– Вы что, на самом деле думаете… – не скрывая сомнений, начал Бернард, – То есть, я хочу сказать, может, было бы разумнее, если бы… ну, вы понимаете, глядя на все это, так сказать, задним числом… Короче говоря, может, это была ошибка?
– Да, Бернард, – сказал я.
Мы обсуждали церемонию вручения премии британского театра – совершенно бессмысленное сборище самовлюбленных светских бездельников, на которое премьер‑министру просто не стоит тратить свое драгоценное время.
И тем не менее, нам с Малькольмом (пресс‑атташе ПМ. – Ред.) и, само собой разумеется, моим главным личным секретарем Бернардом пришлось чуть ли не целый час потратить на поиски выхода из крайне досадного положения, в которое мы, похоже, сами себя и загнали.
Причем вся ирония ситуации заключалась в том, что мне было совершенно необязательно соглашаться на вручение этих никому не нужных наград. На этом настоял Малькольм! Хотя сейчас он, конечно же, все это полностью отрицает.
– При всем уважении к вам, господин премьер‑министр, лично я вам этого не рекомендовал! Я всего лишь настоятельно подчеркнул, что церемония будет транслироваться по телевидению, и, значит, двенадцать миллионов телезрителей смогут увидеть вас в качестве почетного гостя. В атмосфере блеска, славы, изысканной демократичности. Окруженного звездами мирового театра и кино, которых так любят ваши избиратели…
– И вы называете это «я вам этого не рекомендовал»! – Невероятно! – Вы хоть понимаете, что ваше объяснение будет стоить мне, по меньшей мере, десять пунктов в рейтинге популярности?
Малькольм изобразил траурный вид. А вот до Бернарда, моего главного личного секретаря, дошло, похоже, далеко не все.
– А может, публично показываться вместе с актерами – не такая уж хорошая идея? – смущенно протянул он. – Ведь их работа – изображать из себя совсем не то, что есть на самом деле. И если все увидят, как вы вместе с ними сидите за одним столом, пьете шампанское, веселитесь, то вполне могут догадать…
Он вдруг замолк на полуслове. Могут догадаться? Я бросил на него вопросительный взгляд, в котором крылась явная угроза.
– Продолжайте, Бернард, продолжайте. Почему это вы ни с того ни с сего вдруг остановились?
– Э‑э‑э… собственно, я имел в виду не «догадаться», а… а, скорее, «заподозрить», то есть подумать, как вы развлекаетесь, то есть увидеть, что вы как бы изображаете из себя… Э‑э‑э… простите, господин премьер‑министр, так о чем вы хотели поговорить с Малькольмом? – с жалким видом закончил он.
В принципе, подобного рода ситуация предельно ясна любому здравомыслящему человеку. Любому, кроме такого карьерного госслужащего, как Бернард Вули, моего главного личного секретаря, всю свою сознательную жизнь прожившего в уютной белой башне из слоновой кости. Ведь, как заверил меня Малькольм, предстоящее мероприятие не грозит нам никакими особыми осложнениями: политиков там вообще не будет, а актеры и в особенности актрисы обычно рады иметь дело с политиками, поскольку сами живут в мире гипертрофированной лести и лжи, причем некоторые из них даже разбрасываются ими с такой же легкостью, с которой их получают.
Впрочем, все у них, как всегда, оказалось совершенно непродуманным. Я обвиняюще постучал пальцем по лежащей передо мной папке.
– Ну а как насчет вот этого?
Малькольм заметно смутился.
– Простите, господин премьер‑министр, но, принимая это приглашение, мы еще толком ничего не знали.
Ну что тут скажешь? Только то, что ему следовало бы знать! Что он должен был постараться узнать. За это ему, собственно, и платят.
– Вам же было известно о критике в адрес нашего правительства за недостаточное финансирование искусств?
Он пожал плечами.
– Все правительства постоянно критикуют за недостаточное финансирование искусств. Это стало уже почти расхожим местом…
Бернард тут же с ним согласился.
– Да‑да, для журналистов это просто находка. Они обожают потакать актерам и режиссерам. Только так им удается поддерживать с ними приятельские отношения. Особенно после выхода в свет очередной разгромной рецензии на пьесу или ее театральную постановку.
