Нам могут сказать: все это, может быть, теоретически и хорошо, но практически все это — утопия. И мы можем отве т ить — это не утопия, а факт. Не беспочвенные посулы для будущего, а совершенно реальная историческая действительность. В самом деле — даже по признаниям левых историков (см. ниже) московское самодержавие все время работало для самоуправления, а когда самодержавие пало (Смутное Время), то оно было восстановлено самоуправлением. Когда сам о державию удалось справиться с крепостным правом, оно сейчас же возродило самоуправление. В Московской Руси и самодержавие и самоуправление неизменно поддерживали друг друга — и только наследие крепостного права изувечило эту традицию. Император Александр Второй был убит уже после подписания Им манифеста о созыве Земского Собора (Собора, а не Думы!), а крестьянское самоуправление было ограничено дворянством. Самодержавие противоречит самоуправлению только в том случае, если «самоуправление» превращается в партию и если самодержавие превращается в диктатуру. В Москве этого не было. В Санкт‑Петербурге это б ы ло: в наш восемнадцатый век отсутствовали и самодержавие и самоуправление. Самодержавие, восстановленное Императором Павлом Первым — привело к возрождению самоуправления при Императоре Александре Втором. Но в петербу р гской атмосфере р усс к ой жизни — наше «средостение», т. е. наша интеллигенция — или, что то же, — наша бюрократия — покушалась: как бюрократия, на права самоуправления и как интеллигенция, на права самодержавия. В результате мы остались и без самодержавия и без самоуправления.
Банальная интеллигентская терминология определяет «самодержавие» или как «абсолютизм», или как «тиранию». По существу же, «самодержавие» не может быть определено терминологически, оно должно быть описано исторически: русско е самодержави е есть совершенно и н дивидуаль н ое явление, явление исключительно и типично русско е: «диктатура совести», как несколько афористически определил его Вл. Соловьев, Эт о — не диктатура аристократии, подаваемая под вывеской «просвещенного абсолютизма», это не диктатура капитала, сервируемая под соусом «демократии», не диктатура бюрократии, реализуемая в форме социализма, — это «диктатура совести», в дан н ом случае православной совести. Русское самодержавие было организовано русской низовой массой, оно всегда опиралось на Церковь, оно концентр и ровало в себе и религиозную совесть народа и его п олитическую организацию. Политической организацией народа, на его низах, было самоуправление, как политической же организацией народа в его целом был о самодержавие.
НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС
Республиканский образ правления никак не гарантирует прав самоуправления — Франция самоуправления не имеет вовсе. Монархическая Россия имела разные формы самоуправ л ения — от почти республиканского в Великом Княжеств е Финляндском, до авторитарного в Хиве и Бухаре. Монархическая Германия имела чисто республиканские формы сам о управления — (ганзейские «вольные города») и чисто монархические (Баварское Королевство). Республиканская Польша не имела вовсе никакого самоуправления. «Республиканский» Новгород Великий был жестоко централизованным хищником. Монархическая Германия была неизмеримо богаче, сильнее, организованнее к культурнее республика н ской Франции. Кроме того монарх и ческая Германия и монархическая Россия все время шли вверх, республиканская Франция все время шла вниз, Р у сское самодержавие было всегда самым верным стражем русского самоуправления и русское самоуправление — почти всегда, кроме последних десятилетий, — было верной оп о рой самодержавия. Республиканские: Новгород, Польша, Ве н еция, Франция беспощадно эксплуатировали свои «колонии», русское самодержавие было нянькой для русских «инородцев», хотя и н е для всех. При наличии пол у тораста народностей был неизбежен индивидуальный подход к каждой из них. Почти в одно и то же время почти одинаковое самоуправление получили Польша и Финляндия. В «руках разумного народа», — как выразился по адресу финнов Император Александр Второй, — это самоуправление создало маленькую страну, организованную лучше, чем какая бы то ни было иная страна в мире. В руках народа неразумного она со з дала порядки которые немецкая поговорка определяет как «польское хозяйство» — балаганное увеселение, где вы за недорогую цену может бить посуду. Цена «польского хозяйства» в самой Польше была значительно более высокой. Но и это — с нашей точки зрения — не оправдывает ни разделов Польши, ни попыток ее насильственной русификации: наша польская политика — со времени Екатерины Второй работавшая в чисто немецкую пользу — была ошибочной политикой и без войны с Германией исправить ее было почти невозможно. Еврейская политика была неустойчивой, противоречивой и нелепой: ее основной смысл заключается в попытке затормозить капиталистическое развитие русского сельского хозяйства. Поэтому при Императоре Николае I евреи пользовались полным равноправием и даже получали баронские титулы: кре постное право все равно не допускало в деревне никаких капиталистических отношений. При его отмене была сделана попытка не допустить капитали з ма в разорившиеся дворянские гнезда. При Николае Первом еврейство было лояльным по адресу Империи, при последних царствованиях — оно перешло на сторону революции, чтобы в этой революции потерять е щ е больше чем потеряли другие народы России. Ибо Гитлер был тоже последствием русской рев о люции.
