Игорь Можейко
АУН САН
ПРОЛОГ
ЦВЕТЫНА ДЕРЕВЬЯХ
У автобусной остановки, рядом с нашими воротами растут два больших дерева. Под деревьями прохладно в самую жгучую жару и сухо даже после муссонного ливня. К стволу одного из них на высоте груди прикреплен домик размером со скворечник. В домике стоят пузатые горшки со свежей водой. Такие же, как на всех дорогах Бирмы. И кружки. Чтобы напиться в знойный день.
У автобусной остановки, рядом с нашими ворогами растут два дерева с красивым названием — Пламя Леса. Тень от них падает на дорогу и, перебежав ее, ложится на глянцевую голубизну озера. В воде по брюхо стоят флегматичные буйволы. На их сизых спинах дремлют маленькие белые цапли.
Жарко. Так жарко, что обжигает щеколда на калитке, а из душа льется кипяток. Даже лягушки, что оглушительно мычали по ночам, исчезли — высохло их болото. Бродячие собаки со злостью поглядывают на небо. Полгода как ни единое облако не нарушило его синюю безмятежность.
Все ждут муссона. О нем говорят, как о свидании с любимой девушкой.
И тут расцветают два дерева у автобусной остановки.
Просыпаешься утром — деревья распустились громадными алыми знаменами. Они цветут так густо, что не видно листьев, цветут торжествующе, сочно, размашисто.
Ни одно растение в мире не способно на что-либо подобное.
Значит, пришла весна. Желтыми, белыми, оранжевыми, сиреневыми цветами зацветают деревья по всему Рангуну. Разноцветным конфетти лепестков покроется серое шоссе.
Еще нет никакого намека на дожди. Муссонные облака не спеша набирают силу где-то над Бенгальским заливом, жара никак не уменьшилась, но алые шапки деревьев возвещают близкие перемены.
Весна в Бирме — это первый ливень, это Новый год, приходящий в апреле.
Но не весна, не дожди приносят с собой жизнь и цветение, а, наоборот, деревья, как бы торопя время, поднимают флаги, чтобы призвать муссон.
И это им всегда удается. Их много, деревьев, в Бирме. Они цветут так ярко, что облака над Бенгальским заливом не могут не заметить призыва.
А может, они только и ждут этого сигнала, чтобы синей стеной двинуться к Иравади.
Правда, деревья чаше всего отцветают, не дождавшись дождей. Но они сделали свое дело.
Весна приходит.
Судьба человека, о котором написана эта книга, человека, который всю свою короткую жизнь посвятил борьбе за свободу Бирмы и который не дожил нескольких месяцев до ее освобождения, всегда напоминала мне цветущее Пламя Леса. Да и не только его судьба. Аун Сан не одинок — муссон освобождения пришел в Бирму именно потому, что до него и вместе с ним боролись и погибали тысячи других.
Поэтому эта книга не только биография Аун Сана, но и рассказ о Бирме, о ее борьбе за свободу, о генерале Бандуле, о Золотом Яуне, о Сая Сане, которого повесили англичане, и о многих других.
Писать ее интересно и сложно. Интересно, потому что Бирма — чудесная страна и история ее красочна, трагична и увлекательна, жизнь главного героя книги — Аун Сана похожа порой на приключенческий роман, порой на древнегреческую трагедию. Сложно, потому что в год смерти Аун Сана, в 1947 году, ему было всего тридцать два года, то есть сверстники его, друзья и враги, живы сейчас, находятся в расцвете сил, борются, продолжают его дело или, что тоже бывает, предали его, ушли в другой лагерь. А раз так — многое еще неизвестно, хранится в тайниках людской памяти, в пачках старых писем, в недоступных архивах. Еще не сложилась та совокупность мнений, документов, воспоминаний, что зовется исторической правдой, — слишком мало прошло времени: восемнадцать лет со дня смерти Аун Сана. За эти годы популярность его никак не уменьшилась — больше того, она растет с каждым днем. Аун Сан не только национальный герой Бирмы, не только вождь ее — он символ борьбы за свободу. А потому сегодня не только друзья и продолжатели его дела называют себя учениками и последователями Аун Сана, но и те, которым чужды идеи Аун Сана, пользуются его именем и славой для достижения совершенно обратных целей. И те и другие знали Аун Сана лично, на том или ином этапе шли вместе с ним, на том или ином этапе с ним не соглашались. Но сейчас разногласия забыты. Он стал символом, памятником с простертой вперед рукой, что стоит напротив Политехнического колледжа. Он утратил что-то от Аун Сана — человека, с его нелегкой и порой противоречивой судьбой. Ведь никто так, как Аун Сан, не отразил всей сложности и трудности пути, по которому шло в этом веке бирманское общество. Но в этом и есть величие Аун Сана — они неразделимы, бирманский народ и его вождь. И в одном никогда не отступал Аун Сан — всю свою жизнь он посвятил освобождению Бирмы.
