К ХАРАКТЕРИСТИКЕ СРЕДНЕВЕКОВЫХ ХРОНИК

Лекция 2 К характеристике средневековых хроник

Косминский Е.А. Историография средних веков. V в. - середина XIX в. Лекции / Под ред. Сказкина С.Д., Гутновой Е.В., Левицкого Я.А., Сапрыкина Ю.М. М.: Изд-во Московского университета, 1963. – 430 с.

ЛЕКЦИЯ II

К ХАРАКТЕРИСТИКЕ СРЕДНЕВЕКОВЫХ ХРОНИК

Целью этой лекции не является сколько-нибудь полная характери­стика средневековой историографии в период до возникновения гумани­стического мировоззрения. Это было бы задачей непомерной. Я хочу здесь обрисовать лишь некоторые общие, наиболее существенные особенности •средневековых хроник этого периода, чтобы иметь отправную точку для характеристики дальнейшего развития историографии, ее постепенного превращения в научную дисциплину.

Поэтому мы не будем останавливаться на историках раннего сред­невековья. Общую характеристику особенностей средневековых хроник мы начнем с рассмотрения сочинений одного из известнейших хрони­стов XII в.— Оттона, епископа Фрейзингенского (1111—1158).

Оттон Фрейзингенский принадлежал к весьма знатному роду, был внуком императора Генриха IV и дядей другого германского импера­тора— Фридриха I Барбароссы. Оттон Фрейзингенский учился в Париже и получил очень хорошее по тому времени образование. Он вступил в Цистерцианский орден и был ревностным сторонником Бернара Клер-восского, хотя и не разделял всех его взглядов. В качестве епископа Фрейзингена (в Баварии) Оттону пришлось стоять в центре обществен­но-политической борьбы того времени. Он выполнял ряд поручений императора и был в курсе всех тогдашних политических и церковных дел. Поэтому мы можем считать очень удачным то обстоятельство, что такой хорошо осведомленный в делах своего времени человек оставил нам не просто записки, но своего рода философию истории — сочинение, по которому мы можем судить, как выдающиеся деятели того времени рассматривали свою собственную эпоху. Таким сочинением является знаменитая хроника Оттона Фрейзингенского, известная под названием «О двух государствах» '.

Основной линией во всех восьми книгах этого труда Оттона Фрей­зингенского является противопоставление двух царств: «царства божь­его» и царства земного, в основе которого лежит историческая концеп­ция, созданная ранее Августином.

1Otto Freising. Ottonis episcopi frisingensis Chronica, sive Historia de duabus civitatibus. Hannoverae et Lipsiae, 1912.

Оттон Фрейзингенский все время подчеркивает, что земные дела всегда переменчивы и непостоянны. В письме к Фридриху Барбароссе он называет свою работу «Книгой о переменчивости судеб» (Liber de muta-tione rerum). Мудрый человек, по его мнению, должен удаляться от земных дел и обращать свой взор к неизменному и вечному «государству божьему», ибо существуют два царства: одно — временное, другое — вечное; одно — земное, другое — небесное; одно — царство сатаны, дру­гое — царство Христа.

В первых семи книгах Отгона Фрейзингенского дается описание тех бедствий, которым подвергалось человечество от Адама и будет подвер> гаться до конца мира. В восьмой книге неожиданно для нас мы встре­чаем изложение будущих судеб человечества, т. е. пришествия антихри­ста и конца мира, а затем вечного блаженства праведников, которое он противопоставляет земной юдоли скорби.

Оттон Фрейзингенский не может идти ни в какое сравнение с Авгу­стином— ни по широте своего образования, ни по широте мысли. Авгу­стин действительно впитал в себя культуру и философию античности. Оттон Фрейзингенский об античности знает очень мало. Его книга ставит определенную моральную цель — научить людей презирать все радости мира. У него мы находим продолжение и развитие идеи Августина о значении христианского государства, Римской империи как охранитель­ницы церкви. Идеальная картина «божьего царства» и земного царства приняла здесь более определенные и конкретные очертания, с одной стороны, римско-католической церкви, с другой — «Священной Рим­ской империи». У Оттона Фрейзингенского идеальное невидимое «госу­дарство божье» Августина превращается в совокупность верующих в Христа, принимающих крещение и другие таинства, т. е. в римско-ка­толическую церковь во всей ее исторической конкретности. Именно эту церковь он называет по-старому «civitas dei». Но иногда под церковью он разумеет еще более узкое понятие — совокупность духовенства, или, лучше сказать, иерархически организованное духовенство. И в этом смысле церковь резко противопоставляется у него светскому христиан­скому государству.