Объективный ход хозяйственно‑политического развития России с н имал с очере д и еврейский вопрос, но никакое «развитие», конечно, не ликвидирует и не может ликвидировать антисемитизма, как известного общественного настроения: он был пр и египетских фараонах и он есть при американских президентах. Но все это не касается русской монархии, которая не была ни просемитской, ни антисемитской: русская монархия рассматривала каждый национальный вопрос в зависимости от каждого индивидуального случая.
«Национальный вопрос» в России — это сумма полутораста вопросов. Единственный разумный ответ на всю эту сумму был дан в наших «Тезисах» издания 1939 года.
1) Мы категор и чески отбрасываем политику насильственной русификации.
2) Каждый гражданин и каждая этническая группа имеет право говорить, печатать, учиться на любом языке, который эта группа пожелает.
3) Национальное самоуправление реализуется в рамках областно г о самоуправления и ведет свою работу на своем языке.
4) Русский язык, как общегосударственный язык, остается обязательным для внешней политики, армии, транспорта, почты и прочее. Все местные дела ведутся на любом местном языке.
Народно— Монархическое Движение исходит из совершенно твердого убеждения, что ни один из населяющих Россию народов, получив полное местное самоуправление и при условиях свободного голосования, ни на какие сепаратизмы не пойдет: это ‑профессия очень немногих бесплатных, а еще более платных политиканов австрийской или немецкой выучки. Попытки «раздела России» наше Движение считает преступле н ием не только против России, но и против тех народов, которым удалось бы навязать отделение от их о бщ е й родин ы. Удача — хотя бы и частичная, этих попыток привела бы к чудовищному регрессу и культурному, и политическому, и хозяйственному. Она, в частности, означала бы ряд войн между разными петлюрами за обладание разными уездами. Если бы все территориальные вожделения всех наших сепаратистов сложить вместе, т о для всех них не хватило бы и двух Российских Империй. Столкновения всех этих вожделений решались бы войнами — и хозяйственными и огнестрельными. Империя вернулась бы к положению удельного периода — со всеми соответственными культурными, хозяйствен н ыми и политическими посл е дствиями — вплоть до з авоевания ее новыми гитлеровскими ордами.
УСТОЙЧИВОСТЬ
Для того, чтобы нация могла создать что‑то ценное, нужна устойчивость власти, закона, традиции и хозяйственно‑социального строя. Если этой устойчивости нет, невозможно никакое творчество. Почти невозможен и никакой труд.
Русский хлебороб, получив, наконец, свою землю, должен иметь увере н ность в том, что на завтра или послезавтра эта з емля не будет коллективизирована, социализирована или солидаризирована. Если этой уверенности нет, — у него остается только один путь — путь хи щ нического хозяйства. Он не станет рассчитывать ни на десятилетия, ни даже, на года. Вместо того, чтобы удобрять землю, он будет вынужден ее и с тощать. Вместо того, чтобы переходить к более интенсивным формам сельскохозяйственной культуры — животноводст в у, садоводству и прочее, он будет вынужден следовать принципу: «хоть д е нь, да мой». Ибо ему будет совершенно неизвестно, что станет с его з емлей, если завтра придут к в ла сти коллективисты, социалисты, солидаристы или коммунисты: что о н и п редпримут с его землей?
