Благодарности
Автор хочет поблагодарить своих кадровых читателей — Криса Порожного, Ричарда Джонса, Дэвида Кека и Марка Пакстона Макрея. Как всегда — Клэр и Боуэна. Саймона Тэйлора и всю команду Transworld. А также чудесных (и терпеливых) работников Tony’s Bar Italia: Эрику, Стива, Джесс, Дэна, Рона, Орвилла, Римпи, Рею, Кэма, Джеймса, Конрада, Дарена, Расти, Фила, Тодда, Марни, Криса, Лию, Аду, Кевина, Джейка, Джейми, Грэми и обоих Домов. Также благодарю Даррена Нэша (ибо дрожжевое тесто всегда поднимается) и Питера Краутера.
Действующие лица
Теблорское племя уридов
Карса Орлонг, молодой воин
Байрот Гилд, молодой воин
Дэлум Торд, молодой воин
Дэйлисс, молодая женщина
Пальк, дед Карсы
Синиг, отец Карсы
Армия адъюнкта
Адъюнкт Тавор
Кулак Гэмет
Ян’тарь
Кулак Тин Баральта
Кулак Блистиг
Капитан Кенеб
Свищ, его приёмный сын
Адмирал Нок
Командир Алардис
Нихил, виканский колдун
Бездна, виканская колдунья
Темул, виканец из Вороньего клана (выживший в «Собачьей цепи»)
Прищур, солдат из Арэнской стражи
Жемчуг, Коготь
Лостара Йил, офицер «Красных клинков»
Голл, военный вождь хундрилов из «Выжженных слёз»
Имрал, воин-хундрил из «Выжженных слёз»
Шик, Глава Когтей
Морпехи девятой роты Восьмого легиона
Лейтенант Ранал
Сержант Смычок
Сержант Геслер
Сержант Бордук
Капрал Битум
Капрал Ураган
Капрал Хабб
Флакон, взводный маг
Улыбка
Корик, сэтиец-полукровка
Спрут, сапёр
Истин
Пэлла
Тавос Понд
Песок
Бальгрид
Ибб
Может
Мазок
Некоторые солдаты из тяжёлой пехоты девятой роты Восьмого легиона
Сержант Мозель
Сержант Собелонна
Сержант Тагг
Смекалка
Уру Хэла
Таз
Курнос
Некоторые солдаты из средней пехоты девятой роты Восьмого легиона
Сержант Бальзам
Сержант Моук
Сержант Том Тисси
Капрал Смрад
Капрал Ожог
Капрал Тульпан
Горлорез
Непоседа
Гальт
Лоуб
Штабель
Скат
Талант
Другие солдаты Малазанской империи
Сержант Шнур, вторая рота, Ашокский полк
Эброн, пятый взвод, маг
Хромой, пятый взвод
Колокол, пятый взвод
Капрал Осколок, пятый взвод
Капитан Добряк, вторая рота
Лейтенант Порес, вторая рота
Джибб, эрлитанская стража
Гнойник, эрлитанская стража
Каракуль, эрлитанская стража
Мастер-сержант Смелый Зуб, гарнизон в Малазе
Капитан Ирриз, предатель
Синн, беженка
Гентур
Врун
Холь
Натии
Работорговец Сильгар
Дамиск
Балантис
Астабб
Борруг
Другие в Генабакисе
Торвальд Ном
Тишь
Ганал
Воинство Апокалипсиса Ша’ик
Ша’ик, Избранная богини Вихря (прежде Фелисин из Дома Паранов)
Фелисин Младшая, её приёмная дочь
Тоблакай
Леоман Кистень
Высший маг Л’орик
Высший маг Бидитал
Высший маг Фебрил
Геборик Призрачные Руки
Камист Релой, маг Корболо Дома
Хэнарас, чародейка
Файелль, чародейка
Маток, военный вождь племён пустыни
Т’морол, его телохранитель
Корабб Бхилан Тэну’алас, офицер в отряде Леомана
Скиллара, маркитантка
Дарил, посланник
Этум, капрал
Корболо Дом, предатель-напанец
Касанал, его наёмный убийца
Прочие
Калам Мехар, убийца
Трулл Сэнгар, тисте эдур
Онрак, т’лан имасс
Резчик, убийца (также известен как Крокус)
Апсалар, убийца
Реллок, отец Апсалар
Котильон, Покровитель убийц
Путник
Крест, Пёс Тени
Бельмо, Гончая Тени
Дарист, тисте анди
Ба’йенрок (Хранитель), отшельник
Ибра Голан, вождь клана, т’лан имасс
Монок Охем, заклинатель костей из Логросовых т’лан имассов
Харан Эпал, т’лан имасс
Олар Шайн, т’лан имасс
Серожаб, демон-фамильяр
Апт, демоница Тени (аптор)
Азал, демон Тени
Панек, ребёнок Тени
Мебра, шпион в Эрлитане
Искарал Прыщ, жрец Тени
Могора, его жена-д’иверс
Киннигиг, яггут
Фирлис, яггутка
Арамала, яггутка
Икарий, ягг
Маппо Коротышка, трелль
Йорруд, сенешаль, тисте лиосан
Малахар, тисте лиосан
Эниас, тисте лиосан
Оренас, тисте лиосан
Пролог
Граница Зарождения,
943 день Поиска,
1159 год Сна Огни
Серые, раздутые, изъязвлённые трупы заполонили илистый берег, сколько хватало глаз. Прилив свалил их грудами, точно плавник. Покачивающиеся на волнах тела облепили чернопанцирные десятиногие крабы. Маленькие — с монетку размером — создания только-только начали прорывать дорожки в щедрых залежах гниющей плоти, которые подарило им разрушение Пути.
