Саша
Стоило Глебу засопеть медленно и тягуче, Саша приподнялся с него, пытливо заглянул в спящее лицо. Не удержался и провёл по высоким скулам пальцами, коснулся губ. И осторожно поцеловал в плечо – туда, где обычно грыз Глеба во время секса, даже шрам уже оставил в виде двух лунок.
Выбрался из кольца рук, прикрыл вздрогнувшего от холода Глеба его же дублёнкой, только что соскользнувшей с него самого. Долго в темноте искал свою одежду, натыкаясь на мебель и какие-то ящики. Здесь он был всего один раз и очень давно, кажется, целую жизнь назад, чтобы вспомнить, где что стоит. Пока искал свою одежду, ударился коленкой об низкий столик, споткнулся о стул. Оделся и выбрался наружу, пробежал по ночному парку, туда, где в каменной кладке забора не хватало нескольких камней – ещё не выявленная ленивыми сторожами и не заделанная брешь.
По дороге он шёл, никуда не торопясь, полной грудью вдыхая морозный воздух. Долго думал, но всё же скатал снежок и с наслаждением его несколько раз укусил. По трассе вяло тёк поток машин, их фары размазывали темноту белым режущим светом. Саша брёл по нетронутому ещё снегу, не сильно стараясь обходить сугробы, с радостью и непонятной мстительностью наступая в самые глубокие.
Свернул на свою улицу, прошёлся по заснеженному же тротуару. Калитка непривычно тягуче отозвалась под рукой, не желая открываться вернувшемуся жильцу. Жаль, в этот раз нельзя забраться в окно гостиной. Прошёл к крыльцу, задержал неуверенно палец над кнопкой звонка, но решился и позвонил. Несмотря на глубокую ночь, в прихожей тут же зажёгся свет, и дверь открыли.
- Мам?..
Мама всхлипнула, как-то облегчённо и надрывно одновременно, обняла блудного сына.
- Ма, ты почему не спишь?
- Тебя ждала, - мрачно донеслось из прихожей. Саша повернул голову, смерил Максима равнодушным взглядом. – Я сказал, что ты придёшь, правда, я не думал, что придёшь именно среди ночи. – Недовольная гримаса. – Чем-то интересным занимался?
- Мысли в порядок приводил, - процедил Саша. Он только сейчас заметил, что мама до сих пор одета, да и Максим в той же одежде, что и был, разве что куртку снял. И в кухне, не видной с улицы, горит свет. В доме терпко пахнет валерьянкой и кофе. Его ждали? – Нам надо поговорить.
- Да уж, - из кухни вышел отец, смерил сына странным колючим взглядом. – Нам очень надо поговорить.
- Сергей, может, утром…
- Голоден? – не обращая внимания на неуверенную просьбу жены и всё так же буравя Сашу страшными глазами, спросил отец.
- Нет.
- В гостиную.
Ничего не понимая, Саша разулся и прошёл за семьёй. Творилось что-то странное. Ну да, его не было очень долго и вообще он вёл себя как придурок, удрав из дома. За одно только это отец на полном праве мог разораться ещё на пороге, а Максим только зло шипит, но не продёргивает и не подкалывает. Одна мама стискивает его плечи тонкими дрожащими руками, как сделала бы в любом случае. Он хотел ей что-то сказать, но, едва они переступили порог гостиной, она отпустила его и отошла к старшему сыну, устало опустилась на диван. Макс замер возле неё, точно верный телохранитель. Отец сел в кресло, закинул ногу на ногу, сплёл над коленом пальцы.
- Что-то не так? – уточнил Саша. Нет, конечно, «не так» было всё! Но это было как-то уж чересчур. Попытался прощупать почву. – Хотите, чтобы я извинился?
Отец поджал губы.
- Это обязательно, - заверил он. – А больше ты ничего не хочешь нам сказать?
- Ммм… я больше так не буду?
Даже мама скривила губы в неверящей улыбке.
- Что здесь происходит? Не думаю, что вы все собрались только, чтобы встретить меня.
И тогда отец достал из кармана какой-то знакомый телефон-раскладушку, щёлкнул меню, вывел на экран и показал ему. Перед глазами потемнело. В абсолютной тишине он смотрел на самого себя, голого и грязного, прогибающегося под теми двумя уродами, чьи лица, как и имена, стёрлись из памяти вместе с этой жуткой историей.
Искажённые телефонными динамиками звуки поплыли в ушах, растворяясь в диком пульсе.
- Да не ломайся ты! Тоже мне, Принцесса… - знакомый смех, переливчатый даже в тот жуткий вечер, будто бы они в очередной раз решили удрать с уроков в ближайший лесок.
- Ребята, вы просто не знаете, как даму уговаривать, гы-гы-гы. – Славка. Он заглянул нечаянно, да так и остался в комнате, сыпля едкими комментариями и вертясь вокруг, подыскивая лучший ракурс для своего телефона. – Сейчас, где-то тут у меня ещё должна была заваляться чудо-трава…
Отец щёлкнул крышкой, прекращая эту пытку. Все пять бесконечных минут просмотра сидел, не шевелясь, давая сыну возможность вновь пережить тот ужас. Нет, показывая, что знает самую его постыдную тайну. На диване тихо плакала мать. Максим сжал её плечо. Отец пристально смотрел на Сашу.