И, наконец, замечание, относящееся уже к структуре книги. Каждый бирманец, родившись, получает имя и с ним приставку Маун, что значит «младший брат». Так к нему и обращаются в детстве и молодости. Например, Аун Сана звали Маун Аун Сан. Когда бирманец пойдет работать или станет студентом, то его будут называть, начиная с Ко, например, в университете Аун Сана звали Ко Аун Саном; Ко — значит «старший брат». У — приставка. указывающая на то, что обладатель ее — человек уважаемый или по крайней мере, что, обращаясь к человеку, вы хотите показать, что уважаете его. Аун Сан стал У Аун Саном, — когда окончил университет. У — значит «дядя». Если бирманец уходит на военную службу, к его имени начинают прибавлять Бо — «офицер». Бо Аун Саном Аун Сан стал во время войны. Члены партии «Добама» — «Мы бирманцы» называли себя такинамн, господами, чтобы подчеркнуть, что хозяева в стране они, а не англичане. Так что, вступив в партию такинов, Аун Сан стал зваться Такин Аун Саном. Но больше всего Аун Сан известен в Бирме под именем Боджок Аун Сан, что значит «генерал Аун Сан». Так как он был тогда единственным генералом в Бирме, то и по сей день часто его называют просто боджоком. В Рангуне есть улица Боджок, и каждый знает, что это улица Аун Сана. Были у Аун Сана и другие имена, но о них будет рассказано после.
Главы в этой книге называются все одинаково: Аун Сан. Только в заголовке первой главы к имени его прибавлено Маун. Во второй — Ко. И так далее. В конце концов это книга о жизни бирманца, а система бирманских имен позволяет без лишних объяснений хотя бы приблизительно понять, что за человек перед тобой.
То же относится и к женским именам. Имена девушек и молодых женщин начинаются с Ma. Имена пожилых, уважаемых женщин — с До.
Остальные бирманские слова (я старался употреблять их как можно меньше) объяснены в тексте.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
МАУН АУН САН
К началу прошлого века у Бирмы появилась общая с Британской империей граница. В течение тысячелетий до этого к западу от Бирмы, за чинскими холмами, начиналась Индия. Теперь же бирманские пограничники увидели солдат в красных мундирах, солдат его величества короля Великобритании. Разгромив по очереди властителей раздробленной Индии, англичане были готовы к новым боям, к новым завоеваниям.
В эти годы в Бирму зачастили английские посольства, прибавилось миссионеров и «путешественников». Бирманский рис, бирманский тик, бирманская нефть, бирманские драгоценные камни — все это оказалось на расстоянии вытянутой руки. Оставалось только протянуть эту сильную руку.
Началось, как это часто бывало в истории строительства Британской империи, с пограничных конфликтов, со статей в лондонских газетах, с рассказов о дикости и воинственности бирманцев и угрозе, которую те представляют для интересов Великобритании. А кончилось высадкой экспедиционного корпуса в 1824 году недалеко от Рангуна. Разбив несильный бирманский гарнизон Рангуна, захватив высоты, на которых стоит пагода Шведагон, английские и индийские полки, как пробкой, закрыли устье Иравади — главной реки Бирмы, связывавшей бирманскую столицу и крупнейшие города с морем, с внешним миром.
Когда командующий бирманской армией генерал Бандула, пройдя пятьсот километров форсированным маршем, достиг Рангуна, было поздно. Красные мундиры уже настолько укрепились в Рангуне, что их не сбросить неожиданным ударом в море. Предстояла долгая война. В Рангун прибывали из Индии все новые подкрепления, а главное, прибывало то, что в наши дни мы называем военной техникой: пушки, стреляющие разрывными снарядами и бьющие вдесятеро дальше немногочисленных бирманских, тех, что были захвачены у португальцев много лет назад или были отлиты по их образцу в Аве.