В море отражалось бледное, низкое небо. Сверху и снизу глухой, мутный оттенок олова разрывали только полосы тёмно-серого ила и, на расстоянии тридцати гребков, грязно-охряные верхушки полузатопленных зданий города. Штормы ушли, вода на останках затопленного мира успокоилась.
Обитатели его были низкорослыми и коренастыми. Плоские лица обрамляли длинные, распущенные светлые волосы. Судя по плотной одежде, в их мире было холодно. Но когда Путь раскололся, климат радикально изменился. Во влажном, жарком воздухе разливалось зловоние гниющей плоти.
Море зародилось из реки в ином мире. Мощная, широкая водная артерия пересекала, наверное, целый континент, несла в себе наносы с равнины, в её мутной глубине жили огромные сомы и пауки размером с тележное колесо, на мелководье кишели крабы и лишённые корней плотоядные растения. И река исторгалась на эту плоскую, широкую равнину ливнем дни, недели, месяцы…
Бури, порождённые столкновением тропических воздушных потоков с местным умеренным климатом, гнали потоп воющими ветрами, из прежде неотступно прибывающих вод явились болезни, которые унесли тех, кто не утонул.
Каким-то образом разрыв закрылся прошлой ночью. Река иного мира вернулась в своё изначальное русло.
Побережье. Наверное, неподходящее слово, но другое не пришло на ум Труллу Сэнгару, пока его волокли вдоль новорожденного моря. Пляж состоял из чистого ила, который скопился под мощной стеной, протянувшейся от горизонта до горизонта. Стена выстояла под натиском потопа, хотя вода теперь струилась уже и по другую её сторону.
Трупы слева, обрыв высотой в семь или даже восемь ростов справа, площадка на стене шириной чуть меньше тридцати шагов. То, что она выстояла против целого моря, говорило о чарах. Широкие плоские плиты под ногами были вымазаны грязью, которая, впрочем, уже подсыхала на жарком ветру. На её поверхности плясали серовато-коричневые насекомые, прыгали, убираясь прочь с пути Трулла Сэнгара и его тюремщиков.
Трулл никак не мог в это поверить. Тюремщики. С этим словом он до сих пор не смирился. Они ведь братья! Родичи. Лица, которые он знал всю свою жизнь, лица, на которых видел улыбки и радость, и лица, на которых — порой — отражалось горе сродни его собственной тоске. Он стоял с ними плечом к плечу всегда — в упоительных победах и в разрывающих душу поражениях.
Тюремщики.
Теперь не до улыбок. Не до смеха. На лицах тех, кто его держал, застыло холодное, решительное выражение.
До чего же мы дошли.
Они замерли. Трулла Сэнгара бросили на камни, не обращая внимания на его синяки, порезы и колотые, по-прежнему кровоточащие раны. Умершие обитатели этого мира зачем-то врезали в огромные камни массивные железные кольца. Насколько хватало глаз, они шли по всей длине стены, на расстоянии полутора десятков шагов друг от друга.
Теперь этим кольцам нашлось применение.
Трулл Сэнгар был закован в цепи, на его запястьях и лодыжках темнели кандалы. Покрытый заклёпками обод больно врезался в живот, в его железные ушки продели цепи и туго натянули, закрепили в кольце. Челюсть Трулла удерживала металлическая конструкция, которая не позволяла закрыть рот, прижимая пластиной язык.
Затем последовало Острижение. Кинжалом ему вырезали на лбу круг, а после нанесли глубокий — до кости — порез, чтобы рассечь этот круг надвое. В рану втёрли пепел. Длинную косу отсекли грубыми ударами, которые превратили макушку в кровавое месиво. Затем в кожу под оставшимися волосами втёрли густую, приторную мазь. Через несколько часов остатки волос выпадут, и Трулл навсегда останется лысым.
Острижение было бесповоротным, окончательным актом отречения. Отныне он стал изгоем. Для братьев он больше просто не существовал. Его не будут оплакивать. Деяния его исчезнут из памяти вместе с именем. Будет считаться, что у его отца и матери было на одного ребёнка меньше. В народе Трулла Сэнгара такая кара считалась самой страшной — куда хуже казни.
