Г. Д. Санжеев.
Давно это было: в последний период будды Дипанкары, в одно из первых прекрасных времен будды Шакьямуни, Айхан тохой было его кочевьем, Алаг ула — его опорой; Молочное море было его кочевьем, гора Сумбер — его опорой; широкая равнина была его кочевьем, Хухэ ула — его опорой. Был у него прекрасный хан батюшка Митал угэй[Бесстрашный], была у него прекрасная матушка царица Тунхэ Гоа.
Родился он [таким могучим, что мог] соразмеряться [своей силой с самой]Землею, [что мог] он состязаться с тэнгринэрами. С самого рождения своего не упустил он свою державу и религию; с самого появления своего не упустил он [в чужие руки] свои земли и воды. Когда ему было семь лет, [его имя уже] гремело, семь больших жилищ он переменил. На темени
у него было благословение Дзонхавы, на челе — величие Махакалы, у горла — [величие] Хоншим-бодисатвы, на его двух плечах утвердилась сила двадцати одной дара-эхе, в груди у него утвердилась мощь тринадцати драконов, на пояснице — сила царей драконов. 2а. Это был, говорят, лучший из мужей хан Харангуй, неуязвимый для стрелков, непобедимый
силачами и обретший в совершенстве мудрость мужей. По всему Алтаю бродят его сто тысяч темно пегих табунов, по всему Хангаю пасутся его двести тысяч темно соловых табунов. Для выездов на охоту он имел большого вороного коня; малого вороного коня имел он, чтоб ездить между аилами своими. А для выездов на лютого врага имел он тёмно-рыжего коня с широкими красивыми гривами, с красивым и пышным хвостом, с прелестной спинкой, как у зайца, с прелестной причесанной шейкой, с [убранным] красивым хвостом, с черными глазами, как у теленка, с красивым статным телом, с красивой грудью, с зубами из драгоценного нефрита, с губами [точно из] серебра, с копытами, [твердыми как] черный булат... Меж ребер [этого коня] не было промежутка, в задней части не было сустава. Длиною он был девяносто шагов, уши были в девять четвертей. [А посмотреть на него, так казалось, что] он покрыт признаками восьмидесяти верховых коней. 2б. Имел он черный кнут, сплетенный втрое из кожи трехлетнего быка, сплетенный вчетверо из кожи четырехлетнего быка. Были тридцать четыре подхвостника, двадцать четыре нагрудника, сорок четыре подпруги, витая серебряная узда, семь белых
1 См. сноску на стр. 102.
потников и черное седло с белой лукой. Была золотая попона с привесками точно лиственный лес. Был большой саадак черный с серебряными украшениями. Был у него лук из слоновой кости, украшенный пятидесятью перьями черного орла, посаженными без промежутка, снабженный тридцатью красными стрелами, облицованный рогами девяноста коз; для прочности был натянут лук жилами цариц, а для крепости — жилами мужей; на кобылках лука были разрисованы козы и маралы, а на ручке были изображены барсы и медведи; силою же лук был [равен] тысяче слонов. Было у него красное копье с черенком в тридцать шагов; было у него девять черно-золотых мечей с серебряно-булатной спинкой и лезвием, как ледяной булат. За. Был у него шлем из чистого золота, облицованный драгоценным стеклом. Была у него пестрая кольчуга; имел он семьдесят мечей. Было у него три миллиона триста тысяч подданных... Зверей задней стороны убивал он позади же; зверей передней стороны убивал он впереди же [стреляя]; так забавлялся, говорят, они утром и вечером; таким, говорят, был этот муж.
Однажды хан Харангуй сказал своему хану батюшке и своей матушке царице: „Как быть с голосом славного мужа, с гиком прибывшего [сюда]? — Как быть с грохотом оружия, с лязгом доставленного [сюда]? Как быть с копытами лошади, с фырканьем прибывшего [сюда]? — Не окажусь ли я подавленным в пропасти? Не будет ли конь мой подавлен этим грохотом?“ Говорил ему тогда хан батюшка: „Глупый ты, мой негодный. [Ведь] это дело твое еще маленькое, еще жидка твоя кровь, еще тонка твоя кость. 3б. К чему тебе спешить к встрече с подобными врагами,“ — такие слова, говорят, сказал [хан батюшка своему сыну]. И пока [так хан батюшка] беспокоился, [хан Харангуй] сел на своего тёмно-рыжего коня, на двух своих вороных коней сложил все свое оружие и направился в сторону восхода солнца. К краям своих кочевьев, в место, расположенное на расстоянии пятнадцати суток [езды], он прибыл и в местности, покрытой горами, водами и лесами, своим волшебством воздвигнул субурган из стекла, высящийся до небес. Убивал он из изюбрей самого жирного и из соболей самого черного.
