Минуточку, минуточку, у нас другое знание, не кухонное, не из подворотни. У нас за кадром:
…Глубокой ночью фельдшер скорой помощи привозит в больницу своего маленького долгожданного внука. У ребенка уже два дня болит животик, лекарства не помогают. Дежурный хирург Легов не может разобраться, старый фельдшер это сразу подмечает и срочно едет к Ивану Александровичу Шредеру, опытному и солидному специалисту. Хирурги всю жизнь безотказны: Иван Александрович просыпается, одевается и едет в больницу. Здесь он смотрит ребенка, устанавливает аппендицит и возвращается домой в надежде доспать. Ординатор Легов оперирует мальчика, диагноз подтверждается — перфоративный аппендицит и перитонит. Ребенок попадает в реанимационное отделение, заведующий которого в этот день по приказу уходит в отпуск. На фоне перитонита ребенок умер на четвертые сутки. Это дело передается в прокуратуру. Легову инкримируют, что он как-то не так оперировал, Шредеру — что он уехал домой и не прооперировал сам (а если бы он прооперировал и ребенок бы умер — было бы ему юридически лучше?). Анестезиолога — за то, что, имея тяжелого пациента в отделении, все же ушел в отпуск. А заведующего отделением за то, что все произошло на его территории.
Разбирательство шло семь месяцев. Их вызывали на допросы, они изучали Уголовный кодекс, балдели от страха.
Самый опытный из них — Иван Александрович (хирург с высшей категорией) с этого момента (и по сей день!) от активной хирургии ушел, нырнул в гнойное отделение, вскрывает панариции и абсцессы. И всем ясно: не пошел бы он тогда ночью (нет его дома!) — и не было бы ему никакого горя. Другой хирург на фоне испугов тоже резко сократил свою деятельность и поступил в бригаду… сантехников. Трубы варит, стояки ремонтирует, людям воду дает — от первого этажа до пятого. И вот на третьем этаже одна женщина попросила его рентгеновский снимок проконсультировать, он руки обтер ветошью, снимок прокомментировал и снова взялся за гаечный ключ.
И еще одного знаю, тот и вовсе отважный, наплевал на начальство, как и не было его. В свое удовольствие живет человек.
— И как ты не боишься? — спрашиваю я у него.
— А положил я на них. У меня бахча и дом на ней. Уйду сразу, не оглянусь. Я человек свободный…
Свободный он человек, потому и смелый. А у кого нет бахчи? Что там у нас за кадром?
В одном городе, в пятницу, в крупной больнице рожает молодая девчонка девятнадцати лет. В субботу у нее сильные боли внизу живота. Врачи решают, что это матка не сократилась, и назначают лекарства, но состояние ухудшается, и уже ясно — катастрофа в животе, острый живот. Оперировать роженицу сложно, нужен опытный хирург. Срочно посылают за известным и прославленным NN. Известный же и прославленный залезает под кровать: нет меня дома…
История со Шредером разошлась очень быстро из уст в уста. Испугался маститый человек, а ведь раньше был безотказный. Тогда ищут и находят заведующую отделением, которая срочно оперирует роженицу. И все она сделала правильно, эта заведующая, да только не хватило ей «нечто» — на уровне опыта и таланта. Ну, не дано человеку. (Неодинаковы люди, неодинаковы! И врачи неодинаковые. Истина же простая, смехотворная по своей простоте, а ведь не входит в конусовидную башку, проклятье!) В общем, развалилось в животе у этой девочки, она погибла на десятые сутки.
Тому маститому кричали потом в своем кругу:
— Вы почему не пришли?! Почему не пришли?! Подлость какая!
А он им кричал в ответ:
— Я в своей постели умереть хочу. На простыне, понятно? И чтоб дети мне глаза закрыли. И идите вы все!..
Морально его можно осудить, а юридически он неподсуден. Его дома не было, не докажешь. А девочка погибла.
Руками ешьте даже суп,
но с музыкой беда такая.
Чтоб вам не оторвало рук,
не троньте музыку руками.
