Я, Колоскова Лидия Ивановна, 1924 года рождения, 16-ого января.
Родилась я в Пятигорске.
· Лидия Ивановна, расскажите о своих предвоенных годах?
Училась. Как раз кончили школу в 1941 году. Двадцатого июня у нас был выпускной вечер, а 22-ого началась война.
· Расскажите о том, как вы встретили этот день? Как узнали об этом?
Как об этом узнали? По радио. У нас дома как раз репродуктор был. И по радио вот это вот всё. Сначала выступил Молотов, потом Сталин – это всё мы слушали по радио.
· Как продолжилась Ваша жизнь? Что Вы решили?
Ну, сначала, конечно, и в голову не пошло идти в армию. Потому что еще 17-ти нет. Да, во-первых, никто и не думал, что девчонки пойдут. Мальчишек сразу мобилизовали. А потом быстро мобилизовали и моих двух подружек, они старше меня. Раньше в школу кого с семи лет брали, кого с восьми, вот так вот. Короче говоря, эти подружки мои оказались уже восемнадцатилетними, и их взяли в армию. А я начала учиться в университете. К нам в Майкоп эвакуировался Одесский государственный университет. Поскольку мама меня никуда больше не пускала ехать в институт сдавать, я поступила в этот вот эвакоуниверситет.
И вдруг получаю письма от своих подружек из армии. Одна учится на радистку, другая еще на кого-то. Одна зенитчицей потом стала - я с ней встречалась в Туапсе во время войны. Вот меня это задело. Подруги в армии, а я учусь, литературу учу. И я, не помню уже, узнала, что при ОСОАВИАХИМе у нас есть курсы радистов. Ну, и я туда пошла. Бросила я университет и стала ходить на эти курсы. Месяца два мы или три учились, я не помню. Конечно, мы были так, какие там мы ещё радисты были?! Но, тем не менее, когда нам выдали удостоверения о том, что мы кончили курсы радистов, мы сейчас же пошли в военкомат, нас несколько девчонок. Там нам сказали подождать, записали все наши данные. А потом сказали: «Ждите. Когда будет призыв девочек, мы вам пришлём повестки». И прислали, по-моему, в июне что ли прислали, то ли в мае. Прислали повестки. Причём, мне пришли две сразу повестки: одна повестка на рытьё окопов, а другая в армию. Ну, вот я маме говорю: «Куда ж мне деться?» Она говорит: «В армию». И, таким образом, по повестке этой я отправилась в армию.
· Расскажите об этом.
Когда мы приехали на вокзал, у нас забрали паспорта и отправили нас в Краснодар. Мы не знали, кем нас хотят сделать. Там мы расположились в помещении начальной школы, уже занятия-то кончились. И мы узнали о том, что нас будут делать почтовыми работниками. И вот девушка из нашей группы радистов была Ада Бурматова, не захотела почтовой работницей быть. Мы возмущались: «Вот мы радистки, а нас на почту!» Это нам не нравилось. А кто-то из местных сказал нам, что тут рядом воинская часть: «Вы идите, там школа военная, может быть, вас туда возьмут». Мы пошли. Встречает нас лейтенант: «Вам что, девочки?» Мы объяснили, что нас хотят сделать полевой почтой, а мы радистки. Мы хотим учиться на радисток. А он и говорит: «По радио объявили, что завтра в 8 часов утра в помещении цирка Черноморский флот будет набирать девушек на всевозможные специальности». Ну, конечно, мы захлопали в ладоши! Вернулись, накрыли... Теперь ухи надо! Нас же не отпустят, у нас паспортов нет, мы кому-то уже подчиняемся. Храбрые были. Взяли свои мешки, сказали девчонкам: «Вот мы туда-то и туда-то, мы завтра в Черноморский флот поедем». Хорошо, что мама мне дала адрес папиного сослуживца, папы уже не было. Сослуживец этот с семьёй жил в Краснодаре. Вот мы к нему и направились. Нас там встретили очень хорошо, дали переночевать. Рассказали, как добраться до цирка. Приезжаем мы туда к восьми часам. А там до самого купола все места заняты девчонками! Где-то там под куполом мы увидели два места, и мы туда, значит, взгромоздились. Никаких повесток эти девчонки не получали. Просто по радио объявили, что, вот, будет набор девушек для службы по различным специальностям в Черноморском флоте. Приехали офицеры-черноморцы и сказали, что кто хочет учиться на медсестру – там-то, значит, зарегестрируйтесь, кто на радистов, кто на кого... Рассказали где записываться. Приходим. Девушки-то паспорта сдают, а мы-то дезертиры. Ну, мы откровенно и сказали, что вот мы приехали, нас послали в школу почтовой связи, а мы учились на радисток, мы хотим в радисты. Ну, записали. Конечно, потом сообщили, раз мы сказали, что мы в этой школе там... Туда сообщили. Нас сейчас же посадили в грузовики со скамейками и привезли нас в экипаж. Вы знаете, что такое экипаж? Это такое учреждение военное, которое распределяет военнослужащих по частям. Вот нас всех девчонок туда, значит, свезли. Там осмотр медицинский. И нас обмундировали уже в морскую форму. И разослали кого куда. Нас с этой девушкой, с которой я сбежала, направили в Анапу.