Совершенно конкретный исторический пример еще не изгладился из памяти русского крестьянства. Большевики захватывая власть, выбросили лозунг: «Земля крестьянству», в сущности эс‑эровский лозунг. Придя к власти, они ввели военный коммунизм. Сорвавшись на военном коммунизме, вернулись к принципам мелко г о крестьянства, и Бухарин бросил свой знаменитый лозунг: «Обогащайтесь!». Кое‑как «обогащенного» хлебороба ликвидировали под корень коллективизацией деревни. И вот будут сброшены большевики, и получит наш хлебороб свой участок, и решительно не будет знать, что ему делать: «ложиться спать, или вставать». Обогащаться — или, в предвидении какого‑то самоновейшего экономического изобре те н и я, покор н о и предусмотрит е льно идти по путям деревенской б едноты? Пропивать хлеб свой насущный и не заботиться о завтрашнем дне: довлеет дневи политика его?
В совершенно таком же положении окажутся пр о мышленник, ку п ец, ремесленник. Этот слой людей в период НЭПа именовался почтит е льно: «н аш е красное купечество» — — потом его п осл а ли в Соловки. Правда, и наши нэпманы вели хищническое хозяйство, — еще более хищническое, чем вело ег о крестьянст во этих в р еме н. Нэпман до предела эксплуатировал оборудование аре н дованных им фабрик и мастерских, но ни модернизир о вать, ни даже обновлять е г о он не мог: не было смысла. В таком же положении русские хозяйственники окажутся после больш е в и ков, если перед ними станет вырис о вываться перспектива солидаризма. Что будет в этом случае значить «функциональная собственность»? И как далеко будет она отстоять от марксистских Соловков?
Совершенно в таком же положении окажутся п и сатели и ученые, поэты и композиторы: вот засел Лев Толстой лет на пять за «Войну и Мир». Какое «мировоззрение» ок а жется победоносным к моменту окончания книги? Будет ли новым властителям приемлема «Периодическая система элементов», или появится какой‑то новый Лысенко, который найдет у Толстого, Менделеева, Павлова, Мичурина и прочих, антисолидаристический уклон и, будучи профессиональной бездарност ь ю, станет травить всяческий русский талант. А ведь никакой талант никогда не сможет творить «по указке партии» какой бы то ни было партии. Тем более, в том случае, если «указка партии» будет меняться так же, как меняется «генеральная линия» В К П(б). Вы начали работать над «Войной и Миром», периодической системой элементов или «Жизнью за Царя». Или над вашим хутором. Или над вашей маст е рской. И вы не знаете, что из всего вашего труда завтрашние «властители дум» — (и полиции) — сделают послезавтра.
В наших русских послебольшевистских условиях будет поистине чудови щ ная нужда во всем, что нужно для человеческой жизни, а не для уничтожения человеческих жизней. Наша легкая промышленность и ремесло или недоразвиты или разрушены. Торговля совершенно разгромлена. Жилищный фонд — разорен. Н а м до зарезу. нужна будет творческая и н ициа т ива десятков миллионов людей, и над этими миллионами повиснет угроза новых социаль н ых экспериментов, и их инициатива бу дет подрезана в корне. Тем более, что именно в н а ших русских усло в иях всякое социаль н ое прожектерство принимает особенно уродливые формы.
Никакой талант, никакое творчество, никакая созидательная работа технически невозможна без какой‑то гарантии устойчивости власти, закона, традиции и социально‑хозяйственного строя страны.
В числе прочих противоречий и контрастов, которыми так обильна русская жизнь, есть и такой: между тремя последовательными и последовательно консервативными факторами русской жизни — Монархией, Церковью и Народом — затесалась русская интелл и генция, самый неустойчивый и самый непоследовательный социальный слой, какой только существовал в мировой истории. Слой в одинаковой степени беспочвенный и бестолковый — бестолковый именно потому, что беспочвенный. С момента своего рождения на свет Божий эта интеллигенция только тем и занималась, что «меняла вехи»:
И я сжег все, чему поклонялся,
Поклонялся всему, что сжигал.
Были «шестидесятники», которые, н аконец, нашли истину. Потом появились «семидесятники» и объявили шестидесятни ков дураками. Потом появились «восьмидесятники» и объявили семидесятников идиотами. Были сенсимонисты и фурьеристы. Были народовольцы и чернопередельцы. Были меньшевики и большевики. В эмиграции эта коллекция поп о л ни лась фашистами всевозможных разновидностей от младороссов до солидаристов. Все эти разновидности имели или имеют совершенно одинаковую хо з яйственную программу, в которой за густым частоколом восклицательных знаков спрятана хозяйственная, а, следовательно, и всякая иная диктатура партийной бюрократии.