– Но ведь вы знали… или вам, по крайней мере, следовало бы знать, к чему все это может привести! – настаивал я на своем.
Малькольм упрямо не соглашался.
– Нет, господин премьер‑министр, мы на самом деле тогда еще не знали, да и не могли знать, насколько маленьким окажется грант Совета по развитию искусств. Откуда? Его только вчера утвердили!
Как ни странно, но он прав. И винить в этом, кроме самого себя, просто некого (хотя открытого признания от меня, конечно, никто не дождется). Именно я категорически настаивал на том, чтобы в этом деле не было никаких утечек. И вот снова наступил на те же грабли! Только вчера появились новости, что грант Национальному театру практически не будет увеличен. И тут же, будто по какому‑то невероятному, чудовищному совпадению, оказывается, что председателем комитета по награждению театральными премиями назначен… Первый заместитель директора Национального театра. И – о ужас! – именно ему предстоит произносить вступительную речь, которая, само собой разумеется, будет изобиловать обличительными ремарками и саркастическими шуточками, представляющими премьер‑министра, то есть меня, как воинствующего мещанина, чуждого любым проявлениям прекрасного. И все это в прямом эфире, перед лицом двенадцати миллионов телезрителей!
Бернард внес предложение:
– Господин премьер‑министр, может, вам имеет смысл обратиться к министру по делам искусств и попросить его несколько увеличить размер гранта? Или, что было бы даже еще лучше, отправить его на процедуру вручения премий? Тогда во всем будут винить его самого. Собственно, для этого младшие министры и назначаются, не так ли?
На первый взгляд мысль казалась вполне стоящей, однако по некотором размышлении я понял, что она вряд ли сработает.
– Он будет во всем винить казначейство.
– Тогда вы можете переговорить с казначейством, – возразил Бернард.
В этом‑то все и дело! Мы уже встречались с ними, и не раз. Последние шесть недель я только и делал, что убеждал их сократить расходы…
– И все‑таки лучше послать туда младшего министра, – непонятно почему продолжал настаивать мой главный личный секретарь.
– Вы на самом деле так считаете? – Мне в это было даже трудно поверить. – Тогда как насчет газетных заголовков? Вроде: «ДЖИМ ХЭКЕР ТРУСЛИВО ПРЯЧЕТ ГОЛОВУ В ПЕСОК!», «ПРЕМЬЕР‑МИНИСТР БОИТСЯ ВСТРЕТИТЬСЯ ЛИЦОМ К ЛИЦУ С ТЕАТРАЛЬНОЙ ОБЩЕСТВЕННОСТЬЮ!» Ну и так далее, и тому подобное…
– Они не осмелятся так говорить в случае возникновения кризисной ситуации.
Я повернулся к Малькольму.
– Нам что, грозит какой‑то серьезный кризис?
– Вряд ли, господин премьер‑министр.
Невероятно! Неужели мы дожили до того, что само отсутствие угрозы кризиса считается плохой новостью?
– Хорошо, у нас есть какой‑нибудь отдаленный кризис, который можно было бы, так сказать, несколько приблизить? – Они оба, и Малькольм, и Бернард, покачали головой, не забыв при этом надеть на лица соответствующее выражение обреченности.
Тогда я попробовал подойти к этому с позитивной стороны.
– Скажите, какой именно кризис смог бы послужить достаточным оправданием для отмены мероприятия?
– Да практически любой, господин премьер‑министр, – с готовностью отозвался Бернард. – Резкое падение фунта стерлинга, небольшая война в Южной Атлантике, пожар на атомной электростанции…
Я не дал ему договорить.
– Бернард, вряд ли любой из них будет способствовать улучшению моего имиджа.
– Да, вряд ли, но зато полностью оправдают ваше отсутствие на мероприятии. – Увы, похоже, мой главный личный секретарь полностью забывает о нашей главной задаче: если уж не улучшить мой имидж, то хотя бы не дать ему упасть еще ниже!
Но, оказывается, и на него время от времени снисходит вдохновение.
– Я знаю, господин премьер‑министр, знаю! Например, смерть коллеги по Кабинету.
– Да, это было бы вполне кстати! Скажите, а у нас есть что‑нибудь на подходе? – поинтересовался я, стараясь выглядеть не слишком заинтересованным.