Тем временем уже четвертый год сын небес Эрхим Хара, говорят, сватается к прекрасной дакиня Толи Гоа, дочери хана Аги Бурал, живущего прямо к востоку [отсюда]. И приказала тем временем прекрасная дакиня Толи Гоа своему седому пастуху верблюдов: „Иди, старик, я посылаю тебя к лучшему из мужей — к хану Харангуй, что живет там, где всходит солнце. 4а. Собери свою одежду и возвращайся через семь суток. “Так сказав, заколола она семь волов, мясо их превратила в экстракт величиною в большой палец. Тогда старик поймал быструю соловую верблюдицу, которую и ветру не догнать, и прибыл к прекрасной дакиня. Сказала старику эта дакиня: «Отсюда на расстоянии девяностодевятилетней езды находится лучший из мужей хан Харангуй. Айхан тохой — его кочевье, Алаг ула — его опора, а широкая равнина — его кочевье, Хухэ ула —его опора. Родился он [таким могучим, что мог] соразмеряться [своей силой с самой] Землей, [что мог] он состязаться с тэнгринэрами. Ты поезжай к нему, старик, и скажи: „Твою суженую девицу собирается взять себе сын небес Эрхим Хара. Потому ли муж должен робеть, что он славен? Потому ли дураковатый должен сидеть, что он глуп? Отчего же ты, будучи славным мужем, сидишь такой бестолковый?“ Так скажи ты ему. 4б. Славный муж может [тебя] убить. Ты скажи ему поосторожнее и хорошенько. Затем возвращайся, не показывая и соринки, как букашка, и пылинки, как оса» — [сказав слова такие, дакиня] положила старику в его черный огнивник засушенное мясо величиною в большой палец. „Когда ты будешь голоден, то будешь откусывать понемногу; когда ты будешь испытывать жажду, то облизывай“ — сказала старику дакиня и трижды это повторила [чтобы старик крепко запомнил ее наказ]. И отправила она старика, девяностодевятилетнее расстояние превратив в девяносто-девятимесячное, а девяносто девятимесячное расстояние же в девяносто девятисуточное, соединила [она также] две [большую и малую] горы в одну.
Вслед за тем, старик поехал на быстрой соловой верблюдице, которую и ветру не догнать, колотя ее и правой и левой рукою. Прибыл он к краям кочевья Айхан тохой и очутился среди бесчисленных стад и табунов [хана Харангуй]. 5а Закружилась его голова, и трое суток он блуждал, подавленный пылью [которую поднимали стада и табуны]. И кое-как, крича и свистя, выбрался старик на край. И когда забрался он на вершину Болдзотын Боро, то увидел, как на северо-западе загорался большой пожар. Захотел он посмотреть на этот пожар. И когда старик, мигом подъехав, посмотрел, то оказалось, что это не пожар, а сияние стеклянного дворца, высящегося точно пожар до небес. Увидел он также перед дворцом пасущихся двух вороных коней и одного длинного и статного тёмно-рыжего коня. Посмотрел он внимательно на тёмно-рыжего коня с макушки до хвоста и с хвоста до самой его макушки. И увидел он, что это был красивейший конь, в ребрах не имеющий промежутка, а в задней части — сустава. Посмотрел он на этого коня, обходя его трижды. Тёмно-рыжий конь трижды позевывал и трижды испражнялся. Решив, что в этом дворце живет хан Харангуй, 5б направил старик свою быструю соловую верблюдицу в сторону своей езды, а сам повернулся, держась за правую ляжку, и, своей правой рукой держась за заднюю луку своего седла, сказал: „Эй, ты хан Харангуй! Сын небес Эрхим Хара пятнадцатого числа второго месяца будущего года собирается жениться на прекрасной дакиня Толи Гоа, дочери хана Аги Бурал, живущего отсюда на востоке, там, где всходит солнце. Хан Харангуй! Потому ли ты робеешь, что ты славный муж? Потому ли ты лежишь, что никудышный ты глупыш? Так ли ты позволишь постороннему человеку отобрать у тебя твою суженую? Отчего же ты, будучи славным мужем, ничего не соображаешь?“ С этими словами, говорят, старик исчез, не оставив [после себя] и соринки величиною с букашку и пылинки величиною с осу. Хан Харангуй, лежавший в это время сонный, вскочил испуганный! 6а. Держа в правой руке рубашку с золотыми-пуговицами, стал он всматриваться во все четыре стороны, оглядываться по всем восьми направлениям.
Нигде ничего не видно было совсем. Тогда вернулся он обратно [во дворец], и одел на ноги черные чулки, сшитые из шкур восьмидесяти изюбрей, — передки же чулков были заделаны из шейной шкуры семидесяти изюбрей. На голову одел он большую черную шапку, сшитую из ста соболиных шкур; на правое плечо накинул он полушубок из дорогого шелка. Затем он бегом поднялся на макушку своего стеклянного дворца и стал одновременно всматриваться во все четыре стороны и по восьми направлениям. И увидел он вдали, где солнце всходит, как исчезает соринка величиною с букашку и пылинка величиною с осу. Хан Харангуй так изменился, что красное и мутное лицо могло навести страх на десятки тысяч людей, 6б. что страшное лицо его могло испугать тысячи людей. Свою золотую косу забросил назад, свою серебряную косу забросил на плечи, свои черные кудри, красивые как павлиньи перья закинул за уши, прочитал свое заклятие на белых своих силках и их направил на макушку своего дворца: „Пусть исполнится то, что мною задумано“,—-сказал он и, взяв свою витую серебряную узду с драгоценной отделкой, поймал своего тёмно-рыжего коня, своих двух вороных лошадей также; затем прочистил он свое оружие, отряхнув пыль со своей кольчуги, приготовил двух своих лошадей, нагрузив их своим снаряжением. Потом возжег он белую благоуханную траву и сделал тринадцать воскурений.