Но никакого преступления Трулл Сэнгар не совершал.
Вот до чего мы дошли.
Бывшие братья стояли над ним и, кажется, лишь теперь осознавали, что́ сотворили.
Молчание нарушил знакомый голос:
— Ныне мы скажем о нём, а когда уйдём отсюда, он перестанет быть нашим братом.
— Ныне мы скажем о нём, — нараспев отозвались остальные, и один добавил: — Он предал тебя.
Первый голос прозвучал холодно, ничем не выдал злорадства, которое — как Трулл Сэнгар отлично знал — испытывал:
— Ты говоришь, он предал меня.
— Верно, брат.
— Каковы доказательства?
— Его собственный язык.
— Только ты один слышал, как он говорил о предательстве?
— Нет, я тоже слышал, брат.
— И я.
— И что же наш брат говорил всем вам?
— Он говорил, что ты отделил свою кровь от нашей.
— Что ныне ты служишь тайному господину.
— Что твои амбиции всех нас приведут к смерти…
— Весь наш народ.
— Он говорил против меня.
— Верно.
— Его собственный язык обвинил меня в предательстве собственного народа.
— Верно.
— Так ли это? Давайте рассмотрим его обвинения. Южные земли пылают. Вражеские армии бежали. Недруги ныне преклонили перед нами колена и умоляют сделать их нашими рабами. И сила наша растёт. Но! Чтобы стать сильнее, что мы должны, братья мои?
— Мы должны искать.
— Да. И когда найдёте, что следует сделать?
— Отнести. Тебе, брат.
— Вы осознаёте необходимость этого?
— Осознаём.
— Вы осознаёте те жертвы, на которые я иду — ради вас, ради нашего народа и его будущего?
— Осознаём.
— Но даже в дни поиска этот человек, бывший наш брат, говорил против меня.
— Говорил.
— Хуже того, он говорил в защиту наших новых врагов.
— Говорил. Он называл их Чистыми Родичами, утверждал, что мы не должны их убивать.
— А если бы они вправду были Чистыми Родичами…
— Они бы не умирали столь легко.
— Именно.
— Он предал тебя, брат.
— Он предал всех нас.
Воцарилась тишина. А, теперь ты хочешь разделить своё преступление на всех. И они колеблются.
— Он предал всех нас, не так ли, братья?
— Да.
Ответ прозвучал глухо, почти шёпотом, многие его промямлили — хор неуверенности и сомнений.
Долгое время все молчали, затем он вновь заговорил — с едва сдерживаемым гневом:
— Именно, братья. Не должно ли нам унять эту опасность? Угрозу предательства, этот яд, этот мор, что стремится разорвать нашу семью на части? Распространится ли он? Вернёмся ли мы сюда ещё раз? Мы должны быть начеку, братья. Даже среди самих себя. Друг с другом. Ныне мы говорили о нём. И ныне его не стало.
— Его не стало.
— Его никогда не было.
— Никогда не было.
— Давайте же уйдём отсюда.
— Да, уйдём.
Трулл Сэнгар прислушивался до тех пор, пока не перестал слышать топот сапог по камням, чувствовать дрожь удаляющихся шагов. Он остался один, не мог пошевелиться, видел лишь измазанный грязью камень у основания железного кольца.
Море плескалось среди трупов у берега. Перебегали с места на место крабы. Вода продолжала сочиться сквозь раствор, населяя громадную стену призрачными голосами, и стекала на другую сторону.
Его народ давно знал истину, возможно, единственную великую истину: Природа ведёт лишь одну, вечную войну. Сражается лишь с одним врагом. И понять это — значит понять мир. Любой мир.
У Природы есть лишь один враг.
И это — нарушение равновесия.
Стена удерживала море.
И в том — два значения. Братья мои, неужели вы не видите истину? Два значения. Стена удерживает море.
Пока что.
Этот потоп не знал сопротивления. Он лишь начался — этого братья не могли понять и, вероятно, никогда не поймут.
Для его сородичей утонуть было обычным делом. Этого не боялись. Ну что же, Трулл Сэнгар утонет. Скоро.
И он подозревал, что вскоре к нему присоединится весь народ.
Его брат нарушил равновесие.
И Природа этого не потерпит.
Книга первая
Лики в скале
Чем медленней река, тем красней вода.
Натийская пословица
Глава первая
Дети из тёмного дома и дороги выбирают тенистые.
Натийская пословица
Пёс растерзал женщину, старика и ребёнка, прежде чем воины загнали его в заброшенную сушильню на краю деревни. Никогда раньше этот зверь не проявлял злости к хозяевам. С яростным рвением стерёг он земли уридов, был рядом со своими сородичами в суровых, но справедливых трудах. У него не было загноившихся ран, через которые могли бы войти в жилы духи безумия. Не коснулась его пенистая хворь. И положение пса в деревенской стае никто не оспаривал. Ничего, совершенно ничего не давало причин для этого внезапного предательства.
