я поставил эту бобину. Первая вещь была – «Поезд 193». Ну, я сразу и улетел. Ночь, я слушал в наушниках. Прослушал дважды. Понятно было, что писалось на квартире, но в очень хорошем качестве. Вообще-то не было уверенности, что писалось в Ленинграде. Uher был только у Валерия Петровича Ушакова, легенды «писательской». Мы этим Uher’ом фестиваль рок-клубовский 85го года писали. Привозили его к Тропилле и писали.. Писали тот фестиваль, где «Алиса» ломанула впервые.
.
Ну вот, прослушал я эту запись и тут же её скопировал. Копировал я всегда на мастер-ленту ORWO, до сих пор она живёт. Её восточные немцы украли у BASF, так что там всё без проблем, на ней записи сорок лет у меня ЖИВУТ, и никаких претензий. Надо мной все ребята смеялись, эта лента тоньше, а все старались использовать толстую, – якобы она выдержит дольше, – но правда оказалась за мной, время всё расставило по своим местам.
Наутро я отдал оригинал, привезя его на работу к Виктору. Судьбу оригинала я не знаю, но вот моя первая копия и пошла «в народ». У нас было так: кто дал, тому и возвращать, а остальных «писателей»Я КАК-БЫзнать не должен.ОПАСНО….
Звукозапись как дневник
К этому моменту Башлачёв уже уехал из Москвы. Потом в 85м году я приехал в Питер, увидел его лично и стал договариваться о записи. Он это воспринял, как обычно, в шутку, типа «меня это не интересует», но потом всё же позвонил. Я ещё предварительно побывал на нескольких его домашних концертах в Москве, в частности, на Автозаводской. Конечно, это шок был, когда я его первый раз живьём увидел.И УСЛЫШАЛ Там его никто не записывал ещё, а он уже пел «Егоркину былину» – фантастическое зрелище. Я его оценивал исключительно как зритель. Никакого «а как бы это выглядело при записи, как это можно было бы улучшить или изменить» не было и в помине. Мне приходилось бывать на концертах Высоцкого, это похожее впечатление. По энергетике. Но Высоцкий – другой, там пробивает на смех очень часто, зал у него часто просто визжит так, что Высоцкий - руками машет: остановитесь, не надо, не надо хлопать, слушайте дальше, чтобы я уложился, чтобы больше песен спел. А здесь – тотальный шок, мурашки и холодный пот. И песни – лучше. «Грибоедовский вальс» – это гениально, мне наплевать, из чего он родился. «Хозяйка», «Рождественские песни» – это запредельный какой-то уровень. Я сначала думал, что ему лет там неизвестно сколько, это потом мне ребята сказали, что он парень молодой. А я никак не мог въехать, как молодой парень может песни такие глубокие писать? Лирика его, типа «Влажный блеск наших глаз…», тоже запредельная. Я понимал, что это записать как-то надо, по возможности в студии.
Я вспомнил, как послушал первые записи Высоцкого, например «Красное - зелёное», «Я сегодня гулял по столице…». Впечатление от первого прослушивания Башлачёва у меня было гораздо больше. И я сравнил три вещи. Вот Высоцкий, когда у него были блатные вещи, когда он на Каретном жил,; второе – 64й год, The hard day’s night – вот такое же впечатление, что я спать не мог и в шоке находился. И вот эта вот запись 84го года. Что меня так потрясало? Я анализировал это тысячу раз, но у меня нет ответа.
Большинство тех, кто сравнивает Башлачёва и Высоцкого, на концертах последнего почти не бывали. Я бывал и видел, какой там был пипл, и какой на концертах Башлачёва. И возрастная разница, и различие восприятия… Нет, там была совершенно иная магия.
Я понял, что мне его обязательно надо было записать. Вот как гвоздь такой это вбилось в голову: записывать любые вещи, в качестве, не в качестве, любыми способами. Фиксировать как есть, никакие не студии, не микрофоны, минимальный уровень того, что возможно, нужно обеспечить – в квартире, в клубе, в подъезде, всё равно. И чем скорее, тем ЛУЧШЕ... Да, плёнка – дура, она не может ничего.ИЗМЕНИТЬ-НО СОХРАНИТЬ ГОЛОС МОЖЕТ ……..Но при том техническом уровне, когда не было ни одной видеокамеры вообще, вариант изображение записать сразу отпадал, хотя и был такой гениальный товарищ, как Толик Азанов, знаменитый рок-фотограф, увы, уже умерший.
