— Простите, Николай Николаевич, но я чего-то не понимаю. Вы не хотите ехать с нами?
— Я думаю, что мне следует остаться здесь.
— Погодите, погодите! Давайте говорить толком. Сколько времени вы пробыли на острове?
— Пятнадцать месяцев.
— Пятнадцать месяцев! И этого вам ещё мало?
— Мне хочется собрать побольше материалов и, кроме того…
— Ну, что же ещё? Говорите, Николай Николаевич!
— …и, кроме того, папуасы очень привязались ко мне.
— Хорошенькое основание для смерти от лихорадки. Да на вас ведь лица нет, Николай Николаевич! Вы знаете, мы даже не сразу узнали вас. Худой, жёлтый, с ввалившимися глазами. Краше в гроб кладут, как говорится.
— Это ничего. Вы оставите мне хинина, и с меня этого будет достаточно. Вот Ульсона вам следует взять непременно. Мне иногда казалось, что он начинает сходить с ума.
— И совершенно естественно. Я бы тоже, наверно, сошёл с ума!
— Уверен, что нет. Но об этом потом. Давайте договоримся окончательно. Вы мне оставите хинина, немного провизии, бумаги… Хорошо, если найдётся пара рубах и штанов. И башмаки. Башмаки мне нужны непременно.
— И, значит, снова на год?
— До нового парохода. Может быть, и больше чем на год.
— Безумие! Чистейшее безумие! Будь я проклят, если приложу к этому руку! Ни хинина, ни башмаков, ни сухарей. Вы едете с нами, Николай Николаевич.
— Вы просто шутите, капитан. Не будете же вы увозить меня насильно?
— Нет, конечно, нет! И хинина я вам оставлю тоже сколько хотите. Но вы должны ещё подумать.
— Я думаю.
— Вы на меня не сердитесь, голубчик, но я тоже вроде вашего Ульсона. Ну что вы находите хорошего у этих дикарей?
— Да, это совсем как мой Ульсон… Скажите, капитан, вы когда-нибудь рубили дерево каменным топором?
— Я? Каменным топором? Чего ради?
— Ну, а если бы вам пришлось это делать, как вы думаете, легко бы вам это было?
— Дерево? Каменным топором? А чёрт его знает! Должно быть, не очень!
— А если бы вам пришлось сделать из кокосового ореха красивый, по-настоящему красивый сосуд, с тонким узором, с затейливым рисунком? И тоже без ножа, без лобзика, без токарного станка, одной костью да отточенной раковиной. Сделали бы вы его?
— Нет! Думаю, что нет!
— А как вы думаете, если бы в вашем доме, в вашем большом многоэтажном петербургском доме, заболел кто-нибудь совсем для вас чужой — не ваш сын, не ваш брат, не ваш друг даже, — бросили бы вы все свой дела, чтобы сидеть у его кровати, бинтовать его раны, давать лекарство…
— Ну, если бы было время…
— Ага, вот-вот! Если бы было время! А дикари папуасы делают это, ни о чём не раздумывая… Каменным топором они строят себе хижины, отточенной костью они украшают свою посуду и оружие, из простых травинок они плетут браслеты, которым позавидует любая модница. Вы говорите «дикари»… А дайте этим дикарям стальную пилу, дайте им ткацкий станок, дайте им в помощь лошадь или осла, корову для их детей, доктора для их больных, и вы увидите, какие это будут люди!
— Николай Николаевич, дорогой! Да вы, кажется, сердитесь на меня?
— Нет, капитан, я не сержусь. Я просто хочу, чтобы вы знали, о чём вы говорите. Вы знаете, о чём я мечтаю, капитан?
— Ну, ну…
— Я мечтаю, чтобы этот берег назвали берегом Маклая. Я мечтаю создать здесь колонию настоящих людей. Я мечтаю уговорить тех, кого я уважаю и ценю, поселиться со мной на этом берегу. Мы привезли бы с собой плуги, кирки, лопаты. Мы привезли бы с собой домашних животных, семена и лекарства. Мы научили бы папуасов пользоваться всем этим. Мы доказали бы, что белые люди не всегда только хищники и хозяева. И что это был бы за чудесный край, капитан!