Воины пригвоздили рычащего, воющего зверя копьями к вогнутой задней стене глинобитной сушильни и продолжали наносить удар за ударом, пока тот не сдох. Выдернув копья, они увидели следы клыков на древках, потёки слюны и крови, погнутые наконечники.
Воины знали, что безумие может долго прятаться, скрываться в глубине, точно едва уловимый привкус, от которого кровь становится горькой. Шаманы осмотрели трёх пострадавших; двое уже скончались от ран, лишь ребёнок продолжал цепляться за жизнь.
Во главе торжественной процессии отец отнёс его к Ликам в Скале, уложил на поляне перед Семью богами теблоров и ушёл.
Ребёнок вскоре умер. Один, объятый болью перед суровыми лицами, высеченными в каменной стене.
Этого и следовало ожидать. Он ведь был слишком мал, чтобы молиться.
Всё это, разумеется, произошло много сотен лет тому.
Задолго до того, как Семь богов открыли глаза.
Год Уругала Сплетённого,
1159 год Сна Огни
То были славные рассказы. В них пылали фермы, а кони лига за лигой волочили за собою детей. Трофеи того давнего дня и поныне украшали низкие стены длинного дома его деда. Россыпь черепных крышек и маленьких, хрупких челюстей. Почерневшие от дыма и истрепавшиеся обрывки одежд из какой-то неведомой ткани. Маленькие уши, прибитые гвоздями к каждому столбу, подпиравшему соломенную кровлю.
Всё это были свидетельства того, что Серебряное озеро существует на самом деле, где-то за поросшими лесом горами, за тайными перевалами в неделе-двух пути от земель клана Урид. Дорога опасная, ибо она идёт по территории сунидов и ратидов, и рассказ о самом этом странствии достоин стать легендой. Проникнуть бесшумно и незаметно во вражеский лагерь, передвинуть камни очага, чтоб нанести глубочайшее оскорбление, ускользать от преследователей и охотников днём и ночью, пока не дойдёшь до границы тех земель и не пересечёшь её, чтоб оказаться в стране неведомой, полной неслыханных богатств.
Карса Орлонг жил и дышал рассказами деда. Яростным и непреклонным воинством стояли они перед бледным, пустым наследием Синига — сына Палька и отца Карсы. Синига, который ничего не сделал в жизни, только возился со своими конями в долине и ни разу не отправлялся в поход на вражеские земли. Синига, ставшего тягчайшим позором и для отца, и для сына.
Синиг, конечно, не раз защищал свои табуны от набегов других кланов, и защищал достойно — с благородной яростью и превосходным умением. Но того и следовало ожидать от воина уридской крови. Ведь Ликом в Скале для этого клана был Уругал Сплетённый, который считался самым яростным из Семи богов. Другие кланы не напрасно страшились уридов.
Сына своего Синиг тоже блестяще обучил искусствам Боевой Пляски. Карса не по годам хорошо владел клинком из кровь-дерева и по праву числился среди лучших воинов клана. Уриды презирали стрельбу из лука, но превосходно сражались копьями, атлатлями, зубчатыми дисками и чёрными канатами, и Синиг научил сына смертоносной точности во владении этим оружием.
Но всё равно именно такого обучения и следовало ожидать от всякого отца в клане Урид. Карса не видел здесь повода для гордости. В конце концов, Боевые Пляски — лишь предуготовление. Славу обретают после — в поединках, набегах, вечном кровопролитии родовых распрей.
Карса не будет жить, как отец. Он не потратит годы… впустую. Нет, он пойдёт по стопам деда. И куда дальше, чем кто-либо ожидает. Слишком долго слава клана обреталась лишь в прошлом. Из-за главенства среди теблоров уриды размякли. Пальк это повторял, и не раз, когда кости его болели от старых ран, а стыд за сына жёг душу огнём.
Мы вернёмся к старым обычаям. И я, Карса Орлонг, поведу всех. Со мной Дэлум Торд. Как и Байрот Гилд. Все мы входим в первый свой год обретения шрамов. Мы совершали подвиги. Убивали врагов. Крали коней. Передвигали камни в очагах келлидов и буридов.
А ныне, с восходом новой луны в год твоего имени, Уругал, мы будем ткать свой путь к Серебряному озеру. Чтобы перебить живущих там детей.
Карса стоял на коленях, склонив голову перед Ликами в Скале, зная, что обличье Уругала на каменной стене светится таким же яростным устремлением, как и остальные боги со своими кланами (кроме ’Сибалль Ненайденной, у которой клана не было), глядят на Карсу с завистью и ненавистью. Ведь никто из их детей не преклонял колени перед ними, чтобы дать такие смелые обеты.