Так или иначе, мне удалось повлиять на позицию Башлачёва.-НИЧЕГО НЕ ФИКСИРОВАТЬ Впоследствии я, кстати, видел реакцию разных людей на его выступления. Например, на квартирник на Автозаводской меня попросили двух девушек привести. Там было несколько квартирников, я говорю о том, где выступал только Башлачёв, он тогда исполнял «Егоркину былину». Да, я согласился привести двух девиц туда, по глупости. Естественно, всех на входе проверяли и каждый отвечал за людей, что приводит. Девицы настолько сошли с ума, что я не мог их вытащить из этой квартиры, с большим трудом их оттуда изымал. Они прилипли к нему, смотрели на него, как зомби. Одну он, правда, быстро отрезвил.
Башлачёв – никакой не рок-музыкант. Возможно, он просто попал в рок-среду, довольно случайно, а эта среда его восприняла ближе, чем какая-то другая, и начала его раскручивать. Возможно, он сам и хотел быть рок-музыкантом, и я его считаю каким-то мессией, шаманом, но никак не рок-музыкантом. А энергетика – ни у кого такой не было; он просто сметал, как ураган.
Я занимался только тиражированием, в отличие от АНДРЕЯ Тропилло, например, вполне отчётливо стремившегося продюссировать. А мне просто хотелось ЗА писать Башлачёва, чтобы зафиксировать исторический документ, как он есть. И всё. Поставить два микрофона и безо всяких ревербераторов, безо всяких машин взять и записать. Была отчего-то такая уверенность, что всё это быстро прекратится, уже в 86м году была. Ему ли наскучит, что-то случится, что-то ещё – надо записать, к этой цели и шёл. Я не настаивал, он сам позвонил и пришёл. У меня всё было готово.
Багульник в долгий январский день
Это был единственный случай, когда мы записались у меня дома. Мистика необъяснимая: никто не знает, какой это был день, дата всё время меняется. Знаю, что это суббота, 86 год, больше ничего не знаю. Мы закончили запись очень поздно и я его повёз на день рождения моего друга Гиви, грузина. День рождения у Гиви 18го, но могли справлять и в другой день. Я очень боюсь заглянуть в старый календарь 86го года, 18 января. Никто не знает, когда я его записал – 18го, 19го или 20го.
День длился очень долго, наверное, три дня. Потому что много событий происходило. Хронология была ужасная.
Договорились на встречу около 12ти. Аппарат у меня весь стоял;АЛЕКСАНДР Котомахин, бывший звукорежиссёр «Машины Времени» дал пульт «Электроника» и два микрофона шуровских. Всё стояло, был подключен магнитофон «Электроника ТА- 004». Долго сидел, ждал Башлачёва. У меня из окна видно, кто в подъезд заходит. Из соседнего подъезда гроб вынесли, причём открытый, поставили на табуретки, прямо у подъезда. Из-за угла выходит Башлачёв с какой-то девицей, – почему-то он с девицами всегда ходил, – хотя мы договаривались: не надо никого. Жену и дочь я из квартиры утром ещё удалил, телефон сразу вырубил, а мать была просто в соседней комнате. Я ей сказал, чтобы она не часто открывала дверь, и как-то забыл про неё и вспомнил уже на следующие сутки. И мать всё время спала. Она как уснула, так проснулась только утром, вообще не выходила. Потом наутро она мне сказала: а что ты какую-то музыку заводил, как в церкви поют? Я ещё подумал: Башлачёв орёт, как резаный, я одеялами всё закрыл, никакой церковной музыки…
Башлачёв шёл с этой девчонкой и нёс багульник, пучок этого багульника, как цветы. Увидел гроб – и мимо меня в окне. Я ему машу: в этот подъезд! А он – к покойнику. Подходит к тётке плачущей, – вдова, не вдова, – смотрю: что-то говорит. Я с четвёртого этажа, понятно, не слышу, о чём он там. Смотрю, постоял, положил этот веник, пришёл ко мне. Я девочку сразу на кухню отправил. Потом она, кстати, исчезла; я даже не понял, как она ушла, дверь я ей точно не открывал. А дверь там… много замков у меня было.
