Бульвар Мишле был не слишком загроможден машинами. Музыка в стиле алеаторики [35]придавала этому роскошному кварталу Марселя что‑то сюрреалистическое. Отраны жили на улице Брюйер, в квартале Мазарг, в частном доме. Этот дом был построен не в ряду традиционных фасадов с тремя окнами, а в глубине двора. При доме был сад. Само здание было окрашено в цвет охры, имело большие окна и балкон округлой формы.
Сегодня Барон не дежурил по службе, но он терпеть не мог выходные. Он припарковал «альфа‑ромео» у тротуара, строго соблюдая правила.
Всего в нескольких метрах от дома Отранов беседовали о чем‑то две старушки. Одну из них он сразу узнал по тощему подбородку и черным глазам. Ее звали Люсьена Либри. За десять лет, которые прошли с тех пор, как он ее допрашивал, она совсем не изменилась. Те же седые волосы, собранные в пучок, та же сутулая спина и искривленные руки. Люсьена до замужества работала на фабрике по производству пробковых шлемов, а после свадьбы стала торговать овощами и фруктами и имела свой лоток на рынке, на площади Кастеллан. С тех пор как скончался ее муж, она носила траур. Вторая женщина, очевидно, была лишь ненамного моложе. Де Пальма поздоровался с ними.
– Мне кажется, я с вами уже знакома…
– Вы действительно знакомы со мной, мадам Либри. Я полицейский и допрашивал вас десять лет назад.
– Верно! Теперь я вас вспомнила. Вы должны помнить и Жермену Алессандри, – сказала Люсьена, указывая на свою собеседницу.
– И ее отлично помню, – ответил де Пальма.
– У вас есть какие‑то новости? – спросила Жермена. – Говорят, он убежал.
– Никаких особенных новостей нет. Я просто пытаюсь сложить вместе куски материалов старых расследований, чтобы понять, как найти Тома. И у меня возник вопрос: что стало с его родителями?
– С родителями! – воскликнула Жермена. – Упокой их Боже! Можно сказать, счастье, что их нет в живых: для них лучше, что они не видят всего этого.
– Пресвятая Богородица! Действительно лучше, – подхватила Люсьена. – Отец был хороший человек, но она… – Старушка поморщилась от отвращения.
– Что вы хотите этим сказать? – поинтересовался де Пальма.
– Она была шлюхой! Иначе не скажешь. Обращаться с детьми так, как она! Что после этого могло из них выйти? Только ненормальные.
– Ох да! – согласилась Жермена и покачала головой. – Бедняга Тома. Его сестра еще как‑то справлялась со всем этим. Но он после смерти отца совсем потерял голову, и мать поскорее отправила его в психбольницу.
Женщина подчеркивала каждую свою фразу покачиванием головы. Мать близнецов родилась в Кассисе. Ее звали Мартина, а девичья фамилия была Комб. По словам бывших соседок, была гулящей. «На ней один только трамвай не побывал!»
Скутер лавировал между двумя грузовиками с товарами. Шофер, доехавший до конца улицы, заглушил слова Люсьены ревом мотора.
Рождение близнецов стало для Мартины катастрофой: она заплакала. Она не чувствовала, что у нее есть дети. А вот Пьер Отран был примерным отцом. Он берег детей как зеницу ока.
Де Пальма не любил такие черно‑белые описания отношений между супругами: он по опыту знал, что на самом деле так никогда не бывает.
– А как отец вел себя, когда его жена грубо обращалась с близнецами? – спросил он.
– При нем она ничего такого не делала! Всегда тайком от него. Вы меня поняли?
Барон покачал головой.
Мартина погибла за рулем большого зеленого «мерседеса». Де Пальма всегда думал, что ее дети устроили этот несчастный случай или, по меньшей мере, желали ее смерти так сильно, что спланировали аварию. В его уме мелькнули слова Электры:
Мертвые ревнивы: вместо жениха
Он прислал мне ненависть со впалыми глазами.
– Несчастье произошло на извилистой дороге Терм возле поселка Пейпен [36], но где именно, не знаю, – пояснила Люсьена.
Дорога Терм – место, хорошо известное любителям кататься на велосипеде по утрам в воскресенье и тем из субботних велосипедистов, которые хотят помериться силой с извилистыми дорожками, пересекающими пустоши. Эта дорога начинается в северной части Марселя, проходит через заброшенные кварталы города, Ложис‑Нёф, а потом идет по камням до безлюдного перевала над Пейпеном. Летом на ней так жарко, что она превращается в настоящий ад.