Поехал он на своем статном тёмно-рыжем коне, поскакал он точно сокол: заколебалась Алаг ула, задрожала золотая земля, заколебалась Хухэ ула, широкая земля задрожала, заволновалось Молочное море, заколебалась Сумбэр ула... Говорят, поехал он, держа путь на юг. 7а. Тем временем хан батюшка и мать царица говорили между собою: „Заколебалась Алаг-ула, задрожала золотая земля. Наверное, наш старший сын поехал на какого-нибудь зловредного врага“. Затем сказали они младшему брату хана Харангуй — Уладай мергену: „Твой старший брат поехал на врага. Ты садись на сивого свирепого коня с белой шерстью на лбу, на нем ездит твой отец, и величиною он с гору. Поезжай затем вслед за своим старшим братом. Когда он будет останавливаться на ночлег, побереги его лошадь и место [ночлега] очисти от деревьев. А когда же он будет собираться в путь, приготовь ему лошадь, седло ему также оседлай. Чужая земля — [одно] название, своя земля — [что] кость“. И [когда хан батюшка] положил Уладай мергену в торока два кувшина молока, тогда поехал он (за своим старшим братом).
Вот поехал трехлетний Уладай мэргэн вслед за [ханом Харангуй] и, увидев издали своего старшего брата, крикнул ему: „Братец остановись“. Так крикнул он трижды, но хан Харангуй все едет, ничего не замечая. Закричал тогда Уладай мэргэн: „Не собаку я зову, а человека“. 7б. Ударил он своего коня с белой шерстью на лбу своим кнутом и, точно синий холм, очутился перед ханом Харангуй. Хан Харангуй, как только увидел его, вытащил своз красное копье с 33 золотыми наконечниками и направил его в подмышку Уладай мэргэна: „Ну, что ты за молодец с огнем в глазах и с величием в лице? Как твое имя, где твое кочевье, откуда и куда ты едешь и чей ты сын?“ — так спросил его хан Харангуй. Ответил тогда Уладай мэргэн: „Имею я старшего брата по имени хан Харангуй. Эго лучший из мужей; сын хана батюшки Митал угэй и прекрасной царицы матушки Тунхэ Гоа. Айхан тохой его кочевье, Алаг ула — его опора. Родился он [таким могучим, что мог] соразмеряться (своей силой с самой) Землей, [что мог] он состязаться с тэнгринерами. Хан батюшка и царица матушка сказали мне, чтоб помогал я своему старшему брату. Положили они мне в торока два кувшина молока и отправили вслед за вами. Таковы дела“, — закончил Уладай мэргэн. 8а. Тогда хан Харангуй бросил на землю копье, которое он держал в руках, стянул [своего младшего брата] с его коня, обнюхал его щеки, обнял его в своих объятьях, лаская его русые [sic!] волосы. Увидели это их кони и тоже стали между собою [радостно] ржать.
Вытащил затем хан Харангуй из своего огнивника прядь сахарного жасмина и накормил ею своего младшего брата. Затем сказал он: „Этот сивый конь величиною с гору, имеющий белую шерсть на лбу, служит моему хану батюшке в его походах на лютого врага“. И с этими словами снял он с коня узду и отпустил его на свободу, чтоб ускакал он домой.
Потом хан Харангуй посадил Уладай мэргэна на своего малого вороного коня и с громкими разговорами [поехал вместе с ним дальше]. Закурили они сине-лиственный табак, тонкий дымок потянулся [из трубок]; повели они между собою хорошие речи, заиграли на звучных, хороших белых флейтах, сочетая тринадцать мотивов. И поехали они пониже синего серебряного неба, повыше земли. 8б. Поехали, ускакали они так, что под ними не гнулся толстый стебелек, не нагибалась тонкая травка; ускакали они, не прерывая своего крика и не мигая своими глазами. Ехали долго, до тех пор, пока новорожденный ребенок не превратился в мужа, пока не отлетели привески железных стремян, пока время не истекло. Тем временем из-под правого стремени хана Харангуй и из-под левого стремени Уладай мэргэна выскочил пятнадцатиголовый сморщенный черный мангус. И пока старший брат смотрел за младшим, а младший— за старшим [этот мангус] проглотил Уладай мэргэна вместе с его конем и исчез в Дзамбутиб [Индию].