Из столицы Бандула получал разносные послания от короля. Король никак не мог понять, почему его главнокомандующий еще не сбросил англичан в море.
Бандула окружил Рангун опорными пунктами, ожидая того времени, когда муссонные бури разорвут связь с Индией и ослабленные болезнями и голодом английские войока не смогут выдержать бирманского наступления.
Вначале план его себя оправдывал. Холера и дизентерия пришли на помощь осаждающим. От болезней умирало больше, чем в ежедневных стычках. Английские офицеры в мемуарах с ужасом вспоминали о месяцах, проведенных в залитом дождями враждебном Рангуне.
Но произошло непредвиденное — случайным снарядом был убит Бандула, а на место этого талантливого, любимого солдатами генерала король прислал своего брата, который военными талантами не отличался. Тот не использовал момента, и в результате с окончанием дождей, получив свежие подкрепления, англичане перешли в наступление, прорвали бирманские заслоны, и перед ними открылся путь на север, к бирманской столице. В этой обстановке бирманский король был вынужден подписать мирный договор, по условиям которого Бирма теряла две южные провинции — Тенассерим и Аракан, теряла области на северо-западе и соглашалась содержать в столице английского резидента.
Следующая, вторая англо-бирманская война 1852 года кончилась еще быстрее первой и привела к тому, что Бирма потеряла все южные провинции и была отрезана от моря, от внешнего мира. Теперь полное покорение страны стало только вопросом времени.
Правда, предпоследний бирманский король Миндон, который любил сравнивать себя с Петром I и даже приказал перевести его жизнеописание на бирманский язык, старался привлечь на помощь Бирме другие европейские страны, и в первую очередь Францию и Россию, но его попытки только поторопили англичан.
Все-таки интересно вспомнить, что русское правительство заявляло в то время о своей поддержке Бирме. Было даже достигнуто соглашение о посылке в Россию молодых бирманских офицеров для обучения и решено было в знак дружественного расположения послать в Бирму русский крейсер. А уж если официальная русская позиция была благожелательной к Бирме, то об отношении к ней российской общественности и говорить не приходится. Откройте любой русский журнал прошлого века, прочтите записки любого русского путешественника, которому случилось побывать в тех краях. Менделеев пишет из Парижа в Петербург — помогите Бирме; Пашино подолгу беседует с королем Миндоном, советуя ему развивать торговлю с Китаем, крепить связи с другими странами, востоковед Минаев пишет о Бирме так, что сердце замирает от его любви к той далекой стране и ненависти к тем, кто ее порабощает.
После смерти Миндона на престол вступил молодой слабовольный Тибо. В Лондоне решили: с Бирмой пора кончать. В военном отношении окончательное завоевание Бирмы не представляло трудной задачи для английских войск. У них была крепкая база в Рангуне, уже тридцать лет как ставшем английским, на Иравади находилась английская флотилия, которая состояла из многих пароходов и канонерок, особенности военных действий в Бирме были достаточно изучены в ходе двух предыдущих войн. Кроме того, англичане знали, что обстановка в Мандалае, бирманской столице, запутана, двор занят интригами, армия слаба, — нужен был последний толчок.
И в 1885 году, поднявшись по реке к Мандалаю, английские войска ворвались в королевский дворец, арестовали короля Тибо и водрузили над дворцом английский флаг — «Юнион Джек».
Однако с падением династии, с падением государства сопротивление не прекратилось. Наоборот, последняя война за независимость началась именно после того, как Мандалай был оккупирован.
У Мин Яун, мьотуджи[1]округа Люлин, сказал жене, чтобы она ехала к своим родителям и взяла с собой обеих дочерей. К городку подходили английские части, Мандалай уже пал, и Ma Тин Шве оставаться с мужем было опасно. Год назад, когда война с англичанами стала неизбежностью. У Мин Яун сказал брату, приехавшему к нему в гости из Мандалая: «Английским слугой я не стану».
Теперь пришло время сдержать свое слово. Вчера прискакал гонец от старого знакомого, губернатора Таунгу. Тот сдался англичанам и уверял, что борьба бесполезна. У Мин Яун не ответил на письмо.
Ma Тин Шве сказала мужу: «Я помню, как увидела тебя, когда ты первый раз приехал к нам в деревню. Ты уже тогда был настоящим воином. Ты сидел на боевом слоне, и твой шлем сверкал ярче солнца. Я не ждала от тебя другого решения. И я согласна с тобой. Об одном прошу: разреши мне отвезти дочерей к старикам и вернуться к тебе. Я могу держать меч, и мой конь самый быстрый в городе».