Как же Оттон Фрейзингенский рассматривал свою эпоху, как один из крупнейших историков средневековья ощущал эти «средние века» и рисовал их себе?

У Оттона Фрейзингенского отсутствует представление о начале средневековья. Никакого разрыва между античной историей и средне­вековьем, как это понимали позднейшие поколения, он не знает. Мы чи­таем у него о таких событиях, как вторжение варваров, но в его истори­ческой концепции этот факт занимает не большее место, чем восстание наместников в отдельных провинциях. Изложение истории Римской империи ведется непрерывно — от ее начала и до Фридриха Барбароссы.

Но как же быть с такими фактами, как, например, падение Рим­ской империи в 476 г., когда империя на Западе прекратилась? Для их объяснения Оттон Фрейзингенский выдвигает теорию перенесения,, «трансляции» Римской империи. Он утверждает, что когда прекрати­лась империя на Западе, она была перенесена на Восток.

Возьмем 7-ю книгу его хроники, где имеется список всех римских царей и императоров и параллельно дается список пап. Я не буду за­ниматься исторической критикой этого списка, в котором чрезвычайно много сомнительного, но интересна самая тенденция. Начинается спи­сок с легендарных царей-богов — Януса, Сатурна, затем идут истори­ческие личности — Тарквиний Гордый и пр., а затем императоры, начи-

ная с Октавиана Августа. После Феодосия упоминаются еще два импе­ратора: Аркадий и Гонорий и затем идет «перенесение» в Византию. Список императоров доводится до восьмого столетия, с которого начи­нается параллельный ряд франкских королей. Это та же империя, но переносится она к франкам. Оттон Фрейзингенский далее говорит, что империя только по имени (solo nomine) остается римской, «propter antiquam urbis (т. е. Рима) dignitatem» (вследствие древнего значения города). В действительности же, по мнению этого хрониста, происходит «перенесение» империи сначала из Рима в Константинополь, затем—• второе «перенесение»,.из Константинополя к франкам. Правда, после этого следуют упадок и смута во Франкском государстве, но потом им­перия восстанавливается в восточной части Франкского государства, где жители говорят на «тевтонском языке» и куда переходит светская власть бывшей Римской империи. Таким образом, Оттон Фрейзинген­ский старается доказать, что титул римского императора передается через Константинополь и франков в «Священную Римскую империю германской нации». Поэтому для него весь период, последовавший за падением Рима, и то время, в которое он жил, представляются про­должением Римской империи. Правда, он признает, что эта новая Рим­ская империя кое в чем отличается от старой. Господство империи теперь ослабляется в значительной степени тем, что, с точки зрения От-тона Фрейзингенского как представителя церкви, светская власть в са­мом Риме со времени «Константинова дара» принадлежит папе. Ведь «трансляция» империи из Рима в Константинополь, по его мнению, и связана с «Константиновым даром». Именно когда Константин перенес столицу в Константинополь, он уступил западную часть империи папе. Таким образом, римский император передал светскую власть в Риме папе, и папа в течение многих лет обладал полнотой светской власти в городе (т. е. Риме). В то же время Рим, который некогда был гла­вой государства, становится теперь главой церкви.

Таким образом, Оттон Фрейзингенский не признавал грани между средними веками и древней историей, считая, что история Рима и исто­рия средних веков вплоть до его времени составляют последний период в развитии человечества, именно период Римской империи.

Центральным вопросом истории для него является отношение церк­ви и государства. Это понятно, если мы вспомним ту эпоху, когда жил и действовал Оттон Фрейзингенский, а также его историческое окру­жение.