Он ответно уставился на родителя, не зная, осел ли на пол или всё ещё стоит, отрезал себя от остального мира – всхлипов матери, хруста мобильника в отцовских руках, собственного бешеного стука в груди.
- Расскажешь, что это было? – сухо спросил мужчина в кресле. Собранный, деловитый, холодный… чужой. Незнакомец, презрительно кривящийся при виде извращенца.
- Ты же всё видел, - Саша не был уверен, что сказал это вслух, но его допросчик понял.
- То есть, ты не отрицаешь?
- А ты поверишь, что это не я?
Кривая презрительная ухмылка.
- И давно?
- Что – давно?
- Мой сын спит с мужиками?!
Недавно. Саша усмехнулся про себя. Но это не для посторонних ушей.
- Ты же видел видео. Это было изнасилование.
- Изнасилование – это когда насильно!
- Ну, так я и не сильно позволял.
- Но и не сопротивлялся!!! – отец вскочил с кресла. Куда делось его напускное спокойствие? Мать заплакала навзрыд. Максим попытался её увести, но она дёрнула плечами, предпочитая ещё больше нагнетать обстановку.
- Ну уж прости, что не захотел в реанимацию!
- Да лучше бы они тебя убили!
- Сергей!
Отец закусил удила.
- Я не так воспитывал своих сыновей, чтобы они становились извращенцами и раздвигали ноги перед другими мужиками!
- Да ты вообще не воспитывал, сплавил меня в ту психушку и доволен…
Отец размахнулся и ударил наотмашь. Оказывается, не так далеко друг от друга были – достал, да ещё так, что Саша постыдно упал к его ногам.
- Доволен? – страшным свистящим шёпотом пророкотал он. – Доволен?! Я отвозил сына, а назад вернулся гомик!
- Сыном я быть не перестал, - упрямо шевеля в кровь разбитыми губами, напомнил Саша под надрывные рыдания матери. Лучше бы она ушла. Ну зачем оно ей? Ведь всё равно не вмешается и не поможет, только ещё хуже своими слезами делает.
- Ты выродок!
- Ха-ха, жаль тебя огорчать, но я законнорожденный, - он не знал, почему продолжал спорить с отцом, наверно, врождённое чувство упрямства, когда хочется доказать, что он ни в чём не виноват, или хотя бы виноват не он один.
Ещё один удар по лицу, к металлическому привкусу во рту примешался острый солоноватый запах из разбитого носа. К губам потекла влажная вязкая дорожка.
- Значит так, - отец брезгливо обтёр друг о друга ладони, сбивая с них невидимую пыль… или, скорее, грязь от соприкосновения с отпрыском. – Собирай вещи.
- Из дома выгоняешь? – Саша злорадно глянул на воскового Максима. Интересно, когда он отдавал им видео – откуда только взял? – он именно этого добивался?
- Нет. Отправляю тебя в Новороссийск.
Полторы тысячи километров. Всё равно, что из дома выгнать…
- Зачем?
Судя по лицу отца, ему было бы куда проще, если бы Саша притворился слабоумным глухонемым и не задавал дурацких, с его точки зрения, вопросов.
- Лечиться. Тот климат тебе подходит, тем более город на побережье, тебе, как астматику, это только на пользу.
Саша насторожился. Слишком мягко стелет.
- Куда именно ты меня отправляешь?
- У меня есть знакомая, начальник психоневрологического диспансера, она обещала, что с тобой будут хорошо…
- ТЫМЕНЯ В ПСИХУШКУ ЗАСУНУТЬ РЕШИЛ?!
Отец поморщился.
- Там и нервные расстройства лечат, никто не собирается одевать на тебя смирительную рубашку.
- Я здоров! И нервы у меня в порядке!!!
- Тебя всего трясёт, ты орёшь на отца, - подчёркнуто ровным спокойным голосом.
- Потому что отец считает меня психом!
- Ты спишь с мужиками…
- Меня изнасиловали!
- …и калечишь людей…
- Потому что меня ИЗНАСИЛОВАЛИ!
- Да ты собственному брату чуть череп не раскроил в нашем же доме!!! Он тоже тебя «изнасиловал»?!!