У Мин Яун не стал спорить с женой. Бирманские женщины свободны, и женский полк в армии генерала Бандулы принимал на себя самые яростные атаки англичан, но не отступал. Бирманская семья строится на взаимном уважении: выходя замуж, жена сохраняет свое имя, имущество и право уйти от мужа, если жизнь с ним будет плоха. Но развод в Бирме редок — чаще всего женятся по любви.
Ma Тин Шве не успела вернуться в Люлин, когда в город вошел английский отряд. Двадцать солдат и офицер. Солдаты окружили дом мьотуджи, и офицер вошел внутрь, вынул револьвер и потребовал, чтобы мьотуджи немедленно сдал оружие. До англичан уже дошли слухи, что мьотуджи Люлина не желает с ними сотрудничать.
— Садитесь, — сказал У Мин Яун. — Своего оружия у меня одна сабля. А если у кого в городе и есть старое ружье, то я сейчас же распоряжусь, чтобы оружие было сдано.
У Мин Яун протянул руку к гонгу.
— Не звони, — поднял револьвер офицер, — здесь должен быть список всех тех, у кого есть оружие. Дай список, а оружие мы соберем сами.
— Хорошо, — ответил У Мин Яун. Он прислушивался. Звуки бирманского городка, ничего не говорившие английскому офицеру, звуки, далеко несущиеся в застоявшемся, жарком вечернем воздухе, успокоили мьотуджи. — Хорошо, — повторил он. — Не хотите ли пройти в канцелярию?
— Сначала отдайте саблю.
У Мин Яун покосился на английского солдата, который заинтересовался серебряным кубком, стоявшим в углу под статуей Будды, медленно протянул руку к стене, к висящей сабле, так же медленно снял ее, обхватил левой рукой серебряные массивные ножны, рванул правой саблю из ножен — офицер тяжело упал на пол. Обернувшийся на свист клинка солдат замешкался на секунду, и тело его коснулось пола почти одновременно с телом офицера.
В проем окна заглянул другой английский солдат. У Мин Яун бросился к задней двери. Пуля ударила в косяк рядом с его головой.
Еще одного солдата У Мин Яун встретил в библиотеке. Тот забрался в дом, желая поживиться чем-нибудь, но забрел в библиотеку и наткнулся здесь на двух поунджи, буддийских монахов, которые переписывали ветхие рукописи на пальмовых листах. Тут солдат услышал выстрел. Он повернулся к двери и увидел невысокого смуглого бирманца с саблей в руках. Солдат вскинул ружье, но один из поунджи бросился ему в ноги и повалил на циновку. Солдат успел выстрелить, и пуля пробила тростниковую крышу.
— Смотри, У Мин Яун, — сказал второй поунджи, подзывая мьотуджи к окну.
На улице шел бой. С ружьями, саблями, мушкетами, бамбуковыми кольями горожане и солдаты У Мин Яуна обрушились со всех сторон на растерявшихся англичан. Сверху, по главной улице трусили к месту боя оба боевых слона мьотуджи.
У Мин Яун перешагнул через труп англичанина и выбежал на крыльцо.
— Мьотуджи Мин Яун жив! — крикнул кто-то в толпе.
— Слава Будде! Разве меня могут убить англичане?
У Мин Яун врезался в самую гущу схватки.
Последнего англичанина убили на самом краю городка, где тот прятался в бамбуковой роще. Потом горожане собрались на совет. Отступать было некуда. Англичане не простят истребления целого отряда. Единственного оставшегося в живых из всего отряда индуса-переводчика отправили назад в Таунгу с письмом, в котором У Мин Яун объявлял войну Англии. Война, говорилось в письме, будет продолжаться до того дня, пока на бирманской земле не останется ни единого захватчика.
У Мин Яун не мог предположить, на сколько лет затянется эта борьба.
Все казалось просто. В ту же ночь к тридцати солдатам мьотуджи прибавилось больше сотни жителей Люлина. И чтобы не дать англичанам опомниться, на следующее утро, разделившись на два отряда, один из которых возглавила вернувшаяся Ma Тин Шве, люди У Мин Дуна напали на гарнизоны англичан в соседних городках Мьинмейне и Кодуто. К вечеру второго дня освобожденный район охзатывал три волости, и армия У Мин Яуна насчитывала более трехсот человек. Еще пятьдесят англичан разделили печальную судьбу отряда в Люлине.