– Когда мать умерла, у мальчика уже были проблемы с психикой? – спросил де Пальма.
– Она выставляла его болезнь напоказ, – сообщила Люсьена с видом человека, раскрывающего тайну. – И, кроме того, он тогда уже побывал в психбольнице. Я помню, что у него бывали ужасные нервные припадки и после них он много дней подряд ничего не говорил.
По щеке Люсьены покатилась слеза, и женщина вытерла ее тыльной стороной ладони.
– Сколько раз он приходил ко мне за утешением! Ему было семь или восемь лет. Отец часто возил его в их деревенский дом. Ему это шло на пользу.
– У них был деревенский дом? – спросил де Пальма.
– Да, но я не помню, где он находится. Кажется, возле Сен‑Максимена.
Дорога Терм явно не самый короткий путь из Мазарга до Сен‑Максимена. Гораздо быстрее ехать на Обань, а потом на Экс‑ан‑Прованс. Де Пальма отметил это в уме. Сосед из дома номер 32 открыл окно и с любопытством посмотрел на них. Из его гостиной на улицу вырвались громкие звуки телепередачи: передавали какую‑то телевизионную игру. Потом они оборвались: сосед закрыл ставни. Выражение лица Люсьены изменилось, и она приглушенным голосом сказала:
– Тома одичал из‑за этих несчастий. Мы несколько раз видели, как пожарные и полицейские приходили сюда – увести его в лечебницу.
– Он много времени проводил с сестрой?
– Они все время были вместе. После смерти матери он долго был в больнице – я не поняла почему, но вообще‑то болезни головы – это сложная вещь. Однажды он вернулся из больницы. Что стало с его волосами! Они были белыми, как таблетка аспирина. Это от лекарств, которые им дают. Он был уже взрослый. Я до сих пор помню, как это было. Он сказал мне: «Я убью всех этих врачей». Вид у него был злой. Пресвятая Дева, какой у него было взгляд! Этот взгляд я никогда не забуду. Это больше не был тот мальчик, которого я знала.
– Не могли бы вы рассказать мне что‑нибудь о его друзьях?
– Он очень дружил с моим сыном, – ответила Жермена. – До одиннадцати лет они были друзьями, а потом… как всегда бывает, перестали.
– Но с моим сыном он и позже часто виделся, – вмешалась Люсьена. – Они ходили нырять, и вместе с ними ходил маленький Франк… Люччиони. Ой! Ведь тогда говорили, что это он убил Франка. Но меня это всегда удивляло: они были как братья. И оттого что человек сумасшедший, он все равно такого не сделает.
Убийство Франка Люччиони слишком быстро приписали Отрану: это все же был не его почерк. Убийство, замаскированное под несчастный случай так, как будто человек утонул совсем близко от пещеры Ле‑Гуэн. Де Пальма подумал о Реми Фортене и Тьери Гарсии. Шестерни его мыслительного механизма едва заметно сдвинулись с места и повернулись.
– Расскажите мне об отце Тома. Вы его помните?
– Прекрасно помню. Очень хороший был человек, но не такой, как мы, – инженер, из верхов общества.
– А как он проводил свободное время?
– Много нырял. Он и своих детей этому научил. На выходные они почти всегда ходили плавать под водой…
– В каланки.
– Да.
– Вы тогда уже бывали у них дома?
– Да, и часто. Какое‑то время я убиралась у них.
– Можете вы мне описать, каким был их дом внутри?
Люсьена на несколько секунд закрыла глаза, потом сказала:
– Красивый! Роскошные кресла, дорогая мебель. У них были деньги.
– А художественные вещи у них были?
– А как же! Полно. И повсюду. Их нельзя было трогать.
– Что вы хотите этим сказать?
– Это были доисторические вещи, – сказала она так, словно доверяла тайну. – Он считал эти штуки красивыми, но я их побаивалась.
– Объясните мне это.
– Там было столько этих уродин – статуэтки, ножи, камни… И еще не знаю что. Целый музей. Особенно в коридоре. Но мне нельзя было их трогать, стирать с них пыль и то было нельзя. Ничего нельзя!
– А детям?
– Им это тоже было запрещено.
– Вы сказали мне, что там были статуэтки. Вы помните, как они выглядели?