Отношения между церковью и государством в историческом раз­резе рисуются ему как постепенное ослабление римского государства и неуклонный рост могущества церкви. Он начинает изображение этого ослабления римского государства еще с Нерона. Говоря о мучениче­стве основателей церкви, он считает, что оно явилось краеугольным камнем будущего ее могущества и что по времени оно совпало с на­чалом внешних поражений Римской империи. Самым значительным ударом по могуществу империи и, наоборот, моментом, возвышающим церковь, Оттон Фрейзингенский считает «Константинов дар». Особенно он подчеркивает для доказательства роста авторитета церкви то об­стоятельство, что папа Стефан низложил будто бы Меровингов и воз­вел на престол Пипина,— факт, который, с нашей точки зрения, едва ли свидетельствует об особенно большой роли церкви в VIII в. Мы знаем, что папа Стефан в то время крайне нуждался в помощи Пипина. Но Оттон Фрейзингенский видит в этом незначительном событии закрепление за папами права возводить на престол и низла;

гать королей. В этой же связи он особенно подчеркивает факт отлуче­ния и низложения Генриха IV Григорием VII. По его мнению, папы имеют власть над королями, папы могут судить их. А государи, пере­дав церкви значительную часть своих земель и прав, теперь бессильны. Здесь отчетливо выступает идея постепенного падения Римской импе­рии, несомненно связанная с теократическими симпатиями Оттона Фрейзингенского.

Как же рисуется ему будущее развитие человечества, последняя глава истории?

Римская империя, по его мнению, идет к концу, стало быть, идет к концу и мир, потому что Римская империя — последняя светская им­перия в мире. Конец Римской империи будет концом земного мира. Эта идея близкого конца мира крайне характерна для Оттона Фрей­зингенского. Мир, с его точки зрения, глубоко стар. Историки более позднего времени, говоря о средневековье, часто повторяют, что это было время, «когда мир был молод». Но сами люди средневековья, в лице того же Оттона Фрейзингенского, считали свой мир глубоко ста­рым, дряхлым, приближающимся к последним дням.

Восьмая книга его хроники посвящена проблеме конца мира и его обновлению, которое Оттон Фрейзингенский мыслит в виде наступле­ния «царства божьего», т. е. царства небесного. Такова в основном явно реакционная феодально-церковная идеология Оттона Фрейзингенского, несомненно являвшегося выразителем взглядов господствующего клас­са феодалов и, в частности, католической иерархии. Не удивительно поэтому, что такого рода периодизация, заканчивающая историю че­ловечества Римской империей как последней стадией, находила себе довольно резкую оппозицию в некоторых течениях религиозно-истори­ческой мысли в средние века, отражавших чаяния и надежды более демократических слоев общества. Я имею в виду особенно идею тысяче­летнего царства, идею о новом земном царстве праведных, которое должно сменить Римскую империю. Вся эта концепция формально по­коится на одном тексте из «Апокалипсиса» (глава 20), согласно кото­рому все люди, потерпевшие за веру, будут царствовать вместе с Хри­стом в течение тысячи лет.

В XII в. идея тысячелетнего царства возникает в учении итальян­ского монаха Иоахима Флорского (умер в 1202 г.), который в своих сочинениях («Согласование Нового и Ветхого заветов», «Введение в Апокалипсис» и др.) утверждал, что после последовательной смены ряда царств, или «состояний», наступит тысячелетнее царство Христа на земле.