Устойчивость всей национальной жизни в стране у нас поддерживали три фактора: Монархия, Церковь и Народ. В истории же нашей интеллигенции каждое поколение или даже каждые полпоколения клали свои трудовые ноги на стол О тцов своих и говорили: «Вы, папаши и мамаши, — ослы и идиоты, а вот мы, гегелята и октябрята, — мы умные». «Мы н а ш, мы новый мир построим» — вот и строят. Разрушают до основания «старый мир» и начинают строить все новые и новые отсебятины. Пока монархия была жива — эти отсебятины ограничивались книжным рынком. А после победы интеллигенции над Монархией, Церковью и Народом: а) неразбериха керенщины, б) военный коммунизм, в) новая экономическая политика, г) период кол л ективизации. Каждая «эпоха» разрушала до корня то, что строила предшествующая. Надо надеяться и нужно работать для того, чтобы с этой «традицией» интеллигенции покончить, наконец, навсегда.
Природа не терпит пустоты. Всякая мода легче всего заполняет пустые головы. И пустые головы строят свои «новостройки» — на века и на вечность. В наших русских условиях сдерживать этих строителей может только монархия. Поэтому строители и ненавидят ее. Не учитывая, правда, и того обстоятельства, что только монархия может удержать и их от взаимной резни, как удерживала до 1917 года.
Монархия не означает никакого окончательного, вечного хозяйственно‑социального строя. Монархия — это только рамка для поисков. Рамка, сдерживающая эти поиски в пределах человеческого разума и человеческ о й совести. По самому существу дела Российская Империя до 1917 г. шла по очень смешанному пути, в котором государственное, то есть почти социалистическое, хозяйств о, кооперативное, то есть четверть социалистическое хозяйство и «капиталистический сектор» развивались параллельно и одновременно — с вероятным перевесом в будущем в сторону кооперативного хозяйства. Но монархия не позволяла капиталистам взрывать кооперацию, кооператорам — бить капиталистов, социалистам резать и кооператоров и капиталистов, монархия была рамкой и монархия была арбитражем не заинтересованным ни в какой «монополии», ни капиталистической, ни социалистической, ни кооперативной. И только в условиях этой монархии граф С. Ю. Витте имел возможность в очень невежливом тоне сказать представителям русской промышленности: «Русское правительство заинтересовано в промышленности и в рабочих — но никак не в ваших, господа, прибылях». И русский капитализм понимал, что он является только «служилым элементом» в общей стройке страны, а не «диктатурой над пролетариатом», какою стал социализм. Или диктатурой одной интеллигентской теории над всеми проявлениями человеческой жизни, какою стал марксизм.
Совершенно конкретные и по‑видимому совершенно неоспоримые условия сегодняшней России уже создал о благоприятну ю почву для любого политико‑экономического прожектерства, скрывающего за собою совершенно конкретные групповые или классовые интересы профессиональных политиков всех сортов. В конкретных русских условиях — огромность пространств, отрезанность населения от столицы страны, атомизация этого населения, разрыв политической традиции, которая все‑таки под держивала какую‑то преемственность поколений, подрыв моральной традиции, которая в свое время сдерживала социально борющиеся стороны в рамках хотя бы какого‑то общественного приличия — все это создает великий соблазн захвата власти — «во имя идеи» — на вывеске, и во имя шкурных интересов — на практике. Одна только угроза этого захвата парализует всякое творчество в стране.
Попытаемся перевести эти теоретические положения на язык прозаической практики.