- Па, я говорил, что он тут не причём…
Удивительно, но голос Максима действительно был искренним, вряд ли он думал, что его милая шутка обернётся катастрофой. Саша посмотрел на брата, на губах заиграла незнакомая змеиная улыбка. Сказать или не сказать, что у старшего сына тоже мозги поплыли? Максим смотрел в ответ широко открытыми глазами. Он понял Сашины мысли… и согласно закрыл глаза. Больной! Вот уж кто точно больной на голову! Чёрт с ним, с Глебом, его Саша не воспринимал как брата – просто едва знакомый человек, неожиданно оказавшийся с той же кровью, но Макса он знал всю жизнь; Максим всегда был старшим братом, который защищал или обижал, но всё равно был тем, кто в детстве дулся, если Саша отказывался с ним играть. Как его любовь могла принять такие уродливые формы? Уж не по вине ли отца, воспитывавшего «настоящих мужчин»? Он вспомнил затравленный взгляд тёти Нади, сболтнувшей немножко про отца Глеба, и самого Глеба, тут же ощетинившегося колючками. Его отец бросил прямо в роддоме, не поленился – пришёл и обрадовал, нашёл другую… мать Саши с едва родившимся Максимом. Хор-рош… настоящий мужчина… Семья – рассадник психов.
- Он прав, па, тогда в доме это было случайно, и я не виноват. – Отец напоказ помассировал ноющие виски. Саша солнечно ему улыбнулся.
Была у него одна тайна, которую раскусила когда-то только его первая подруга. Саша был жестоким. Не напоказ, как Максим, но если его зажимали в угол, он защищался или защищал, не обращая внимания ни на кого – будь то влюблённая, но неудобная этой любовью подруга, больная мать или сердитый, как чёрт из пекла, отец.
– А вот у речки я ударил брата по голове специально. Помнишь несчастный случай на день рождения Макса?
В гостиной стало тихо-тихо, даже мать перестала рыдать, глотая слёзы в гробовом молчании.
- И Максим всё помнит, он это знал, просто прикинулся валенком, чтобы меня выгородить.
- Заткнись, идиот, - обескуражено пробормотал меловыми губами Максим.
- Мало этого, - продолжил топить себя Саша, - когда мы подрались в доме…
- Сашка!..
- Я был обдолбан. И ещё…
- Он врёт! Это я его тогда довёл!
Саша расхохотался, громко и напоказ безумно. Лишь бы у Максима не хватило ума рассказать, у кого именно он подвизался всё это время.
- И ещё он меня перед вами покрывает. Весь этот месяц я жил у своего парня!
Тишина стала вязкой и густой.
- Живо собирать вещи, - процедил отец, когда, наконец, смог говорить.
Саша опять сладко улыбнулся.
- Не-а.
- Живо, поганец…
Рука взлетела ещё раз. Саша даже не дёрнулся с места, только глаза сузил.
- Ну, что? Прибьёшь никчёмного сына? Ай-ай, а что люди вокруг скажут?
- Да ты смерти моей хочешь???!!! – взревел старший Микольский.
Его схватили за грудки и оторвали от пола. Саша сжался, едва дыша пережатым из-за врезавшегося в него ворота горлом. Мать больше не плакала и не звала мужа, она была в обмороке. Но на неё никто не обращал внимания. Максим рванул к обезумевшему родителю, попытался вырвать у него брата, но отец оттолкнул, а сам принялся ещё яростнее трясти хихикающего младшего сына. Сгрёб в охапку и поволок в его спальню. Шикнул на ринувшегося следом Максима, чтобы принёс воды матери, а сам выбил ногой дверь Сашиной комнаты, так, что она слетела с петель, и швырнул сына на пол как можно сильнее.
- Собирайся! Немедленно! – рявкнул он и сам зарылся в шкаф, выгребая прямо на пол Сашины вещи.
- Сбегу, - коротко и чётко сказал он. Отец замер, медленно обернулся.
- Что ты там прошипел, выродок?
- Я законнорождённый, пап. Хочешь ты того или нет, я твой сын.
- Нет у меня такого сына!
- О да, я в курсе, как легко и просто ты умеешь избавляться от родительских обязательств.
- ЧТО-О?!
Саша проворно отполз от отцовской ноги. Наверно, перестарался всё же.
- Надежда Таманина. Я знаю о ней.
- Ничего ты не знаешь!
- У неё есть сын от тебя.
- Да мало ли от кого она нагуляла своего байстрюка!
- Это ты его оставил байстрюком!!!
- Да как ты смеешь!
- А как смеешь ты?!
От оплеухи он всё-таки не увернулся. В глазах разом потемнело, зазвенело в ушах. Отец навалился сверху, на горле привычно и страшно сжались сухие жёсткие пальцы.
- Папа!!!
Не он. Кто-то другой прокричал. Сам Саша уже давно перестал звать отца «папой». Сокращённо ещё мог, но вот так просто и по-домашнему уже язык не поворачивался. Отца оторвали от него, кое-как оттащили. Максим, бледный, запыхавшийся, перепуганный.
Саша осторожно помассировал ноющую пережатую шею, не пытаясь подняться на дрожащие после короткой яростной схватки ноги. Глянул на брата. Удивительно, но он не чувствовал ни злости, ни злорадства. Максим оказал ему огромную услугу, именно так и можно разрубить этот узел, иначе никак не распутать.
- Доволен?
Максим загипнотизировано, не отрывая от брата больших выразительных глаз, покачал головой. Саша опять улыбнулся, хотя, в его состоянии, это больше напоминало оскал сумасшедшего.