В Анапе был как раз учебный отряд Черноморского флота, где готовили радистов. Приехали мы туда. Но пробыли мы там, - учёбу мы уже начали, - но пробыли мы там очень короткое время, может быть, недели две. За стеной, отделяющей нашу школу от всего мира, был аэродром, и его начали бомбить. Нас на следующий же день эвакуировали в Геленджик. Имущество, аппаратуру всякую – на грузовиках, на машинах, а мы пешком пошли. А потом, в общем, не у всех сил хватило пешком дойти до Геленджика, мы ночевали прямо под открытым небом. Потом взяли нас некоторых слабеньких, значит, на машины и мы приехали в Геленджик, расположились там. А там уже была из Николаевска школа радистов. Вот нас соединили.
У нас девчонки – две роты, а там рота парней-радистов. Но заниматься нам не пришлось, немцы так бомбили. Только мы придём в столовую на завтрак, сейчас же воздушная тревога... Ну, что? По щелям, вот. Потом мы приспособились, хватали эту кастрюлю, свои миски и бежали, значит, завтракать под деревья. У меня даже фотография одна есть такая – мы газету, боевой листок, выпускаем. Так низко летали над нами! Один летел, знаете, фашист, ну, просто чуть выше деревьев, и мы видели его смеющуюся рожу и грозили ему кулаками, а он смеялся над нами. Короче говоря, вот в таких условиях мы оказались в Геленджике. И вы понимаете, задача такая: нас надо было вывезти потому, что Геленджик-то бомбили больше, чем Анапу. А немцы не давали возможности корабли подогнать к порту, чтобы нас посадить. И вот был трудный кусок нашей жизни. Ложимся спать, через короткое время: «Боевая тревога!» Раз-раз-раз-раз, чтобы быть готовым, надо ехать в порт, чтобы сесть на корабль. Потом отбой. И потом опять... Только мы начинаем засыпать, опять: «Боевая тревога!» А потом уже взрослой-то я стала, ведь нас старшина тренировал. Две минуты... Вот мы ложились, как люди ложаться спать, да? Чтоб за эти две минуты мы были при полном параде и со своим рюкзаком и в строй. Кто не успевал, того тренировали ещё. Но немцы действительно мешали нам эвакуироваться. Только корабли нацелятся на Геленджикский порт, как начинается налёт. И вот однажды нас всё-таки посадили ночью на машины и привезли в порт. Привезли нас, вот этих парней-радистов и привезли раненных - там и солдаты и краснофлотцы были. Оказывается, прибыло в порт два специальных судна, чтобы нас всех забрать. И вы знаете вот, ну, несколько сотен человек там нас стояло, и вдруг красная летит ракета, и начинается налёт. Какой был ужас! Как орали девчонки! А командиры нам, значит: «Скорее! Бегите! Бегите!» Одни девчонки на «Пестель», - был такой сухогруз «Пестель», - и нас, радисток, на этот «Пестель». И парней тоже наших. А для раненых, какой-то другой, комфортабельный пришёл корабль. И вот мы пошли...
Наш корабль пошёл от Геленджика, а за нами увязался немец. И вот над нашей головой шёл воздушный бой. Немцу удалось подбить нашего, и он с парашютом выбросился в море. Ну, ему очень испугаться, наверно, не было нужно потому, что раз корабль вот, рядом, он знал, что его сейчас же подхватят. И тут сразу команда: «Шлюпку на воду!» и его привезли, успели его подхватить. В Батуми тоже как-то не приспособлено было место для учёбы, и тогда нас перевезли в Кутаиси. В Кутаиси мы попали в настоящую школу военную, построенную ещё Николаем I. Один корпус был, где парни были, а другой, где наши две роты располагались. И вот мы там учились. В это время уже шли бои под Сталинградом. Даже нашего одного преподавателя уже взяли туда. Правда, он потом вернулся и мы спрашиваем: «А что же Вас назад отправили?» А он говорит: «Нужды во мне больше нет». Там уже разгромили немцев. И потом, в конце декабря 1942 года мы закончили курс и нас распределили по различным воинским частям.