Карса подозревал, что размякли все кланы теблоров. Загорный мир не пытался вторгнуться в их земли уже десятки лет. Странники не приходили в станы теблоров. Да и сами теблоры нынче не взирали за границы своих территорий с тёмной алчностью, как бывало в прежние времена. Последним ходил в набег на чужие земли его дед, Пальк. Он отправился к берегам Серебряного озера, где ютились, точно подгнившие грибы, фермы, да сновали, словно мыши, дети. В те времена ферм было две и ещё полдюжины строений. Карса надеялся, что теперь их стало больше. Три, может, даже четыре фермы. Бойня, которую устроил там Пальк, померкнет перед яростью Карсы, Дэлума и Байрота.
В том я клянусь, любезный Уругал. И я устрою тебе такой пир свидетельств, какой ещё никогда не чернил землю этой поляны. Такой, что освободит тебя, быть может, из самого камня, чтобы ты вновь ходил среди нас, даритель смерти для всех наших врагов.
Я, Карса Орлонг, внук Палька Орлонга, в том клянусь. И если сомневаешься, Уругал, знай, что мы выступим нынче же ночью. Поход начнётся с закатом. И как солнце всякого дня рождает солнце следующего, так будет оно взирать на трёх воинов клана Урид, что поведут своих боевых коней через перевалы в земли неведомые. И Серебряное озеро вновь, четыре сотни лет спустя, содрогнётся от поступи теблоров.
Карса медленно поднял голову, окинул взглядом изломанную скальную стену, всмотрелся в жестокое, звериное лицо Уругала. Отверстия глаз словно впились в Карсу, и тому показалось, будто в черных провалах мелькнула жадная радость. Да нет — наверняка мелькнула! Так он и скажет Дэлуму и Байроту, и Дэйлисс, чтобы она произнесла своё благословение, ибо Карса жаждал этого благословения, ждал этих холодных слов… Я, Дэйлисс, которая ещё не обрела родового имени, благословляю тебя, Карса Орлонг, на буйный набег. Да сразишь ты множество детей. Да наполнят их крики твои сны. Да распалит их кровь твою ярость. Да следует пламя по пути твоей жизни. Вернись ко мне с тысячей смертей на душе и возьми меня в жёны.
Может, именно так она и скажет. И это будет первое, зато недвусмысленное проявление её приязни. К нему, не к Байроту — с тем Дэйлисс лишь играла, как всякая незамужняя девушка, для развлечения. Разумеется, её Ночной Нож остаётся в ножнах, ибо Байроту не хватает холодного честолюбия — сам он, наверно, станет отрицать этот недостаток, но правда в том, что он не ведёт других, лишь следует, а Дэйлисс этого будет мало.
Нет, она будет принадлежать Карсе, когда он вернётся, и это станет высшим торжеством, высшей наградой за набег на Серебряное озеро. Для него и только для него обнажит Дэйлисс свой Ночной Нож.
Да сразишь ты множество детей. Да следует пламя по пути твоей жизни.
Карса поднялся. Ни единое дуновение ветра не коснулось листвы окружавших поляну берёз. Воздух казался тяжёлым — долинный воздух, который поднялся в горы следом за солнцем, а теперь, на закате, замер на поляне перед Ликами в Скале. Точно дыхание богов, что вскоре просочится в рыхлую землю.
Карса не сомневался, что Уругал был здесь, совсем рядом — как и прежде, под каменной кожей своего Лика. Его призвала мощь клятв Карсы, обетование возвращенья к славе. Здесь же парили и другие боги. Берок Тихий Глас, Кальб Бесшумный Охотник, Тэник Разбитый, Халад Великан, Имрот Жестокая и ’Сибалль Ненайденная — все пробудились вновь и алкали крови.
А я лишь ступил на этот путь. Лишь начал восьмидесятый год жизни, стал наконец истинным воином. Я слышал древнейшие слова, шепотки о том Одном, кто объединит теблоров, свяжет все кланы и поведёт в долины, чтобы начать Войну Народа. В этом шёпоте — голос обетования, и этот голос — мой.
Невидимые птицы приветствовали сумерки. Дэлум и Байрот ждали его в деревне. И Дэйлисс — молчаливая, но хранящая в сердце слова, которые скажет ему.
Байрот будет в ярости.
Облако тёплого воздуха держалось на поляне ещё долго после того, как ушёл Карса Орлонг. На мягкой, рыхлой земле всё ещё виднелись отпечатки коленей и мокасин теблора, а угасающие лучи солнца по-прежнему очерчивали жесткие лики богов, когда остальную поляну уже окутал сумрак.