Вы слышите?! Музыку не троньте! И алгеброй (мать вашу) не поверяйте Гармонию!
Ах, в этом месте за кадром у нас еще один персонаж-человечек. Это методист жизни, профессионал. И подымет он свое мертвое око на музыку и гармонию, и усмехнется недобро: «А вы наши параграфы сами не троньте и, наоборот, лирику свою оставьте. Вам только потачку дай — Музыка, Гармония…
А Чуда не хотели? Губами, значит, тронуть чуда, поцелуя, понимаете, и ручья… В рабочее, так сказать, время.
И в рыбьем его глазу жизнь даже проплещется, потому что понял он тебя и разоблачил. А мы ему скажем:
— Ну и что? Подумаешь, умница!
Да поцелуй — это явление природы, и завязывается он везде, где люди есть, в любое время, при любой погоде, на любом месте, и на рабочем даже. И помимо широко известных курортных романов наша общественность принимает уже и служебный роман. Да, «Служебный роман» отражен в отечественной кинематографии и утвержден Главлитом. Режиссер Эльдар Рязанов, роли исполняют Алиса Фрейндлих и Андрей Мягков. Так что розыск можно прекратить, и любознательных пенсионеров — попридержать. И разговор закончен: тема вроде исчерпана. Да и не главная она сейчас — эта тема поцелуя и связанного с ним чуда. Просто к слову пришлось, из песни слова не выкинешь: «…И губами тронуть чудо поцелуя и ручья…». А на рабочем месте у нас главная тема и главное чудо — это, конечно, ручей. В связи с чем в газете «Известия» специальный материал был опубликован в свое время. Статья так и называлась «Ручеек». А мы все, рыбий твой глаз, обязаны уважать Центральную Газету, а ты, глаз твой, так и в особенности! И вот о чем рассказала нам, и к чему нас привела уважаемая Газета.
На одной городской улице неожиданно пробилась на поверхность и далее текла ручейком ключевая вода. Ручеек в центре города оказался совсем некстати: ни пройти, ни проехать, мокро, грязно. Приняли меры — устье ручья залили асфальтом, и снова стало сухо и чисто. Но упрямая вода опять просочилась откуда-то сбоку и потекла себе бесконтрольно черт знает куда. Теперь привезли камень, надежно забили ключ на глубину, снова положили асфальт. И вновь вода не покорилась. Ручеек заливали бетоном, использовали специальные смолы, но так ему глотку и не забили. Вода текла, и люди страдали от сырости и грязи, и тогда кому-то пришла счастливая мысль. Не надо его забивать, пусть течет свободно, только сделаем из него фонтан. Так и поступили. И стало на улице сухо, красиво и чисто. И все любуются прекрасным зрелищем фонтана, а в жаркую погоду это холодное хрустальное чудо можно тронуть губами.
Вот, наконец, и прототип нашей медицинской модели: по естеству, по ходу свободного потока, никому ничего и никого не навязывая. И хорошее нельзя навязывать, тогда оно становится плохим. Государь, например, прослышав о болезни Пушкина, назначил ему лучшего врача Российской Империи того времени — профессора Мойера из Дерптского университета, будущего учителя великого Пирогова. Но Пушкин обиделся и написал царю, что он хотел бы иметь «лекаря по доверчивости собственного рассудка, а не по приказанию высшего начальства».