Говорил тогда хан Харангуй своему коню: „Ну, тёмно-рыжий ты конь, если ты не догонишь мангуса, то убью тебя, отсекая все твои четыре копыта [лапы]. Если тебя обгонят и если я не сумею тебя убить, то я отрежу себе пальцы и убью себя.“ [С этими словами] хан Харангуй так стянул поводья справа, что [удила] дошли до коренных зубов, так ударил коня по его стегну, что кнут врезался до костного мозга. 9а. И когда они дважды объехали Дзамбутиб и объезжали его в третий раз, тёмно-рыжий конь хана Харангуй свою косую серебряную пасть положил на редкие гривы черного мангусова коня. Хан Харангуй, сидя на своём коне, выдернул пятнадцать голов мангуса, разрезал своим черным мечом живот мангуса и вытащил оттуда своего младшего брата — Уладай мэргэна. Из живота мангуса вышли люди целыми аилами [селениями], люди десяти языков с навьюченными верблюдами. Эти люди пришли к хану Харангуй и сказали: „Из какой страны ты святой [избавитель], спасший наши души нашу жизнь? Пусть согласно [помыслам] религии совершатся все твои задуманные дела и начинания“. С этими словами, все избавленные люди разошлись по своим странам и домам. Спросил хан Харангуй: „Ну, мой Уладай мэргэн, испугался ты или нет?“ Ответил ему Уладай мэргэн: „Чего мне бояться, коли есть мой старший брат да тёмно-рыжий конь!“ Превратили братья в пепел кости мангуса [и поехали дальше].
Едут они повыше стебельковой травки, пониже облачного неба, мчатся они точно бдительные волки, скачут они пока меняются [выходят] луна и солнце, долго-долго скачут, говорят. 9б. Скачут быстро, пуская коней вскачь по равнинам и летая над лесами. Расстояние 99 лет покрывают в 99 месяцев, расстояние 99 месяцев покрывают в 99 суток. Так достигли они быстро границ великого владения хана Аги Бурал.
Изменили они свой облик и превратились в двух грязных и плешивых парней; трех своих коней превратили в трех шелудивых жеребят; и в облике двух плешивых и грязных парней с тростниковыми и ковыльными луками пошли они дальше, шлепая [по грязи] и волоча свои ноги. Вскоре встретился с ними седой старик, пасший 10 тысяч белых верблюдов, и спросил их: „Откуда вы идете, молодые, с величием в лице и огнем в глазах, такие невзрачные собою и с дождевой накидкой (на плечах)? Где ваши кочевья, кто ваш владетельный повелитель, откуда и куда вы держите свой путь, чьи вы дети?“ 10а. Отвечают старику плешивые: „Мы вдвоем потеряли трех верблюдов, с тех пор прошло уже триста девяносто лет, и все еще не можем их найти. Мы прибыли сюда, думая, что, может быть, наши верблюды забрались сюда“. Сказал им тогда старик: „Эх, вы, мои глупые, как могут верблюды верхнего мира забраться в этот нижний мир? Какие же это были верблюды, я буду их примечать?“ Сказали тогда плешивые: „Один из них — черный самец с проткнутым носом, вместе с ним — трехлетняя черная верблюдица, необъезженная и с не проткнутым носом; третий же — черный холощенный верблюд с задерганным [удилами] носом“. Сказал тогда старик: „Юрта, что там виднеется, наша. Вы, мои дети, приезжие люди. Вы идите туда и выпейте чаю, а я приду, собрав своих верблюдов“. С этими словами старик отправился к верблюдам.