Люсьена долго думала, потом заговорила снова:
– Этого я не помню… Но помню, что месье Отран говорил, что это очень ценные вещи, очень редкие. Единственные экземпляры!
– Вы не помните, была ли там одна определенная статуэтка – изображение человека с головой оленя?
Люсьена покачала головой:
– Нет. Это было очень давно. И к тому же плохое забывается быстрее, чем хорошее.
То, чем занялся де Пальма, как только оказался в своем маленьком кабинете, было похоже на урок труда для детей. В магазине скобяных товаров на углу он купил банку природных красителей. Набрал в рот две кофейные ложки порошка охры и немного воды, положил ладонь на лист бумаги и дунул на нее. Результат получился не блестящий, но теперь он понял, как это делал Отран.
Он повторил этот опыт на стене. Полный провал: ему пришлось сделать несколько попыток, и в итоге получился не слишком яркий отпечаток. В этот момент вошла Ева.
– Ну и ну! Теперь ты вообразил себя кроманьонцем! – произнесла она, потом заметила отпечатки на стене и закричала.
– Не беспокойся, я все вытру.
– А что это за музыка?
– Джон Кейдж [37], «Роаратория».
– Какой ужас!
Рот Барона был испачкан охрой, на белой рубашке остались пятна краски каменного века. Ева долго рассматривала Мишеля, не зная, смеяться ей или плакать.
– Надеюсь, ты не станешь заходить в своих опытах дальше? Не забывай, что я ношу имя праматери человечества. Меня нельзя есть! Это табу!
– Я это знаю.
И де Пальма помчался к умывальнику – промыть рот. На секунду ему показалось, что его сейчас вырвет так, что все внутренности вылетят через рот. Когда эмоции утихли, он сразу же набрал номер телефона комиссара Рейно из уголовной полиции Парижа.
– Есть ли следы ДНК на настенном отпечатке?
– Нет, – ответил Рейно, – никаких следов.
Доктор Кайоль принимал пациентов по четвергам с 14 до 18 часов в больнице имени Эдуарда Тулуза. Больница располагалась в двух горизонтальных многоэтажках, стоявших под прямым углом друг к другу, в промежутке между большими кварталами на севере Марселя. Де Пальма пришел в секретариат психиатрическое отделение для взрослых. Здесь все было идеально начищено, мягкие цвета интерьера придавали служебному помещению приветливый вид. Секретарша, с толстым слоем тонального крема на лице, с очками на кончике носа, встретила его холодной улыбкой и спросила:
– У вас назначена встреча с доктором Кашлем?
– Нет. Просто скажите ему, что с ним желает поговорить майор де Пальма.
– Вы из полиции?
– Нет, с флота.
Секретарша, услышав это, не проявила никаких чувств, только застучала пальцами по кнопкам коммутатора.
– Доктор Кайоль примет вас через несколько минут, – сообщила она майору. – Будьте добры немного подождать его в зале, в конце коридора.
Зал ожидания был длинной комнатой, которую освещали настенные лампы. Кроме них, на стенах висели картины – зеленые сельские пейзажи и плакаты с советами, как не заразиться СПИДом. На столе лежали кучей глупые журналы, как в приемной любого врача. Очевидно, жизнь сильных мира сего и их прихлебателей, изображенная на глянцевых фотографиях, нравилась больным.
Молодая женщина с бледным как воск лицом и мокрыми глазами листала вульгарный журнал. Закончив очередную страницу, она перебрасывала языком жвачку из‑за одной щеки за другую, поднимала взгляд от журнала и смотрела пустыми глазами на де Пальму. На ладонях у нее был неумелый рисунок синими чернилами. Надпись «Марк» – имя любимого. Сердце и бесцветный цветок. Следы заключения, клейма арестантки.
Доктор пришел через несколько минут. Тот же огненный взгляд, что десять лет назад, те же квадратные очки в стальной оправе, тот же широкий суровый лоб. Виски по‑прежнему похожи на литавры – туго обтянуты кожей, которая лихорадочно вздрагивает. За годы, прошедшие с их последней встречи, лицо врача изрезали морщины. Майору показалось, что с тех пор прошла целая вечность.
– Добрый день, господин де Пальма. Должен вам сказать: я думал, что не увижу вас всю оставшуюся жизнь.
Голос стерся от времени и работы, ладонь не гнется. Кабинет украшен рисунками австралийских аборигенов.