— А ведь не плохая мысль, Николай Николаевич!
— Ну вот! А вы смотрите на меня, как на сумасшедшего!
— Зачем вы так?
— Ну, как на чудака, всё равно! А чудак хочет только одного: помочь народу, который этого стоит.
— Значит, вам надо ехать с нами.
— Почему?
— Потому что только вы сумеете уговорить тех, кого вы хотите уговорить. Не я же сделаю это! А вы и ваши доклады…
— Да, доклад мне следовало бы сделать.
— Значит, вы согласны со мной! А к тому же вы ведь едва стойте на ногах. Поедем с нами. «Изумруд» отвезёт вас в Европу. Вы окрепнете и отдохнёте. Вы соберёте людей и деньги, и тогда уж за дело — обратно на Новую Гвинею!
— А пожалуй, вы и правы, капитан.
— Значит, решено?
— Не знаю. Я подумаю. Подождём до завтра.
— Хорошо, подождём до завтра.
ПРОЩАНИЕ
Папуасы сидели на поваленных деревьях возле хижины Маклая и молчали. Лица их были печальны, глаза опущены в землю. Некоторые, вздыхая, раскачивались из стороны в сторону, как на похоронах, когда тело умершего в лёгком гробу из пальмовых листьев поднимают в его последнее жилище, на перекладины под крышей в его же хижине.
Маклай собирал вещи. Капитан «Изумруда» убедил его. Маклаю нужно самому привести в исполнение намеченные планы. Но он вернётся, это совершенно ясно!
Маклай выходит из хижины. Он садится рядом с Туем и тоже молчит. Ему грустно. Ему очень, очень грустно.
— Маклай, — говорит наконец Туй и поднимает на него глаза, — зачем тебе уезжать, Маклай? Разве у тебя на луне есть такие братья, как мы?
— Нет, Туй, нет. Вы мой настоящие братья.
— Останься с нами. Мы выстроим тебе по хижине в каждой деревне. У тебя будет дом и в Горенду, и в Гарагасси, и в Гумбу, и на Били-Били. Мы дадим тебе жён, Маклай. В каждой хижине будет женщина, и в каждой хижине будет очаг. Куда бы ты ни пришёл, тебя везде будет ждать горячий буам. Мы посадим для тебя таро. Мы будем охотиться для тебя, Маклай.
— Не удерживай меня. Я ещё вернусь к вам.
— Возвращайся скорее, Маклай.
— Скоро! Да…
Между деревьями мелькают огни. Это идут с факелами из Били-Били и Гумбу.
— Пойдём с нами, Маклай, — говорят они. — В Гумбу собрались люди с гор. Они хотят смотреть на твоё лицо и слышать твой голос.
Маклай смотрит на свой изорванные башмаки. Он так и не успел их переменить на «Изумруде».
— У меня болят ноги, — отвечает он. — Мне трудно идти по камням в Гумбу.
— Мы отнесём тебя на руках. Смотри, мы сделаем из веток носилки и отнесём тебя, как дикого кабана с охоты. Нехорошо, если люди с гор не увидят тебя теперь.
Носилки, подхваченные сильными руками, едва покачиваются на ходу. И впереди и сзади носилок идут папуасы с зажжёнными факелами. Сухие листья трещат в огне. Тени цепляются за ветви деревьев, колышутся на кустах.
— Спойте мне песню, — просит Маклай.
Как всегда, начинает Саул. Потом подхватывают остальные. Низкий голос Туя гудит, как басовая струна:
Если ты не вернёшься к нам снова, Если мы не увидим тебя, Завянут листья на наших пальмах И дожди затопят наши хижины. Если ты не вернёшься к нам снова, Тангрйн разорвёт нашу землю, Море выйдет из своих берегов И о камни разобьются пироги. Если ты не вернёшься к нам снова, В каждой хижине будут слёзы и горе, Буду плакать я, будет плакать Маш-ша, Будет плакать Туй — сильный человек.