Двое плешивых отправились к юрте старика и, зайдя в нее, сказали старухе: „Мы пришли к вам пить чай по приглашению вашего старика“. Когда старуха налила им чай в разбитой чашке, в которую наливают воду при расчесывании волос, старший плешивый сразу же бросил чашку к двери. 10б. Затем старший плешивый разбил сундук [старухи] и достал из нее большую разукрашенную фарфоровую чашку, бывшую у семидесяти людей. Затем развязал сосуд, в котором был кумыс, налил оттуда для себя кумыс пятнадцать раз, столько же налил он и младшему брату. [Таким образом] выпили они весь кумыс и убрали чашки. Тогда старуха сказала им: „Это чашка не для подобных вам грязных плешивых. Это чашка для нашего хана, чтобы пить ему кумыс во время выездов на охоту“. Говорили ей тогда плешивые: „Разве ханские уста не такие же, как у простолюдина!“
Тем временем, когда заалело вечернее солнце, пришел старик, пригнав со свистом свои десять тысяч белых верблюдов, которых он загнал туда, где они обычно лежали. Зайдя в свою юрту, старик спросил: „Налила ли ты этим парням чай?“ Затем сказал старик: „Ну, дети мои, теперь уже стало поздно. Будете ли вы здесь ночевать или поедете дальше?“ Старший плешивый сказал: „Нам незачем спешить, а так как теперь уже стало поздно, то заночуем; мы не знаем ни дороги, ни людей. Поедем завтра“. 11а. Старик тогда сказал: „Коли так, то у меня ни овцы, ни барашка, чтоб заколоть [для вас на ужин]. Но в верблюжьем стаде есть одна быстрая соловая верблюдица, которая ростом выше семидесяти верблюдов и перескакивает через семьдесят верблюдов, уже восемь лет
ходит она яловой. Целых три года мы не можем ее поймать для того, чтоб подать нашему седому хану во время его выездов на облавную охоту. Если вы сможете, если вы способные мужи, то поймайте ее и заколите себе на ужин и ночлег. Если уже не сможете, то ночуйте здесь голодными, такова будет ваша доля“. Младший плешивый попросил старика показать ему эту верблюдицу и, когда старик показал ему во дворе эту верблюдицу, взял в руки большой черный камень, выдернув его из земли около юрты, предварительно засучив свои подолы. Затем он ударил камнем [между грудью и задом] эту верблюдицу, которую показал ему старик и которая, вставши выше семидесяти верблюдов, собралась было перепрыгнуть через них. Убивши верблюдицу, он мигом содрал с нее шкуру. 11б. Затем держа в одной руке эту шкуру, а в другой — мясо, зашел в юрту, где приказал быстро налить в котел воду, после чего в этом же котле сварил все мясо верблюдицы. А пока варилось это мясо, младший плешивый успел уже так приготовить [размять] шкуру, что тут же сделал из нее ремни и передал (хозяевам). Затем этот плешивый разделил мясо всем; мякоть — же из груди и задней части отдал старику и старухе а все остальное положил в миски и съел вместе со своим старшим братом. Большие кости побросали они через свои пасти, а мелкие — через нос и рот; после этого они передали хозяевам пустые миски и выпили весь суп.
Когда стало поздно, они расположили своих трех шелудивых жеребчиков есть траву и улеглись спать. Ночью спрашивает у старика старший плешивый, лежа [в постели]: „В чем чары и могущество вашей ханской дакиня — царевны, в чем чары и талант мужа и вашего [царского] зятя?“ Отвечал ему тогда старик: „Наша дакиня может устранить бедствие двенадцати прошедших лет и наперед уничтожить бедствия будущих двенадцати лет. Она может вырастить плоды на засохшем дереве и достать воду на засохшем месте. 12а. Она воскрешает умершего, обогащает обедневшего человека. Таково ее могущество. Она так прелестна, что когда она спит, повернувшись лицом назад, то люди задней [северо- западной] стороны от ее блеска поднимаются [с постели], открывают дымоход юрты, выносят [ночной] пепел и доят коров, думая, что с утренним рассветом взошло солнце. Она так прелестна, что когда она спит, повернувшись лицом вперед, то люди передней стороны поднимаются [с постели], открывают дымоход своей юрты и доят своих коров, думая, что настала утренняя заря. Такова наша дакиня с таким красивым и лучезарным лицом, блеск от которого проникает сквозь юрты, сияние от которого проходит сквозь войлочные обшивки. Что же касается могущества сына небес Эрхим Хара, то я хорошо не знаю. На вид как будто бы лучший и красивый муж“, —так старик, говорят, сказал. „Рад тому, что ты так складно рассказал о сем прекрасном могуществе своей дакиня“, — сказал старший плешивый и подарил в награду старику свои десять золотистых шелковых платков.
Вот ночью спят. Вдруг стало светло. Двое плешивых, думая, что настала заря, поднялись [с постели]. 12б. Когда они собрались ловить лошадей, старик, говорят, сказал: „Ну, дети мои, ведь на самом деле не заря настала. Когда наша дакиня поворачивается во сне в нашу сторону, то такой бывает блеск от нее. Спите спокойно и, когда выспитесь, поедете потом“. Сказали тогда плешивые: „Что ты за странный старик, не разбирающийся в утреннем рассвете; ведь ты столько жил, что волосы твои давно поседели“. С этими словами, не обращая внимания на стариковы слова, они накинули свои серые накидки и поехали дальше. Тем временем вновь стало темно, тогда вспомнили плешивые о чудесном могуществе дакиня и вновь легли спать в степи, где не было никого.
Когда настала заря, а желтое солнце утра [поднялось уже], поехали плешивые дальше и поднялись на гору, которая находилась перед дворцом хана Аги Бурал. Хан Харангуй говорил своему младшему брагу, Улудай мергену, всматриваясь в даль: „Виднеется с великим блеском восемьдесят восемь золотых субурганов-строений посреди трехрядной горы, над вершиной которой тянется туман с земли, а по хребтам — расположены вечные снега. [Их блеск] затмевает сияние солнца. Среди них виднеется один храм из драгоценного стекла, в котором установлена (статуя) будды Шакьямуни, установлены золотые изображения ганджура и данджура. 13а. К югу от этого храма находится белый длинный дворец без стенных обручных веревок. На северной же стороне расположен дворец, построенный из шкур черных соболей и покрытый дорогим шелковым покрывалом. На южной стороне устроен пруд, в котором собраны утки и гуси. Вот это большое величавое строение, окруженное прочными и длинными стенами, где павлины поют, где колышется синий лес, где поет соловей. Вот уж истина, а не ложь, что это хан-владетель целого мира света“. С этими словами закурили они сине-лиственный табак, пустили тонкий синий дымок и, говорят, любовались они там.