– Нет, пока еще нет, – бодро ответил Бернард, искренне радуясь тому, что вот так просто решил вроде бы простенькую проблему. Простенькую для него. – Зато это в любом случае послужит достойным оправданием вашего отсутствия, не нанося при этом ущерба вашему имиджу.
Малькольм с готовностью согласился.
– Он, конечно, прав, но… но, согласитесь, трудно ожидать, что это произойдет в тот самый день. – Он немного помолчал, затем мрачно добавил: – По крайней мере, не благодаря счастливой случайности…
Он на что‑то намекает? Искренне надеюсь, нет. Хотя иного выбора у меня, боюсь, просто не было. Во всяком случае, не за столь короткий срок.
– Нет, и все‑таки мне надо там быть! – твердо заявил я. – Постараюсь выглядеть как можно решительней. В истинно британском духе. Ничего не поделаешь. Как у нас говорят, закуси губу и пой!
– Вообще‑то петь с закушенной губой по меньшей мере трудно, поскольку… – Малькольм для большей наглядности продемонстрировал это на себе. – Видите? Закушенная губа не растягивается горизонтально…
Я готов был его ударить и ударил бы, если бы не «звук гонга», то есть телефонного звонка. Сэр Хамфри просил разрешения зайти, чтобы обсудить повестку очередного заседания Кабинета. Причем, как всегда, сверхважно и архисрочно.
– А, Хамфри, заходите, заходите, рад вас видеть, – не скрывая удовольствия, приветствовал я его, когда он появился в дверях. – Бог с ней, с повесткой, мне нужна ваша помощь в куда более серьезном деле.
– Значит, все‑таки нужна, – довольно произнес он, однако, увидев неодобрительный блеск в моих глазах, тут же торопливо поправился: – На самом деле нужна? – Причем я совершенно не был уверен, спрашивает он или утверждает?
– Как вам, наверное, известно, мне предстоит выступить на званом обеде. В связи с присуждением театральных премий. Так вот, мне кажется, с этим могут быть серьезные проблемы.
– Ничего удивительного, господин премьер‑министр, ваши выступления всегда вызывают самые серьезные проблемы. Собственно говоря…
Господи, ну почему госслужащие так любят покровительственные нотки?
– Нет‑нет, Хамфри, вы меня не так поняли. Не мое выступление, а сам факт моего выступления.
– На самом деле? Интересно, почему?
Я, как можно безразличнее, постарался объяснить:
– Потому что оно будет делаться в присутствии враждебно настроенных, самовлюбленных, самоуверенных, недалеких околотеатральных любителей покрасоваться на публике и выпить на халяву!
– Вы имеете в виду членов палаты общин?
Пришлось не менее терпеливо еще раз объяснить, на этот раз как можно лаконичнее, что я имел в виду ежегодную церемонию присуждения театральных наград в Дорчестере. На которой я должен буду присутствовать в качестве почетного гостя, хотя на самом деле ничего почетного в этом нет, поскольку особых почестей там не оказывают.
Секретарь Кабинета тут же все понял.
– То есть вы имеете в виду церемонию присуждения гранта Совета по делам искусств? Да, тут я вас, господин премьер‑министр, полностью понимаю. Реально повлиять на Первого заместителя директора Национального театра, мягко говоря, затруднительно. Кому, как не мне, это знать? В каком‑то смысле я ведь, можно сказать, один из них, как никак, а член совета управляющих…
Надо же, мне это даже в голову не приходило. Хотя… наверное, это даже к лучшему.
– Ну и что посоветуете делать? – спросил я его. – Как заставить театральную общественность почувствовать, что я тоже один из них?
– Да, но вам ведь вряд ли захочется, чтобы вас там воспринимали, как одного из враждебно настроенных, самовлюбленных, самоуверенных, недалеких околотеатральных любителей покрасоваться на публике и выпить на халяву, – язвительным тоном протянул секретарь Кабинета.
– Хотя особых проблем с этим все равно бы не было, – вставил Бернард.
Очевидно, он имел в виду мои актерские способности. Вообще‑то великие государственные деятели, как известно, всегда были великими актерами. Так или иначе, но церемония будет транслироваться в живом эфире, и мне ни к чему любые проявления враждебности. Даже самые незначительные.