Из земли поднялись семь фигур: тёмно-коричневая кожа сморщилась на иссохших мускулах и тяжёлых костях, по охряно-рыжим волосам стекала застоявшаяся, чёрная вода. У некоторых не хватало конечностей, иные стояли на сломанных, разбитых или иначе покалеченных ногах. У одной отсутствовала нижняя челюсть, у другой бровь и скула были вмяты в череп так, что пропала глазница. В каждой из семи фигур что-то было сломано. Несовершенно. Обладало изъяном.
Где-то за скальной стеной скрывалась заваленная пещера, которая уже много веков служила им гробницей, однако заключение в ней оказалось не таким уж долгим. Никто не ждал их воскрешения. Они были слишком разбиты, чтобы оставаться с родичами, поэтому их по обычаю народа просто оставили здесь. Карой за поражение была заброшенность, вечность, проведённая в неподвижности. Будь поражение почётным, их обладающие разумом останки положили бы под открытым небом так, чтобы перед ними простирался внешний мир и они могли найти покой в созерцании бега столетий. Но в поражении этих семерых не было ничего почётного. Потому их уделом стал вечный мрак гробницы. Горечи от этого они не испытывали.
Тёмный дар явился позже, пришёл из-за пределов их темницы, а с ним — шанс. Нужно было лишь нарушить клятву и принести присягу другому. А в награду — возрождение и свобода.
Сородичи отметили место их захоронения резными лицами, которые вперялись во внешний мир пустыми, слепыми глазами. Сородичи же произнесли их имена, чтобы завершить обряд связывания, — имена, которые по сей день клубились здесь силой, достаточной, чтобы извратить мысли шаманов народа, нашедшего убежище в этих горах и на древнем плато Лейдерон.
Сумрак сгущался, а семеро стояли на поляне — безмолвно и неподвижно. Шестеро ждали, пока заговорит седьмой, но он не спешил. Свобода была для него бурным, животным наслаждением, пусть она и ограничивалась этой поляной. Скоро, очень скоро они вырвутся из последних цепей — взгляда, ограниченного глазницами в каменной стене. Служение новому господину обещало множество странствий, целый неизведанный мир и множество жизней, которые следует прервать.
Уруал, чьё имя означало Мшистый Костяк, известный теблорам как Уругал, наконец заговорил:
— Он подойдёт.
Син’б’алль — Болотный Лишайник, или ’Сибалль Ненайденная, — даже не пыталась скрыть сомнение в голосе.
— Ты слишком полагаешься на этих падших теблоров. Теблоры! Они не ведают ничего, даже своего истинного имени.
— Радуйся, что не ведают, — заметил Бер’ок, голос его хрипом вырывался из разбитой гортани. Сломанная шея и свёрнутая набок голова заставили его повернуться всем телом, чтобы посмотреть на скальную стену. — И всё равно, у тебя есть собственные дети, Син’б’алль. Дети, что хранят истину. Для остальных — забытую историю, которую лучше не вспоминать. В наших интересах. Их невежество — наше лучшее оружие.
— Мёртвый Ясень говорит правду, — согласился Уруал. — Мы бы не смогли так извратить их веру, помни они о своём наследии.
Син’б’алль презрительно пожала плечами.
— Предыдущий, Пальк… тоже «подходил». По твоему мнению, Уруал. Достойный предводитель для моих детей, как казалось. Но он не подошёл.
— Наша вина, не его, — прорычал Харан’алль. — Мы были нетерпеливы, слишком уверены в своём могуществе. Нарушение Обета отняло у нас много сил…
— Но что новый хозяин дал нам взамен, Летний Рог? — возмутился Тэк Ист. — Лишь самую малость.
— А чего ты ждал? — тихо спросил Уруал. — Он ещё не оправился от своих злоключений, как и мы — от наших.
Зазвучал шелковистый голос Эмрот:
— Так ты, Мшистый Костяк, веришь, что этот внук Палька прорежет нам путь к свободе?
— Да.
— А если и он нас разочарует?
— Начнём сначала. С ребёнка Байрота во чреве Дэйлисс.
Эмрот зашипела:
— И ждать ещё век! Будь они прокляты, эти теблоры-долгожители!
— Век — ничто…
— Ничто и всё, Мшистый Костяк! И ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.
Уруал разглядывал женщину, когда-то получившую столь подходящее ей имя Клыкастая Кость, вспоминал о тех наклонностях, что пробуждались в ней в форме одиночницы, о её голоде, что привёл их к поражению давным-давно.
— Вновь пришёл год моего имени, — проговорил он. — Из всех нас — кто увёл целый клан теблоров дальше по нашему пути, чем я? Ты, Клыкастая Кость? Болотный Лишайник? Длинное Копьё?
Все молчали.
Затем Мёртвый Ясень издал звук, похожий на тихий смех.
— Мы все молчим, как Алый Мох. Дорога откроется. Так обещал наш новый господин. Он обретает силу. Избранник Уруала уже ведёт за собой два десятка убитых душ. Теблорских душ. Вспомните, что Пальк ушёл в поход один. У Карсы — два могучих спутника. Если он умрёт, останутся Байрот или Дэлум.
