Тема 6. Национализм как общественно-политическое явление (часть 2)

Нации как политические общности.

Те, кто считает нацию исключительно политическим организмом, отличитель­ным ее признаком видят не культурную общность, а гражданские связи и вообще присущую ей политическую специфику. Нация в этой традиции предстает общно­стью людей, связанных между собой гражданством вне какой бы то ни было зави­симости от культурной или этнической принадлежности. Считается, что такой взгляд на нацию восходит к Жану-Жаку Руссо - философу, в котором многие усматрива­ют «прародителя» современного национализма. Хотя Руссо специально не касался ни национального вопроса, ни самого феномена национализма, его размышления о суверенитете народа, - и особенно идея «общей воли» (или общественного бла­га), - собственно, и посеяли те семена, из которых затем взросли националисти­ческие доктрины Французской революции 1789 г. Провозгласив, что правление должно основываться на общей воле, Руссо тем самым, в сущности, отказал в существовании как монархии, так и всяческим аристократическим привилегиям. В годы Французской революции этот принцип радикальной демократии нашел свое отражении в той идее, что все французы суть «граждане» со своими неотъемлемы­ми правами и свободами, а не просто «подданные» короны: суверенитет, таким образом, исходит от народа. Французская революция и утвердила этот новый вид национализма с его идеалами свободы, равенства и братства, а также теорией на­ции, над которой нет иной власти, нежели она сама.

Идея о том, что нации суть политические, а не этнические, сообщества, в даль­нейшем была поддержана многими теоретиками. Эрик Хобсбаум (1983), например, нашел множество подтверждений тому, что нации в известном смысле являют собой не что иное как «вымышленные традиции». Не признавая тезиса о том, что современные нации сформировались на основе издревле сложив­шихся этнических сообществ, Хобсбаум считал, что всякие разговоры об истори­ческой преемственности и культурной специфике наций, по сути дела, отражают лишь миф, - и миф, порожденный собственно национализмом. С этой точки зре­ния, как раз национализм и создает нации, а не наоборот. Свойственное современ­ному человеку осознание своей принадлежности к нации, утверждает исследователь, получило развитие лишь в XIX столетии и сформировалось, может быть, благодаря введению национальных гимнов, национальных флагов и распространению начального образования. Под воп­росом в таком случае оказывается и идея «родного языка», что передается из поко­ления в поколение и воплощает в себе национальную культуру: на самом деле иязык изменяется по мере того, как каждое поколение приспосабливает его к соб­ственным нуждам и современным ему условиям. Не вполне ясно даже, можно ли говорить о «национальном языке», коль скоро до XIX в. большинство людей не владели письменной формой своего языка и обычно разговаривали на местном диалекте, имевшем мало общего с языком образованной элиты.

Бенедикт Андерсон (1983) также считает современную на­цию артефактом, или, по его выражению, «воображаемой общностью». Нация, пишет он, существует скорее как умозрительный образ, чем как реальное сообщество, ибо в ней никогда не достигается такого уровня непосредственно личного общения людей, который только и может поддерживать реальное чувство общности. Внутри собственной нации человек общается лишь с крохотной частичкой того, что пред­положительно является национальным сообществом. По этой логике, если нации вообще существуют, то они существуют разве что в общественном сознании - как искусственные конструкции, поддерживаемые системой образования, средствами массовой информации и процессами политической социализации. Если в понима­нии Руссо нация есть нечто такое, что одухотворяется идеями демократии и поли­тической свободы, то представление о ней как о «вымышленном» или «воображае­мом» сообществе скорее совпадает со взглядами марксистов, полагающих нацио­нализм разновидностью буржуазной идеологии - системы пропагандистских ухищ­рений, призванных доказать, что национальные связи сильнее классовой солидар­ности, и тем самым привязать рабочий класс к существующей структуре власти.

Но и вынося за скобки вопрос о том, возникают ли нации из стремления к свободе и демократии или это не более чем хитроумные изобретения политических элит и правящего класса, следует понимать, что некоторым из них присущ одно­значно политический характер. В духе Майнеке такие нации вполне можно отнес­ти к категории «политических» - таких наций, для которых момент гражданства имеет куда большее политическое значение, чем этническая принадлежность; час­то такие нации состоят из нескольких этнических групп и потому культурно нео­днородны. Классическими примерами политических наций считаются Великобри­тания, США и Франция.