Народное хозяйство России является с пециал и зи р ованным хозяйством. Говоря грубо: Москва дает ситец, О краина дает хлеб, Средняя Азия в обмен на ситец и хлеб дает хлопок. В тот момент, когда появится угроза — только угроза — «расчл е нения России», среднеазиатский землероб не может не вспомнить того периода своей жизни, когда хлопок у н его был, но есть ему было нечего. У подмосковного текстильщика был ситец, но не было ни хлеба, н и хло п ка … У украинского хлебороба не было ни ситца, ни соли (дети рождались без ногтей). Вся страна норовила перейти на уровень «натурального хозяйства». Это было вызвано «самоопределен и ем вплоть до отделения», родившимся из советского «планового» кабака. Теперь — совершенно конкретно:
В Москве кто‑то там заседает. В Киеве уже кто‑то успел засесть. В Москве обсуждаются проекты «самоопределения вплоть до отд е ления», а в Ташкенте какой‑то тюркский дядя у же успел собрать своих джигитов. В этих условиях среднеазиатский декханин хлопка сеять не будет. Он посеет пшеницу, подмосковный текстильщик остан е тся без хлопка и без хлеба, украинский хлебороб — без ситца и соли. Все они вместе взятые останутся без нефти и к е росина, а товарищам железнодорожникам — почти сплошь великороссам — придется возвращаться heim ins Reich, бросая на произвол судьбы и джигитов и паровозы, и вагоны, и оставляя страну без транспорта. Ведь, вот же — после вооруже н ного захвата польским генералом Желиговским литовск о й столицы Вильны — Либаво‑Роменская дорога была совсем разобрана — ее восстановили только советчики. Сколько таких спорных дорог, уездов, рек, портов, бассейнов, залежей и прочего окажется на территории в 22 миллиона квадр а тных верст, поделенных между полутора с та кандидатами на самоопределение вплоть до отделения? И кто на всей этой территории будет уверен в своем завтр а шнем дне?
Можно было бы предположить, что полтораста петлюр во в сех их разновидностях окажутся достаточно разумными, чтобы не вызвать и политического и хозяйственного хаоса — но для столь оптимистических предположений никаких разумных данных нет: петлюры режут друг друга и в своей собственн о й среде. Даже и украинские самостийники поделились на пять разновидностей. В САСШ эти разновидности промышляют х алтурой, как делают это и солидаристы. При Гитлере они действовали виселицами, при Бендере убийствами и пытками. Как они будут действовать в будущем, если над всеми ними не будет монархии?
Это — в чисто хозяйственной или, точнее, в географическо‑хозяйственной области. Точно так же обстоит дело и в политически‑хозяйственной.
Вспомним еще раз историю многострадальной русской интеллигенции — понимая под этим термином революционный ее слой. Каждое поколение было «новым поколением», идеологическим предшественником «Союза Нового Поколения» (солидаристов), и каждое пыталось разрушать работу всех предшествующих поколений: «Вы, папаши и мамаши, были дураками, а вот мы — мы умные», «мы наш, мы новый мир построим».
Представьте лично себя в положении владельца, ди р ектора, организатора любого завода, фабрики или мастерской в любом месте России. Вы будете знать и все это будут знать, что страна нуждается в чудовищной восстановительной работе. Что пресловутая советская «тяжелая промышленность» в обозримое время не может дать никакого «ширпотреба», ибо продукция этой промыш л енности идет на мировую революцию — на танки, артиллерию, самолеты и пулеметы, а для «ширпотреба» ни заводов, ни фабрик, ни даже мастерских нет. Вот вы строите. И не знаете, так что же будет завтра? Один петлюра отрежет вас от угля, другой от железа, третий от хлопка, четвертый от рынка, а пятый, может быть, отрежет вас от головы. Это, так сказать, внешнеполитическая сторона вопроса. Но есть и внутриполитическая.
Политические партии эмиграции делятся, собственно говоря, на две группы: социалисты и монархисты. Каждая из социалистических группировок заранее предрешает весь дальнейший хозяй с твенный рост России; каждая более или менее по‑своему и каждая — окончательно. Монархисты предрешают только одно; свободную конкуренцию между государственным, земским, кооперативным, частным и прочим хозяйством. Если в России восстанавливается монархия, то каждый хозяйственник «обобществленного» или «частного» сектора будет в основном зависеть только от себя: сможет ли он или не сможет выдержать конкуренцию. Но если России суждено пережить еще одну катастрофу — приход к влас т и солидаристов, — то никакой хозяйственник не будет знать, что с н им станется завтра. Посадят ли на его шею какого‑то «функ‑комиссара», который будет функционировать на его, хозяйственника, шее и паразитировать на его, хозяйственника, работе? Передадут ли его завод, фабрику или мастерскую в функциональную собственность той активистской ораве, которую солидаристам ведь придется как‑то кормить? И не пошлют ли его, хозяйственника, как это случилось при ликвидации НЭПа, к какой‑нибудь неудобоусвояемой чертовой матери, чтобы он не мозолил глаза новому солидаристскому дворянству?