И мы, Александр Сергеевич, дадим нашим пациентам такую же возможность — пусть выбирают себе врача по собственной доверчивости. Вообще больного нельзя закреплять за лекарем по месту жительства, по участку или по району. Нам кажется (за кадром!), что это даже безнравственно. Ибо отношения врача и пациента относятся к области интима, как и отношения, скажем, мужчины и женщины. Интимы эти, конечно, разные и по содержанию и по форме, но все равно они — интимы, поскольку вторгаемся же в сокровенное. Формально, с нашей медицинской или даже анатомической точки зрения женщина доверяет своему избраннику полость своего влагалища (за кадром! за кадром!), и пациент разрешает хирургу залезть в свою брюшную полость. Женщину, однако, никто не прикрепляет по району или участку. Разумеется, механически сравнивать нельзя. Там еще шепот, нежное дыхание, трели соловья. Там еще и душу затрагивают, а в душу почем зря не полезешь, но и в живот же не просто так залезть острым ножом, твердой рукой (нежной рукой!). Ах, это тоже интим, пощупайте себе живот ладошкой, подумайте на минуту, представьте… Или сердечная боль за грудиной давит мотальной плитой, и ужас в тебе беспредельный, и классический, описанный в учебниках терапии страх смерти в каждой клеточке твоей, и безысход уже, и Доктор над тобой как сам Господь…
А к венерологу идем тоже с мольбой и расскажем такое, что и самому себе под одеялом язык не повернется.
К онкологу приходим в тоске, с тревогой неслыханной, беспрецедентной. И опять доктору, как Богу, нужно вдохнуть в тебя сначала Веру и Надежду, а потом и Жизнь. Только Вера и Надежда вдвоем не ходят, там еще и Любовь. Да, не сфера это обслуживания. Это — любовь: другая сфера…
Так что же делать? Легко сказать: и то не се, и се не то. А что?
Квалификация иных врачей низкая, это верно, однако выбрать себе доктора по вкусу нельзя — ты закреплен по участку. А ежели просто не хочешь к этому врачу, если он тебе чем-то не нравится, неприятен, все равно иди — за-креп-лен. И что за слово поганое — портянкой отдает. А чтобы выше обратиться — сколько еще документов тебе оформлять! Но и там попадешь не к тому, кого хочешь, а куда пошлют по инструкции — по инстанции. Снова ты закреплен. К тому же любой доктор на твоем пути очень занят. Ему надо истории оформить подробно — ото всякой комиссии отбиться, больничные листы отписать без ошибок, без помарок (вернут с нахлобучкой!) и строго по Правилам (а правил там — уйма), еще отчетные формы заполнить, рецепты выписать, а ежели дефицитное лекарство — специальную выписку составить и по журналам особым разнести, и документы для ВТЭКа изготовить, и санпросвет успеть, а главное — отчет по нему представить. Еще нужно диспансеризацию осуществить и снова отчеты по ней изустные на планерках и письменные в листе.
Еще немножко твой доктор занят сельским хозяйством — ну, сено там подсобрать по общему, что ли, профилю, а то и по узкой своей специфике — лекарственными травами, пожалуй, займется, кое-когда снег почистит перед поликлиникой, если аврал и участковый выкликивает, иной раз на гражданскую оборону призовут, а когда и на занятие по технике безопасности, по особо опасным инфекциям. И разных таких дел у него набегает листов этак на пять, чтобы списком, убористо. Но ежели ты на него обидишься за суету и поспешность, пиши жалобу. Тогда ему еще дело прибавится — объяснительные писать и по ночам содрогаться. Тут он и побыстрее завертится. А ежели на другого напишешь, тогда этого, еще не задетого, в комиссию определят, чтобы разобрать и осудить своего коллегу. И снова все вместе они закрутятся быстрее и еще окровавятся на ходу. Здесь в новую трясину ступим.
Доктора содрогаться ни за что не хотят. Проверять и наказывать — такие среди нас любители есть, и мы о них еще скажем, а вот быть проверяемым и наказанным — этих пока еще нет. И врач изучает пациента и с такой тоже точки зрения — а не принесешь ли ты мне, голубчик, несчастье? Не уклониться ли мне вовремя от тебя подобру-поздорову? А и на это время нужно, и опыт специальный, и ошибиться можно…
О заведомых склочниках слух идет впереди. Спасайтесь! Разбегайтесь! Жалобщик грядет! И сразу же самые квалифицированные из верхнего слоя — шасть под кровать! Со всеми вытекающими. Впрочем, об этом я уже писал. Да и не только об этом. Но и о том и о сем, о бритом и о стриженном, о всяческом и о разном. И вот если собрать все взятое вместе воедино — то как же его одолеть? Все уже написанное, не написанное, и то еще, о чем я никогда не напишу, ибо рука не подымется. Собрать все вместе, собрать это все. Так. Упаковать. Ладно. Веревочкой теперь… А? И… и… к одной маме пакетом, в тартарары?!