- А зря. – Повернулся к раскрасневшемуся от злости отцу. – Я поеду в психушку, только если ты признаешь Глеба Таманина сыном.
Именно так. Глеб ненавидит отца, но без его поддержки, с больной матерью он далеко не уйдёт, а в этом мире у него всё равно больше никого нет. Ну, и папочка заодно пускай помучается, расплатится за грехи юности.
Невнятное шипение.
Вкрадчиво:
- Я могу быть о-очень буйным, ты же помнишь?
Отец молчал долгую минуту, а потом вылетел из комнаты.
- Это расценивать как согласие? – крикнул вслед Саша. Ни веселья, ни сил в нём не осталось, он тяжело опустился на пол, с которого и так едва поднялся.
В коридоре грюкнуло, звякнуло, разбилась очередная напольная ваза. Саша удовлетворённо закрыл глаза и усмехнулся.
Победил.
Главное – не думать, какой ценой…
Жизнь без тебя
Мы с тобою не связаны ни судьбой, ни доверием,
Так какая нелепица приоткрыла все двери нам?
Как же так получается – я и ты, врозь единые,
Мы с тобою вдруг встретились – Нет и Да, половинами.
Я не сделаю первый шаг, ты отступишь ещё на два.
Что же в этом мире не так? Что же нас вдруг свело с ума?
Не услышать мне слов любви, позабыть тебе голос мой;
Как же мы с тобой далеки… Как же близко стоим порой…
Убирайся прочь! Ты уже идёшь?
Нет, не плачу я – это плачет дождь.
Ты не нужен мне!.. Ну и где же ты?
И опять я жду. Истово. С надеждою…
Глеб
Самое страшное – когда просыпаешься и ещё не знаешь, что всё уже кончено.
Дурак, я почему-то надеялся, что теперь у нас всё будет хорошо, что ты простил и переступил через свою гордость. Или через своих тараканов – в твоей карамельной головке их всегда неисчислимое количество…
Нет, мне было не по себе, когда я проснулся без тебя, и всё же я думал…
Домой я прилетел, как на крыльях. Я ждал. Тебя? Наверное, чуда. Я дал тебе утро, чтобы объясниться с родителями, потом день… время до вечера. А ты всё не возвращался.
Впервые я радовался дню рождения, впервые я ждал гостя. Знаешь, как трудно расставаться с надеждой? Начался и закончился день, пришла и ушла мамина подруга, а я всё ещё надеялся.
Тяжелее всего знать, что ты больше не вернёшься, и продолжать сходить с ума, дёргаться от любого шума за дверью, срываться к окну и наблюдать часами за пустым двором. Тот Новый год тоже был ужасен: вместо подарка, я сказал матери, что её сын, скорее всего, гей.
- Я влюбился в парня.
Она посмотрела на меня сухими усталыми глазами, какие у неё бывали только после тех жутких пересечений с моим отцом.
- А он?
Конечно, она поняла, о ком я, но мы так и не произнесли твоего имени – не одному мне было больно от твоего бегства.
- Нет. Но я заставлял его со мной спать. В конце концов, он меня оставил.
Я знаю, твоя мать чистый ангел, если может ужиться с этим чудовищем, но вряд ли даже она способна на такую реакцию:
- Тогда я рада.
- Потому что он парень?
- Нет. Потому что любовь выворачивает наизнанку. Может, я и жестока к своему ребёнку, но я бы желала, чтобы ты никогда не влюбился. Посмотри на меня. Неужели ты хочешь стать таким же?..
Таким же жалким…Таким же сломанным. Опустошённым.
Думаю, будь я в другом состоянии, наш папаша бы в жизни не осмелился показаться мне на глаза. Но каким-то образом он влился в мою жизнь; однажды оказалось, что он признал меня своим сыном… и, знаешь, я согласился. Просто чтобы быть ближе к тебе. И даже то, что твоё имя больше не произносится в их доме, меня не смущает. Я часто бываю там. Мне нравится гостиная. Там старое окно с расшатанной рамой. Я не знаю почему, но моё воображение постоянно рисует на подоконнике юркую эльфийскую фигурку…
Я смиряюсь…
Это страшно…
Это неизбежно…
Труднее всего первую неделю, когда все мысли и ощущения направлены только на одно – ожидание возвращения. Невыносимо первый месяц – ходить, словно зомби среди живых и всматриваться в лица, вслушиваться в голоса. Страшно первый год – словно плач за покойником, когда знаешь, что больше не увидишь, и всё равно сердце предательски ёкает, если слышишь знакомое имя или видишь похожий силуэт в толпе… когда нечаянно вспоминаешь жест или привычку, или находишь принадлежащую умершему вещь. Словно ножом по сердцу.
…Я едва дождался весны, когда заработали фонтаны, и, как дурак, бродил по ним до вечера. Нет, тогда я тебя уже не искал, я давно понял, что мы можем увидеться только во сне. И всё же я бродил по воде…Возможно, я просто хотел быть ближе к тебе, где бы ты ни был.