Великобритания по сути дела является союзом четырех «культурных» наций: англичан, шотландцев, валлийцев и северных ирлан­дцев (хотя последних можно разделить на две нации - протестантов-юнионистов и католиков-республиканцев). Национальное чувство британцев, насколько о нем можно говорить, имеет своей основой политические факторы - преданность в отношении короны, уважение в отношении парламента и приверженность идее исторически завоеванных прав и свобод британцев. Ярко выраженный полиэтни­ческий и поликультурный характер имеют Соединенные Штаты - «страна иммиг­рантов»: поскольку национальная идентичность здесь не могла развиться из каких-либо общих культурно-исторических корней, идея американской нации сознатель­но конструировалась через систему образования и культивирование уважения к таким общим ценностям, как идеалы Декларации независимости и Конституции США. Аналогичным образом национальная идентичность французов многим обя­зана традициям и принципам Французской революции 1789 года.

Для всех этих наций, по крайней мере теоретически, характерно одно: они сформировались путем добровольного следования каким-то общим принципам и целям, подчас даже в противоречии с существовавшей до того культурной традици­ей. Таким обществам, говорят, присущ особый стиль национализма - толерант­ный и демократичный. Идея здесь одна: коль скоро нация это прежде всего по­литический организм, доступ в нее заведомо открыт и не ограничен какими бы то ни было требованиями по языку, религии, этнической принадлежности и так далее. Клас­сические примеры - США как «плавильный котел» и «новая» Южная Африка - «общество радуги». Понятно, однако, и то, что время от времени таким нациям недостает того чувства органического единства и историчности, которое свойственно «культурным нациям». Может быть, как пишут, этим и объяснятся известная сла­бость общебританского национального чувства по сравнению с шотландским и валлийским национализмом, а также распространенным чувством «доброй старой Англии».

С особыми проблемами в своем стремлении к национальной идентичности стол­кнулисьразвивающиеся государства. Эти нации выступают как «политические» в двух смыслах.

Во-первых, во многих случаях они обрели государственность лишь по завершении своей борьбы против колониального господства. Под идеей нации здесь, следовательно, было особое объединяющее начало - стремление к нацио­нальному освобождению и свободе, почему национализм в «третьем мире» и полу­чил столь сильную антиколониальную окраску.

Во-вторых, исторически эти нации нередко формировались в территориальных границах, определенных прежними метрополиями. Это особенно характерно для Африки, где «нации» часто состоят из целого спектра этнических, религиозных и местных групп, которых, за исключени­ем общего колониального прошлого, весьма мало что связывает друг с другом. В отличие от классических европейских «культурных» наций, выработавших государ­ственность на основе уже сложившейся национальной идентичности, в Африке, напротив, «нации» создаются на основе государств. Это несовпадение политичес­кой и этнической идентичности то и дело порождало острейшие противоречия, как это, например, имело место в Нигерии, Судане, Руанде и Бурунди, причем в осно­ве этих конфликтов лежит отнюдь не наследие «трайбализма», а скорее послед­ствия широко распространенного в колониальную эпоху принципа «разделяй и властвуй».

Нация как источник суверенитета, основание легитимности и объект лояльности

Историки много спорили о том, с какого момента можно гово­рить о существовании наций. Одни начинали отсчет с V в., дру­гие с XVI, третьи — с конца XVIII - начала XIX в. В теоретико-политическом плане, по мнению В.С.Малахова, споры о том, когда воз­никли «нации», бессмысленны. Нация в современном значении слова возникает вместе с возникновением нового понимания суверенитета и легитимности.

Понятие «суверенитет» ввел в научный оборот французский правовед Жан Боден (1530-1596). Согласно Бодену, суверени­тет - часть «публичной власти», определя­емая как «абсолютная и вечная власть государства». Иными словами, суверени­тет есть высшая и безраздельная власть. «Тот, кто получает ука­зания от императора, папы или короля, не обладает суверените­том», - говорит Боден. Суверенитет, согласно другому класси­ческому определению, данному Карлом Шмиттом, есть «власть, рядом с которой не может быть никакой иной власти».