РАЗОМ!
Аж дух повело. Кто же останется? И что это будет? Останутся двое: страждущий и врачующий. Наедине. Доктор и Пациент. Первично, наивно, как Ева и Адам до грехопадения, еще до рокового яблока. Надмирно, высоко и чисто. Я говорю «высоко и чисто», но уже различаю некую саркастическую усмешку, по крайней мере, она созревает у вас, уважаемый слушатель — читатель, ибо вы человек бывалый и тертый, и чистоту эту видели…
Однако не торопитесь, не о проектах, не о прожектах речь — она уже в металле давно: наша пресловутая надмирная система, функционирует уже пять лет, и ни единого сбоя, а результаты фантастические. Впрочем, давайте по порядку.
Итак, вы заболели, уважаемый, затревожились или что-то вас, положим, напугало, или вы желаете поговорить о своем больном родственнике или друге, но только с авторитетным специалистом, которого выберите сами по доверчивости собственного рассудка. И вы не обращаетесь никуда за направлениями, за разрешениями, не сдаете никаких анализов: будет нужно — их сделают на месте. Не стоять вам у окошечек сиротских регистратур, не морочиться в общепитовских поликлиниках. Вы пойдете к нам сами по своему усмотрению. И встретит вас доброжелательный уважаемый доктор. Говорить и обследовать вас он будет не торопясь (писанина ему не докучает), времени у него сколько угодно, но потребуется ему время, чтобы с вами разобраться, как раз меньше, потому что доктор — высокой квалификации специалист. Там, где другому нужны недели, даже месяцы, десятки анализов, этот сумеет иной раз буквально в минуты — глазом, пальцем и ухом.
Здесь я забегу вперед и покажу вам пару кадров из нашей системы.
Пожилая женщина. Четыре месяца обследуется и лечится в урологическом кабинете общей поликлиники по поводу какого-то непонятного отека мочеиспускательного канала или даже полипов его слизистой. Но смотрит Авторитет и видит: полипов нет, а отек есть. А самое главное — есть рак тела матки. На диагноз — минуты. Тут же ее кладут в стационар, через неделю — оперируют. И женщина здорова по сей день! Еще одна дама, теперь молодая, тоже от уролога поликлиники. Месяцами лечит боли в правой почке. Пьет лекарства, исследует мочу, а толку нет, боли держатся. И не мудрено: у этой женщины почки здоровые, а что у нее есть — так это радикулит. Энергичный точечный массаж снимает боли. Легко и свободно женщина раскланивается и уходит.
И еще один очень важный нюанс — вы приходите к авторитетному доктору запросто, по-домашнему, как если бы он был ваш давний знакомый, в гости. В гостях, конечно, все вежливы и толерантны, благожелательны, а здесь даже благоговение и цветы, много цветов, высокая культура во всем и вообще Высота. Недовольных нет, наоборот — гул восхищения, слова привета. И письма, письма во все инстанции с благодарностью и славой. Ну и куда же эту сказочную Аркадию, эту нежную и сладостную Утопию нам разместить? На ниву ли нашу привычную, что густо и грозно параграфами проросла, которые, как зубами клацают, а уж зубами, как затворами?.. И кто, вообще, маниловщину сию в рабочее-то время позволит? А мы не в рабочее, мы в личное свое, бескорыстно, на общественных началах. Но коль бескорыстно, за счет своего отдыха, вместо телевизора и домино — тут уж делаем, как хотим, параграфы здесь вроде и не действительны, отвязались мы от них, кажется.