Где бы ты ни был… Где же ты? Максим мне так и не ответил.
- Ни тебе, ни мне, - таков был его ответ. И я просто развернулся и ушёл. Зная тебя – это был только твой выбор. Ты эгоист, каких поискать, уж я знаю, что тебя невозможно перетянуть на свою сторону, если ты сам не захочешь. И ты сам удрал от меня. Ха! Удрал! Ушёл!!! Спокойно и размеренно! Это уже когда я научился жить заново, вспомнил нашу последнюю ночь. Подарок на день рожденья?! Это был единственный раз, когда я заснул первым, это был единственный раз, когда доводил меня ты, а не наоборот. Ты заранее всё спланировал… Иногда я думаю, может, ты вообще всё заранее спланировал, и этот кошмар – просто такая изощрённая месть.
Когда-то я по глупости показал, как слушать собственный пульс в кулаке. Ночной фокус, которому в детстве меня научила мама, чтобы не боялся кошмаров. Отдай сердце, которое ты по ошибке сжал в пальцах!.. Оно больше не болит и не рвётся, но без него холодно и пусто…
Я открываю глаза по утрам и живу тебе назло. Дышу, ем, хожу в школу, в университет, в больницу на практику… Это только в первый год страшно жить, когда проходит шесть – прошлое становится маревом на горизонте. Время летит быстро, и если и не лечит раны, то точно затягивает. Я научился улыбаться. И даже научился не чувствовать себя за это виноватым. И клеймо на плече тоже исчезает, остались только две тонких белых полоски. Однажды я не сдержался и расцарапал их, не желая отдавать времени единственное, что у меня от тебя осталось.
Я смотрю в зеркало и до ужаса не хочу меняться. Чтобы при случайной встрече ты меня обязательно узнал. Чтобы посмотрел небесными голубыми глазами и просто улыбнулся. Или твои глаза были серыми? И как ты улыбался?
Я не хочу тебя забывать…
Я не могу тебя вспомнить…
Иногда ты мне снишься. Я никогда не вижу твоего лица, ты идёшь от меня, не оборачиваясь, и сколько бы я не бежал следом, мне тебя не догнать. Раньше ты был совсем близко, но сон снится всё реже, а ты в нём всё дальше. Я боюсь, что однажды не смогу разглядеть даже твою спину. Пытаюсь вспомнить твоё лицо, но не вижу ничего, кроме хитрого прищура и ехидной улыбки. Ты точно мне не приснился?
…Это так странно – оборачиваться назад и вспоминать свою первую, ещё детскую, любовь. Тогда всё было максимальным – жизнь или смерть, дружба или вражда, любовь или ненависть. Я давно вырос, научился жить. Разве что по весне, если идёшь мимо, так и тянет лечь на газон и вдохнуть сладкий запах травы. Кажется, когда-то он мне нравился…
Сколько ещё я бы хотел тебе рассказать. О себе, о своей жизни. Хотя бы о Майе. После того, как по школе поползли слухи обо мне, она стала моим единственным другом. Странная, всё-таки. Я так и не понял, почему она осталась со мной, наверно, ей тоже не хватает тебя, хотя, как и в твоём доме, с нею мы никогда о тебе не говорим. Ты словно наша общая запечатанная тайна.
О, сколько бы я хотел тебе рассказать. Просто мстительно рассказать, как у меня всё хорошо. Я сотни раз придумывал и подбирал слова, которые бы вылил на тебя при встрече. Забывал и придумывал новые. А потом забывал и их или они мне казались слишком пресными.
Так вот, у меня всё хорошо, чтоб ты знал. Я не скучаю и уже давно не терроризирую Максима вопросами о тебе, потому что мне действительно всё равно.
Но как же хочется всё это тебе рассказать. Злорадно кинуть в лицо, развернуться и уйти. Но я могу только подбирать слова и складывать их в злые фразы.
Я тебя люблю…
Я тебя ненавижу…
И ещё сильнее люблю…
Но остались только пустые фонтаны с солнечной радугой. И сколько бы я не тянул к ней руки, она от меня ускользает…
Саша
Страшнее всего обрывать все связи разом, точно серпом срезаешь. Ночью я ещё лежал в твоих объятиях, а днём трясусь в поезде до Москвы, чтобы улететь и не вернуться. Какая всё-таки жизнь странная штука, она обязательно сделает круг, чтобы завершить какой-то отрезок. Я встретил тебя в той затхлой, провонявшейся мышами, подсобке. И там же тебя оставил…
Сжимаю кулак, чтобы почувствовать щекочущий кожу пульс. Пускай это и глупо, но мне хочется верить, что это бьётся твоё сердце, а не моё собственное.
Поначалу я почти всегда ходил со сжимаемой в кулак рукой, до крови впивался ногтями в ладонь. Мне позволили эту маленькую причуду – я был очень послушным, чтобы мне её позволили. Поначалу я брыкался, думал, что сломаю все запреты, но меня только сильнее накачивали лекарствами. Или не лекарствами. Знаешь, как страшно, когда тебя пеленают в смирительную рубашку и на всю ночь привязывают к кровати?