Усадил его, всё включил, а при первом аккорде сгорает пульт, с дымом. Звоню Игорю Васильеву, нашему «писателю» с Кленового. В этот момент там сидит Задерий и Жариков пишет Терри. Я говорю: Васильев, у меня сгорел пульт, при первом же… вот две секунды или три… хотя он был включен и Башлачёв ничего не успел сказать в микрофон… Он говорит: ну, у нас тут перерыв, мы тут чай пьём. Я говорю: ладно, тогда я беру такси и к тебе за пультом. Вдруг – звонок в дверь, приходит мой друг, он на машине приехал. Я говорю: о, чувак, разворачивай «жигули», мне надо пульт. Вот тут по набережной семь минут ехать, даже пять. Он говорит: без проблем. Ну, я с Васильевым договорился, он спрашивает, мол, может, ты ещё и магнитофон возьмёшь на всякий случай? У меня, говорит, и магнитофон свободен. Pioneer 909 -, катушечник. Ладно, приедет сейчас человек от меня, Андрей. Мы с Башлачёвым остались, ждём. Он, пока я договаривался, ходил из комнаты в кухню, смотрел в окно. Темнело рано, он говорил мне всякие сказки. Спросил его, как столько песен новых написал, буквально «на раз»? Потому что я же все их уже слышал – «Посошок» там, «На жизнь поэтов», «Ванюша» уже был… Он ответил: я в Таллинне был (кто-то его приглашал, думаю, Коля Мейнарт, хотя и не уверен), ходил по лесу. В лесу гулял там или по каким-то холмам, и попросил. «Можно попросить, и тебе всё дадут». Я, говорит, попросил и мне всё дали. Я было начал его по глупости спрашивать – кто да чего, но он на это мало что отвечает, он всегда в таком случае шуточками начинает отбиваться. Я потом прикинул, это он в Таллинне осенью был или летом.
Смотрим на часы. Человека, который должен был приехать через пятнадцать минут, потому что ему там бы всё погрузили, нет полтора часа. Я обратно включил телефон, звоню Васильеву. Тот отвечает: никто не приезжал, ничего не делаем, ждём. Нету человека! А он точно знал, как ехать. Через два или два с половиной часа приезжает мой друг и говорит: как только выехал с поворота на набережную, отвалилось колесо, думал, вообще навернусь. А он такой, он на машине сто лет. Никак не могли шесть или сколько там гаек отвернуться. И он на морозе колесо голыми руками прикрепил, доехал, привёз, мы всё настроили, я всех опять выгнал, пишем. Никого в квартире, только мать спит. И вот тут девчонку ту то ли приятель забрал, то ли выскочила она как-то, не знаю.
Приступили к записи. Начинаются звонки в дверь. Прямо посреди песни. Звонок у меня громкий. Открываю: какой-то сахар, капусту предлагают. Я: «на х.й все!» Снова звонок: Задерий стоит. Я ему говорю: не, тебя здесь не будет, ты туда идёшь. Он: нам очень нужен орган. А чувак, который от меня к вам приезжал, спрашиваю, он где? «Он у нас сидит, – отвечает, - Чай пьёт». Вот, говорю, и пили к нему, он лабух гостиничный из «России», он тебе любой орган, синтезатор, всё даст. Ну, Задерий увалил куда-то там, «за синтезатором». И тут произошло интересное событие. Я ещё не вырубил звонок, снова начали писать. Опять звонок в дверь. Стоит бабушка и маленький мальчик. Таких бабушек не было с 1917го года. Вот не чёрных этих телогреек, а таких ватников уже нету. Вот платок, ватник, и мальчик так же закутан. А может, девочка. И говорят: мы путники, дай хлеба! Я всю жрачку, какая была, вынес в скатёрке. Они свалили, я вырвал звонок просто нахер, с проводами.
Башлачёв просил икону ставить, свечку – это я всё выполнял. Загораживался пультом: он говорил, глаза вижу твои, не могу. Я крышкой пульта загородился и окно занавесил, чтобы фонари с улицы не мешали. В полной темноте писал, только свечка стояла внизу. Перед «Ванюшей» он ходил-ходил, говорит: я должен позвонить. Стал звонить в больницу. Сказал: у меня умирает ребёнок, я должен поговорить с женой. Сразу подошли, сразу поговорил. И после этого он сказал: я собрался, буду писать «Ванюшу». И записал с первого дубля. Другие песни перед этим практически все были закончены. Вообще, многими дублями писался только «Перекур» («Бригада на перекуре», «Пойдём по воде»). Я ему всё время говорил: ты знаешь, она очень гипнотическая, тяни её, «без времени» сделай, они же вот типа спят все… и он четыре дубля делал, всё замедлял. Он согласился со мной, это хорошая, говорит, идея, давай. Если «Верка, Надежда, Любовь» это Высоцкий такой, быстро можно сыграть, то здесь как бы нету времени, тягучесть такая… И вот мы замедляли, замедляли, как резинку тянули.