Новости в Бирме путешествуют быстро. И не успели вести о тройном поражении англичан достигнуть Таунгу, как в деревнях и городах средней Бирмы родилась легенда о Шве Ла Яуне — Золотом Яуне, который ведет свою армию, чтобы освободить Бирму, верхом на белом коне, а за ним скачут тысячи всадников, каждый, как и он, недоступный английским пулям. А рядом с ним его смелая жена Ma Тин Шве. Современники уверяют, что еще через месяц армия Золотого Яуна (под этим именем У Мин Яун вошел в историю) достигла десяти тысяч человек. Возможно, они и преувеличивают, но в любом случае тысячи приверженцев мятежного мьотуджи были настолько реальной силой, что все попытки англичан проникнуть в его районы кончались неудачей.
В течение первого года английским войскам два раза удавалось захватить Люлин, но каждый раз Золотой Яун возвращался в свой город. Штаб его армии помещался в горах недалеко от Люлина. Там был построен укрепленный городок, подходы к которому перекрыли засеки и баррикады из камней. И не нашлось ни одного предателя, который бы провел англичан к столице У Мин Яуна. Нa горе Мьинмани, которая стерегла подступы к штабу, солдаты устроили желоба, по которым на головы врагов можно было спускать обломки скал.
Но Золотой Яун, хоть и чувствовал себя в сравнительной безопасности, так и не смог перейти в большое наступление против англичан. Вылазки были — и часто успешные вылазки. То его всадники сожгут полицейский участок, то устроят засаду, на несколько дней захватят власть в одном из соседних городов, но приходили подкрепления, и англичане возвращались туда. А с каждым месяцем, по мере того как подавлялись другие очаги сопротивления в Бирме, англичане подтягивали все новые батальоны к Люлину и все надежнее стягивали кольцо вокруг У Мин Яуна.
Уже через год стал сказываться голод. Несколько тысяч человек съели все что можно было в городе и его окрестностях, а набегами на соседние города целую армию не накормишь. Шве Ла Яун ввел закон, по которому каждая бирманская семья должна была отдать армии четверть того, что имела. Не больше. Он не хотел восстанавливать против себя тех бирманцев, которых защищал от англичан.
Но и эта мера мало помогла. В районах, где Золотой Яун был хозяином положения, почти вся молодежь служила у него в армии, и жители Люлина отдавали все своему мьотуджи. А дальше, там, где стояли английские гарнизоны, люди часто просто не могли платить двойные налоги — английский налоговый пресс уже работал в полную силу.
Трудно было и с боеприпасами. Оружия хватало. За год много его захватили у англичан, добыли в набегах на арсеналы, собрали по деревням. Но оружие было разномастным, и пули лили тут же, в лагере. И пороха было мало. Так мало, что он выдавался только тем, кто уходил в дальние рейды. Даже охрана лагеря была вооружена бамбуковыми пиками.
Несколько раз англичане пытались связаться с мьотуджи. В 1886 году Золотой Яун получил даже письмо от самого полковника Слейдена, который захватил Мандалай и взял в плен короля Тибо. Полковник обешал от имени английского правительства полное прощение мьотуджи и его солдатам и даже сулил пост районного комиссара. У Мин Яун ни на одно письмо не ответил.
Отчаянная попытка бирманцев захватить Таунгу окончилась неудачей. Английский полк, охранявший город, получил откуда-то предупреждение о наступлении, и Золотого Яуна встретили на окраине города разрывы артиллерийских снарядов. В этом походе У Мин Яун потерял последних слонов и пушку, отбитую недавно у англичан.
Рушились надежды на наследника престола, который якобы собирал армию в Шанских горах. Его окружили и взяли в плен, раньше чем он смог выступить.
А с падением надежд на победу, с голодом, с усталостью пришли дальнейшие поражения. Крестьянские парни, проведя по году, по два в джунглях, в армии Шве Ла Яуна, уходили ночами обратно в деревню. Кому-то надо было обрабатывать поля и кормить стариков. Да и сами крестьяне все с меньшей надеждой смотрели на Золотого Яуна, когда он приносился на белом коне по их деревням. Он обещал свободу, но принес только лишения. Армия, или, вернее, то, что от нее осталось, голодала.