– Великолепная коллекция! – похвалил их де Пальма, чтобы разрядить обстановку.
Ответная улыбка Кайоля была вежливой, но не могла скрыть его нетерпение.
– На них изображено «время снов», сердцевина культуры австралийских аборигенов. Эти рисунки трогают души большинства моих пациентов. Как будто они лучше всех понимают их смысл.
Фон одной из картин был заполнен сложными переплетениями желтых, белых и красных линий. В центре выделялась человеческая фигура с полукруглым украшением на голове. Рядом с ней была еще одна фигура, поменьше. Это означало мать времени снов и сопровождающий ее звездный народ.
Кайоль сел, взял со стола ручку, лежавшую на чистой странице записной книжки, с озабоченным выражением лица посмотрел на де Пальму и сказал:
– Последний раз мы встречались с вами в Экс‑ан‑Провансе, в здании суда.
– На заседании суда департамента Буш‑дю‑Рон, – договорил майор. – Тяжелое воспоминание и для вас, и для меня.
– Тома бежал! В каком‑то смысле мы вернулись к тому, с чего начали.
– К сожалению, да. Именно поэтому я пытаюсь понять то, чего не смог понять много лет назад. Его нужно найти, и как можно скорее.
Вошла секретарша и положила на стол толстую папку, перевязанную серой лентой. На папке большими буквами было написано зеленым маркером: «Отран».
– Вот его медицинская карта. Строго говоря, это профессиональная тайна, но я все же хочу дать вам порыться в этих документах, если они могут быть вам полезны.
– Я бы хотел заняться прошлым Отрана: хочу понять, что он за человек на самом деле.
– Это очень умный молодой человек. Он думает быстрее, чем вы или я. В этот момент он, несомненно, знает, что вы у меня и что мы роемся в его истории болезни, чтобы его поймать. С точки зрения психиатрии Отран – шизофреник, причем очень необычный. В архивах есть данные о том, что он иногда теряет связь с реальностью, то есть бывают моменты, когда Тома полностью отключается от внешнего мира. У него бывают слуховые галлюцинации в сочетании с верой в то, что его мысли ему кто‑то внушил. И приступы жестокости, что редко бывает у других пациентов. Эта шизофрения была обнаружена у него очень рано, еще до подросткового возраста. Обычно она мешает больному нормально развиваться. Отран должен был стать идиотом, но он не слабоумен, даже наоборот. Его ум сопротивляется болезни!
– Именно поэтому вы проявили такой интерес к Отрану?
– Да.
– По‑вашему, в каком умственном состоянии он находится сейчас?
Взгляд Кайоля долго блуждал по страницам медицинской карты. Потом он сказал:
– На ваш вопрос невозможно ответить. В лечебнице его, должно быть, держали в химической смирительной рубашке. Эти медикаменты действуют неплохо, но при условии, что их правильно применяют. Нет смысла объяснять вам, что, когда человек перестает принимать такие транквилизаторы, болезнь возвращается и его реакции совершенно невозможно предвидеть. Отран сейчас похож на гоночный автомобиль без руля. Возможны новые убийства.
Кайоль снял очки и потер руками глаза. Без очков его лицо стало другим – гораздо менее суровым и чуть‑чуть простодушным оттого, что один глаз немного косил. Де Пальма расспросил врача о лечении Отрана в стационарах, но не узнал ничего нового.
В первый раз Тома оказался в психиатрической больнице в Марселе очень молодым. Потом его перевели в больницу Виль‑Эврар, огромную психиатрическую лечебницу в Нейи‑сюр‑Марн, возле самого Парижа. В то время, когда Тома там лечился, это была одна из лучших больниц по технической оснащенности. Там больному подростку провели первоначальное лечение и курс довольно тяжелых процедур – психиатры называют это электроконвульсивной, или электросудорожной, терапией, а широкая публика – электрошоком. Этим способом лечат некоторые бредовые психозы, которые не поддаются лечению медикаментами. Тома в четырнадцать лет перенес восемнадцать таких сеансов. Значит, лечение продолжалось шесть недель, – такие процедуры проводят только три раза в неделю. Каждый раз врач искусственно вызывает у больного судороги, подобные эпилепсии, которые продолжаются примерно тридцать секунд.
– Вы продолжали лечить Тома и в Виль‑Эвраре? – спросил де Пальма.