В наших конкретных русских условиях — даже еще и послереволюционных — л ю бая республиканская партийная говорильня вызовет неизбежную хозяйственную катастрофу, за которой последуют и всякие остальные. Да, Россия сможет пережить и это. Для того, чтобы, пройдя и «эт о », вернуть с я к 1613 году:
«Яко едиными устами вопияху, что быти на Владимирском и Мос к овском и на всех государствах Российского Царства Государем и Царем и Великим Князем Всея России, Тебе — Великому Государю Владимиру Кирилловичу...»
Или, в переводе этой формулы на очень прозаический язык нашей современности:
«Хватит, Попили нашей кровушки. Во л им под Царя Московского».
ОБЕЗДОЛЕННОСТЬ
Политическое мировоззрение старой правой русской эмиграции, а также и ее политическая пропаганда, построены на исключительно шатком фундаменте. Сознательно, а еще больше, бессознательно, эта эмиграция отождествляет монархию с суммой интересов, навыков, воспоминаний и воспитания старого привилегированного слоя, служилого слоя и военного слоя _ из которых ни служилый, ни в особенности военный не пользовались решительно никакими привилегиями. Из всего русского образованного слоя военный слой был самым обездоленным. Но и это не помешало ему впитать в себя ряд навыков, воспоминаний и прочего, стоящих в прямом противоречии и с интересами офицерства, как слоя, и интересами армии, как вооруженной з а щитницы страны. Это очень обычная история: на в ы к и переживают ту обстановку, в которой и для которой они были в свое время созданы. И они п овисают в воздухе. Или, как это случилось у нас, — в безвоздушном пространстве.
Если всю эту концепцию свести к некоему одному знаменателю, то этот знаменатель будет иметь такой вид:
Было замечательное имение в Рязанской губернии. Был замечательный кадетский корпус, или пажеский корпус, или лицей. Была замечательная военная служба, насквозь проникнутая замечательными воинскими подвигами. Была широкая русская масленица и прочие «блины из Москвы». Было настоящее русское золото, а не «к е ренки» или «совзнаки» — золота этого было много. Ели русские люди икру и ездили в Ниццу, перед отъездом закусывали у Донона или Кюба или ужинали в Яре или у Тестова. Все было очень, очень замечательно. Потом пришел А. Ф. Керенский и устроил революцию.
В этой концепции чисто эгоистической воли нет, в большинстве с л учаев нет даже и чисто эгоистических интересов. Все это очень свойственно человеку вообще: идеализировать прошлое, в особенности невозвратное прошлое. Отсюда в эпосе почти всех народов есть сказка о золотом веке и отсюда же в нашем литературном эпосе — «Война и Мир», — роман, который был задуман Л. Толстым, как исключительная по своей злостности сатира, и который был написан, как позолоченная идиллия.
Люди того слоя, который создает идиллический эпос нашего прошлого, — это прошлое переживали действительно почти идиллически. Не совсем, но почт и. Из отвратительного далека сегодняшнего эмигрантского дня это прошлое кажется еще более обольстительным. Люди этого слоя не догадываются о том, что, кроме этой точки зрения, на Россию и ее историю могут быть — и законно могут быть — и иные точки зрения: например, крестьянская или купеческая. Строго официальных вариантов русского прошлого у нас есть только два: бело‑дворянский и красно‑дворя н ский. Первый: «Ах, как все было хорошо». Вто р ой: «До чего все это было отвратительно!» Очень многое было очень хорошо, и довольно многое было очень плохо. Задача реалистического понимания русской истории, русской монархии заключается не в идеализации и не в очернении: нам нужно видеть факты такими, какими они в действительности были. И если Л. Тихомиров утверждает, что «Царь заведовал настоящим, исходя из прошлого и имея в виду будущее нации», то мы, монархисты, должны идти тем же путем: действовать для будущего, исходя из прошлого и имея в виду настоящее. Если у топические течения во вс е м мире имеют п е ред нами огромное преимущество: обещания, реалистичность которых для среднего обывателя мира ничем не могут быть опровергнуты, — то монархизм имеет свое трезвое преимущество: он исходит из реального прошлого. Без участия прошлого не формируется никакое настоящее, а всякое будущее основ а но на сегодняшнем настоящем.