Вот пошли они, шлепая ногами, к дворцу и увидели там, как Аргай Бухэ и Шаргай Бухэ очищали место для игр и забав. Когда эти плешивые, собрав в подолы своих халатов песок и прах земли, разбрасывали, забавляясь, в выровненном месте прах-песок, Аргай Бухэ и Шаргай Бухэ сказали им: „Эй, мои дети, не сорите на выровненной площадке; здесь будет место для игр и забав нашего хана“. 13б. Так трижды они сказали плешивым и умоляли их не сорить, тем не менее плешивые продолжали поднимать пыль. Тогда Аргай Бухэ, весьма рассердившись, выдернул с корнем большое растущее дерево и приблизился к плешивым. И, поднявшись, ударил старшего плешивого по самой шее. Дерево же [которым ударили плешивого] разломалось, обломки его составили двадцать вязанок дров. У Аргай Бухэ заломило в ребрах, берцовая кость его лопнула [от потуги]. „Ах, мерзкий“, — воскликнул Аргай Бухэ, затем взял он золотой костыль, слева оперся на серебряный костыль и, отправившись к хану, доложил ему обо всем случившемся. Аги Бурал тогда послал своего пажа: „Иди и приведи сюда грязного плешивца“. Когда привели к нему плешивого, спросил он: „Ну, грязный плешивец. 14а. Почему ты испортил то место, приготовленное для игр и забав, хотя это запрещал тебе Аргай Бухэ“, — такой, говорят, издал хан указ. Сказал тогда плешивый: „Что за Аргай Бухэ? что за выровненное место? Ничего я не понимаю“. Сказал хан: „Говорят, что когда ты, нарушая запрет, сорил там, то Аргай Бухэ, выведенный из терпения, ударил тебя большим деревом. Ты и это также не знаешь?“ Сказал тогда плешивый: „Не очень-то хорошо помню. Но, как будто бы, у меня на шее чуть-чуть что-то почувствовалось. Больше ничего не знаю“. Приказал тогда хан силачу Шаргай Бухэ: „Уведи этого [плешивого] поскорее“. Шаргай Бухэ взял старшего плешивого за его правый пояс и вывел вон, тогда плешивый сказал: „В ограде у вашего седого хана кажется много дворовых собак“. Затем, немного повозившись, содрал с дворового его грудь и зад и бросил, говорят, его собакам.
После этого Бурал хан собрал свой великий народ, 14б. ударив в большой барабан; собрал также и малый свой народ, ударив в малый барабан, и всем мудрецам-вельможам, министрам и прочим чинам подробно доложил хан обо всем том, что сделали плешивые. Когда спросили: „Кто будет казнить их?“ — то сайты, прибывшие с запада и востока, доложили, говорят: „Кто же может сделать это, кроме небесного Наран Саран Тулая!“Тогда, посоветовавшись между собою, отправили к Наран Саран Тулай сто человек посланцев. Посланцы прибыли к Наран Саран Тулаю и сказали: „Есть у нашего хана двое очень вредных плешивых. Нас послали просить тебя, чтобы ты их уничтожил.“ Тогда ответил посланцам Наран Саран Тулай. „Нет я не пойду. Кто победил когда-то десять лучших мужей из десяти [разных] стран и сто лучших мужей из ста [разных] стран, тех мужей, которые развалили твои [ханские] горы, засушили твои воды и разорили твой народ? Между тем уже три года, как меня за это не вознаградили!“ 15а. С этими словами он отказался идти. Посланцы отправились обратно и доложили Бурал хану: „Силач Наран Саран Тулай не пришел сюда, говоря: „Кто победил когда-то десять лучших мужей из десяти [разных] стран и сто лучших мужей из ста [разных] стран, тех мужей, которые развалили твои горы, засушили твои воды и разорили твой народ? Между тем уже три года, как меня за это не вознаграждают“.