— Байрот слишком умён, — проворчала Эмрот. — Весь в Палькова сына, своего дядю. Хуже того, устремления его — лишь для него самого. Притворяется, будто следует за Карсой, а сам держит руку у него за спиной.
— А я — у него спиной, — проговорил Уруал. — Скоро ночь. Нужно возвращаться в гробницу. — Древний воин повернулся. — Клыкастая Кость, следи за ребёнком во чреве Дэйлисс.
— Она уже пьёт молоко из моей груди, — отозвалась Эмрот.
— Девочка?
— Лишь по плоти. То, что я создаю внутри, не будет ни девочкой, ни ребёнком.
— Хорошо.
Семь фигур ушли обратно в землю, когда первые звёзды мигнули на небе. Мигнули и уставились вниз на поляну, где не было никаких богов. Никогда не было никаких богов.
Деревня раскинулась на каменистом берегу реки Ладери. Ледяной горный поток рассекал поросшую хвойным лесом долину и мчался дальше, к далёкому морю. Стены домов на каменном фундаменте сложили из грубо обтёсанных кедровых брёвен, покатые камышовые крыши давно покрылись мхом. Вдоль берега стояли тонкие рамы, на которых сушилась рыба. В ближайшем лесу некоторые участки расчистили и превратили в выпасы для лошадей.
За деревьями сверкнули приглушённые туманом огни, когда Карса подошёл к дому отца, минуя табун в дюжину голов, стоявший — беззвучно и неподвижно — на ближайшей поляне. Опасность грозила животным лишь от набежчиков, ведь это были породистые боевые кони, и горные волки уже давно не пытались охотиться на столь грозных противников. Иногда из горной берлоги спускался красногривый медведь, но обычно это происходило в время нереста лосося, и зверям не было нужды нужды бросать вызов деревенским коням, собакам и бесстрашным воинам.
В краале Синиг чистил Погрома, своего лучшего боевого коня. Карса почувствовал исходивший от скакуна жар, хотя тот казался лишь чёрным пятном во тьме.
— Красноглаз всё ещё ходит неосёдланный, — проворчал Карса. — Ты что, совсем ничего не сделаешь для родного сына?
Отец продолжил чистить Погрома.
— Я тебе уже говорил: Красноглаз слишком молод для такого странствия…
— Но он — мой, и поэтому я на нём поеду.
— Нет. Ему недостаёт независимости, и он ещё не скакал вместе с конями Байрота и Дэлума. Так ты только всадишь ему шип в узду.
— Так что же мне — пешком идти?
— Я дам тебе Погрома, сын. Я взнуздал его и выгонял рысью. Иди и собирайся быстро, пока он не слишком остыл.
Карса промолчал. Он был потрясён до глубины души. Молодой теблор развернулся и зашагал к дому. Отец повесил его заплечный мешок на столбе у входа, чтобы не пропитался влагой. Меч из кровь-дерева вместе с перевязью висел рядом, тщательно пропитанный маслом, на его широком клинке был заново нарисован боевой герб уридов. Карса снял меч и приладил перевязь на плечи так, чтобы обтянутая кожей двуручная рукоять торчала за левым плечом. Мешок поедет на плечах Погрома, привязанный к ремням, на которых держатся стремена, так, чтобы бо́льшая часть веса приходилась на колени Карсы.
Теблоры ездили без сёдел; воин скакал на голой спине коня, с высоко подтянутыми стременами, чтобы основной вес оказался сразу за плечами животного. Среди трофеев, добытых у нижнеземельцев, были и сёдла, которые, если пристроить их на спину маленькой нижнеземельской лошадки, давали явное смещение веса к крупу. Но истинному боевому коню негоже нагружать задние ноги, ведь он должен быстро и сильно лягаться. И воину следует защищать шею и голову своего скакуна — мечом, а если придётся, предплечьями в наручах.
Карса вернулся в крааль, где ждали Погром и отец.
— Байрот и Дэлум ждут тебя у брода, — сказал Синиг.
— А Дэйлисс?
Карса не смог разглядеть выражения лица отца, когда тот ровно ответил:
— Когда ты отправился к Ликам в Скале, Дэйлисс дала своё благословение Байроту.
— Она благословила Байрота?
— Да.
— Похоже, я её недооценил, — проговорил Карса, хотя горло его сжала непривычная судорога.
— Это легко, она ведь женщина.
— А ты, отец? Благословишь меня?
Синиг передал Карсе повод и отвернулся.
— Пальк тебя уже благословил. Удовлетворись этим.
— Пальк — не мой отец!
В темноте Синиг помолчал, подумал, затем сказал:
— Верно. Не он.
— Так ты благословишь меня?