Так родилась у нас с Юрием Сергеевичем идея «Открытого приема». И все, о чем здесь было раньше сказано на десятках, а то и на сотнях страниц, — все это стояло фоном и пролетало молнией в нашем изощренном муками общем сознании. Мы решили перевернуть пирамиду, опрокинуть иерархию — посадить в поликлинику на прием самых сильных врачей из стационара, оперирующих хирургов, например. В поликлинике обычно не умеют оперировать, да им и негде, разве что шов положат, панариций вскроют — не более того. Терапевтов умудренных, невропатологов, урологов мы подобрали сами. Роль гинеколога исполнял сам Юрий Сергеевич — и это был уже высший класс. И он же носился по всем кабинетам, употреблял свой великий клинический опыт сразу в дело, на месте, а дирижировал всем оркестром на Высоте, на Высоте…
Если сравнить с обычным уровнем амбулаторного приема, получился явный перепад квалификаций. Это фундамент. А еще — пленительная надстройка: мораль и дух очистились, глаза прояснились, и цветы, много цветов. И пошло разматываться все запутанно-перепутанное, накрученное. И напряжение начало падать. Число и ярость жалоб уменьшились, врачам стало легче дышать, а больные получили свой Юрьев день, когда можно, наконец, покинуть закрепленного-усредненного эскулапа и обратиться к авторитету по собственному выбору и желанию.
Надо сказать, что амбулаторные приемы на уровне самой высокой квалификации проводят и в других местах. Медицинские институты, например, организуют консультации профессоров, доцентов. Казалось бы, чего лучше, но дело у них не идет. Детерминанта давит могильной плитой. На такие консультации больные не сами идут, их туда низовые врачи направляют с целым ворохом анализов и выписок. А консультанты следят внимательно за обоснованностью направлений, за полнотой обследования, изучают выписки, добиваются преемственности, фиксируют дефекты, а за дефекты низовых шерстят, и тем уже неохота кого-либо направлять вообще. А больной, напротив, хочет сразу к профессору, но не к этому, а к тому, и промежуточная канитель в низинах ему вовсе не нужна, да еще и неизвестно заранее — пошлют тебя наверх или нет, сие низовой вычислит, который тебе тоже не нужен. И запутывается и затюривается оно в никуда. Детерминанта — плита могильная.
У нас другое. На открытом приеме — свобода желаний: захотел — пошел, куда захотел блаженным самотеком (как в любви!). И никакой предопределенности. Сняли мы детерминанту, ибо сложные системы, детерминации не подлежат. А «самотек» — прекрасное слово, ежели к месту, и не бойтесь его, не содрогайтесь, Бога ради. Пока река сама течет — в ней и рыбы и воды довольно. Не троньте реку!
Семейные пары тоже сочетаются самотеком, и таким же путем нередко появляются совсем незапланированные дети, счастья им и здоровья!
Итак, мы посадили в поликлинику очень опытных врачей и объявили, что два раза в месяц идет открытый прием всех желающих без направления и без предварительной записи — по субботам, в нерабочее время. Для населения это звучало совсем хорошо, приемы сразу стали очень популярны. Но скептики говорили:
— Ничего не получится, врачи ведь откажутся, им-то какой интерес отдыхом своим жертвовать? Хватит ли у медиков для такого регулярного дела нравственного заряда? А посетители, какая-то их часть, положим, своими склоками и претензиями не опоганят ли сей чистый родник?
Опасениям этим не суждено было сбыться.
— Почему? — спрашивали нас со всех сторон. — Что вы такое сделали?
— Мы шлюз открыли для самотека, дали людям немного неба и повыбрасывали кое-что. Знаете старый тот анекдот.
Еврей жалуется:
— Ребе, мне очень тесно, семья большая, одна комната…
— Пусти козу. Не помогает? Пусти еще корову. Совсем плохо? Теперь еще полсотни кур заведи. Ужас? С ума сошли? Помогите? Разом выпусти всю скотину и птицу!
— Ой, Ребе, как теперь хорошо! Какой простор, какое счастье!