Римская империя — царство мира — уступит место «царству божье­му» 2. С этим представлением Иоахима позднее были связаны учение

2 Иоахим Флорский считал, что это тысячелетнее царство Христа на земле должно наступить в 1260 г.Он полагал, что это будет третье «состояние» истории человечества, которое продолжится до конца мира. Этому последнему состоянию предшествовали два других: первое — от Адама до рождения Христа, когда люди жили «по плоти» и находились в рабской покорности к богу; и второе — от рождения Христа до конца XII в., когда люди жили отчасти «по плоти», но отчасти «по духу» и находились в сыно­вьей покорности к богу. В период же третьего «состояния» они будут жить только «по духу», будут пользоваться полной духовной свободой, жить в общей любви, испытывая на себе воздействие божественной благодати. Таким образом, согласно учению Иоахи­ма, все существующие государства должны вскоре уступить место «царству божьему» не на небе, а на земле, в котором не будет нужды в насилии и, следовательно, исчезнут и церковь, и государство в их настоящем виде. Учение Иоахима Флорского, утверждав­шее прогрессивный характер земной истории человечества и отвергавшее пессимисти-

вождей секты «апостольских братьев» — Сегарелли и Дольчино — и не­которые взгляды, выдвигавшиеся в эпоху реформации. Таким образом, ортодоксальному церковному взгляду на Римскую империю как на по­следнюю стадию развития земного мира сторонники идеи «тысячелет­него царства» противопоставляли хилиастическое учение о царстве, которое наступит, когда будет связан и запечатан в пропасти древний змей —сатана, и которое рисовалось не только в виде церкви святых «избранных», но как царство социальной справедливости.

Я сделал попытку охарактеризовать то, что можно назвать господ­ствующей философией истории средневековья, то церковно-феодальное мировоззрение, которое лежит в основе концепции истории человече­ства, поскольку эта концепция отразилась в основных по крайней мере работах средневековых историков и прежде всего у Августина и Отто-на Фрейзингенского. Конечно, такого рода общие характеристики все­гда страдают одним недостатком — они слишком общи. Здесь не при­нимаются в расчет очень многие индивидуальные особенности каждого историка, равным образом и те отдельные течения, которые мы можем констатировать среди историков этой эпохи.

Например, такой знаток источниковедения средневековья, какВат-тенбах3, различает целый ряд школ в одной лишь Германии не только по отдельным местностям и районам, но даже по отдельным монасты­рям. Но если мы говорим о средневековых хронистах в целом, то все-таки между ними оказывается больше общего, чем различий. Они по­хожи друг на друга языком, способом выражаться и, главное, своим общим церковно-феодальным мировоззрением4.

Теперь я хотел бы коснуться другой стороны дела, именно —• поста­вить вопрос о методике средневекового исследования, о приемах изло­жения и исследования фактического материала, о тех влияниях, кото­рые здесь сказываются. Для нас очень интересен вопрос о методе исто­рической работы средневековых хронистов. Как они работали, каковы те источники, которыми они пользовались, каковы те исследовательские приемы, которыми они владели, какие можно наметить основные осо­бенности, отличающие работу этих историков средневековой эпохи от того, что мы сейчас понимаем под историческими методами?

Особенно важен вопрос о критическом подходе хронистов к исто­рическому материалу, вопрос об умении делать те или иные выводы из определенных исторических фактов. Мы рассмотрим эти вопросы на материале произведений того же Оттона Фрейзингенского и некоторых других авторов.

Прежде всего встает вопрос о тех влияниях, под которыми склады­вались приемы средневековой историографии до начала XIV в. Нам

ческую оценку его прошлого и будущего, принятую большинством средневековых исто­риков, оказалось в противоречии с официальной церковной доктриной. Оно было осуждено на трех церковных соборах, которые усмотрели в нем опасность для церкви и существующего строя. (Прим. ред.)

3 См. W. Wattenbach. Deutschlands Geschichtsquellen im Mittelalter, Bd. 1—4. Berlin, 1938—1943.

4 Эта общность мировоззрения определялась общим классовым, феодальным ха­рактером средневековой историографии. Средневековые хроники, во всяком случае до конца XIII—XIV вв., писались преимущественно представителями класса феодалов и в интересах этого класса, несмотря на все различия в политической ориентации от­дельных хронистов. Они мало интересовались жизнью простого народа, игнорировали народные движения или описывали их с нескрываемой злобой и часто в извращенном виде. Средневековые хроники писались на латинском языке, недоступном для широких масс, и, следовательно, были рассчитаны прежде всего на читателей, принадлежавших к господствующему классу. (Прим. ред.)