Зато, по мнению Хамфри, они были неизбежны.
– При всем уважении к вам, господин премьер‑министр, должен заметить, что входить в клетку со львами, лишив их обеденного мяса, было бы, по меньшей мере, неосмотрительно.
– И что вы в таком случае предлагаете?
– Добавьте им мяса. Увеличьте грант Совета по делам искусств. Подкиньте пару миллионов или что‑то в этом роде…
– Пару миллионов? Фунтов стерлингов? Не слишком ли дорогим окажется обед?
Хамфри многозначительно усмехнулся.
– Это же Дорчестер!
Не самая лучшая рекомендация. Являясь одним из управляющих этой чертовой компании (Национального театра, а не шикарного отеля «Дорчестер». – Ред.), он, естественно, должен был иметь там личные интересы. Равно как и конфликт интересов! Ну, допустим, они хотят оказать им поддержку! Но ведь я, я‑то ничего им не должен! Ни‑че‑го! А они продолжают ставить пьесы, направленные прямо против меня. Не прямые, но ведь все равно нападки! Например, поставили на Даунинг‑10 «Комедию ошибок» Шекспира. А затем в «Ричарде II» одели короля в современную одежду, тем самым выставив его глупым и тщеславным предводителем нации, которого в конечном итоге свергли за абсолютную некомпетентность.
– И не пытайтесь этого отрицать, Хамфри, – остановил я его, заметив, что он собирается мне возразить. – Тут и дураку понятно, на кого они намекали!
– Господин премьер‑министр, я всего лишь хотел заметить, что это было лучше, чем поставить «Макбет» в Номере 10.
Жалкое оправдание. Он боится открыто признать, что меня там просто ненавидят.
– Они поставили пьесу, чуть ли не полностью посвященную нападкам на нашу ядерную политику, – напомнил я ему. – Это же фарс!
– Что, политика?
– Пьеса, Хамфри, пьеса! – А ведь ему прекрасно известно, что именно я имел в виду. – Кстати, Хамфри, зачем они это сделали и почему вас это совершенно не обеспокоило?
– Потому что эта пьеса очень здоровая, господин премьер‑министр.
– Здоровая? – Ничего не понятно. – При чем здесь…
– На политические пьесы сейчас практически никто не ходит. – Он откинулся на спинку стула, вальяжно закинул ногу за ногу. – Причем половина из тех, кто все‑таки ходит, их не понимает. А половина из тех, кто хоть что‑нибудь понимает, с ними, как правило, не согласны. Ну а семь оставшихся в любом случае проголосовали бы против правительства. Зато это, с одной стороны, дает людям возможность выпустить пар, а с другой – вам предстать перед ними в облике вполне демократичного государственного деятеля (причем с хорошим чувством юмора!), поскольку он, невзирая ни на что, субсидирует своих собственных критиков.
Мне было по‑прежнему не совсем ясно, почему же все‑таки в данном случае «за» перевешивают «против».
– Но если им так уж хочется ругать меня, пусть сами за себя и платят. Но из театральной кассы.
– Господин премьер‑министр, – с довольным видом возразил Хамфри, – столько денег им никогда не заработать. По концентрации скучности и, соответственно, отсутствию интереса публики пьесы, критикующие правительство, уступают разве только…
– Только?…
– Пьесам, славословящим правительство.
Лично мне казалось, что они должны быть куда более интересными. И кроме того, почему театры считают возможным оскорблять премьер‑министра и при этом рассчитывать на то, что он даст им больше денег? Впрочем, как объяснил Хамфри, для артистов это самое обычное дело.
– Скажете, неблагородно? Да, они приползают к правительству на коленях и грозят кулаками…
– И бьют меня по голове своей нищенской сумой.
– Простите, господин премьер‑министр, но они не могут бить вас по голове, пока стоят на коленях, – с привычным для него пристрастием к педантизму поправил меня Бернард. – Либо вы сами должны встать на колени, либо у них должны быть необычно длинные руки. Но поскольку…
Я терпеливо ждал, молча слушая его обычную казуистическую абракадабру. Увы, это была часть той цены, которую мне время от времени приходилось платить за деловую эффективность своего главного личного секретаря. Как ни странно, но именно это навязчивое внимание к любого рода деталям и делает его, с одной стороны, чудовищно докучливым, а с другой – на редкость полезным. Когда он наконец‑то закончил свою очередную тираду, я, кивнув ему головой, снова повернулся к Малькольму.