И когда несколько английских батальонов обрушились с трех сторон на Люлин и на горный лагерь, Золотой Яун в течение двух дней отбивал их атаки, а потом предпринял попытку прорваться и уйти в Шанские горы. Тут его и сбила с коня случайная пуля.
Раненный в ногу У Мин Яун продолжал отстреливаться и, когда британский офицер предложил ему жизнь, если он сдастся, прокричал ему:
— Я умру, но не стану предателем…
Он не успел кончить фразы, потому что сзади накинулись солдаты в красных мундирах и связали его.
У Мин Яуну отрубили голову в Таунгу, а потом голову привезли в родной город Золотого Яуна, в Натмаук, где он родился, где жили его родные и Ma Тин Шве с дочерьми.
Там на площади голову мятежного мьотуджи водрузили на высокий шест, чтобы все видели, какая судьба ждет всех бунтовщиков.
Крикливые вороны обклевали голову, и череп мьотуджи долго еще виднелся белым пятном с любого конца города. Жители Натмаука запомнили и этот шест. И первое, что узнавал натмаукский мальчишка, как только научится говорить, а может, и раньше — как только научится слушать, — это рассказ о том, как Золотой Яун из Натмаука почти три года воевал с англичанами, но так им и не сдался.
Из обыкновенных бирманских городков Натмаук был, наверно, самым обыкновенным. Дома и домики из тика и тростника, в один, самое большее в два этажа, здание суда, почта и дом для приезжающих чиновников. Вот и все. Да еще монастырь в роще, на окраине, и кладбище за ним.
Городок окружен рисовыми полями, рыжими зимой, зелеными или голубыми (в полив) летом и желтыми осенью, перед фестивалем огней.
На горизонте синеватой полосой тянутся холмы, а в хорошую погоду видна голубая шапка горы Поупа — священной горы, на которой живут обезьяны. Паломники, приходящие в тамошний монастырь, кормят их бананами.
С горы и холмов стекают ручьи, которые в засуху пересыхают, не добежав до Натмаука. Воду сохраняют в прудах, выкопанных в незапамятные времена, когда царствовали короли мертвого теперь города Пагана. А может, и еще раньше.
Да и сам городок Натмаук древний. Ему тысяча лет, может, больше. Но как-то судьба обходила его стороной. Под его стенами не было сражений, князья не избирали его столицей, купцы не останавливались здесь подолгу.
Даже железная дорога, прошедшая по соседству, не изменила жизни Натмаука, жизни, уже сотни лет текущей по строгому распорядку.
Утро приходит легким туманом, который окутывает городок так, что только лохматые шапки пальм у монастыря выглядывают из его полога. В тумане позвякивают шарики-колокольчики — выгоняют коров, кричат худые, поджарые петухи.
Потом приходит солнце, загоняет туман в низину, к чауку — ручью, и обнаруживается, что городок уже проснулся. Низкое еще солнце просвечивает насквозь вишневые зонты монахов, которые вышли спозаранок в обход своих улиц. Они вереницей покидают каменные ворота монастыря — впереди саядо, настоятель, с седым бобриком давно не бритой головы, за ним монахи помоложе, потом послушники — мальчишки. Еше по-утреннему прохладно, и монахи закутались в оранжевые тоги, намотав концы ее на левую руку. Другой рукой прижимают к животу покрытые черным лаком горшки.
Вереница монахов понемногу тает. То один, то другой отделяется и поворачивает в переулок. Там их уже ждут. Хозяйки выходят на крыльцо с чашкой риса.
— Доброе утро, учитель.
— Доброе утро.
— Не соблаговолишь ли принять наш скромный дар?
Монах подставляет горшок, благодарит хозяйку и переходит к следующему дому.
Монахи в Бирме живут подаянием. Но никогда не голодают. Подаяние — это ритуал, скорее похожий на сбор дани с верующих.
А в это время уже открыт «клуб» у колодца. Сюда приходят и за водой и помыться. Здесь узнают новости и создается общественное мнение. Сюда приходят на свидания.
День входит в силу. Первая арба поднимает мелкую желтую пыль. Арба запряжена серыми флегматичными буйволами и доверху завалена джутовыми мешками. Муж и жена сидят рядом на мешках, у обоих длинные волосы завязаны в узел. Только у жены на макушке, а у мужа сбоку.