придется отметить здесь те два основных влияния, которые вообще ска­зывались на культуре средневековья: это, во-первых, влияние антично­сти; во-вторых, влияние христианства.

Влияние античности в средние века было значительно. Хотя мы и видим резкое падение античной культуры после гибели Римской импе­рии, но культура средних веков кое-что заимствовала из античной тра­диции, в той мере, в какой эта традиция не подрывала господствовав­шее церковное мировоззрение. Многие документы раннего средневе­ковья содержат в более упрощенном виде ряд формул, терминов и понятий, характерных для римского права, хотя и в сильно варваризо-ванном виде.

Известно, что средневековая школа создавалась под некоторым влиянием античности. Выработанные еще в эпоху Римской империи школьные шаблоны, знаменитые семь свободных искусств с их деле­нием на «тривиум» и «квадривиум» воспроизводятся и в школе Карла Великого, и в монастырских и епископских школах, следующих столе­тий. Правда, сами писатели средневековья часто говорят, что они утра­тили античную традицию, разучились писать и говорить по-латыни. Припомните знаменитое начало «Истории франков»5 у Григория Тур-ского, где он извиняется перед читателями за то, что не умеет писать и говорить по-латыни. В действительности же все его сочинения явно говорят о том, что он находится под влиянием античных образцов и, если не считать известных фонетических особенностей, пишет неплохим латинским языком.

Еще больше это можно сказать об историках эпохи Карла Велико­го. При Карле Великом, как известно, начинается так называемое «ка­ролингское возрождение», которое базируется на внешнем подражании античным образцам, хотя часто беспомощном, чуть ли не комическом. Восстановление античной культуры видели в умении изысканно выра­жаться по-латыни, говорить целыми фразами, взятыми у античных пи­сателей. Эйнгард в своем «Жизнеописании Карла Великого»6 являет образец каролингской историографии. Это произведение представляет собой подражание сочинению Светония «Жизнеописание двенадцати цезарей»7. Не только отдельные выражения, не только фразеология взя­ты средневековым автором из этой книги, но и самое построение, самый способ характеристики. То, что говорится о Карле Великом у Эйнгарда, является подражанием тем характеристикам, которые дает Светоний Ав­густу, Веспасиану, Титу, отчасти Тиберию. У Эйнгарда проскальзывает» конечно, целый ряд конкретных данных из жизни реального Карла Ве­ликого, но и они преломляются через античный образец. Эйнгард, по-видимому, не задавался целью дать в этой книге историческое произве­дение. Она, скорее, является произведением литературным. Мы видим в ней много путаницы в датах, именах и событиях. Хотя эта биография написана вскоре после смерти Карла Великого, под влиянием недавних впечатлений, но литературные приемы преобладают в ней над истори­ческим анализом. Сочинение Эйнгарда пользовалось необычайной по­пулярностью в средневековой Европе, его использовали хронисты. Нам известно свыше 80 рукописей этой книги Эйнгарда — цифра огромная для литературного произведения той далекой эпохи.

Некоторое влияние античной культуры на средневековую продол­жается и в следующие столетия. Римские авторы, в частности историки,

5 Gregorius deTours. Historiae ecclesiasticae francorum Hbri X.Parisiis,1879.

* E i n h a r d. Vita Caroli Magni. Hannoverae, 1927.

'Светоний Транквилл. Жизнеописание двенадцати цезарей. „Acade-mia". M., 1933.

t

изучались в средневековых школах и университетах. Им, особенно Титу Ливию, подражали многие историки. Влияние этого автора обычно счи­тается характерным для эпохи Возрождения, но он служил образцом я для некоторых средневековых хронистов. И все же влияние античной традиции на культуру, и в частности историографию, средневековья было в целом незначительно и носило очень поверхностный, внешний характер.