На мою долю, как и моей этой подружке и другим девочкам, достался Туапсе. Привезли нас в Туапсе. И вот мы, там полуэкипаж в горах был, и нас почему-то из полуэкипажа направили в ЭПРОН – это экспедиция подводных работ, это подводники, которые там ремонтируют, разминируют под водой и всё вот такое. Но там мы совсем были не нужны, почему нас туда отправили мы так и не поняли. Когда из порта прибыл один лейтенант, я возмутилась: «Почему мы здесь сидим? Мы здесь не нужны, как радисты. Отдайте нас в полуэкипаж, пусть нас в другое место пошлют!» Мои слова возымели действие, нас послали в другие части. И я попала в 11-ый батальон Черноморского флота, который защищал от воздушных налётов. И мы со своей горы этой ЭПРОНовской, мы видели, как бомбили немцы Туапсе. Они летят вот как-то, пикируют, сбрасывают груз, один поднимается, другой... Со всех сторон вот так вот. Причём, когда мы уже были в Туапсе, было видно, что они бомбили-то жилые районы, жилые дома потому, что воинские части здесь не жили. Так что умышленно, вот как сейчас эти негодяи на Украине умышленно население мирное уничтожают, так и немцы вели себя так же. Вот там мы стали служить, в 11-ом батальоне. Пришли две маленькие, - мы маленького росточка-то, - пришли доложили. А командиром батальона был майор Пушки. И вот с этим Пушкиным, я никак не могу выяснить точно, является ли он потомком Александра Сергеевича Пушкина. Потому что у Пушкина было 12 детей у Александра, а сам он служил на Черноморском флоте и вообще на флотах и неплохо служил. И очень может быть, что его сыновья тоже и на флоте и в других воинских частях, понимаете? Дело вот в чём... Мы первые недели три где-то, наверно, стажировались. Это значило: мы надевали наушники, но к нашей радиостанции подключался и старший по смене. Если я заволновалась и что-то не приняла правильно, то он сделает всё правильно. То есть, во-первых, нас приучали к этой работе. Во-вторых, чтобы не было никаких неприятностей, вдруг я перепутала какие-то цифры или какие-то буквы? Ну а потом, когда мы освоились, мы стали самостоятельно нести вахту.
И моя самостоятельность началась с большого стресса, я бы вам сказала. В 2 часа ночи сменили нас на вахте, мы четверо, мы с подружкой и два парня с нами, отправились в воинскую часть спать. А место там гористое и далеко видно. И вот мы видим, как в расположении порта вспыхнуло, то есть это даже такое было пламя громадное. А это 23 февраля – это же День Советской Армии и Флота, а я говорю: «Дураки! Праздник праздником, а в этот день как раз обычно немцы всякие пакости делают нам, а они вот фейерверк устроили!» А старший-то говорит: «Это не фейерверк, это бомбёжка. Это бомбёжка...» Самолёт пришёл один, сбросил бомбу в порт, а в порту стоял танкер и он как раз в танкер и угодил, вот этот взрыв и был. Пожар там был большой... И душа у меня ушла в пятки. Я первый раз самостоятельно слушала эфир и прохлопала немца, который сбросил одну бомбу и поразил корабль. Можете представить себе, каково мне было?! И мои товарищи, наверно, тоже что-то переживали. Правда, подружка, когда потом мы уже в Москве были здесь, я напомнила ей этот случай, она говорит: «А я ничего не боялась! У меня не было «Воздуха». А «Воздух» – это такое донесение. Посты были расположены в таких местах, где обычно пролетали немцы, чтобы бомбить наши города и вот эти посты должны были предупредить нас, что к нам летят немцы. И вот, если мы проспали вот такую радиограмму, то значит, он без всякого риска прилетал, сбрасывал бомбы и улетал. Так и получилось... Понимаете? Ну, я так и думала – трибунал. Вот так моя самостоятельная служба началась. А моя подружка сказала: «А я не боялась, у меня не было «Воздуха». И у меня не было в донесении «Воздуха», понимаете? Но я испугалась. Да парни тоже, конечно, струсили - это безусловно. Это первый раз такое получилось, что один немец прилетел, когда стоял, - немцам уже известно было, что стоит танкер в порту, - да? И он прицельно бросил бомбу и уничтожил этот танкер, понимаете? Это исключительный случай. Значит, надо ожидать, что завтра на ковёр отчитываться. Никто не пригласил ни завтра, ни послезавтра. Мы нормально ходили, и всё у нас нормально, понимаете? И кто-то вдруг мне сказал, что у нас нет командира батальона. Нашего майора Пушкина забрали за этот случай. Как случилось, что наша служба пропустила немца так, что он одним снарядом сумел поразить корабль?! Откуда он знал, что корабль стоит в порту?! Правда, корабль этот был танкер. И на счастье экипажа, это было 23 февраля, и ребят всех отпустили на берег. Они там, значит, кто по знакомым, кто по родне. Ну, в общем, отмечали по своему День Советской Армии и Флота. Короче говоря, наконец кто-то сказал мне, что отключили наш пост, который должен был засечь этот самолёт, по приказанию командира батальона, вот этого самого Пушкина. Это небывалый случай, что бы командир батальона на пост давал сам приказания, это через оперативного дежурного давалось. Ну, короче говоря, вот так. И Пушкина этого забрали. И меня всё время вот эта гложит мысль: «Неужели это был потомок Пушкина?» Ну, никто мне на этот вопрос, конечно, не может ответить потому, что, конечно, его забрали в соответствующее место, откуда не докладывают о том, что было дальше. Вот так началась моя самостоятельная служба, а потом всё пошло как по маслу. Радисткой я была неплохой.