Утописты всех разрядов — социалисты, коммунисты, ан а рхисты, солидаристы обещают все, что угодно и всем, кому только угодно: до нас все было плохо — при н ас все будет хорошо. Часть этих обещаний уже проверена. Но средний баран мира к фактической проверке событий относится чрезвы чайно скептически. Наличие этого барана должны учитывать и мы. Но мы также должны учесть и то обстоятельство, что, во‑первых, б а ранье население России составляет меньший процент, чем где бы то ни было в мире, и что, во‑вторых, «фактическая проверка» социалистических (Керенский), анархичес к их (Махно) и коммунистических (Ленин) обещаний была слишком наглядной.
Мы, следовательно, должны базироваться на фактах прошлого, организовывать настоящее и иметь в виду будущее, исходящее из прошлого и из настоящего. Мы не утописты — ни справа, ни слева. Мы — единстве н ная политическая группировка, исходящая из реальн о го, а не утопического представления о нашем прошлом и не предлагающая никаких утопий для нашего будущего. Мы не оцениваем ни России, ни русской истории с точки зрения какого бы то ни было сословия, класса, слоя и прочего. Но мы дол ж ны сказать: подавляющее большинство населения России — это ее крестьянство, — в прошлом около 90 % ив настоящем, вероятно, около 80 %. Интересы России — в самом основном были и будут интересами ее крестьянства. В процессе своего исторического возникновения и своей исторической жизни российская монархия — когда она существовала в реальности, как сила, а не как вывеска, всегда стояла на стороне верований, инстин к тов и интересов русской крестьянской массы, — и не только в самой России, но и на ее окраинах. Это есть основная традиция российской монархии, категорически отделяющая русскую монархию от всех остальных монархий в истории человечества. Именно этот пункт мы должны подчеркнуть самым отчетливым образом.
Мировая общественность, и иностранная и русская, предъявляет исторической русской монархии целый ряд совершенно конкретных обвинений. Эти обвинения сводятся к тому, что в целях подавления и своего и чужих народов, русская монархия вела завоевательные войны, что она базировалась на дес поти ческом образе правления и что она создала русскую нищету. Наиболее умеренная и наиболее классическая формулировка на эту именно тему принадлежит проф. В. Ключевскому: «Государство пухло, а народ хирел».
С некоторыми оговорками мы должны признать, что в общем, эти обвинения правильны. Или были бы правильны, если бы были направлены не по адресу монархии, а по адресу географии. Действительно, под главенством монархии русский народ не разбогател. Но В. Ключевский, не говоря уже о других историках, публицистах, философах и писателях, не догадался поставить вопрос несколько иначе: какие шансы были у рус ского народа выжить? И — в какую географию поставила его судьба?
Факт чрезвычай н ой экономической отсталости России по сравнению с остальным культурным миром не подлежит никакому сомнению. По цифрам 1912 года народный доход на душу населения составлял: в САСШ 720 рублей (в золотом довоенном исчислении), в Англии — 500, в Германии — 300, в Италии — 230 и в России — 110. Итак, средний русский — еще до Первой мировой войны, был почти в семь раз беднее ср е днего американца и больше чем в два раза беднее среднего итальянца. Даже хлеб — основное наше богатство — был скуден. Если Англия потребляла на душу населения 24 пуда, Г е рмания 27 пудов, а САСШ целых 62 пуда, то русское потребление хлеба было только 21,6 пуда — включая во все это и корм скоту. Нужно при этом принять во внимание, что в пищевом рационе России хлеб занимал такое место, как нигде в других странах он не занимал. В богатых странах мира как САСШ, Англии, Германии и Франции, — хлеб вытеснялся мясными и молочными продуктами и рыбой, — в свежем и консервированном виде.
Русский народ имел качественно очень рациональную кухню — богатую и солями и витаминами, но кладовка при этой кухне часто бывала пуста. Русский народ был, остается и сейчас, пре и мущественно земледельческим народом, но на душу сельскохозяйственного населения он имел 1,6 га посевной площади, в то время как промышленная и «перенаселенная» Германия имели 1,3, а САСШ — 3,5. При этом техника сельского хозяйства, а, следовательно, и урожайность полей в Р о ссии была в три‑четыре раза ниже германской.