Вообще-то, здесь не так уж и плохо, а если прижаться лицом к зарешеченным окнам, то решёток и не видно, словно вокруг нет стен и запоров. Я люблю смотреть в окно – из него видна площадь с фонтаном. Иногда я представляю, как мы бродим по нему, хохоча и дурачась. Глупо, конечно, ты в жизни туда не зайдёшь, будешь наблюдать со стороны. Мне нравится так думать – будто бы однажды я всё же тебя увижу. Ты просто улыбнёшься. Или нахмуришься. Или назовёшь меня Эльфёнком.
Не хочу думать, что ты развернёшься и уйдёшь. Не хочу вспоминать, что вообще никогда тебя не увижу. Хочу знать, что ты делаешь сейчас…
У нас весна… В палате душно и сухо. Нам разрешили выходить в парк, но меня вернули обратно – думали, я хочу сбежать. А я всего лишь хотел увидеть тот фонтан вблизи.
Лето пришло… Трава под окном пожухла и выгорела. Ты когда-то говорил, что тебе нравится травяной запах, я честно пытался его разобрать, но медсестра решила, что у меня приступ и увела на процедуры. Я послушный, я пошёл сам. Если я не буду слушаться, мне не разрешат сжимать в кулак руку, и тогда я окончательно сойду с ума.
Люблю осень… Когда пройдёт дождь, из сада веет сыростью и прелой листвой, тогда мне кажется, что ты где-то рядом, только-только вышел из моей комнаты. Иногда я выбегаю в коридор и действительно ищу тебя, с диким весельем понимая, что сейчас стал полноправным жителем этого весёлого заведения, что быть тебя здесь не может… и всё же я позволяю себе эту безумную глупость. Просто потому что боюсь разучиться мечтать и помнить.
Здесь ужасные зимы… Снега почти нет, а если выпадает, то нам всё равно не разрешают скатывать его в снежки. Я разбил окно и сквозь раму собрал немножко прилипшего к подоконнику снега. Порезанную руку мне зашивал практикант, я смотрел на него и представлял твоё хмурое сосредоточенное лицо; я помню, ты хотел стать врачом.
Год прошёл. Уже целый год. А я до сих пор помню твой тихий голос, твои губы, вечно полуоткрытые в удивлённом восторге, твою дурацкую привычку лизаться, твои тёплые руки. Если бы мне снились сны, ты наверняка был бы в каждом из них, но из меня их вытравили таблетками и уколами. Иногда мне удаётся обмануть врачей и не выпить лекарств на ночь, тогда мне снятся кошмары. И каждый раз, просыпаясь, в первые блаженные мгновения я верю, что просыпаюсь в твоих объятиях, которые лечили лучше любой химии.
Я хочу… Как же я хочу отсюда выйти… плевать на уговор с отцом! Хочу к тебе! Прижаться, как раньше, почувствовать вживую твой запах.
…Опять сжимаю ладонь. Старые шрамы уже не ноют даже на погоду – просто старая, не выведенная до конца привычка. Помню, когда мне только наложили швы, я не мог сжать кулак. Та неделя была как в аду, я слонялся по коридорам, часами сидел у стены или молча наблюдал за чёртовым фонтаном на площади, заснеженным и выключенным. А потом… а потом эта дурацкая зависимость понемногу отпустила. Время… врут, что оно лечит – время учит. Я научился жить. Без стука твоего сердца. Без тебя.
Знаешь, на что это похоже? Будто с тебя поутру сняли удерживающие ремни и расстегнули усмирительную рубашку. Всё болит и ноет, но ты впервые можешь вольно владеть собственным телом.
Однажды я проснулся и неожиданно понял, что это был просто ещё один кошмар, дурацкий затяжной сон без сюжета.
Оборачиваюсь назад и вижу двух заблудившихся в жизни детей. Что мы такого нашли друг в друге, чего не было у остальных? Я даже не помню, как ты выглядел, знаю только, что жутко бесил.
Смотрю на своё размытое отражение в фонтане на площади, на плещущуюся в воде ребятню. Не могу сдержать улыбки. Мы были такими же – горячими, отчаянными, живыми. Кажется, я любил тебя изводить. Кажется, изводить меня любил ты. Кажется… теперь может только казаться. Может, для кого-то и двадцать лет не срок, но спустя шесть лет все воспоминания размыты, как то же отражение в каменной чаше фонтана.
У меня осталась только любовь к гитаре. Помнится, мне нравилось замирать у твоей и проводить пальцами по струнам, слушать мягкий растекающийся перезвон. Я часто забредаю в один магазинчик, где продаются гитары, просто чтобы коснуться струн пальцами. Эта странность так и живёт во мне.
Но я давно вылечился и слился с толпой, я больше не мечтаю прогнуть весь мир под себя, я точно знаю, что это невозможно – полтора года в том страшном месте вбивают это знание в подкорку мозга.