· Как сложилась Ваша служба дальше? Может какие-нибудь эпизоды вот за эти годы? Вы до какого года прослужили?
До 1945 года. Что, собственно говоря, рассказывать? Служба наша заключалась в том, чтобы поймать вот это вот маленькое донесеньице – «Воздух», «взд», «взд», «взд». Радиограммка идёт минуты две-три. В этой радиограммке говорилось о том, что, во-первых, представлялся пост, номер поста, чтоб мы знали, откуда летят. Сообщалось, какие немецкие самолёты летят, на какой высоте, в каком количестве. А у нас так было, что, во-первых, служба наша неслась в пещере, то есть вырыли в горе громадную пещеру, обили досками и сделали две комнаты. В одной радисты сидели при своих рациях, а в другой оперативный дежурный с телефонистами. У телефонистов связь была буквально со всем: с портом, с зенитчиками, с лётчиками, с городом, со всеми, кому должны мы были передать это донесение «Воздух». Ну, вот, служба такая была. Как только я слышу позывной сигнал – «Воздух», «Воздух», «взд», «взд», «взд», я говорю вслух: «Воздух», и все сразу вздрагивают. Да, а между телефонистами и нами окошечко и столик такой – положить радиограмму. Там сидит оперативный дежурный и как только он услыхал и увидал эту радиограмму, они там сейчас же во все концы звонят и передают содержание этой радиограммы, что летят немцы, в таком-то количестве, в таком-то направлении и так далее. Зенитки – к бою; лётчики, истребители – в воздух; порт, если там корабли, корабли – в море, там всё-таки можно от бомбы увильнуть как-то; на порт – дымовую завесу; и на все другие объекты, которые нужно скрыть – дымовую завесу; и городу – «Воздух», «Воздушная тревога», чтобы все бежали в щели. Как я вам уже сказала, этот сигнал им нужен был потому, что как раз по мирному населению они и били. Вот в чём заключалась наша работа.
Мы должны были не пропустить ни одного самолёта, который бы пролетел туда, куда он хотел, чтоб его не встретили. Вот, по нашему сигналу зенитчики и прожектористы, если это ночь, искали врага и зенитчики стреляли. Лётчики вели тоже службу свою, истребители. Вот в чём заключалась наша служба.
· В 1943 году Вы были в Туапсе? До какого года Вы там пробыли?
Да. Года полтора, наверно. В Туапсе мы приехали 31-ого, как раз на Новый год, 31-ого декабря 1942 года.
· Значит, вы там были до середины 1944-ого?
Да, мы уехали оттуда тогда, когда освободили Крым. Севастополь освободили 9 мая 1944 года и через 10 дней мы были в Севастополе. Немцы-то уже располагались в том месте, где наша часть была до эвакуации. Это недалеко, если вы знаете Севастополь, - там панорама, и вот недалеко от этой панорамы как раз было расположение нашей части – это четвёртый бастион, о котором Толстой писал, на котором он служил. Это как раз на территории четвёртого бастиона, там была эта наша часть – 11-ый батальон ВНОС. Причём, это там жилые наши помещения были, ну, не только жилые, там и администрация была. А вахту несли мы немного подальше. В общем, мы проходили мимо панорамы, мимо памятника Тотлебену, - тогда этот памятник стоял без головы, ему отсекло голову. И там какой-то домишко был, два этажа. В нижнем мы сидели – радисты, а на верхнем этаже располагалось командование – авиационное. Вот так и служили. И там я месяцев 7 была. А потом меня поменяли, взяли девушку из Евпатории. Она потом секретарём комсомольской организации была у них. И вот там, в Евпатории, я и дождалась Победы. Ну, что вам еще сказать? Вот я вам рассказала, в чём заключалась наша служба.