– Послушайте, а правда, что выделение денег на искусство практически не добавляет голосов избирателей?
– Само собой разумеется, господин премьер‑министр, но если их не выделять, то… то жди чудовищной обратной рекламы…
Он прав, конечно. Хотя все это так несправедливо!
– Ну, не так уж несправедливо, господин премьер‑министр, – рассудительно заметил секретарь Кабинета. Очевидно, имея в виду свои законные права собственника. – Ведь лоббисты от искусства являют собой основную часть образованного среднего класса. Это всего лишь один из немногих способов, которыми они могут вернуть себе хотя бы часть уплачиваемого ими подоходного налога. Скидки на кредиты по ипотеке, гранты на обучение детей, единовременные пенсионные выплаты и… дешевые, субсидированные правительством места в театре. Опера, балет, концерты… А надо ли их всего этого лишать?
– Хамфри, вы уклоняетесь от главной темы, – упрекнул я его.
– Ах, да, – согласно кивнул он. – Кстати, а в чем заключалась наша главная тема?
К сожалению, к тому времени у меня она тоже чуть ли не полностью выскочила из головы, поэтому Бернарду пришлось мне напомнить:
– Как не допустить, чтобы в своем воскресном выступлении Первый заместитель директора Национального театра допустил критику в адрес премьер‑министра, то есть, в настоящее время, вас, господин премьер‑министр.
– Да, так оно и есть! – Я резко повернулся к Хамфри. – И поскольку вы знаете его лично, то предлагаю вам с ним лично переговорить. Между делом напомните, что рыцарство, которого он со временем имеет законное право ожидать, целиком и полностью зависит от благосклонности премьер‑министра.
Мое вполне разумное предложение Хамфри почему‑то не вдохновило.
– Честно говоря, господин премьер‑министр, проблема рыцарства, как он сам недавно признался мне, его совсем не интересует.
Глупо и даже странно слышать такое от секретаря Кабинета. Все они так отзываются о рыцарстве, но только до тех пор, пока эта заманчивая перспектива не оказывается на расстоянии вытянутой руки. Вот тогда они говорят и поступают совсем по‑другому!
(Сэр Хамфри Эплби все‑таки встретился с Саймоном Монком из Национального театра. За обедом в закрытом театральном Кафе, где их, во‑первых, не увидят ненужные глаза, и, во‑вторых, ценят, как настоящих гурманов. Некоторые детали их беседы приводятся в относительно недавно изданной и, кстати, весьма популярной автобиографии Саймона Монка под интригующим названием «Звук и ярость». – Ред.)
«Мы встретились за обедом в нашем закрытом театральном кафе. Сэр Хамфри Эплби заранее позвонил мне, попросив найти место, где нас никто не сможет подслушать. Естественно, я предложил наше кафе. Там нас будет просто некому подслушивать.
Сэр Хамфри сообщил мне о сильном недовольстве нашего ПМ пьесами, в которых он, по его мнению, подвергается незаслуженным нападкам. Я порекомендовал секретарю Кабинета, так сказать, в частном порядке передать Хэкеру, что пьес, в которых деятельность премьер‑министра характеризуется с положительной стороны, к сожалению, никто пока не предлагает. Хамфри, слегка улыбнувшись, выразил сомнение, что это хоть как‑то поможет разрешить ситуацию.
Поскольку Хэкер – профессиональный политик и должен честно играть по установленным правилам, подобного рода „негативные“ пьесы надо рассматривать как всего лишь один из неизбежных крестов, которые ему суждено нести на своих плечах. В чем ему, положа руку на сердце, следует отдать должное…
Впрочем, Хамфри это совершенно не волновало.
– Он может спокойно взваливать на себя любое количество крестов, – с лукавой усмешкой заметил он. – До тех пор, пока они ставятся в нужной части избирательного бюллетеня.
Вообще‑то проблемы Хэкера отнюдь не мои проблемы. В данный момент меня куда больше интересует размер гранта, запрошенного Советом по делам искусств не далее как в прошлом году. Точнее говоря, речь идет о дополнительных тридцати миллионах, только и всего.