– Нет, – ответил Кайоль. Он успел надеть очки и снова выглядел строго. – Я передал его в другую службу. Моему коллеге Дюбрею.
После лечения в Виль‑Эвраре Тома вернулся в Марсель к своим родителям. Ему было разрешено жить на свободе: возникло новое направление в психиатрии, и лечебницы для психических больных закрыли одним росчерком пера. Дома Тома был так же изолирован от общества, как за решетками больницы. Он ненавидел свои лекарства, замыкался в себе, сох и увядал. Его сестра никого к нему не подпускала.
Де Пальма резким движением закрыл свой блокнот: он решил перевести разговор на другую тему.
– Расскажите мне о «Человеке с оленьей головой».
– Простите, но мне нечего вам сказать! – возмутился Кайоль. Слова майора его явно встревожили.
– Это неправильный ответ, доктор. Примерно десять дней назад вы ездили в Поркероль, чтобы побывать на корабле Реми Фортена. Я хочу знать, почему вы это сделали!
– У вас есть доказательства того, что вы утверждаете?
– Конечно. Иначе я не был бы здесь.
– Так вот, мне жаль, но я должен вам сказать, что десять дней назад я не мог быть в Поркероле. В то время я находился в Соединенных Штатах. Я уехал туда три недели назад, а вернулся позавчера.
– Тогда почему вы оставили свой номер телефона капитану порта? Я вас слушаю!
Кайоль встал со своего места; он едва владел собой. Взгляд врача стал холодным, словно в его душе не было никаких человеческих чувств. Что‑то страшное было в этом внезапном приступе ярости. Кайолю понадобилось несколько секунд, чтобы успокоиться. Де Пальма возобновил атаку.
– Я жду вашего объяснения.
– Я вам уже ответил. Как говорят на вашем жаргоне, у меня есть алиби.
– По‑моему, вы недостаточно осмотрительны. Но я не отдам вас в руки правосудия, хотя закон разрешает мне это сделать. Однако знайте, господин психиатр: я считаю вас одним из тех, кто подтолкнул Тома Отрана к краю пропасти ради научного интереса. Я бы добавил – извращенного интереса.
– Наш разговор окончен. Я сейчас же звоню своему адвокату.
– Можете звонить хоть в Лигу защиты прав человека, если вам так хочется. Мне вдруг показалось, что с точки зрения закона ваше будущее выглядит очень мрачно. Но есть кое‑что похуже. – Де Пальма направил на психиатра указательный палец. – Тома Отран близко отсюда. Я это знаю, я это чувствую. И я вам советую опасаться его, потому что он придет к вам. Я всего лишь старый сыщик – не колдун, не волшебник и еще меньше шаман, но я могу заверить вас, что он нанесет вам визит. В конечном счете это будет справедливое возмездие.
Ева возвращалась домой после долгой прогулки по тропе на горе Пюже и гребням скал над морем. Она ушла из дому одна вскоре после полудня, так она поступала часто. На перевале Козы она насладилась ветром, который летел через горы с Леванта по каменным ущельям.
Де Пальма заметил ее любовь к долгим прогулкам. Каждый раз, когда она возвращалась из очередного похода, он любовался ее смуглым от загара лицом и вдыхал запах кустов мастиковой фисташки, которым были пропитаны ее волосы.
– Ты сегодня рано вернулся, Прекрасная Голова. И твой взгляд слишком мрачен, – заметила Ева.
Де Пальма изобразил на лице улыбку.
– Ты охотился за плохими мыслями?
– Нет, Ева. Я пытался понять безумие одного человека.
– Того, который сбежал из сумасшедшего дома?
– Да.
Ева положила руки ему на плечи.
– По‑моему, тебе надо отплыть к другим берегам. Тридцать лет в уголовном розыске. Тебе этого не достаточно? Почему ты стараешься его понять?
– Потому что не смогу жить, если буду говорить себе, что моя работа – просто засадить убийцу в каталажку. Так работать не годится; надо постараться понять, почему пролилась кровь и почему произошло убийство. И выяснять это надо без гнева. Вначале мне было достаточно исполнять приказы, которые мне давали. А потом я однажды задал себе этот вопрос. В конечном счете Отран мог бы быть моим сыном или братом. Я прочел целую кучу книг на эту тему.
Ева вызывающе повернулась к полке, на которой торжественно возвышалась коллекция книг по криминологии.
– И какой ответ ты нашел?
