Правда, эта гроза была так же величественна, как и все предприятие. В течение нескольких часов темные, желтые тучи, сгущаясь, тяготели над всей армией, от правого до левого фланга, на пространстве пятидесяти миль. Они угрожали ей огнем и обрушивали на нее потоки воды, Поля и дороги были залиты водой, и невыносимый зной сразу сменился неприятным холодом. Десять тысяч лошадей погибли во время этого перехода и на бивуаках. Огромное количество повозок было покинуто в песках, и много людей умерло потом[xxx].
Император нашел убежище в монастыре, где он
Стр. 36
укрылся от первых ударов грозы. Но вскоре он выехал оттуда в Ковно, где царил полнейший беспорядок. К раскатам грома уже перестали прислушиваться. Эти грозные звуки, раздававшиеся над нашими головами, как будто были уже забыты. Если вначале это явление, столь обычное в такое время года, и могло повлиять на некоторые суеверные умы, то все же для большинства миновал уже период предзнаменований. Остроумный скептицизм одних, грубость и беззаботность других, земные страсти и настоятельные нужды — все это заставляло людей отворачивать свои взоры от неба, откуда являлась гроза и куда она должна была снова вернуться. Среди царившего кругом беспорядка армия видела в этой грозе только естественное явление, случившееся некстати, вместо того чтобы смотреть на него, как на знамение, осуждающее такое гигантское нашествие. Поэтому гроза служила лишь поводом к раздражению против судьбы и неба, которые придали ей, случайно или нехотя, характер грозного предзнаменования,
В этот день ко всеобщему испытанию, выпавшему на долю армии, присоединилось еще особенное несчастье. Наполеон после Ковно[xxxi] был очень рассержен тем, что в Вильно, где казаки разрушили мост Удино, наткнулся на сопротивление. Наполеон сделал вид, что презирает это, как все, что составляло ему препятствие, и приказал польскому эскадрону своей гвардии переплыть реку. Это отборное войско бросилось туда безо всякого колебания.
Вначале они шли в порядке, а когда глубина увеличилась и они уже не достигали дна, то удвоили усилия и вскоре вплавь достигли середины реки. Но там более сильное течение разъединило их. Тогда лошади перепугались, уклонились в сторону и их стало уносить силой течения. Они уже перестали плыть и просто носились врассыпную по поверхности воды. Всадники выбивались из сил, тщетно стараясь заставить лошадей плыть к берегу. Наконец, они покорились своей участи. Их гибель была неизбежна, но они пожертвовали собой перед лицом своей родины, ради
Стр. 37
нее и ее освободителя! Напрягая последние силы, они повернули голову к Наполеону и крикнули: «Да здравствует император!» Трое из них, еще держа голову над водой, повторяли этот крик и затем исчезли в волнах. Армия точно застыла от ужаса и восхищения перед этим подвигом.
Что касается Наполеона, то он быстро отдал приказания и с точностью указал все, что надо было сделать, чтобы спасти наибольшее число из них. Он даже не казался взволнованным — оттого ли, что привык подавлять свои чувства, или же считал всякие проявления подобных чувств на войне неуместной слабостью, пример которой он не должен был показывать. Возможно, впрочем, что император предвидел гораздо большие несчастья, перед которыми такой случай был сущим пустяком.
Из Ковно Наполеон прошел в два дня к ущельям, защищавшим равнину Вильно. Там, прежде чем показаться, он подождал донесений от своих аванпостов. Он надеялся, что Александр будет оспаривать у него эту столицу; Звуки выстрелов, казалось, подтверждали эту надежду, как вдруг ему объявили, что вход в город открыт[xxxii]. Он двинулся туда, озабоченный и недовольный. Он обвинял генералов авангарда, что они выпустили русскую армию. Этот упрек был обращен к Монбрену, как к наиболее активному из них, и Наполеон так вспылил, что даже пригрозил ему. Однако гнев его не имел последствий. Эта вспышка у такого человека, как Наполеон, Не столько заслужила порицания, сколько внимания, как доказательство, какое огромное значение он придавал быстрой победе.
Однако, несмотря на свою вспыльчивость, он все же обдумал все нужные распоряжения для своего вступления в Вильно. Впереди него и за ним следовали польские полки. Но гораздо более занятый мыслью об отступлении русских, нежели восторженными и благодарными криками литовцев, он быстро прошел через город и отправился к своим аванпостам.