– Мой дорогой Саймон. – Сэр Хамфри загадочно покачал головой. – Не думаете же вы, что я могу раскрыть точную цифру заранее? Тем более Первому заместителю директора Национального театра!
Конечно же, никто и не ожидал от него ничего подобного. Во всяком случае, в таких деталях… Поэтому я взял со стола вазу с хлебными палочками и предложил:
– Вот, попробуйте, пожалуйста.
Хамфри неторопливо выбрал три штуки и почему‑то протянул их мне.
Я пришел в ужас.
– Только три?
Невероятно!
– Кажется, это совершенно новая диета. – Секретарь Кабинета мрачно кивнул головой, как бы подтверждая важность сказанного. – Говорят, три хлебные палочки – это абсолютный максимум.
– Брутто или нетто? – поинтересовался я.
– Нетто.
Следующий вопрос был просто неизбежен, хотя ответ на него мне, признаться, слышать совершенно не хотелось.
– Ну, и сколько же, в конечном итоге, получит наш Национальный театр?
Сэр Хамфри с подчеркнутой торжественностью отломил приблизительно четверть от одной из хлебных палочек.
– Только четверть? Но это же катастрофа! Что можно сделать за четверть миллиона?!
(Следует отметить, что в данном случае четверть миллиона фунтов стерлингов означала не всю сумму, как таковую, а всего лишь прибавку в размере этой самой суммы. – Ред.)
– Саймон, мне трудно себе даже представить, откуда у вас такая цифра, – с невинным видом перебил меня Хамфри. Вообще‑то он любит такого рода игрушки…
Поэтому пришлось настоятельно попросить его о помощи. Ведь проблема совсем нешуточная. Четверть миллиона – это не только меньше того абсолютного минимума, который, как мы заявили прессе, требуется, чтобы предотвратить неминуемую катастрофу – это даже ниже реального минимума, остро необходимого для предотвращения неминуемой катастрофы.
Первая реакция сэра Хамфри, как и следовало ожидать, была демонстративно отрицательной.
– Хотя я и член Совета управляющих вашего театра, моя абсолютная лояльность распространяется прежде всего на правительство и самого премьер‑министра, – горделиво заявил он. Впрочем, это тоже оказалось всего лишь очередной из обычных для него игрушек, поскольку он тут же продолжил: – Хотелось бы также особо отметить, что здесь я в основном представляю интересы ПМ. Так вот, определенные нюансы в данном вопросе могут поставить его в несколько неудобное положение. Соответственно, действуя, так сказать, от имени и по поручению, я просил бы вас рассмотреть их со всей надлежащей внимательностью.
Я с готовностью вытащил из внутреннего кармана свою специальную записную книжку. Похоже, все обстояло не так уж и плохо.
Он довольно улыбнулся.
– Как нам стало известно, вам доверена честь официально представить премьер‑министра на торжественной церемонии по поводу присуждения театральных наград. Так вот, Номер 10 был бы очень признателен, если бы вы сочли возможным заблаговременно прислать нам текст вашего выступления.
– Для официального утверждения?
– Ну что вы?… Скорее, для разумно‑сбалансированной информации. Господину премьер‑министру совсем не хотелось бы, чтобы в вашем выступлении каким‑либо образом подчеркивалась тема, скажем, скромного размера присуждаемого гранта. В частности, там не должно быть таких радикальных определений как, допустим: жалкий, нищенский, варварский, скупердяйский, убогий, ну и так далее, и тому подобное… – Я старательно записывал все это как можно точнее. Странно, но факт: секретари Кабинета по каким‑то известным только им причинам предпочитали проговаривать наиболее важные пассажи как можно быстрее и как можно менее внятно. – Желательно было бы также выбросить оттуда любые ссылки на то, сколько выделяют на аналогичные цели правительства других стран.
Я попросил его уточнить цифры. Он тут же достал из кармана листок бумаги.
– Да, конечно же. Чтобы вы случайно их не упомянули.
– Случайно я их не упомяну, не беспокойтесь, – успокоил я его.