– У таких, как он, есть одна общая черта: они сильно страдали в детстве. Иногда тебе не удается увидеть это страдание, иногда ты не находишь его. Но оно существует и делает свое дело. Мы имеем таких убийц, каких заслужили. Во многих культурах нет таких убийц, подобных Отрану, потому что там люди умеют взглянуть на таких, как он, по‑особому еще до того, как они сбиваются с пути. Есть культуры, в которых сумасшедшие живут среди здоровых членов общества. А мы ни на шаг не продвинулись вперед в этом отношении.
– Десять лет назад он чуть не убил тебя.
– Путь от человека обыкновенного к человеку настоящему прошел через человека безумного.
– Красивые слова.
– Это сказал Мишель Фуко [38].
Ева отодвинулась от де Пальмы.
– Я знаю все, что ты хочешь сказать, и это не причина, чтобы отказать ему в понимании. Он хотел убить не меня, а то, что я воплощал. В этой истории уже ничего не изменить. Пьеса доиграна, занавес опущен. Отрана казнят или запрут навсегда, что одно и то же. Мы не можем поступить иначе!
Ева села на софу. На ее ладонях были царапины – следы, оставленные колючками горных кустов.
– В одной из твоих книг я читала, что безумие можно понять и лечить с помощью поэзии, – сказала она. – Это мне показалось интересным.
– Мне тоже, – ответил де Пальма и стал перебирать диски с музыкой на других полках.
Он достал с полки «Электру» и вставил диск в проигрыватель.
Вот он, наш час, – тот час,
Когда они тебя зарезали –
Твоя жена и тот, кто с ней спит
В твоей постели.
В твоей царской постели.
Ева встала.
– Пойду приму душ, а потом сходим куда‑нибудь поесть. От прогулки по холму у меня всегда просыпается аппетит, и к тому же мне не хочется играть роль жены у очага под музыку, которая когда‑то вызывала восторг у моего прадедушки.
– Это так красиво!
– Никто этого не отрицает.
Они убили тебя в твоей ванне,
Твоя кровь лилась тебе на глаза,
И от ванны шел пар – тепло твоей крови.
Де Пальма смотрел, как Ева исчезает в коридоре – уходит своей упругой походкой, чуть покачивая бедрами, как в юности. Ему показалось, что он живет в другом, параллельном мире, вместе с людьми, которые ему дороги, а таких было мало.
Несколько последних дней казались ему вечностью. Ему было трудно расставить по порядку то, что он нашел на пути Отрана.
Отец, Агамемнон! Твой день настанет.
Как время вечно течет со звезд,
Так прольется на твою могилу кровь из сотни горл!
Мать Кристины и Тома разбилась насмерть на дороге Терм, там, где от нее отходит меньшая дорога, ведущая к месту под названием Регаж, расположенному недалеко от Пейпена и городка Греаск. Де Пальма набрал номер телефона жандармерии Греаска. Ему ответил молодой голос.
– Де Пальма, из полиции Марселя, бригада уголовного розыска, – представился майор.
– Чем могу вам помочь?
– Просто дайте справку. Когда у вас на дороге Терм происходит автомобильная катастрофа, кому положено убирать автомобили с проезжей части?
– Подождите немного, сейчас я это выясню.
Де Пальма стал ждать. Автоматика играла «Маленькую ночную серенаду» и через каждые десять секунд объявляла: «Вы находитесь на связи с государственной жандармерией, пожалуйста, не кладите трубку». Это произносил нежный, почти эротичный голос.
– Простите, что вам пришлось ждать. Этим занимается гараж Жильбера в Пейпене, с разрешения жандармерии.
Мертвые ревнивы: вместо жениха
Он прислал мне ненависть со впалыми глазами.
Пройдя через застроенный виллами квартал План‑де‑Кюк на северо‑востоке Марселя, департаментская дорога пересекла главную улицу поселка Ложис‑Нёф и побежала мимо его последних домов, прилепившихся к белой скале, и их аккуратных садиков на нескольких сотках рыхлой земли, которую им уступил холм.
Де Пальма не хотел рисковать. Вместо того чтобы заниматься опасной настройкой радио «Джульетты», он взял с собой свой цифровой проигрыватель и теперь слушал песни Цемлинского [39]в исполнении Анны‑Софии фон Оттер [40]. Эта запись казалась ему неплохой. Особенно ему нравилась «Песнь Девы».