Я только не знаю, почему иногда просыпаюсь с липким странным чувством… какой-то вязкой безысходности. Словно мне снился кошмар, но я его забыл. Странно, мне ведь не снятся сны…
И ты остался так далеко, что я всё чаще думаю, что это было единственное когда-то пригрезившееся мне видение… Я закрываю глаза и мечтаю… это единственное, что осталось от меня прежнего. Теперь, даже встретившись в толпе, ты меня не узнаешь. Да, наверное, и не вспомнишь. Кто я такой, чтобы остаться в твоих мыслях? Всего лишь воришка, отобравший себе отца.
Но по ночам, когда вокруг только тишина и ночь, я закрываю глаза и мечтаю, что однажды мы всё же увидимся. И ты улыбнёшься. Или нахмуришься. Или назовёшь той странной нелепой кличкой, которая всё вертится в голове, но как бы я не старался, так и не получается её вспомнить. Прошло не так уж и много лет… и всё-таки прошла целая жизнь…
Остался только шрам на ладони. Иногда я сжимаю пальцы, но сквозь грубые рубцы ничего не чувствую.
И устало отпускаю на волю без спроса взятое сердце…
Я тебя не знаю
Глеб
Осень разлилась по деревьям бордовыми огнями. Уже сошла летняя духота и по ночам прихватывал лёгкий морозец. Вот и сегодня прихватил. Вместе с прошедшим вчера мелким дождём очаровательное сочетание. Солнце и гололёд.
Глеб выкрутил руль к подъездной дорожке, прихватил из салона коробку, затянутую в подарочную упаковку. Открыл калитку, пересёк двор, привычно поморщился от лая мелкой кудлатой собачонки, любимицы хозяйки дома. Внутри было людно и шумно. Поискал глазами хозяев. Один из них вынырнул из гостиной, удивлённо округлил глаза.
- А ты что здесь делаешь?
- Хм, ну спасибо за тёплый приём, - усмехнулся Глеб, небрежно перекидывая коробку хозяину.
Собеседник смутился.
- Я имею в виду, ты же в командировке был.
- Раньше вернулся. У тебя же свадьба.
- Послезавтра.
- А мальчишник?
Согласное хмыканье. Да уж, чтобы он упустил случай прогуляться в любимый клуб?
Максим поднял глаза, и Глебу показалось, что в них затаилась смутная тревога.
- Что случилось?
Нет, они не были друзьями. И приятелями тоже. Но судьба любит выкинуть злую шутку. Максим уже седьмой год был Глебу кем-то вроде сводного брата. Человеческая природа непостижима: Глеб был уверен – это Максим постарался избавиться от Саши… и Максим же был рядом все эти шесть жутких лет. В школе он быстро и жёстко затыкал рты праздношатающимся и мимопроходящим, сильно заинтересовавшимся открывшейся ориентацией первого ученика. Он же поколотил Глеба, когда тот какого-то чёрта шагнул под машину у школьного перекрёстка. Правда, перед этим он его выдернул из-под колёс. Было это ещё в первый месяц Сашиного исчезновения, и как Глеб ни силился, так и не вспомнил, почему всё-таки сделал тот страшный шаг на трассу. Он никогда не собирался кончать жизнь самоубийством, возможно, он просто ушёл в себя, как всегда в те дни.
В университеты они пошли разные – Глеб, как и планировал, поступил в мед, Максим наплевал на отцовские желания и пошёл в юридический, но всё равно регулярно появлялся в его жизни, точно напоминание о гнетущем прошлом. Глеб его не гнал, хотя и общаться без дела они перестали. Возможно, Максима угнетало чувство вины, возможно, ему нравилось помыкать потерявшим интерес к жизни парнем, в любом случае, Максим остался в его окружении. Да ещё и эта странная запутанная кровная связь – отец Глеба воспитывал Макса… «Воспитывал», скорее. Высокомерный надменный тип с тиранскими замашками. Глеб так и не нашёл с ним общий язык, да они оба как-то не слишком и старались, просто однажды этот монстр связался в больнице с его матерью и сообщил, что намерен официально признать Глеба. Глебу тогда было всё равно, Глеб в те дни был способен только бездумно выйти под машину…
Много чего случилось за эти годы, а с тех пор, как он остался совсем один, этот дом и эта семья стали единственным родным местом, как бы дико это ни звучало.
- Да нет, - Максим почесал коротко стриженый затылок. – Просто мы тебя не ждали сегодня.
Глеб прислушался к шуму из гостиной. В коридор выскочила незнакомая девица, увидала разговаривающих.
- Ой-ой, - весело хихикнула она, попятилась и обратно скрылась в гостиной.