Русская армия исчезла. Надо было отправляться за нею в погоню.
Глава II
БИТВА ПРИ ОСТРОВНО, ВЗЯТИЕ ВИТЕБСКА И СМОЛЕНСКА, БИТВЫПРИ ВАЛУТИНОЙ ГОРЕ, ПОЛОЦКЕ И ВЯЗЬМЕ
Начиная от Немана, армия не переставала двигаться вперед, в погоню за русскими. Двадцать пятого июля Мюрат направился в Островно со своей кавалерией. В двух милях от этой деревни Домон, Дю Коэтлоске, Кариньян и 8-й гусарский корпус[xxxiii] продвигались колонной по широкой дороге, обозначенной двойным рядом больших берез. Гусары уже почти достигли вершины холма, на
Стр. 39
котором они заметили только наиболее слабую часть русского корпуса, состоящую из трех гвардейских полков и шести орудий. Ни один стрелок не прикрывал этой боевой линии[xxxiv].
Командиры 8-го корпуса полагали, что впереди них идут два полка той же дивизии, которые отправились через поля слева и справа от дороги и были скрыты теперь деревьями. Но эти полки остановились, а 8-й корпус, уже далеко опередивший их, продолжал продвигаться, уверенный, что сквозь деревья, на расстоянии 50 шагов, он видит эти самые полки, между тем как он прошел мимо них, не заметив этого.
Неподвижность русских окончательно ввела в заблуждение командующих 8-м корпусом. Они сочли бы ошибкой отдать приказ стрелять, и поэтому послали одного офицера на рекогносцировку, продолжая подвигаться без малейшего сомнения. Вдруг они увидели, что их офицер сражен ударом сабли и взят, а неприятельская пушка громит гусаров. Не теряя ни минуты, они, развернув под огнем противника свои отряды, не колеблясь бросились к деревьям, где скрывались русские, чтобы прекратить их выстрелы. С первого же натиска они захватили пушки, опрокинули полк, находившийся в центре неприятельской линии, и разбили его[xxxv]. В образовавшемся хаосе они вдруг заметили справа русский полк, который обогнали раньше. Этот полк остался стоять, словно пораженный неожиданностью, но они обошли его и, набросившись с тыла, сокрушили также и его. В самый разгар этой второй победы они заметили третий неприятельский полк левого фланга, который тронулся с места, намереваясь отступить. Быстро обернувшись и собрав все силы, какие еще можно было собрать, они набросились на этого третьего врага, когда он двигался, и рассеяли его.
Воодушевленный этим успехом, Мюрат преследовал неприятеля до самых лесов Островно, где, по-видимому, укрылись русские. Мюрат хотел проникнуть туда, но его остановило серьезное сопротивление.
Стр. 40
Местоположение Островно была весьма выгодным. Оно занимало господствующее положение, откуда можно было видеть, не будучи видимым, кроме того, рядом проходила большая дорога. Справа была Двина, впереди овраг и большую часть окрестности покрывали густые леса. Вдобавок селение Островно прикрывало находящиеся вблизи магазины и Витебск, столицу этих мест. Остерман тотчас же поспешил на выручку[xxxvi].
Со своей стороны, Мюрат, не щадивший своей жизни теперь, когда он стал победоносным королем, так же, как не щадил ее тогда, когда был простым солдатом, упорно старался проникнуть в лес, откуда его встречали огнем. Но он тут же заметил, что впечатление, произведенное первым натиском, уже прошло. Захваченная гусарами местность оспаривалась неприятелем, а авангард колонны Мюрата, состоявший из дивизии Брюйера[xxxvii], Сен-Жермена[xxxviii] и 8-го пехотного корпуса[xxxix], должен был держаться против целой армии.
Французы защищались, как защищаются победители, то есть нападая! Каждый неприятельский корпус, атаковавший наши фланги, тотчас же сам подвергался нападению. Русская кавалерия была отброшена в лес, пехота же ниспровергнута ударами сабель[xl].
Однако победители уже стали уставать, когда на подмогу явилась дивизия Дельзона[xli]. Мюрат быстро повернул ее на правый фланг, отрезав отступление неприятелю, который пришел в замешательство и уже более не оспаривал победы[xlii].