У нас на «Открытом приеме» цветы, много цветов, на щеках легкий румянец, глаза доверчивы. Торжественно и немного сентиментально. Сюда надевают новый костюм и свежую сорочку. Врачи от приема не отказываются, наоборот, оспаривают друг у друга это почетное право участия. Они и с больничного листа приходят сюда, чтобы не пропустить свою очередь. И даже те, кто не участвуют, тоже приходит посмотреть, подышать этим воздухом. Вот и секретарша Юрия Сергеевича пришла, пожилая женщина, принарядилась, однако. А коль пришла — давай уж и тебя посмотрим. Поотнекивалась, посмущалась, но все же согласилась. Батюшки! Рак яичников у нее, в самой, правда, ранней стадии. Вовремя мы тебя прихватили, дорогая ты наша женщина. В самый раз. Операция, химия. И снова она сидит у себя в приемной, телефонограммы ловит и боготворит своего начальника. И сегодня она сидит и молится на него денно и нощно, хоть и давно уже он не работает в этой больнице, на повышение пошел, стал директором института. А начинали мы именно здесь. Открытый прием в той больнице — в эпицентре человеческого и хозяйственного распада. И ведь получилось. Ибо сказано: Грядущий ХРИСТОС победит грядущего ХАМА. И сроки исполнились. Вот он — контрапункт нашей жизни.
Здесь, однако, придется сделать несколько отступлений и рассказать об еще одном человеке, который гениально построил эту больницу — неслыханную громадину, а, построив, сам же и заложил в нее программу распада. Ах, как я спорил с ним, как предупреждал. Впрочем, обратимся теперь к моим старым записям, сделанным еще в те далекие времена.
Сюжет № 1.
Ройтер. Железный Ройтер с вечной полуулыбкой. Великий организатор здравоохранения. Построил громадную больницу на 1200 коек.
Изумительные террасы — чайные розы гектарами, затейный фонтан в черном мраморе. Главный корпус — бетон и стекло. Семь этажей, одна только вентиляция по смете в сотни тысяч рублей вышла, подземные и надземные переходы, поликлиника на 1000 посещений в день, еще корпуса — роддом, инфекционный и административный в белом мраморе. Клятва Гиппократа выбита на бронзе. Дорогая полировка на стенах, диктофонный центр, кондиционеры, ковры, телевизоры, холлы. И художники-дизайнеры подключились: отлили чугунные решетки декоративные, сделали деревянную резьбу, поставили красивые клетки, а в них — забавные попугаи. Это для детского отделения.
И любимое изречение Ройтера тоже на бронзе выбито (на века?): «Кто хочет сделать дело — ищет средство. Кто ничего не хочет делать — ищет причину!». А рядом расписание — кто, где и когда принимает. По личным вопросам, по служебным. Все четко. Вообще, четкость во всем, до мелочей — это характер Ройтера. Четкость, последовательность, иерархия. Он увлекается кибернетикой (или ему кажется, что он увлекается ею?). Снизу вверх, сверху вниз — все детерминировано, сведено в единую систему. Определено и предопределено. Такую больницу — систему он и задумал воздвигнуть на одном пустыре. Теперь помножьте ту идею на личный талант и железный характер, на бешеное трудолюбие и фанатизм. Короче, он построил свою Громадину и дело исполнил.
Что же произошло потом?
Сигнал: в больнице излишества. Грядет Комиссия. (Ах, эти комиссии, ах, эти сигналы! Ах, эти проверки. Здесь перо вновь слабеет. Можно ли передать? Какими дантовскими терцинами?) Ночью в пожарном порядке ликвидировали все излишества. И стала больница — простая, как правда. Ищите, да не обрящите!
Больница — громадина, очень сложная. Проветрить ее через окно или форточку нельзя, на этот случай предусмотрена (так сказать, детерминирована) глобальная система вентиляции. Ее обслуживают десять человек. Зарплата каждого 82 руб. 50 коп. Никто не идет на эти деньги. Ройтер поступает разумно (как ему кажется!): берет не десять человек, а пять, платит им 165 рублей, и они прекрасно справляются.