Таким образом, староэмигрантские песенки о России, как о стране, в которой реки из шампанского текли в берегах из паюсной икры, являются кустарно обработанной фальшивк о й: да, были и шампанское и икра, но — меньше чем для одного процента населения страны. Основная масса этого населения жила на нищенском уровне. И, может быть, самое характерное для этого уровня явление заключается в том, что самым нищим был центр страны, — любая окраина, кроме Белоруссии, была и богаче и культурнее. На «великорусском империализме» великороссы выиграли меньше всех остальных народов России.
Тем не менее, именно Великороссия построила Империю. Тем не менее, действительно, И. Ползунов первый изобрел паровую машину, П. Яблочков — электрическую лампочку накаливания (патент 1 8 7 6 года), и А. Попов беспроволочный телеграф (1895). [2] Тем не менее Россия дала литературе То л стого и Достоевского, в химии Бутлерова и Мендел е ева, в физиологии Сеченова и Павлова, в театре — Станиславского, Дягилева, Шаляпина, в музыке Чайковско г о, Глинку, Мусоргского, Скрябина, в войне — Суворова и Кутузова и, кроме всего этого, в самых тяжких во всей истории человечества условиях построила самую человечную в истории того же человечества государственность.
И в то же время самая богатая в истории чело в ечества нация — североамериканская, попавшая в самые благоприятные в истории человечества географические и политические условия, — не создали ничего своего. Русские люди, ослепленные богатством и привольем САСШ, не отметили, кажется, и того обстоятельства, что даже в области техники САСШ не создали решительно ничего своего: все, что создано там, — это только использование европейских вообще и русских — в частности технических изобретений: даже пресловутая атомная бомба есть реализация работы русского ученого проф. Капицы.
Промышленная реализация изобретений Ползунова, Яблочкова, Попова и Махонина (синтетический бензин) в России была почти невозможна, ибо благодаря технической отсталости и экономической бедности страны, для реализации всего этого не было никакой базы. Наша автомобильная промышленность, существовавшая и до революции, не могла р а звиват ь ся, ибо для автомобилей не было дорог. Дорог не было потому, что а) страна была т ишком бедна, б) при редкости населения на каждого жителя страны должно было бы прийтись большее количество верст шоссе, чем в какой бы то ни было иной стране мира и в) потому, что от трех до пяти меся ц ев в году русская зима делала ненужными никакие шоссе. Автомобильная п ромышленность была связана целым рядом пут не имевших решительно никакого отношения к политическому строю страны.
Наша бедность тоже не имеет к этому строю никакого отношения. Или точнее, — наша бедность обусловлена тем фактором, для которого евразий цы нашли очень яркое определение: географическая обездоленность России.
История России есть история преодоления географии России. Или — несколько иначе: наша история есть история того, как дух покоряет материю, и история САСШ есть ист о рия то г о, как материя подавляет дух.
ДВА ПОЛЮСА
Все в мире познается сравнением и только им одним. Для того, чтобы сделать сравне н ие наиболее ясным и ярким, нужно, по мере возможности, сравнивать наиболее крайние противоположности. В большой мировой истории нет более крайних противоположностей, чем история России и САС Ш.
САСШ являются наиболее республиканской страной в мире, страной, которая основала свою национальную самобытность на революционном восстании против английской монархии. Россия является страной, которая сохранила свое национальное существование, благодаря монархии. Россия — страна, которая вела наибольшее в истории человечества количество войн. САСШ — страна, которая вела наименьшее количество войн. Все основные наши войны были войнами о боронительными, хотя были и войны чисто наступательные. САСШ является страной, которая вела исключительно наступательные войны, начиная от завоевания голландской колонии Новые Нидерланды английским десантом — что положило начало англо‑саксонскому преобладанию в Северной Америке, и кончая участием САСШ во Второй мировой войне. Это последнее участие было с нашей русской точки зрения — желательным и справедливым, но, все‑таки, это не было обороной САСШ. И даже японско‑американская война не была оборонительной — ни Германия, ни Япония завоевывать САСШ никак не собирались. Американо‑германская война была войной за сохранение известного политического положения в мире, японско‑американская была войной за торговые интересы на Дальнем Востоке.
Ни одна из американских войн чисто оборонительной не была, какими были наши войны против татар и