Овраги простирались на несколько миль. В тот же вечер к Мюрату присоединился вице-король Италии Евгений Богарне, а на другой день они уже увидели русских на новой позиции. Пален и Коновницын присоединились к Остерману[xliii]. Оба французских принца, преодолев сопротивление левого русского фланга, указывали уже отрядам своего правого крыла ту позицию, которая должна была служить им точкой опоры и исходным пунктом для нападения, как вдруг на левом фланге поднялся сильный шум. Взглянув туда, они увидели, что кавалерия и
Стр. 41
пехота левого крыла два раза подходили к неприятелю и оба раза были отброшены. Русские, набравшись смелости, во множестве оставляли свои укрытия в лесу. Теперь уже к ним перешла отвага и горячность атакующих, у французов же появились неуверенность и робость защищающихся[xliv].
Кроатский батальон 84-го полка тщетно старался противостоять атаке. Ряды его редели и земля была усеяна убитыми, а за ними равнина покрывалась ранеными, выбывшими из строя и теми, кто уносил их, а также многими другими, которые под предлогом помочь раненым или сами прикидываясь ранеными, покидали поле битвы. Тогда началось бегство. Артиллеристы, это избранное войско, не видя поддержки, отступали со своими орудиями. Еще через несколько минут у входа в овраг должны были встретиться войска разного рода оружия, так как, в своем бегстве, все направлялись туда. Возникло замешательство, во время которого все усилия командиров восстановить порядок бывают тщетны, голоса их не могут быть услышаны и всякие элементы сопротивления исчезают и становятся бесполезными.
Говорят, что при виде этого Мюрат, разъяренный, стал во главе польского уланского полка[xlv]. Воодушевленные присутствием короля и его словами, уланы, которых притом один вид русских приводил в ярость, ринулись за ним.
Но Мюрат хотел только поднять их и заставить ринуться на врага. Сам он не желал бросаться с ними в битву, так как тогда не мог бы видеть все поле боя и руководить сражением. Однако польские уланы сомкну-
Стр. 42
лись сзади него; они занимали все свободное пространство и толкали его вперед, бешено несясь на своих лошадях. Он не мог ни уклониться в сторону ни остановиться. Пришлось броситься в битву перед этим полком, к которому он обращался с воззванием, и, как солдат, он охотно сделал это.
В то же самое время генерал Артур[xlvi] бросился к своим канонирам, а генерал Жирарден к 106-му полку[xlvii]. Он остановил его и, собрав, снова направил на правое русское крыло, у которого захватил позицию, отбил две пушки и отнял победу[xlviii]. Со своей стороны и генерал Пире, приблизившись к левому флангу неприятеля, обошел его и снова завладел положением. Русские вернулись в свои леса[xlix].
Между тем на левом фланге они продолжали упорствовать, защищая лес, передовая позиция которого прервала нашу линию. 92-й полк, смущенный огнем, направленным в него из этого леса и осыпаемый градом пуль, остановился неподвижный, не смея ни двинуться вперед, ни отступить, удерживаемый страхом стыда и страхом перед опасностью, и не решаясь двинуться с места. Но генерал Белльярд, следовавший за генералом Русселем, поспешил туда, чтобы возбудить мужество этого полка своими словами и увлечь его своим примером и таким образом лес был бы взят.
Благодаря этому успеху сильный отряд неприятеля, направлявшийся к нашему правому флангу, чтобы обойти его, сам оказался обойденным. Мюрат заметил это и крикнул, размахивая саблей: «Пусть самые храбрые следуют за мной!» Но местность, прорезанная оврагами, благоприятствовала отступлению русских. Они углубились в лес, растянувшийся на две мили и представлявший им завесу, скрывавшую от нас Витебск.
После такой жаркой битвы неаполитанский король и вице-король не решались пуститься дальше, в страну, где скрывался неприятель. Тут прибыл император, и они бросились к нему, чтобы показать, что было сделано и что еще оставалось сделать. Наполеон тотчас же напра-
Стр. 43
вился к самой выдающейся возвышенности, находившейся ближе всего к неприятелю. Оттуда его гений, обозревая все препятствия, скоро проник в тайну этих лесов и гор. Он отдал приказ не колеблясь, и те самые леса, которые остановили отважных принцев, были пройдены с одного конца до другого, и в тот же вечер Витебск, с высоты своего двойного холма мог видеть наших стрелков, спускавшихся в окружающую его равнину[l].