В добуржуазных обществах «сувереном», т. е. носителем суверенитета, является монарх. Его право властвовать никем не может быть оспорено - разве что другим монархом. Место власти, которое занимает монарх, всегда занято. Оно не мо­жет пустовать. У короля два тела - физическое, которое смер­тно, и мистическое, или политическое, которое бессмертно. Поэтому физическая смерть монарха не означает его исчезно­вения в качестве мистического источника власти: «Король умер, да здравствует король!».

С буржуазными революциями, когда на смену монархии приходит (демократическая) Республика, положение дел ради­кально меняется. Демократия объявляет место власти пустым.Никто не имеет изначального права это место занимать. Никто не может обладать властью, не будучи на то уполномоченным. Но кто наделяет такими полномочиями? Кто является сувереном: народ, или нация?

Между тем «нация» не существует в виде эмпирически фик­сируемой целостности, некоего собрания людей. Это - фиктив­ная величина, которая не обозначает даже совокупного населе­ния страны. Из «нации», от имени которой провозглашается власть нового типа, исключены не только дворяне и духовенство, но и крестьяне, «чернь». Членами «нации» в период Великой французской революции считались только представители тре­тьего сословия, буржуазии. «Нация», таким образом,есть не что иное, как инстанция суверенитета.

Здесь не обойтись без другого ключевого понятия полити­ческой философии - легитимности. В эпоху Средневековья и Возрождения легитимность власти (т. е. ее оправданность и обоснованность) несомненна. Власть мо­нарха сакрально обеспечена - дарована ему Богом. Монарх (король, царь, император) - помазанник Божий. Если возникают неясности с престолонаследием, это неминуемо влечет за со­бой политический кризис, бунт.

В Новое время с выходом на историческую авансцену нового класса - буржуазии, легитимность монархической власти подвергается сомнению. Поскольку в сакральное происхождение власти монарха перестают верить, право отправлять власть нуждается в особом обосновании. Кто дает такое основание? Опять-таки «нация». И опять-таки «нация» означает ни в коем случае не совокупное население страны, не физическое множество людей. Нация есть то, к чему апеллируют, стремясь легитимировать власть.

Эту мыслительную цепочку можно проследить с другого кон­ца. Сущностная черта государства - легитимное насилие. Госу­дарство, согласно хрестоматийной дефиниции Макса Вебера, есть институт, который владеет монополией на легитимное насилие. Специфика современного «национального государства» по сравнению с до-современными - сословно-династическими - государствами состоит в том, что источником легитимного на­силия здесь выступает «нация».

Можно определить нацию как специфический объект лояльности. Он специфичен в первую очередь потому, что до наступления Современности, такого объекта не существо­вало. Население той или иной страны могло быть лояльно церк­ви, конфессии, местному сюзерену, вассалами которого оно себя ощущало, провинции, городу (Венеции, Гамбургу, Новгороду), но оно не было лояльно «нации».

То, что сегодня воспринимается как нечто само собой разу­меющееся - чувство собственной принадлежности тому или ино­му национальному сообществу, совершенно не воспринималось таковым еще полтора столетия назад. Представители высших клас­сов в обществе XVIII в. не считали себя членами одного сообще­ства с представителями низших классов собственной страны. Про­стой народ вплоть до XIX в. не ощущал принадлежности к одной «нации» - не только с дворянством своей страны, но и с простыми жителями соседних областей. Крестьяне ощущали себя «гаскон­цами», «провансальцами», «бретонцами» и т. д., но не «францу­зами»; «тверичами», «владимирцами», «новгородцами», но не «русскими»; саксонцами, швабами, баварцами, но не «немцами».

Понадобились многие десятилетия специальных усилий государства, чтобы оттеснить региональные и сословные лояльности на второй план и выработать у простолюдинов лояльность нации.