Гораздо более сильным в средневековой культуре и идеологии было другое влияние — влияние «Священного писания», особенно «Библии». «Священное писание» было подлинной основой всей средневековой об­разованности, поскольку церковь в этот период монополизировала всю интеллектуальную жизнь общества. «Священное писание» изучалось с первых же шагов обучения, его изучение даже предшествовало обучению грамоте; сначала наизусть заучивались молитвы и псалмы, и только потом переходили к обучению чтению и письму. Целые страницы из «Библии», из «Ветхого» и «Нового завета» заучивались наизусть. Это была главная книга, которая читалась в средние века не только духо­венством, но и светскими людьми. Представление о том, что «Священное писание» было доступно только для духовенства, что оно являлось за­претным чтением для лиц, не принадлежавших к духовному званию, не совсем верно. В средние века чтение латинской «Библии» было распро­странено среди всех грамотных людей. Но, конечно, грамотных людей в то время было не так много, и они принадлежали преимущественно к духовенству.

Влияние «Священного писания» на каждого средневекового исто­рика было огромно, и значение его никак нельзя преуменьшить; надо помнить, что ссылка на «Священное писание» являлась уже доказа­тельством, аргументом; авторитет «Священного писания» был исключи­тельный, цитаты из «Священного писания» решали не только церков­ные вопросы, но и вопросы собственно исторические. В этом смысле преимущественное влияние на историков оказывал «Ветхий завет». «Но­вый завет», «Евангелие», «Послания» и «Апокалипсис» — это книги осо­бого рода, главным образом поучающего характера,— книги, в которых историческое содержание очень незначительно. «Библия» же содержит целый ряд исторических книг. Поэтому для историков средневековья «Библия» была постоянным образцом, она была энциклопедией исто­рических примеров. «Библию» понимали в символическом смысле; те или иные события «Ветхого завета» рассматривались как своего рода прообразы, как символы, раскрытие которых происходит затем отчасти в «Новом завете», отчасти и позже, в последующей истории человече­ства. Поэтому современные события старались сравнивать с библейски­ми, библейскому материалу давали иносказательное толкование.

Самый язык средневековых писателей представляет явную смесь классической латыни с церковным языком, пожалуй с преобладанием последнего. Для того чтобы хорошо изучить средневековую историче­скую литературу, надо изучать латинский язык, может быть не столько по Цезарю, сколько по вульгате, по латинскому переводу «Священного писания». «Библия» была образцом исторической книги для средне­вековых писателей, к библейской истории часто сводилось представле­ние о всем ходе всемирной истории.

От римской историографии и от библейской традиции средневеко­вые историки унаследовали пристрастие к риторике и морализирова­нию, взгляд, что историк должен поучать. У римских историков заим­ствовались и приемы этого поучения, путем драматизации действия,

вставных речей и т. п. С этими приемами отчасти были связаны пре­увеличения, которые мы часто встречаем у средневековых писателей. В особенности вызывает недоверие всякого рода средневековая «стати­стика». Цифры, которые приводят средневековые писатели, обычно очень Преувеличены. Например, средневековые писатели насчитывают никак не меньше 300 тысяч участников первого крестового похода, между тем как позднейшие авторы, особенно Дельбрюк8, который занимался исто­рией военного дела, анализом сражений и походов, считают, что эту циф­ру надо уменьшить во много раз, что число участников этого похода, па крайней мере рыцарей, исчисляется самое большее немногими десят­ками тысяч.

Или возьмем, например, «Славянскую хронику» Гельмольда9, по­священную истории немецких завоеваний и колонизации в землях по-лабских славян в XII в. Здесь мы находим описание сражения, в ко­тором было убито 100 тысяч язычников, между тем как христиане потеряли только одного человека. Такие явные преувеличения и несу­разности— обычное дело в средневековых хрониках. У Гельмольда говорится о multitude populorum (об огромном количестве народа), а из. другого места той же хроники узнаем, что это «multitude» состояло все­го из 70 человек.

Такого рода преувеличения следует всецело отнести за счет рито­рической манеры повествования, при которой автор не столько забо­тится о точности передачи, сколько о силе производимого впечатления. Словом, в количественных определениях, в цифрах очень дает себя знать влияние, с одной стороны, гиперболического библейского стиля, а с другой — римской риторики.