Каждой плачущей душе, каждому проходящему греху
Я открываю среди звезд свои милостивые руки.
Дорога, причудливо извиваясь, поднималась к каменным уступам горной цепи Этуаль и горы Гарлабан и выходила к перевалу. После пожаров здесь остались покрытые черной чешуей обугленные стволы. Теперь они возвышались среди покрывавших землю зарослей грибов‑цветохвостников [41].
Ни один грех не выживает, когда заговорила любовь,
Ни одна душа не умирает, когда заплакала любовь.
Если подняться выше, на плато, то увидишь точно на востоке залитый светом бастион Сент‑Бом, на севере – горящую огнем заката вершину Большого Этуаля, а еще – просторную долину Ориоль и рассекающее ее, словно шрам, шоссе Обань – Экс‑ан‑Прованс.
И если любовь сбивается с пути на земных дорогах,
Ее слезы находят меня и не пропадают.
За окном машины появился указатель «Пейпен», и Барон с сожалением выключил музыку. Мастерская Жильбера находилась у въезда в городок. Синяя вывеска выцвела от солнца, но не слишком. Два больших платана с узловатыми ветвями. Перед мастерской стоял автомобиль технической помощи с хромированной нижней частью кузова. Из‑за искалеченного БМВ вышел механик, лицо у него было сердитое.
– Что вам надо?
– Получить справку, – пояснил де Пальма. – Я хотел бы узнать точное место одной аварии. Она произошла в 1982 году.
Механику было не больше двадцати пяти лет, и когда он услышал эту просьбу, то от изумления выкатил глаза и присвистнул.
– Мне надо сходить за отцом, он сейчас в кабинете, – сказал он и исчез за стеклянной перегородкой, покрытой переводными картинками.
Большой плакат, на котором были указаны тарифы на ремонт автомобиля и цена часа работы ремонтников, был испачкан чем‑то жирным.
Наконец вышел отец механика.
– Здравствуйте. Вы хозяин мастерской?
– Да. Меня зовут Жильбер Понтейль. Какая авария вас интересует?
– Она случилась в 1982 году, на дороге Терм. Погибла молодая женщина, Мартина Отран. Вероятно, умерла на месте.
Понтейль окинул Барона с ног до головы внимательным взглядом.
– Вы из полиции?
– От вас ничего нельзя скрыть.
Понтейль потер ладонью подбородок и прошел в переднюю часть мастерской. Перед мастерской остановился «рено‑сценик», водитель которого желал заправить машину.
– Я помню только одну похожую аварию – ту, что случилась на дороге к Регажу. Если возвращаться в сторону Марселя, немного выше есть дорога, которая спускается влево. – Объясняя, он указывал направление руками. – Сразу за этим ответвлением есть еще дорога, которая спускается с горы – так сказать, дорога с Этуаля. Так вот, авария произошла как раз напротив этой дороги. Женщина лежала в овраге. Машина перевернулась два раза.
Понтейль отвернулся от собеседника и позвал сына, чтобы тот положил в кассу деньги, которые ему протягивал водитель «сценика».
– Я вижу, вы хорошо помните тот случай!
– Как будто это было вчера. Бедняжка! Такая красивая женщина – и погибла в один миг! Вы думаете, такое легко забыть?
Он провел рукой по крылу «пежо», на котором только что была закрашена царапина.
– Был ли там тормозной след? Показалось ли вам что‑нибудь странным?
– Нет, ничего. Но я вспоминаю, что жандармы не могли понять, как такое могло случиться. Машина перевернулась через капот.
Он показал движением ладони, как это произошло. Удар пришелся на переднюю часть «мерседеса», бока практически не пострадали. Рулевая передача была заблокирована.
– Передача не могла быть чем‑то зажата во время удара при аварии? – спросил де Пальма.
– Нет, дело не в этом.
Жильбер посмотрел себе под ноги и отбросил ногой валявшийся не на месте болт.
– Я помню эту машину – трехсотый «мерседес», у этой модели руль с усилителем. Тогда это встречалось не часто. – Он немного помолчал, потом продолжил: – У одного моего собрата по профессии был в то время такой же «мерседес», но без усилителя. И я ему сказал: «Слушай, Жак! У меня в разбитой машине руль с усилителем. Если хочешь, я поменяю твою рулевую систему на эту». Он охотно согласился: тогда такие вещи стоили огромных денег.