Для современных исследователей национализма стала на­стольной книга Юджина Вебера «Из крестьян во французы. Модернизация сельской Франции. 1880-1914». Открытие этой работы состояло в том, что в таком, казалось бы, образцовом «национальном государстве» как Франция, низшие классы об­рели «национальное самосознание» лишь к началу Первой ми­ровой войны. Вплоть до этого времени в большинстве европей­ских стран лояльность государству покоилась на лояльности династии. Крестьяне могли быть мобилизованы на вооруженную защиту страны под лозунгами защиты трона и «ис­тинной» религии. Что касается «родины» в триединой формуле «За царя, за родину, за веру!», то «родина» здесь обозначает не страну как таковую, а малую родину, место, где человек родился и вырос.

Константин Леонтьев в свое время обратил внимание на то, что русские крестьяне в первые недели наполеоновского наше­ствия вели себя довольно индифферентно. Некоторые даже вос­пользовались безвластием и стали палить господские дома. Пат­риотические (т. е. национальные) чувства проснулись в них лишь тогда, когда интервенты стали осквернять храмы. Аналогичным образом вёл себя «народ» (т. е. крестьянство) повсюду. Когда иноземные войска вступали на территорию страны, крестьяне продавали оккупантам фураж. Воевали не нации, воевали армии. Массовая (т. е. национальная) мобилизация - феномен XX в. Первая мировая война стала первым в истории конфликтом меж­дународного (интернационального) типа.

Таким образом, представление о национальной лояльности как естественном проявлении народных чувств ошибочно. Коллек­тивная солидарность и коллективная мобилизация (народные дви­жения в защиту отечества), воспринимаемые нами сегодня как свидетельство наличия в народе национального самосознания, в до-современных обществах представляли собой нечто иное.

О специфичности национальной лояльности говорит еще одно обстоятельство. Она бросает вызов суверенитету монарха. Если для подданных некоторого государства объектом лояльности становится нация, а не государь, монархия оказывается под угро­зой. Не случайно русский царизм с недоверием смотрел на пер­вых русских националистов - славянофилов. Хотя субъективно славянофилы были по большей части убежденными монархиста­ми, они теоретически поставили под сомнение монархию как объект лояльности. Таким объектом в их построениях оказался «народ», или «народность», что для правящего режима было абсолютно неприемлемо.

Итак, нация - специфический объект лояльности, который формируется лишь при определенных условиях. До наступле­ния Современности, или Модерна, такая лояльность или носила точечный характер, или вовсе отсутствовала. В эпоху Модерна национальная лояльность сталкивается с серьезной конкурен­цией со стороны классовой, конфессиональной, субкультурной и другими формами лояльности. В настоящее время, которое некоторые авторы называют постмо­дерном, конкуренция со стороны вненациональных форм ло­яльности приобретает новое измерение.

Государственный народ, нация, этнос, этнический субстрат

Центральные понятия национальной тематики в этническом, нацио­нальном и государственном поле понятий обычно обозначаются многими различными словами, например, «государство», «нация», «народ», «этнос», «государственный народ», «национальность», «национальная группа», «национальное меньшинство», «этническое меньшинство» и многие дру­гие. Не только различные слова иногда обозначают одно и то же понятие, но и одно и то же слово часто подразумевает различные понятия. Это часто вызывает значительные недоразумения в об­щих и научных обсуждениях. Сумбурность понятий еще больше усугубля­ется, если рассматривать похожие обозначения, имеющие одинаковое про­исхождение, на разных языках. Особенно слова с латинским корнем natio, как «нация», «национальный», «национальность», «националист», «на­циональный» и «националистический», во многих языках используются в совсем разном значении. Английское слово «nation» часто имеет другое значение, чем французское слово «nation», немецкое«Nation» или русское слово «нация». К тому же словам часто придается очень эмоциональная и политически совершенно разная нормативная оценка.

Конечно, желательным является по возможности нейтральное упот­ребление слов, что облегчило бы анализ и объяснение противоположно­го положения вещей. В действительности же нейтральное употребление языка в социальных, политических и исторических науках невозможно, потому что наука не может обойтись без того, чтобы часто использовать одни и те же слова, вызывающие у читателей и слушателей совершенно разные ассоциации и оценки.

Поясним это на примере. Как общий, так и политический язык, а так­же язык международного права знают понятие «право народа на самооп­ределение», которое часто называется также«правом наций на самоопре­деление», но язык не знает понятия «право этний или национальностей на самоопределение». Это значит, называя определенную большую груп­пу людей этносом, внушается - сознательно или нет, что эта группа не имеет права на самоопределение, как и наоборот - сознательно или нет подразумевается, что эта группа имеет такое право, если она называется «нация» или «народ».