Здесь все останавливало императора: ночь, множество неприятельских огней, покрывавших равнину, неизвестная местность, необходимость произвести рекогносцировки, чтобы руководить дивизиями; а главное — надо было время, чтобы эта масса солдат, проходивших по узкому и длинному оврагу, успела отдохнуть, осмотреться, соединиться, подкрепиться пищей и приготовить оружие к завтрашнему дню. Наполеон спал в своей палатке, на возвышенном холме, слева от большой дороги и позади деревни Куковичи[li].
Двадцать седьмого июля император появился на аванпостах еще до рассвета. Первые лучи солнца указали ему, наконец, где находится русская армия, расположившаяся лагерем на возвышенной равнине, господствующей над всеми дорогами к Витебску. У подножия этой позиции протекала речка Лучеса, промывшая глубокое русло. Впереди 10 тысяч кавалеристов и несколько пехотных отрядов, по-видимому, намеревались защищать подступы к ней. Пехота располагалась в центре на большой дороге. Ее левый фланг находился на возвышенных лесах, а кавалерия на правом фланге вытянулась в двойную линию, упираясь в Двину.
Фронт русских находился, однако, уже не против нашей колонны, а на нашем левом фланге. Он переменил направление вместе с рекой, изгиб которой удалил его от нас. Надо было, чтобы французская колонна развернулась, пройдя по узкому мосту, перекинутому через овраг, отделявший ее от этого нового поля битвы, и переместила фронт налево, выдвинув вперед правое крыло, чтобы с этой стороны опираться на реку и лицом к
Стр. 44
лицу встретить неприятеля. Император уже обратил внимание на маленький, отдельно стоящий холмик на краю оврага, вблизи моста и слева от большой дороги. Оттуда он мог видеть обе армии, и, поместившись сбоку от поля битвы, мог наблюдать ее, как секундант наблюдает дуэль.
Первыми выступили Двести парижских стрелков 9-го пехотного полка[lii]. Они тотчас повернули налево, в виду всей русской кавалерии, опираясь, как и она, на Двину и обозначая левый фланг нового строя. За ними последовал 16-й конный егерский полк и несколько легких пушек. Русские хладнокровно смотрели, как мы дефилировали перед ними и подготовляли свою атаку[liii].
Бездействие русских благоприятствовало нам. Но король Неаполитанский, опьяняемый всеми этими взорами, обращенными на него и увлекаемый своей обычной горячностью, двинул егерей 16-го полка на всю русскую кавалерию. Мы смотрели со страхом, как этот бессильный французский отряд, приведенный в беспорядок шествием по местности, перерезанной глубокими оврагами, продвигался к неприятельским массам. Несчастные егеря чувствовали себя приносимыми в жертву и поэтому нерешительно шли на верную гибель. При первом же движении русских гвардейских уланов, они повернулись.к ним спиной. Но овраги, через которые надо было переходить, задержали их бегство. Их настигли и опрокинули в овраги, на дне которых многие погибли[liv].
При виде этого Мюрат, вне себя от огорчения, бросился с саблей наголо в битву, вместе с шестьюдесятью офицерами и конницей, окружающей его. Его дерзость поразила русских уланов, и они остановились. Во время сражения один из ординарцев спас Мюрату жизнь, отрубив руку врага, уже занесенную над его головой. Остатки 16-го полка, собравшись вместе, отправились под защиту 53-го полка[lv].
Эта удачная атака, произведенная на русских гвардейских уланов, привела к подножию холма, откуда Наполеон давал указания корпусам армии. Несколько еге-
Стр. 45
рей французской гвардии тотчас же спешились, согласно обычаю, чтобы образовать ограду вокруг него[lvi]. При помощи карабинов они отбросили неприятельских уланов, которые, отступая, повстречались с двумястами парижскими стрелками, покинутыми между двумя армиями вследствие бегства 6-го конного егерского полка. Они атаковали их, и взоры всех обратились тогда на этот пункт.
С той и с другой стороны этих пехотинцев считали уже погибшими. Только они одни не отчаивались в своей участи. Прежде всего их капитанам удалось, сражаясь, достигнуть почвы, покрытой кустарниками и рытвинами, у берегов Двины. По привычке к войне все тотчас же собрались туда, чтобы быть вместе и опираться друг на друга, в виду приближающейся гибели. Тогда, как это всегда бывает в минуты неизбежной опасности, все посмотрели друг на друга, и наиболее молодые, глядя на старших и офицеров, старались прочесть на их лицах, на что они могут надеяться, чего должны бояться и что должны делать. Но все оказались преисполненными уверенности и, полагаясь друг на друга, стали в то же время больше полагаться на себя.