Маклаю делается ещё грустнее от этой песни. Он опускает руку с носилок и трогает курчавые волосы Саула.
— Я вернусь! — повторяет он шёпотом. — Я же вам сказал, что вернусь!..
БИК! БИК!
Саул и Лялу по колено в воде помогали Маклаю грузить его вещи в шлюпку. Шлюпку качало. Уцепившись за корму, Туй, тоже по колено в воде, с усилием удерживал её.
— Всё! — сказал Маклай. — Можно и ехать! Он выпрыгнул на берег и крикнул Тую:
— Туй! Посмотри за лодкой! Я сейчас вернусь!. Маклай остановился посередине комнаты и огляделся по сторонам. Всё в порядке. Ящики с коллекциями, дневники, бумаги — всё это уже в' шлюпке. Ножницы, топоры, ножи, чашки и чайник остаются папуасам. Жаль, что он так мало оставляет им!
Под ногами загремела пустая жестянка из-под кофе. Маклай поднял её и улыбнулся. Ульсон, наверно, посмеялся бы над ним. Но ничего! Не всегда же делать только одни умные вещи. Ловким движением ножниц Маклай режет тонкую жесть. Какие прекрасные серьги! Это Тую! Это Лялу, это Саулу, а этот кружочек с дырочкой посередине — Маше для ожерелья. Когда он вернётся сюда, он обязательно привезёт ей красное платьице и красные башмачки. Весело даже подумать, как она будет радоваться этому.
Маклай суёт серьги в карман и закрывает за собою дверь. Он медленно сходит со ступенек и медленно идёт по тропинке. Вот и стрела на дереве! Ему так и не пришлось зарывать здесь свой дневники. А рядом, на другом дереве, толстая доска и на ней — медная пластинка с короткой надписью:
«Витязь». Сентябрь 1871
МИКЛУХО-МАКЛАЙ
«Изумруд». Декабрь 1872
Сегодня утром её прибили здесь по распоряжению капитана «Изумруда».
Волнение перехватывает горло Маклая. Пятнадцать месяцев, целых пятнадцать месяцев!
К лодке он спускается уже бегом. Папуасы смотрят на него. Они понимают, что и ему тоже невесело. Туй громко вздыхает и качает головой.
— Ничего, ничего, — говорит Маклай и, отворачиваясь от него, лезет в карман. — Вот серьги. Это тебе, Туй. И Саулу, и Лялу!
Папуасы громко щёлкают языком. Какие красивые серьги! Во всей Горенду нет таких блестящих, таких длинных серёг. Но и серьги не утешают их.
— Маклай! — тихо говорит Саул и дёргает Маклая за полу пиджака.
Но Маклай только машет рукой.
— Туй! — говорит он. — Саул! Лялу! Поедем со мной. Я покажу вам лодку и белых людей. Не бойтесь. Я буду с вами!
— Ты всё время будешь с нами?
— Всё время!
— Хорошо! Мы поедем с тобой, — говорит Туй и прыгает в лодку.
Саул и Лялу прыгают тоже. Лодка отчаливает от берега. Белая пена прибоя уже далеко за кормой. Уходит берег. Уходят зелёные чащи. Уходит домик на сваях и белые струйки дыма над хижинами Горенду.
На борту «Изумруда» папуасы ни на шаг не отстают от Маклая. Они держат его за рукава, за полы, за свободный конец пояса.
Белые люди с любопытством осматривают нежданных гостей. Перед ними ставят тарелки с угощением, но папуасы жмутся к Маклаю и ничего не едят.
Маклай ведёт их в машинное отделение, потом на палубу к пушкам.
Ни пушки, ни машины не нравятся папуасам. Их пугает жар и огонь кочегарки, они отворачиваются от неподвижных пушек, шум машин заставляет их вздрагивать всем телом. Но вот Маклай подводит их к загородке на палубе. Два маленьких бычка — живой запас провизии для «Изумруда» — лениво пережёвывают сёно.