Ниже следует исходить не из слов и их различного употребления, а из понятий, наполненных смыслом для международного сравнительного анализа, т. е. о различаемых в научном и политическом споре фактах и ситуациях. Следует различать четыре принципиальных положения или понятия, что в терминологическом и политическом споре часто не соб­людается.

Сообщество членов государства (независимого, федеративного или автономного государства) - сегодня чаще всего граждане стра­ны - называют государственным народом. В международной политике государственный народ также называют «нацией», а государственное гражданство в соответствии с этим также «национальностью». Государственное гражданство - это объективный государственный факт и факт международного права, независимо от того, желает ли отдельный гражданин государства то государственное граж­данство, которое он имеет, или другое.

Сообщество тех, кто желает для себя сущест­вующую или еще подлежащую образованию собственную государствен­ность называют нацией. Другими словами, общее волеизъявление собственной государственности (нацио­нальное самосознание, национализм) учреждает нацию. Из этого выте­кает, что необходимо делать различие между нациями без государства и нациями, имеющими государство, и далее, что государственный народ не обязательно должен быть нацией, если значимые части государственного народа не желают существующего государства. Национальность обозна­чает в соответствии с этим принадлежность к нации, является ли эта на­ция государственным народом или только еще хочет стать таковым.

Сообщество людей независимо от места их проживания, которые на основе одинакового происхождения (т. е. тесных родственных связей), языка, вероисповедания или территории происхождения или на основе совокупности этих характеристик чувствуют себя связанными друг с дру­гом, образуют этнос. Существование этноса зависит от определенного сознания единства, важным индика­тором чего, как правило, является общее использование наименования группы(этноним). Принадлежность к этносу (этничность) может иметь различные виды и ступени от микроэтноса до макроэтноса, охватываю­щих несколько таких микроэтносов.

Этнос может, но не обязательно должен создать национальное созна­ние, т. е. политическую потребность в собственной государственности, а это значит стать нацией. В большинстве случаев многие маленькие или живущие рассеянно этносы не развивают потребности в собственной го­сударственности.

Нации, в свою очередь, могут быть как моноэтническими, так и поли­этническими, т. е. состоять из нескольких этносов или (частей) этниче­ских групп. Следовательно, нет обязательной связи между этничностью, национальностью и гражданством.

Этнические движения хотят сильнее укрепить сознание этнического единства и продвигать этнические интересы, в то время как национальные движения хотят прочнее укрепиться в национальном сознании и на фоне политической цели сохранить существующую государственность, т. е. со­хранить государственное единство, восстановить прошлую государственность или достичь построения нового государства.

Совокупность людей с определенными этническими свойствами (это значит близкое родство друг с другом, общение на одном и том же диалек­те или литературном языке, наличие одного и того же вероисповедания, или родом из одного и того же региона), вряд ли будет осознавать эту общность и будет воспринимать этнические свойства только лишь в маленькой группе на территориально ограниченном пространстве; она будет восприниматься как общность в определенных условиях только со стороны наблюдателя, современника или историка. Такая совокупность является только этнической категорией признаков или этническим суб­стратом, социально-статистически - когортой, а не большой группой в смысле живой общественной коммуникационной взаимосвязи. Этни­ческие субстраты могут даже существовать столетиями, а существующие сегодня большие этносы в виде осознающих самих себя, коммуницирующих между собой больших групп являются довольно современным яв­лением и старше сегодняшних наций лишь на несколько лет или десяти­летий. Из всего сказанного следует, что возникновение и исчезновение этнических субстратов, этносов, наций и национальных государств следует однозначно различать при анализе.

Контрольные вопросы:

1. В чём принципиальные отличия современного подходов от первоначальных - функционального и повествовательного подходов к исследованию национализма?

2. Как вы понимаете слова Э. Геллнера: «именно национализм порождает нации, а не наоборот»?

3. Почему, по мнению Э. Геллнера, национализм мог возникнуть только на индустриальной стадии развития человечества?

4. Перечислите базовые посылки, на которых строится либеральный национализм.