· Как Вы встретили День Победы?
Это было уже в Евпатории. Ну, там орали, орали, стреляли, я только не знаю откуда, где там они оружия... Стреляли в воздух, орали!
· А как сложилась Ваша жизнь после войны?
Я бы сказала тяжело... Тяжело. Маму и брата моего младшего... Старший брат погиб в начале войны, он как раз служил в городе Саки в Крыму, это там аэродром был, вот он там нёс службу. И они летали бомбить Констанцу, Румынию. Бомбили потому, что туда приходили, во-первых, румыны, которые были союзниками Германии, во-вторых, туда приходили германские корабли, заправлялись горючим и потом охотились за нашими. И было распоряжение бомбить Констанцу. И вот, во время одного из полётов туда был сбит самолёт на котором летел мой брат. А младший брат и мама, вскоре после того, как я ушла в армию, эвакуировались. Буквально под носом у немцев они уехали из Майкопа последним поездом. За ними должен был идти поезд, который оборудование завода вёз, этот немцы перехватили. А который вёз работников, те прошли, поехали в сторону Сочи. И вот они рассказывали, - вы не знаете там эту дорогу, очень узкий участок вдоль берега идут поезда, и там им очень легко было попадать в поезда. И вот, рассказывали потом мама и брат, что страшно было. Они попадали, и не все добрались до Грузии. Когда я демобилизовалась, я сразу сказала, что я поеду в Тбилиси, там у меня мама и брат, вместе и вернёмся. Приехала. Маму-то я могла взять, а брата-то не отпустили потому, что он был на броне. Завод выпускал мины, делали они мины и всякие такие нужные вещи для войны. Ну, поскольку ещё не было разрешения отпускать рабочих с завода, мы из Тбилиси с мамой уехали в Майкоп к себе. Приехали, а квартира наша занята. Там поселили семью погибшего офицера какого-то, и мы остались под открытым небом. Пошли к одной из моих подруг, попросились, чтоб нас хоть переночевать пустили. Они, конечно, любезно пустили, тем более, что Люся – это моя подруга, тоже служила в армии. Мама пошла в военкомат, сказала, что вот так и так... Квартиру нам быстро освободили. Мы пришли в голые стены, у нас украли всё! Вот так... Приехали в голые стены. Так что жизнь началась очень трудная. И противно было то, что это не немцы ограбили. У нас немцам нечего было взять, понимаете? Немцы что попало не тащили, они всё-таки ценные вещи, а у нас их не было. Значит, разграбили свои. Вот так...
Что ж, пошла работать. Сначала меня устроил сосед, по соцобеспечению, что ли? В общем, я инспектором стала, который ходил по домам. Ну, нуждаются люди и в инспецию в эту дают знать, о том, что они нуждаются, и туда идёт инспектор, составляет акт, и потом оказывается помощь. Вот таким инспектором я сначала работала. А потом я вдруг встретила своего учителя физкультуры. Ну, он как обрадовался! Как же, он знал, что я в армии была. Да и не знать-то... Я всё время ходила в военной форме потому, что мне не во что было переодеться. Он говорит: «А что ты инспектором? Ты иди в школах преподавать радиодело». Тогда было раздельное обучение мальчиков и девочек. Мальчики – военное дело, какое-то техническое, а девочек учили на радистов. «Ты же радистка! Иди!» Я пошла. И меня действительно взяли в школу - и в ту, которую я окончила, и в другую школу. Полставки там, полставки там, значит, у меня было. И вот я год работала преподавателем радиодела. Ну, и тем временем, значит, мыслила: надо же приобретать специальность гражданскую. Как-то мне понравилось с ребятами. Правда, это были только девочки, но всё равно. Мне приятно было общаться с ними, они очень хорошо ко мне относились. В Майкопе работал уже институт, но он был учительский, и там как-то преподавали сдвоенно. Вот если бы я географию хотела, то я должна была бы изучать и биологию. Ну, короче говоря, я послала документы в Москву. И меня приняли в Московский педагогический институт имени Н. К. Крупской. Вот его я и закончила.