Папуасы хватаются руками за перегородку и замирают в восторге. Они смеются, они причмокивают, они качают головами.
— Какая хорошая свинья! — кричат они. — Какие хорошие свиньи у тамо-русс! Дай нам свинью, Маклай!
Туй протягивает руку через загородку и осторожно касается чёрной слюнявой морды быка. Потом поднимает руку к рогам.
— Что это? — спрашивает он. — Это зубы? Матросы, столпившиеся вокруг папуасов, покатываются со смеху.
— Это не свинья, Туй, — терпеливо говорит Маклай. — Это бык. Скажи громко: «бык».
— Бик! Бик! — старательно повторяют папуасы. А Туй смотрит на Саула и говорит наставительно и важно:
— Когда у свиньи зубы растут на голове, её называют бик!
Маклай проводит папуасов по всему кораблю.
После быков им больше всего нравится фортепьяно.
Маклай садится на круглую табуретку и играет вальс «Дунайские волны».
Саул от удовольствия даже закрывает глаза. Потом, осмелев, опускает с размаху ладонь на белые и чёрные клавиши. Фортепьяно возмущённо ревёт. Но этот рёв нравится папуасам ещё больше, чем «Дунайские волны». За Саулом хлопает по клавишам и Ля-лу, а Туй выбирает одну отдельную клавишу и стучит по ней пальцем — десять, двадцать, тридцать, сорок раз подряд!
Маклай с трудом отрывает папуасов от инструмента и тащит их дальше. Они со смехом останавливаются перед большими зеркалами в кают-компании, трогают столы, покачивают стулья, щупают занавески. Но люди пугают их. Когда с ними пытаются заговорить, они ближе льнут к Маклаю и плотно сжимают губы.
— Ай-ай! Сколько на луне людей! — шепчет Туй. — Что мы будем делать, если они все приедут к нам на землю?
Однако пора прощаться.
Маклай провожает их до верёвочной лестницы. Папуасы по очереди обнимают его, крепко прижимаются к его щеке своей щекой.
— Когда ты вернёшься, Маклай? — спрашивает ещё раз Туй.
Маклай задумывается. Он подыскивает нужное слово и не может его найти.
— Скоро, как только смогу, — говорит он наконец. Туй понимает его. Он кивает и прыгает в лодку.
Вода тихо кружит лёгкую лодку, но папуасы всё ещё не берутся за вёсла.
В последний раз они смотрят на наклонённое к ним лицо Маклая. В последний раз они машут ему. Вёсла поднимаются вверх. Ещё минута, и пироги не станет видно. Что бы ещё сказать на прощание друзьям? Но Маклаю трудно говорить. Тёмное лицо Туя печально, как у ребёнка. Он тоже пытается что-то сказать и тоже не находит слов. Сдвинув брови, он наконец опускает весло. Брызги взлетают до самого борта корабля.
— Эме-мё! Эме-мё! — кричат Маклаю папуасы.
— Прощай, друг! — отвечает им Маклай теми же словами.
Последние возгласы тонут в пронзительном свистке парохода.
Забирая носом вправо, «Изумруд» тяжело поворачивает своё грузное тело. Хлопают по воде колёса. Вода с шумом расступается перед железной грудью клипера. И вдруг, как бы в ответ на прощальный свисток, на берегу тревожно и громко начинают бить барабаны. Барабаны бьют в Горенду, бьют в Били-Били.
«Прощай, Маклай! — говорят барабаны. — Прощай, человек с луны! Прощай, друг! Эме-мё! Эме-мё!»
Маклай снимает шляпу. Его руки крепко сжимают медные поручни, шея вытянута. Он смотрит не отрываясь на уплывающий берег, на красные паруса пирог.
— Я ещё вернусь! — шепчут его губы. — Я ещё вернусь!
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
И Миклухо-Маклай сдержал своё слово. К своим друзьям папуасам он возвращался ещё два раза.