Сигнал. Начет. Разгон.
Сложная система вентиляции без ухода и контроля погибла. Остатки доломали, растащили. Но это потом, когда Ройтера уже сняли за грубое нарушение финансовой дисциплины. Отделался инфарктом, но без суда. И уже при новом руководителе начали оседать стены, остановились лифты, в родильном доме потекла крыша прямо в род зал. Вышли из строя туалеты. И кто-то из проверяющих (а они там все время) сам жертвой оказался. И поделом: не ходи с поносом на проверку. Рухнуло от грунтовых вод лабораторное здание. И выяснилось, что фонтан и корпус инфекционный представляют собой сообщающиеся сосуды: когда включается фонтан, в корпусе наводнение. Взялись фонтан чинить, но при этом утянули черный мрамор — на кладбище, для памятников. Утащили ковры и телевизоры, радиоприемники и паласы, почему-то даже телетайпы. Украли дорогую полировку со стен. Из двухсот хозяйственников работает восемь. Они не могут уследить. Другие не идут: зарплата мала, скорригировать в пределах фонда все равно нельзя: та же история, что и с вентиляторщиками.
А теперь я воспользуюсь одной замечательной, хоть и штампованной фразой: «Но больше всего мне понравились люди!». Что за люди в этой больнице! Во-первых, они писатели. Правда, в основном безымянные: они не подписывают свои фамилии под письмами и жалобами. Обычно требуют арестовать и посадить своих коллег, которые явно живут не по средствам, вызывающе хорошо одеваются (носят то-то и то-то), а у таких-то есть золотые кольца на пальцах (откуда?! вестимо!). Факты и подозрения излагают подробно и обстоятельно. А выводы — на пафосе. Негодование благородно, мысли возвышенны. Только подписей нет. И уж до того довели, что секретарь горкома сказал на собрании: «Читаю я ваши анонимки и думаю — как еще земля вас носит?».
Есть еще правдолюбцы. Они ищут правду в рабочее время. Есть прожекторы. Есть клинические алкоголики, наркоманы и отдельно полинаркоманы. Эти жрут не только наркотики, но и любые таблетки, а запивают новокаином.
Новый руководитель (третий по счету!) спрашивает на совещании: «Сколько травм проходит за сутки?» Мнутся: «Это, смотря, что за день, иной раз больше, иной раз меньше». — «Но все-таки, двадцать? Пятьдесят? Сто пятьдесят? Хоть примерно?»
В белом халате алкоголик отвечает: «Двести!» Пауза.
Добавляет: «Грамм…» »
А в соседнем кабинете — невропатолог. Атлетического сложения. Увидел руководителя — вскочил, вытянулся. В этом сумасшедшем доме все вскакивают при появлении начальства. А руководитель — скромный человек (это Юрий Сергеевич, он принимает больницу), говорит ему ласково: «Садитесь, садитесь». Но тот все равно стоит и только глаза выкатывает. И молчит. Тогда руководитель задает ему вопрос, а тот опять молчит, еще вопрос — и снова ни звука: глаза из орбит, на лице мучительная гримаса. Этот невропатолог — ГЛУХОНЕМОЙ!!! Зашатался руководитель, захолодело в душе, заныло сердце. Гоголь? Данте? Достоевский? Подождите сомневаться, ведь это еще не предел. Тут и похлеще бывает. Только рука не подымается…
И вот эти люди пишут друг на друга: кто что носит, кто с кем спит, у кого автомашина. Совсем недавно написали на зав. рентгеновским отделением Калину, что она, нарушив финансовую дисциплину, отремонтировала рентгеновский кабинет. Пытались спасти — ничего не вышло. Пришлось снять ее с работы. Потом, правда, восстановили. Или сигнал из ОБХСС: воруют повара. Милиция делает засаду. Хватают кухонную прислугу, когда они идут домой. Конфисковали несколько соленых огурцов, немного картошки в сумках. Штраф: 50 рублей на каждого. Утром у главного врача восемнадцать заявлений об уходе. Кухня встала: все ушли. Им наплевать, они на вес золота, людей не хватает, на «грязную» работу никто не идет. А чем кормить больных сегодня? Руководитель судорожно думает, маракует, куда-то звонит, кого-то умоляет, стонет. И тут заходит аккуратная старушка и кладет на стол Мандат. Старушку послали проверять питание сотрудников.