Прежде всего они искусно воспользовались условиями местности. Русские уланы, запутавшиеся в кустарниках и задержанные на своем пути рытвинами, тщетно ударяли своими длинными пиками в чащу и старались пробиться через нее. Пули настигали их, и они падали, раненые или убитые, а их тела, вместе с телами лошадей, увеличивали препятствия, которые представляла эта местность. Наконец они отступили[lvii]. Их бегство, крики радости нашей армии, почетный приказ, немедленно посланный императором и награждавший самых храбрых, его слова, прочитанные всей Европой, — все это уяснило храбрецам, какой Славой они себя покрыли. Они сами еще не понимали этого, так как достославные поступки всегда кажутся самыми обыкновенными тем, кто совершает их. Они уже приготовились к тому, чтобы быть убитыми или взятыми в плен, и вдруг увидели, почти в тот же момент, что они оказались победителями и были награждены[lviii]!
Стр. 46
Между тем итальянская армия и конница Мюрата, за которыми следовали три дивизии первого корпуса, порученные, со времени Вильно, графу Лабо, произвели атаку на большую дорогу и леса, служившие точкой опоры левого неприятельского фланга. Схватка была горячая, но кончилась быстро. Русский авангард поспешно отступил за овраг Лучесы, чтобы не быть сброшенным туда[lix]. Неприятельская армия соединилась вся на другом берегу. Она насчитывала 80 тысяч человек.
Дерзкое поведение русских, занимавших сильную позицию, притом у одной из столиц ввело в заблуждение Наполеона. Он полагал, что честь потребует от них, чтобы они удержали за собой положение. Было только одиннадцать часов. Наполеон приказал прекратить атаку, чтобы спокойно осмотреть линию фронта и подготовиться к решительной битве на следующий день. Он отправился на холм, где были стрелки, и позавтракал среди них. Оттуда он мог наблюдать за неприятелем, причем один из стоявших близко к нему стрелков был ранен неприятельской пулей. Последующие часы были употреблены.на рекогносцировку местности и ожидание других армейских корпусов.
Наполеон назначил битву на следующий день[lx]. Прощаясь с Мюратом, он сказал: «Завтра, в пять часов, взойдет солнце Аустерлица!» Эти слова объясняют, почему военные действия были приостановлены в момент успеха, воодушевившего солдат. Эти последние были удивлены, что их заставляют бездействовать, когда они, наконец, настигли армию, бегство которой истощило их силы. Мюрат, ежедневно обманывавшийся в своих ожиданиях, заметил императору, что Барклай, может быть, потому только выказывает такую отвагу в этот час, чтобы иметь возможность более спокойно удалиться ночью! Но так как ему не удалось убедить в этом Наполеона, то Мюрат смело расположился лагерем на берегу Лучесы, почти среди врагов. Такая позиция вполне отвечала его предприимчивому характеру и желанию услышать первые звуки отступления врага, в надежде помешать ему.
Стр. 47
Мюрат ошибался, а все же оказалось, что он бил прав. Наполеон же был прав на самом деле, но события обманули его. Такова игра судьбы. Французский император правильно понял намерения Барклая. Русский генерал, полагая, что Багратион направляется к Орше, решил драться, чтобы дать ему время подойти к нему. Но известие, которое он получил вечерам, об отступлении Багратиона через Новый Быков к Смоленску, заставил его внезапно изменить свое решение[lxi].
В самом деле, 28 июля на рассвете, Мюрат послал сказать Наполеону, что он отправится преследовать русских, которых уже не было видно. Наполеон настаивал на своем мнении, продолжая утверждать, что вся неприятельская армия находится там и что необходимо продвигаться осторожно. Это вызвало потерю времени. Наконец он сел на лошадь, С каждым шагом его иллюзия исчезала и вскоре он очутился посреди лагеря, покинутого Барклаем.