Снова отправили сто посланцев с поручением всяческими способами доставить силача, которому вместе с посланцами послали сто бурдюков вина, сто кусков длинных белых хадаков. Посланцы прибыли к силачу и стали его всячески просить, чтоб [помог он их хану]. Сказал тогда силач, „Может быть со временем и будет какое дело идти [к хану]. Ведь я, кажется: сказал [разве я не сказал], что не пойду“. С этими словами он отказался идти наотрез. Тогда сказала его жена Наран Гэгэн: „Во-первых, это — хан, владетель целого мира. Во-вторых, это — твой тесть и батюшка. Если пойдешь, то скажи, что пойдешь; если же не пойдешь, то к чему тебе особенно многословить.“ 15б. Тогда сказал силач: „Пожалуй пойду“. Взял хадаки и выпил вина [присланные ему ханом]. Сел на свою тысячу одноколок и поехал. Двинулся он, говорят, стреляя из ста оружий, пуская тысячу стрел, в одну сторону крюча одной тысячею багров, в другую сторону размахивая одной тысячью сабель, рубя одной тысячью мечей и толкая одной тысячью пик. Прибыл Наран Саран Сулай ко дворцу Бурал хана и сказал: „Ну, Бурал хан! Кто победил десять лучших мужей из десяти [разных] стран, сто лучших мужей из ста [разных] стран, тех мужей, которые развалили твои горы, засушили твои воды и разорили твой народ? Кто восстановил твою державу и благословенную религию? Не я ли победил всех твоих врагов, питаясь своей черной плотью и выпивая свою кровь? За [все эти] свои заслуги [вот уже] три года я ничем не вознагражден“. От ярости своей великой на свою тысячу одноколок сел он [так, что они] разломались. 16а. Сказал тогда старший плешивый: „Если ты разломал свои одноколки, сев на них [в гневе], то я могу так сесть на черную землю, что она даст углубление [буквально: разрушится]“. С этими словами старший плешивый так уселся на землю, что получилось углубление величиною в колено, и когда он подошел к Наран Саран Тулаю, они схватились друг с другом и стали кидаться туда-сюда. Тогда Наран Саран Тулай понял, с каким плешивым он имеет дело, отпустил первую схватку [т. е. сделал в борьбе перерыв], решив одеть свои одеяния для борьбы. Одел он на себя куртку из шкуры верблюда и штаны из шкуры изюбря. Затем попятился на расстояние одного дня [езды] и понатужился, с расстояния полдня [езды] расправил свои члены. И схватились они [вновь], не отдыхая в течение дней и не прерывая в течение двадцати суток. На расстоянии десяти суток [езды] они развалили, борясь, все горы, разлили все воды [рек и озер]. Тем временем силач Наран Саран Тулай выставил свои железные ногти в несколько четвертей и свои костяные ногти в несколько четвертей и вонзил их в спину [заднюю кожу] старшего плешивого до самых коленных жил, вонзил их также по передней коже до самых колен; 16б. ранил он [плешивому] лопатки, раздвинул низкие ребра и, волоча его по твердой скале и [колючим] шипам кустарника, кинул [плешивого], задевая Алтай, через Хангай. Сел он затем на белую широкую грудь плешивого, придавив его к земле, и сказал: „Если есть что сказать, говори свое последнее слово!“ Отвечал, говорят, тогда плешивый: „Я не таков, чтобы говорить свое последнее слово перед таким человеком, как ты“. Вынул тогда Наран Саран Тулай свой черный меч и попытался кончить черную душу [плешивого], но не смог. Разложил он тогда на плешивого свою постель и лег, говорят, [спать]. Уладай мэргэн пошел тогда со своим длинным красным копьем, метя в алую подмышку Наран Саран Тулая. Сказал тогда старший плешивый: — „Остановись, братец мой, ведь будут говорить, что двое братьев, сговорившись, вместе убили одного никудышного человека: плохая будет слава о нас. Ведь твой старший брат еще не совсем разгорячился, а когда же он разгорячится, то такой человек [как этот силач] нигде не устоит [против меня]. Братец мой, отойди в сторону и смотри“. 17а. Сказав эти слова, он немного полежал, после чего его спинные позвонки [широкие как ящик] расширились и стали большими, как хангайская сопка; его четыре конечности так увеличились, что стали похожи на четыре большие горы; со лба его потекли
капли пота величиною с трехлетнего бычка. И, обругав силача: „Эх, ты негодный!“ — перебросил его через Алтай, волоча по Хангаю; затем уперся своими черными [голыми] коленями в черную [голую] широкую грудь силача и сказал: „Итак, негодный силач небес, если есть у тебя что сказать, то говори свое последнее слово“. Сказал тогда силач: „Есть у меня шесть хороших заветных желаний.“ „Ну, говори по порядку свои желания“, — сказал тогда плешивый.