Два раза ещё встречали его с песнями и плясками люди из Горенду и из Гумбу, из Гарагасси и из Теньгум-Мана. В тяжёлых ящиках, окованных железом, он привозил им диковинные подарки: тут были лопаты и топоры, кирки и гвозди и даже целый ящик семян — апельсинов, лимонов, кофейного дерева, ананасов.
Присев на корточки над свежевзрыхлённой полоской земли, он терпеливо учил, как нужно сажать эти зёрнышки. Он показывал папуасам, как нужно ухаживать за первыми слабыми ростками, и тут же, засучив рукава, стальным топором срубал над ними ветви, заслоняющие солнце.
В последний свой приезд он привёз даже пару коз, бычка и тёлку. С криком и шумом выгружали невиданных животных из колыхающейся шлюпки.
Испуганные папуасы отворачивались от рогатых животных.
Женщины закрывали лицо руками, а дети с визгом жались к их коленям.
И только Туй, храбрый, самоуверенный Туй, важно поглядывал вокруг себя и, протягивая свой тёмный палец, говорил торжественно:
— Бик! Это бик! Не бойтесь, люди! Это только свинья с зубами на голове. Такую свинью белые люди называют бикбм, и Туй знает это!..
Снова подолгу жил Маклай в хижинах под высокими кровлями и снова собирал черепа животных и людей, изучал обычаи, язык, привычки папуасов.
Вместе со своими старыми друзьями он объезжал на лодке знакомые деревни. К нему опять приводили больных, с ним советовались относительно войны и мира, во время дождей его просили прекратить ливни и отказывались верить, когда он говорил, что не может сделать этого.
Всё было как будто по-прежнему, но с каждым приездом Маклай видел, как быстро идёт время, как всё меняется вокруг него.
Кокосовые пальмы, посаженные им когда-то на берегу возле хижины, выросли теперь в высокие и крепкие деревья. Выросла и маленькая Маша, а младший сын Туя, Лялай, стал стройным и сильным юношей с серьгами в ушах и перьями в волосах.
В последний свой приезд Маклай до утра пировал на их свадьбе вместе с другими папуасами.
Он снова пил кэу и сидел на почётном месте — между Саулом, отцом невесты, и Туем, отцом жениха. Теперь уже не Туй, а Лялай плясал перед гостями воинственную пляску, потрясая копьём и целясь из лука, и теперь уже Маклаю пришлось первому потянуть коротенькую косичку Маши и сказать ей всё то, что требовал обычай папуасов. По-прежнему гудели трубы и били барабаны. И даже месяц был такой же тоненький и прозрачный.
Но Маклаю было грустно и тревожно на этом пиру.
Да, время шло! Время шло очень, очень быстро, а он всё ещё не сделал того, что так хотелось ему сделать. Так и не удалось ему создать посёлок на берегу Тихого океана.
Все его хлопоты в Петербурге пропали даром.
Не помогали ни лекции, ни просьбы, ни докладные записки, которые он писал одну за другой.
Правда, его доклады были очень интересны, и все учёные с волнением говорили о них.
Сухой и потемневший от гложущей его лихорадки, Маклай говорил негромким, страстным голосом. Его маленькая, но сильная и жилистая рука, постукивая мелом, чертила на большой доске цифры, рисунки, чертежи.
В ярких словах оживало всё, что он видел там, на далёком берегу Новой Гвинеи. Вот высокая хижина папуасов, сделанная почти без инструментов, одними каменными топорами, костяными ножами. Вот профиль воина в боевом уборе. Вот искусно сделанный донган. Вот ожерелье из пёстрых раковин. Вот песня, записанная со слов Туя. Вот сказка. Вот и тщательно перевязанные пучочки волос, срезанных когда-то Маклаем с курчавых висков его приятелей папуасов. Да, Маклай вернулся в Европу не с пустыми руками! Каждый факт, сообщаемый им, был точен, каждое доказательство убедительно.