Все в этом лагере указывало на знание военного искусства: удачный выбор места, симметрия всех его частей и точное и исключительное понимание назначения каждой части, порядок и чистота, являвшиеся результатом этого. Притом ничто не было забыто. Ни одно оружие, ни один предмет и вообще никакие следы не указывали, вне этого лагеря, какой путь избрали русские во время своего внезапного ночного выступления. В их поражении было как будто больше порядка, чем в нашей победе! Побежденные, убегая от нас, они давали нам урок! Но победители никогда не извлекают пользу из таких уроков — может быть, потому, что в счастье они относятся к ним с пренебрежением и ждут несчастья, чтобы исправиться:
Русский солдат, найденный спящим под кустом, — вот единственный результат этого дня, который должен был решить все! Мы вступили в Витебск, оказавшийся таким же покинутым, как и русский лагерь.
Напрасно обыскали мы все дороги. Направились ли русские к Смоленску? Или же они пошли вверх по Дви-
Стр. 48
не? Отряд иррегулярных казаков увлек нас за собой в этом последнем направлении, между тем как Ней отправился по первому направлению. Мы прошли шесть миль по глубоким пескам, среди густых облаков пыли и удушливого зноя. Ночь застала нас около Агапонова.
Изнемогая от усталости, голода и жажды, армия нашла для утоления только мутную воду. В это время Наполеон, Мюрат, Евгений Богарне и Бертье держали совет в императорской палатке, разбитой во дворе одного замка, на возвышенности, на левой стороне большой дороги. Эта столь желанная победа, которой мы так добивались и которая с каждым днем становилась все более и более необходимой, еще раз ускользнула из наших рук, как это уже было в Вильно! Русский арьергард был настигнут, это правда, но был ли это арьергард всей русской армии? Не представляется ли более вероятным, что Барклай бежал к Смоленску, через Рудню? До каких же пор надо будет преследовать русских, чтобы заставить их принять сражение? Необходимость организовать завоеванную Литву, устроить магазины, лазареты, установить новые пункты для отдыха, обороны и наступления по всей операционной линии, которая удлинялась с ужасающим образом, — разве все это не должно было бы заставить остановится на склонах Великой России?
Недалеко от Агапонова произошла стычка, о которой Мюрат умолчал. Наш авангард был сшиблен, и многие из кавалеристов должны были спешиться, чтобы продолжать отступление[lxii]. Другие же не могли вывести из сражения своих истощенных лошадей иначе, как держа их за узду. Император спросил Белльярда, и этот генерал откровенно заявил, что полки уж очень обессилены, что они измучены и нуждаются в отдыхе. Если продолжать идти еще шесть дней, то конница погибнет, поэтому пора остановиться[lxiii]!
К этим причинам присоединились еще палящие лучи солнца, отраженные горячими песками[lxiv]. Император был утомлен и поэтому согласился. Течение Двины и Днепра обозначало французскую боевую линию. Армия располо-
Стр. 49
жилась лагерем на берегах этих двух рек и в промежутке между ними. Понятовский со своими поляками находился в Могилеве; Даву и 1-й корпус — в Орше, Дубровне и Любовичах, Мюрат, Ней, итальянская армия и гвардия растянулись от Орши и Дубровны до Витебска и Суража. Аванпосты находились в Лядах, Инкове.и Велиже, напротив аванпостов Барклая и Багратиона. Обе неприятельские армии — одна, бежавшая от Наполеона через Двину, Дриссу и Витебск, другая, выскользнувшая из рук Даву через Березину и Днепр, через Бобруйск, Быков и Смоленск, — соединились, наконец, в промежутке между двумя реками[lxv].
Отделившиеся от центральной армии большие корпуса были расположены следующим образом: направо — Домбровский[lxvi], против Бобруйска и против двенадцатитысячного корпуса русского генерала Эртеля; налево — герцог Реджио и Сен-Сир, в Полоцке и в Белой, на петербургской дороге, которую обороняли Витгенштейн с 30 тысячами человек; на крайней левой — Макдональд и 38 тысяч пруссаков и поляков против Риги. Линия их растянулась направо, по Аа и к Динабургу.
В то же время Шванценберг и Ренье, во главе саксонского и австрийского корпусов, заняли, по направлению к Слониму, пространство между Неманом и Бугом, прикрывая Варшаву и тыл Великой армии, который подвергался опасности со стороны Тормасова. Маршал Виктор направился от Вислы с резервом в 40 тысяч человек. А Ожеро собрал 11-ю армию в Штетине.
Что касается Вильно, то там остался герцог Маре вместе с посланными разных дворов. Этот министр управлял Литвой, переписывался со всеми начальниками, посылал им инструкции, которые он получал от Наполеона, отправлял вперед продовольственные запасы, рекрутов и остальных, по мере того как они прибывали.