Отвечал тогда силач: „Одно мое хорошее заветное сожаление — это то, что последовал за Бурал ханом [и стал ему служить]. [Еще] одно мое хорошее заветное сожаление — это то, что я сказал о тебе, плешивом, что могу тебя побороть. [Еще] одно мое хорошее заветное сожаление — это то, что я оказался побежденным тобою, плешивым, хотя и одолел в свое время] десять лучших мужей из десяти [разных] стран и сто лучших мужей из ста [разных] стран. 17б. [Еще] одно мое хорошее заветное сожаление — это то, что я хотел дожить, но не доживу до того, как мой единственный сын [станет взрослым настолько, что] его рука дойдет до тороков седла, а ноги его — до стремян. [Еще] одно мое хорошее заветное сожаление — это то, что мне до конца своих дней не удалось встретиться со славным мужем ханом Харангуй, лучшим из мужей, живущим отсюда в сторону восхода солнца. [Об этом] думал я [давно]. [Еще] одно мое хорошее заветное сожаление — это то, что я когда-то дал клятву покончить с собою [убить черную свою душу, умертвив свое тело], если буду побежден силачом и взят стрелком. Таковы мои шесть хороших и заветных сожалений; больше мне нечего сказать, больше мне не о чем сожалеть. Покончи со мною поскорее“. Так, говорят, сказал силач. „Хан Харангуй, это — я. [Ведь] я не буду есть твое черное мясо, не буду пить твою кровь. Сделаемся мы кровными братьями и, наши жизнь-душу соединив, будем мы втроем братьями. Как тебе думается?“ — спросил [в заключение] хан Харангуй. 18а. „Для мужа это все равно. То, что ты говоришь, справедливо. Однако, во-первых, есть препятствие в том [трудно], что я дал клятву убить себя, если буду кем-либо побежден. Во-вторых, муж, родившись, в юрте, должен умереть в поле. [Прошу тебя] воспитать моего единственного сына как своего“. С этими словами Наран Саран Тулай поднял свой черный стальной меч, чтобы покончить со своей черной жизнью.
Хан Харангуй со своим младшим братом собрал большие деревья, воздвигнул большой [темный] костер, на котором сожгли дотла остатки [кости и воду] силача так, что не осталось и косточки, чтоб рычать быку, и кала, чтоб обнюхивать лисице. Растоптали затем пепел и закурили сине-лиственный табак, пуская тоненький синий дымок. Скрежеща своими белыми зубами, большими как лопата, забрасывая назад свои красивые золотые косы, закидывая на плечи свои красивые серебристые косы, приняв свой обычный облик, пошли они [оттуда]. 18б. С лицом красным как сырое мясо, подавляющим величие десятков тысяч людей, с лицом красным как шелк, подавляющим величие несколько тысяч людей, с шумом и грохотом тысячей людей, направились они ко дворцу хана Аги Бурал.
Сказала прекрасная дакиня Толи Гоа: „Где-то позади раздается ржание коня. Милая моя Уйлэн Солонго, сходи-ка, посмотри“. Уйлэн Солонго вышла и, осмотревшись, вернулась [во дворец] со следующими словами: „Прямо с восточной стороны как будто бы идет сюда Хиргис Сайн Буйдэр с холодным синим сердцем и пестрым конем, а ведет он с собою триста ратников. А с западной стороны как будто бы идет сюда черный витязь Хатан Цэнгэль, а ведет он с собою тридцать витязей [богатырей] и триста ратников. А прямо с северо-западной стороны как будто бы идет сюда девяностопятиголовый Эрту Мангус, а ведет он с собою своего младшего брата Хабшин Хара Бургэд, мигом сразу пускающего по семидесяти-восьмидесяти стрел“. 19а. Тогда прекрасная дакиня Толи Гоа продырявила своими пальцами свой дворец из черных собольих шкур и посмотрела [сквозь продырявленную щель], а затем обругала Уйлэн Солонго: „Что же ты не можешь разобрать двух людей, идущих сюда с тремя конями, а несешь что-то непутное!“
Тем временем хан Харангуй со своим младшим братом остановился у дворца из черно-соболиных шкур, к золотой осине привязал своих коней, свои большие сайдаки положил на черно-соболиный дворец и вошел во дворец. Уселся он там на правую сторону золотого трона о восьми ножках так, что трон затрещал. Прекрасная дакиня Толи Гоа приветствовала хана Харангуй, а Уйлэн Солонго — Уладай мэргэна.
Уладай мэргэн приветствовал Уйлэн Солонго, хан Харангуй подсел к прекрасной дакиня Толи Гоа, с ее правой стороны [оперся], заговорил с нею точно барс, с лицом радостным и румяным, золотую свою прекрасную косу закинул назад, серебристую свою прекрасную косу закинул на плечи и стал кушать там.
19б. Прекрасная дакиня Толи Гоа спросила, говорят: „Откуда вы, хан Харангуй, и куда держите свой путь?“ Отвечал тогда хан Харангуй: „Я прибыл сюда, чтобы быть другом-спутником для тебя, неразумной, и завладеть суровой страной; [я прибыл сюда] из страны, откуда надо ехать девяносто девять лет“. Сказала тогда прекрасная дакиня Толи Гоа: „С верхней небесной нашей стороны прибыл сюда сын небес Эрхим Хара. Привез он с собою вина и яства, нагруженные на сто белых верблюдов. Привез он с собою тридцать черных беркутов, тридцать также черных своих евнухов и сто восемь своих пажей. Остановился он на восточной стороне Бурал хана, навалил он в белом дворце Бурал хана несметное количество мяса, чая и вина. Хан Харангуй, не пойдете ли вы к нему?“ Ответил тогда хан Харангуй: „Ведь это же — игра детей, лежащих в колыбели, лай собачье