— Питание больных меня не интересует, — говорит она. — Но в соответствии с решением таким-то вы обязаны кормить врачей горячими обедами.
Взять бы эту старушку за ножки и бахнуть бы ее башкой об стенку. А старушка причем? Ее же прислали. Смотрит руководитель в ее стеклянные глазики «Пожалуйста, — говорит, — нужны вам обеды, помогите мне их сделать, займитесь этим».
Старушка оскорбилась: «Это ваша задача, а мое дело проверить», — и на Мандат кивает. А телефоны звонят, трещат, заливаются. Чего-то требуют, заставляют, призывают, вызывают. Вот бросить все — и кухню, и больных и эту паршивую старушку, и срочно явиться к Самому Главному. И этот Главный говорит: «Все из-за Ройтера. Двурушник, нарушил Инструкцию».
А снизу людишки подневольные тоже на Ройтера ропщут, но с позиции совсем противоположной: дескать, понадеялся он на Инструкцию. А можно ли на нее надеяться? Так и застряли мы в не понятии. Кто же прав из них? А может, все правы?
Сюжет № 2.
Снова Ройтер. Железный Ройтер с вечной полуулыбкой. Системник. То есть все загоняет в систему, зеленое — хаотическое — в заборы с перегородками — рационально. Для пользы дела. Для вашего же счастья, дураки! Однако же не лезут, не хотят, разваливают. Еще Достоевский предупреждал: «Не пойдет живая душа в фаланстеру!». Но что есть «живая душа»? — Дым, Эфир. И Ройтер не любит Достоевского. Считает его больным, извращенным, вообще очень сложным и путаным. Однако сам он, Ройтер, не отрицательный, а положительный герой любого производственного романа. И я преклоняюсь перед ним за энергию, за железность, за то, что беспощаден к себе, за любовь к делу, ну и, конечно, за способность, за гениальность почти. Особенно приятно созерцать этого Железного на слизистом фоне замшелых и заспанных. И все человеческое ему не чуждо: любит выпить в хорошей компании. Элегантен, весел, неутомим. После тяжелых перегрузок, после врачей и сантехников, алкоголиков и контролеров, громогласных угроз и коварных шепотов, после гражданских оборон, котлонадзоров, интриг, стенгазет, после наказаний и поощрений, анонимками битый, бодрыми пенсионерками и лысоватыми юнцами пощипанный, еще и крушниками-мокрушниками покусанный, через мясорубку крученый, с пиджаком и плотью мятый, но не поверженный — придет он домой, но спать не завалится, а за систему новую засядет — цифры в пирамиду соберет (для души!), пирамиду на пирамиду красиво поставит, состыкует, еще цитатами обложит. И логику кристальную непогрешимую — по горизонтали, по вертикали графами густо запустит. Хороша фаланстера!
А назавтра опять он в работе, кипит, искрами сыпет, как вольтова дуга. И только летят в сторону ошарашенные. И то, что родилось за этими лобными пазухами, становится живым, воплощается. Растут корпуса, оживают хитрые системы. Проворачивается Маховик.
Однако же я с ним всю жизнь спорю. Я не понимаю его систем. А, может быть, слишком хорошо понимаю? — «Ты бы попроще, — говорю я. — В пещеру нельзя ставить синхрофазатрон». Он отвечает: «Не тяни меня в Пещеру». И советует прочитать одну современную книжку-малышку, которая называется «… И если не я, то кто же?» О том, что эта фраза, положим, из Библии, Ройтер не знает. Да и не в этом суть, а в том, что если не мы сделаем, наконец, Дело, то кто же сделает его? Кто-то же, дескать, должен. Так он и сделал свою больницу.