Как только император принял решение, он вернулся в Витебск со своей гвардией. Двадцать восьмого июля, входя в императорскую квартиру, он снял саблю и, по-
Стр. 50
дожив ее резким движением на карты, которыми были покрыты столы, вскричал:
— Я останавливаюсь здесь! Я хочу здесь осмотреться, собрать тут армию, дать ей отдохнуть, хочу организовать Польшу. Кампания 1812 года кончена! Кампания 1813 года сделает остальное[lxvii]!
С завоеванием Литвы цель войны была достигнута, а между тем война как будто только что началась. В действительности же была побеждена только местность, но не люди. _.
Русская армия оставалась в целости. Ее оба крыла, разрозненные стремительностью первой атаки, снова соединились. Было лучшее время года. Но Наполеон при таких условиях все-таки бесповоротно решил остановиться на берегах Днепра и Двины. Тут он всего лучше мог обмануть врага насчет своих истинных намерений, так же как обманывался и сам!
Французская оборонительная линия уже была начертана на картах. Осадную артиллерию император направил на Ригу. На этот укрепленный город должен был опереться левый фланг армии. Затем в Динабурге и Полоцке Наполеон хотел придать обороне угрожающий характер[lxviii]. Витебск же было легко укрепить, и его высоты, покрытые лесом, могли служить для укрепленного лагеря в центре. Оттуда, на юг, Березина и ее болота, прикрывающие Днепр, оставляли лишь несколько проходов, и для защиты их хватало небольшого количества войск. Дальше, Бобруйск отмечал правый фланг этой огромной боевой линии, и император уже отдал приказ завладеть этой крепостью. В остальном рассчитывали на возмущение населенных южных провинций. Это должно было помочь Шварценбергу прогнать Тормасова и увеличить армию за счет их многочисленных казаков. Один из крупных помещиков в этих провинциях, важный барин, в котором все, вплоть до внешности, указывало на знатность его происхождения, поспешил присоединиться к освободителям своего отечества. Его-то император и предназначил для руководства возмущением[lxix].
Стр. 51
В этом плане было все предусмотрено: Курляндия должна была прокормить Макдональда, Самогития — Удино, плодородные равнины Глубокого — императора. Южные провинции должны были сделать остальное. Притом же главный магазин армии находился в Данциге, а большие пакгаузы — в Вильно и Минске. Таким образом, армия должна была быть связана с землей, которую она освободила, а да этой земле реки, болота, продукты и жители — все присоединялось к нам и готовилось нас защищать!
Таков был план Наполеона. Он осматривал Витебск и его окрестности как бы для того, чтобы познакомиться с местностью, где должен был долго прожить. Приступили к устройству всякого рода учреждений, построили тридцать шесть хлебопекарен, которые могли одновременно испечь 29 тысяч фунтов хлеба. Но не ограничивались только тем, что было полезно, а приступили и к украшениям. Так как вид дворцовой площади портили кирпичные здания, то император приказал своей гвардии сломать их и унести обломки. Он даже помышлял уже о зимних удовольствиях — парижские актеры должны были приехать в Витебск. Но так как этот город был теперь безлюдным, то Наполеон рассчитывал, что зрительницы сами явятся из Варшавы и Вильно.
Его звезда еще светила ему. Было бы счастьем для него, если бы он не принял впоследствии порывов своего нетерпения за вдохновения своего гения!
В этот же день он во всеуслышание обратился к одному администратору со следующими замечательными словами: «Ваше дело, милостивый государь, позаботится о том, чтобы мы могли здесь жить, потому что, — прибавил он громко, обратившись ко всем офицерам, — мы не повторим глупости Карла XII!» Но вскоре его поступки опровергли его слова, и все удивлялись равнодушию, с которым он отдавал приказания, касающиеся такого обширного устройства.
Впрочем, умеренность первых речей Наполеона не обманула его приближённых. Они помнили, что при виде
Стр. 52
пустого лагеря русских в покинутом Витебске он резко повернулся к ним, услышав, что они радуются победе, и вскричал: «Уж не думаете ли вы, что я пришел так издалека, чтобы завоевать эту лачугу?..» Все знали, впрочем, что имея в виду грандиозную цель, он никогда не составлял определенного плана и предпочитал руководствоваться обстоятельствами, что более отвечало быстроте его гения.