– И что самое главное, – резюмировал сэр Хамфри, – там не должно приводиться никаких, абсолютно никаких параллелей, во всяком случае, таково желание ПМ, между размером дополнительного финансирования, которое требуется вашему театру, и определенными суммами, которое наше правительство потратило в минувшем году на определенные проекты.
На этот раз он говорил даже более чем уклончиво, поэтому мне пришлось попросить его разъяснить мысль несколько поконкретней.
– Ну предположим, требуемая вами сумма составляет четыре миллиона. Только гипотетически, как сами понимаете, в виде примера, не более того. Тогда, как искренне надеется премьер‑министр, вы, вполне возможно, не будете привлекать внимания к тому факту, что правительство не далее, как в прошлом году, потратило пять миллионов на приобретение радарного оборудования для суперсовременного истребителя, который к тому же совсем недавно списали. Или что министерство энергетики ухитрилось сделать запасы никому не нужных инвентарных ярлычков, как минимум, на ближайшую тысячу лет. Или что другое ведомство неизвестно для чего закупило несколько миллионов банок с витаминизированным напитком. Не говоря уж о миллиардах фунтов стерлингов, списанных за счет авиационной системы раннего оповещения „Нимрод“.
– Надо ли нам сделать что‑нибудь еще? – механически спросил я, не поднимая глаз от блокнота.
– Нет‑нет, это именно то, чего вам делать не надо! – лицемерно заметил он. – А вот что надо бы… так это организовать премьер‑министру какую‑нибудь награду. Естественно, по вашей части. И, само собой разумеется, заблаговременно известить его об этом. Чтобы получить согласие.
Да, задачка не из легких! Театральная награда для Хэкера? С какой, интересно, стати, какую именно и, главное, к чему? Единственно, что мне тогда приходило в голову, это присудить ему звание Мещанина года. Но ведь он даже не ходит в театр!
К моему искреннему удивлению, сэр Хамфри встал на его защиту. Причем весьма решительно.
– Не ходит, потому что не может. Боится дать лишний повод недоброжелателям из пишущей братии и карикатуристам. Например, он не смог пойти на „Месяц в деревне“, так как это способствовало бы появлению преждевременных и, значит, нежелательных слухов о предстоящих всеобщих выборах, не смог пойти на „Соперников“ из‑за того, что на место ПМ претендует слишком много из его коллег по Кабинету, и уж никак не смог пойти на „Школу злословия“, опасаясь тем самым лишний раз напомнить электорату о том печальном факте, что его коллегу по Кабинету, министра по делам образования, застали в постели с директрисой частной школы, где обучалась его собственная дочь.
Бедный Хэкер. Мне стало почти жалко его.
– Ну а о „Враге народа“ Ибсена и говорить нечего… – Мог бы и не продолжать, все предельно ясно и без того. – Так вот, если бы вы могли дать ему какой‑нибудь почетный, льстящий самолюбию титул, который приукрасил бы его имидж и добавил самоуважения, то…
Что конкретно, черт побери, он имел в виду? Лучший актер года? Месяца? Недели? Может, За лучшую роль по талантливому сокрытию закулисных трагедий? А что, почему бы и нет?
– Очень остроумно. – Хамфри довольно хихикнул. – Нет, скорее, более уместным было бы дать ему награду За лучшую комическую роль года.
Я осмелился пойти еще дальше.
– Тогда как насчет: За лучшую трагическую роль года?
– И то, и другое! – согласился сэр Хамфри, и мы расстались, обоюдно довольные друг другом».
(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)
Декабря
Встречался с Ником Эверитом, нашим министром по делам искусств. Он был в том еще состоянии. Нервничал, запинался… Интересно, с чего бы? Может, он имел отношение к принятию решения о том самом гранте? Хотя, нет, конечно же, нет, Ник ведь всего лишь младший министр и, значит, не член Кабинета. Впрочем, мы живем в свободной стране, и в случае несогласия с решением он вполне мог бы подать в отставку! Так или иначе, но это было решение правительства, то есть коллективное, ну а поскольку он часть правительства, то обязан разделять ответственность независимо от того, принималось ли таковое решение с его согласия или без оного. В этом‑то и состоит наша демократия.
– Джим, – чуть ли не трагическим тоном обратился он ко мне. – Боюсь, у нас возникнут серьезные проблемы, когда им официально объявят о смехотворном размере гранта.