«Свидетель, свидетель приехал», - тут же зашептались из-за дверей и в коридор уже целенаправленно высунулось несколько голов. Максим поморщился, Глеб усмехнулся. Сам он, даже если когда-то и бросился под машину, не собирался так зверски кончать жизнь самоубийством, да и Макс женился, скорее, просто потому, что статус обязывал. Да и надо же когда-то семью заводить, так почему бы не сейчас – нашёл подходящую и вперёд, на баррикады. Иногда мать Максима пыталась ему намекнуть, что тоже пора бы, Глеб рассеянно соглашался, но и только. Хорошая она, мягкая, не сказать, чтобы приняла Глеба с распростёртыми объятиями, в то время она сама напоминала зомби. Может, потому и сошлись – обоим было плевать, а потом просто привыкаешь к тем, кто рядом.
- Что-то я не помню, чтобы меня назначили свидетелем?
- Да не приехал он ещё, - раздражённо буркнул Макс, – вот Вика с подружками и хороводит. Не знаю, чего с ними делать, дом по швам уже трещит – три девки, а будто целая армия. Мать на таблетках.
- Вроде же у Вики своя квартира есть? – припомнил Глеб. Припомнил смутно, потому что никогда не интересовался, и вообще не факт, что квартира именно у Вики – чаще Макса пассий менял разве что сам Глеб. Пробовал и с парнями, но бросил, так и не начав – от поцелуя с первым же едва не стошнило. Максим же до этой победительницы расставался с девицами, как только запоминал их имя. Глеб же предпочитал имён даже не спрашивать – на один раз вполне можно обойтись и без этого.
- У неё в квартире родители и племянницы – как раз днём из Полтавы прилетели, потому сюда сама сбежала, - Макс поморщился от очередной шумовой волны. – Завтра отвезу, к чертям, в гостиницу всю эту кодлу, а то чокнусь и свадьбу отменят по умолчанию.
Глеб только хмыкнул.
- Нам их класть уже некуда, - не удержался и пожаловался Максим. – А утром ещё и свидетель приезжает, тоже не местный, тоже у нас остановится. Дурдом, блин.
То-то он на Глеба так затравленно косился. Ну да, тот иногда вполне мог переночевать в их доме, особенно по возвращению из командировок. В квартире пусто, а после недельного отсутствия ещё и жутко неуютно. Так что он часто себе такое позволял.
- Расслабься, я только подарок по дороге закинуть и домой, - успокоил Глеб. Да он бы тут и сам ни за какие коврижки не остался! Шум, вначале принятый им за обычную вечеринку, оказался просто тремя деятельными девицами, а не мальчишником по поводу свадьбы. Наверняка всё веселье будет завтра, и не в измученном предсвадебной суетой доме, а в каком-нибудь клубе, в том же Аквариуме.
- Мог бы и на свадьбу притащить, - обречённо буркнул Макс, тащась следом за Глебом вглубь дома. Коробку он одарил взглядом, в котором читалась тихая ненависть пополам с желанием немедленно повеситься. Глеб, если честно, не особенно понимал Макса – не так уж они и в возрасте, чтобы обвешиваться жёнами и прелестями семейной жизни, тем более, Вика не страдала беременностью, основным предлогом современных свадеб. Максим тоже изменился, он остался прежней нахрапистой самовлюблённой сволочью. И всё же позволил себя охомутать.
- А родители где?
Глеб почему-то был уверен, что мать Глеба прячется от шума у себя в спальне, но её там не было. Не нашлась она и на кухне. В гостиной даже искать не стал – у него, вполне себе здорового, и то голова от шума раскалывается. Предсмертно дзынькнул разбиваемый бокал.
- На счастье! – пьяно возвестил молодой женский голос за стеной. Его поддержали хохотом. Максим поморщился. Нет уж, в том аду хозяйки дома точно не найдётся.
- Они с отцом уехали к вокзалу.
- Ммм… свидетеля встречать? – если честно, Глебу было неинтересно. Уехали да уехали, просто как-то ненормально – побывать в доме и не поприветствовать хозяев.
- Нет, – напрягшись, ответил Макс. – Слушай, ты же устал? Так что давай завтра…
Подъезжающий автомобиль высветил фарами окна дома. Ну и отлично! Глеб и сам не горел оставаться на этом шабаше. Прошёлся по коридору, ещё раз заслужив восхищённый взгляд высунувшихся девиц, толкнул дверь на улицу. Вполне можно поздороваться и сразу же попрощаться, лишь бы нормы приличия соблюсти. Вышел за ворота. Отец как раз открывал дверцы жене, она разглядела в свете фар вышедшего из-за ворот Глеба, приветливо вскинула руку.
- О, и ты приехал.
- Здрасте, тёть Том, - отца он предпочитал не замечать. Тот отвечал взаимностью, от чего у них сложились тёплые, почти дружеские отношения. Глеб раньше терялся в догадках, зачем этому сквалыжному типу вообще приспичило о нём вспомнить, потом просто выкинул вопрос, как не суть важный. – Вам чего это по ночам не спится?
Женщина улыбнулась солнечной улыбкой, такой непривычной на её лице, такой тоскливо знакомой.
- Да вот, гостя встречала…
И счастливо обернулась назад, к мужу, пыхтящему у багажника. Возле него стоял человек, тот самый приезжий, <