— Что ты предлагаешь мне благословить, сын? Семерых Богов, которые на деле обманщики? Славу, на деле пустую? Думаешь, я буду рад тому, что ты устроишь бойню среди детей? Возрадуюсь трофеям, которые привяжешь к поясу? Мой отец, Пальк, до блеска полирует свою молодость, ибо таковы его годы. Каким было его благословение, Карса? Он пожелал, чтобы ты превзошёл его подвиги? Сомневаюсь. Подумай над его словами хорошенько, и, сдаётся мне, ты поймёшь, что ему они несут больше чести, чем тебе.
— «Пальк, Первопроходец Пути, по которому ты пойдёшь, благословляет тебя в дорогу». Такими были его слова.
Синиг опять помолчал, а когда заговорил, сын почувствовал в его голосе мрачную усмешку, которой не мог увидеть во мраке.
— О чём я и говорил.
— Мама бы меня благословила, — сорвался Карса.
— Как и следует матери. Но с тяжёлым сердцем. Иди, сын. Спутники ждут тебя.
С рычанием Карса взлетел на спину коню. Погром качнул головой, почуяв непривычного седока, затем фыркнул.
В темноте послышались слова Синига:
— Он не любит возить гнев. Успокойся, сын.
— От боевого коня, который боится гнева, нет никакого проку. Придётся Погрому усвоить, кто теперь на нём скачет. — Затем Карса чуть отодвинул ногу и лёгким ударом повода заставил коня развернуться на месте. А затем одним движением руки пустил его вперёд по тропе.
Вдоль дороги к деревне возвышались четыре кровавых столба: каждый — в память о принесённых в жертву братьях и сестре Карсы. В отличие от других, Синиг не стал украшать столбы; только вырезал знаками имена своих трёх сыновей и одной дочери, отданных Ликам в Скале, а затем окропил древесину родовой кровью, которую смыл первый же дождь. Вместо кос, что обычно обвивали столб высотой в человеческий рост и скрывались под украшенным перьями убором, старое дерево обнимали лозы, а плоскую верхушку пятнал птичий помёт.
Карса считал, что память его родных требует большего, и решил хранить их имена на губах, когда ринется в атаку, чтобы убивать врагов, когда звук этих имён разорвёт воздух. Когда настанет час, голос Карсы станет их голосом, вопль Карсы — их воплем. Слишком долго они страдали от пренебрежения родного отца.
Тропа расширилась, пообок появились старые пни и низкий можжевельник. Впереди мелькали проблески очагов, в дыму проглядывали очертания низких, конических домов. У одного из очагов ждали два всадника. Рядом — третья, пешая фигура куталась в меха. Дэйлисс. Благословила Байрота Гилда, а теперь пришла проводить.
Карса подъехал к ним медленной, размашистой рысью. Он — предводитель, и это всем должно быть ясно. В конце концов, это его ждали Байрот и Дэлум, это он из них троих ходил к Ликам в Скале. Дэйлисс благословила подчинённого. Может, Карса себя слишком высокомерно вёл? Но таково бремя властителей. Она должна была это понять. Глупость какая-то.
Карса остановил коня перед ними, не говоря ни слова.
Байрот был крупным мужчиной, хотя и не таким высоким, как Карса или даже Дэлум. Было в нём что-то от медведя, молодой теблор сам это понимал и даже по-своему гордился. Сейчас он повёл плечами, словно разминал их перед дорогой, и ухмыльнулся.
— Смело начинаешь, брат, — пророкотал он. — Украл коня у собственного отца.
— Я не украл его, Байрот. Синиг дал мне разом Погрома и своё благословение.
— Видно, это ночь чудес. А Уругал тоже вышел из камня, чтобы поцеловать твоё чело, Карса Орлонг?
При этих словах Дэйлисс прыснула.
Если бы он и вправду вышел на смертную землю, то застал бы в святилище лишь одного из нас. На колкость Байрота Карса ничего не ответил. Он медленно перевёл взгляд на Дэйлисс.
— Ты благословила Байрота?
Та презрительно пожала плечами.
— Скорблю, — проговорил Карса, — что тебе не хватило отваги.
Девушка перехватила его взгляд, и в её глазах внезапно сверкнула ярость.
С улыбкой Карса вновь обратился к Байроту и Дэлуму:
— «Звёзды идут по небу. Поскачем же!»
Однако Байрот не обратил внимания на ритуальные слова и вместо того, чтобы провозгласить традиционный ответ, проворчал:
— Дурно ты решил — срываться на ней из-за уязвлённой гордости. Когда мы вернёмся, Дэйлисс станет мне женой. Если бьёшь её, бьёшь меня.
Карса замер.
— Байрот, — глухо и ровно проговорил он, — я бью того, кого пожелаю. Недостаток отваги расходится, точно мор: может, её благословение легло на тебя проклятьем? Я — предводитель. Лучше брось мне вызов сейчас, пока мы не уехали из дома.
Плечи Байрота напряглись, когда он медл<