Только климат, только условия труда, только особенности жизни создавали разницу между белыми и цветными. Другого не было ничего, и все возражения противников казались и жалкими и смешными.
Но царскому правительству не было никакого дела до этого. Учёные могли говорить что угодно о замечательном и отважном путешественнике, но правительство не давало ему ни копейки.
Его ящики с коллекциями стояли нераскрытыми, труды его не печатались, тетради его дневников и записок плесневели в запертых чемоданах.
Может быть, именно об этом и думал Маклай в последний свой приезд, на свадебном пиру Маши и Лялая. Недаром так сурово хмурились его брови, так крепко сжимались пальцы, так бледнели его и без того бледные щёки. Что же будет, если он так и не придёт на помощь своим друзьям? Разве он не видит сам, что время бежит, что нужно торопиться, торопиться!
Уже не одно европейское государство посматривает с жадностью на этот цветущий уголок земли, на этих сильных темнокожих людей.
Всё чаще и чаще на берегах Новой Гвинеи звучит европейская речь. Гулко ухают топоры, вырубая просеки для плантаций. То там, то здесь взвиваются флаги — немецкие, голландские, французские.
Кокосы, драгоценное дерево, дешёвая рабочая сила— обо всём этом уже начинают говорить в Европе.
Ещё несколько лет, и этот солнечный берег будет заполнен хищниками — купцами, плантаторами. Маклай знал это и не мог с этим бороться, не мог защитить от насилия этих простых, доверчивых людей!
— Отчего ты не смеёшься? — робко спрашивает Маклая Туй и кладёт ему на колено свою сильную руку. — Ты опять хочешь уехать от нас? Оставайся! Мы все как братья тебе, и ты брат нам. Оставайся, Маклай! Оставайся, человек с луны!
Маклай поднимает голову. Нет, пока он жив, он не откажется от своих планов. Всё, что можно сделать, будет сделано.
— Теперь я уеду ненадолго, — тихо говорит он. — Я вернусь, и вернусь навсегда. Я построю себе домик на островке Мегасперра и буду жить рядом с вами. Ты будешь рад, Туй?
— Я буду рад, — говорит Туй. — И мы все будем ждать тебя.
И в этот, в последний раз пироги папуасов провожали его далеко в море.
Снова били барабаны. Горели костры. Снова папуасы кричали вслед уходящему кораблю:
— Эме-мё, Маклай! Эме-мё!
Но Маклай не сдержал своего слова. Он больше не вернулся на Новую Гвинею.
Ему помешала смерть.
* * *
Говорят, что хижина на сваях сохранялась многие годы.
Папуасы берегли жилище своего друга. Ни одна вещь не была унесена оттуда, ни один гвоздь не был выдернут из стен маленького домика.
И говорят, что долго приходили папуасы посидеть у этого высокого крыльца и долго ещё там пелись песни о белом человеке, человеке с луны, брате папуасов из Горенду.
Его хижина стоит крепко,
Загляни в неё, молодой месяц.
Для людей Горенду он брат —
Твой сын, молодой месяц.
Для восьмилетней школы
Чумаченко Ада Артемьевна
ЧЕЛОВЕК С ЛУНЫ
Повесть
Ответственный редактор Г. Ф. Ермоленко. Консультант по художественному оформлению П. И. Суворов. Технический редактор О. В. Кудрявцева. Корректоры К. И. Каревская и Г. В. Русакова. Сдано в набор 16/1 1968 г. Подписано к печати 26/3 1968 г. Формат 60X841/16 Печ. л. 6. Усл. печ. л. 5,6. (Уч. — изд. л. 4,26). Тираж 100 000 экз. ТП 1968 № 623. Цена 24 коп. на бум. № 2. Издательство «Детская литература». Москва, М. Черкасский пер… 1. Фабрика «Детская книга» № 1 Росглавполиграфпрома Комитета по печати при Совете Министров РСФСР. Москва, Сущевский вал. 49. Заказ № 1941,
Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru
Оставить отзыв о книге
Все книги автора