Начинается базар. Кое-кто приехал еще с ночи. На буйволах ехать небыстро. Пешком и то быстрее. Так что если до деревни и рукой подать, все равно приходится выезжать затемно.
А что за базар в Натмауке? Да самый обыкновенный бирманский базар. Под навесом торговки молоком и яйцами. Красные и зеленые стручки перца-чилли высыпаются из мешков. Бананы свалены желтыми грудами, мандарины, привезенные с гор смуглым шаном, соперничают с ними в яркости. Связки лука, орехи, специи, коричневые комья нгапи — рыбного паштета и цветы — белые и красные хризантемы.
В стороне торгуют всяким хозяйственным товаром. Сбруя для волов и буйволов, нарядные уздечки для лошадей, медные ложки и сковородки, гирьки, сделанные в виде птичек, лоунджи и тамейны — мужские и женские юбки, клетчатые из Мандалая, переливчатые — тайские, шитые цветами — с озера Инле.
А тут же лавка индийца, который продает «городские» товары. Мыло в обертке, английские сигареты, пробковые шлемы, ботинки, английские журналы, длинные полосатые конфеты…
На земле под зонтом расположился хиромант и его конкурент — астролог. Астролог пишет гороскопы на заготовленных табличках, хиромант нарисовал на доске ладонь, исчерченную черными линиями и положил доску на землю рядом с собой. Бродит укротитель змей с корзинкой в руках. Народу еще мало, и рано начинать представление. А фокусник уже раскладывает узкий красный коврик и столик с загадочными на вид бутылочками и коробками. Крутится рулетка, беспроигрышная для ее хозяина. Цирюльники приступили к делу — выщипывают волосы на подбородках клиентов и длинными стерженьками чистят им уши.
Китаец открыл ресторанчик и повесил над входом жареную утку. Из ресторанчика доносятся призывный звон чашек и запах жареного теста.
Утро тем временем кончается. Восемь часов. Сигх — полицейский занял свое место в тени под манговым деревом. Проехал на рикше мистер Стоун — заместитель районного комиссара. Сам комиссар идет пешком — от дома до оффиса сто ярдов. Комиссара обгоняют мальчишки. Они бегут в монастырь, в школу. Учитель вернулся, уже обойдя дома за подаянием. Сейчас кончит трапезу и достанет бамбуковую палку и пачку пальмовых листов. Начнется урок.
Стало жарко. Так всегда — стоит подняться солнцу над вершиной мангового дерева, того самого, под которым сидит полицейский, как становится жарко.
Городок, такой шумный с утра, заметно затихает. Женщины возвращаются с базара и принимаются готовить обед, монахи спрятались в монастыре, под тенью пальм и бамбука, ребята смолкли под строгим взглядом учителя, англичане и клерки в районном комиссариате зашуршали бумагами.
Больше до обеда, будьте уверены, ничего не произойдет.
Если, правда, не прибежит к доктору запыхавшаяся крестьянка с известием, что тигр, который повадился в деревню, задрал ребенка, или не покажется дымок над полем — загорелась рисорушка. Или прискачет посыльный из Магве с важной бумагой, и все в городке будут гадать — то ли прибавят налог, то ли введут новый. Хороших новостей посыльный из Магве не приносит.
Но чаще всего ничего не случается.
Правда, говорят, опять в горах англичане поймали шайку дакойтов (разбойников). Во главе их будто бы встал крестьянин из Пина, соседней деревни. Человек уважаемый и никак не грабитель. Правда, он разорился, попал в кабалу к помещику. А попадешь к такому — не только в разбойники пойдешь, на что угодно решиться можно с горя.
Да вот опять объявился злой дух в покинутом доме на окраине. Хозяина дома англичане повесили вместе с Золотым Яуном, и теперь дух его никак не может успокоиться — стал натом и по ночам покидает дом и бродит по улице, пугая запоздавших прохожих.
В полдень город обедает. В последний раз едят монахи — им больше нельзя будет есть до завтрашнего рассвета. Они сели в кружок вокруг низенького стола и молча помногу едят под взглядами будд — статуи их стоят в рядок у стены общей комнаты. Опустел комиссариат. И англичане и бирманские клерки разошлись по домам. Время ленча и отдыха. Фокусник с астрологом сидят а китайском ресторанчике. Крестьяне едят в тени высоких арб. Ребятишки, прибежав из монастырской школы, тоже подкрепляются рисом и зеленью.