Часто заимствование из «Библии» у средневековых авторов было бессознательным. Люди настолько хорошо знали «Библию», что перо само писало когда-то заученную фразу. Вспомним, что средневековые хронисты писали все-таки не на родном разговорном языке,— тут за­ученные фразы, заученные приемы сами ложились на пергамент.

Например, интересные данные приводит известный немецкий исто­рик Траубе, один из крупнейших знатоков латинской филологии сред­невековья 10. Он указывает, что хронисты-писцы постоянно делали одни и те же ошибки. Когда они списывали классических авторов, они невольно туда вставляли выражения из «Священного писания». Напри­мер, в тех случаях, где у классического автора сказано deos (богов), они писали deum, т. е. одного бога. Это делалось под влиянием христи­анских представлений. Или, например, такое выражение, как prolem sancta de conjuge natam («потомство, рожденное От святой супруги»), они заменяли выражением: prolem sancta de virgine natam, т. е. «потом­ство, рожденное от святой девы». Или вместо Galliae писали Galileae.

Очень часто у средневековых писателей мы видим меры веса, дли­ны и т. д., взятые из «Библии» или у античных писателей. Например, расстояние измеряется в стадиях, причем определить, что это значит, бывает иногда очень трудно. Затем мы видим целый ряд навязчивых

8 См. Г. Дельбрюк. История военного искусства в рамках политической исто­рии, т. III. Госвоениздат, М., 1933, стр. 122—125.

9 Гельмольд (умер в 1177 г.) — миссионер католической церкви в Гольштейне, живший долгое время среди прибалтийских славян и знавший славянский язык. Свою «Славянскую хронику» (Н е 1 m о 1 d i u s. Cronica slavorum. Hannoverae et Lipsiae, 1909) написал около 1172 г. по личным наблюдениям и наблюдениям других очевид­цев. (Прим. ред.)

10 L. Т г a u b e. Zur Palaographie und Handschriftenkunde.Miinchen, 1909; L. Т г а-u b e. Einleitung in die latainische Philologie des Mittelalters. Munchen, 1911.

образов, взятых из «Библии», которые вечно повторяются у средневеко­вых хронистов. Например, предатель — всегда Иуда, благочестивый че­ловек сравнивается с Иовом или с Товием и т. д. У средневековых хронистов очень велик запас слов, оборотов, эпитетов, заимствованных из «Библии». Это связано с необычайной изощренностью памяти сред­невекового хрониста, так как обучение той эпохи требовало исключи­тельного ее напряжения. Мы видим, как эта изощренная память по­стоянно оказывает плохую услугу средневековому хронисту в тех слу­чаях, когда нужно обратиться не к памяти, а к точному исследованию. Словом, сознательное и бессознательное подражание «Библии» приво­дит к целому ряду искажений.

В связи с этим нужно заметить, что очень опасно делать какие-ни­будь сопоставления между отдельными средневековыми писателями на основании их языка, видеть заимствование друг у друга там, где это за­имствование, может быть, имеет общий источник — то же «Священное писание». Это обстоятельство создает очень большие затруднения для исторической критики средневековых хроник.

Учитывая все эти особенности хроник, приходится ставить во­прос— в какой мере средневековые хронисты точно передают факты. Уже из приведенных примеров вы можете видеть, что они далеко не всегда точны. Приведем еще некоторые данные на этот счет.

Риттер в работе «Развитие исторической науки по важнейшим со­чинениям» рассматривает, как одни и те же крупные исторические со­бытия изложены у разных средневековых хронистов. Например, он бе­рет борьбу Григория VII против светской инвеституры. По этому пово­ду Григорием VII были изданы три постановления — в 1075, 1078 и 1080 гг. Риттер отмечает, что из германских хронистов о первом законе не упоминает ни один, о втором законе упоминают двое, и о третьем законе, который является наиболее важным и наиболее полным, упоми­нает опять-таки только один, причем не под 1080, а под 1074 г. В част­ности, Оттон Фрейзингенский, который сам непосредственно участвовал в последующих этапах борьбы за инвеституру, лишь мельком замечает, что между папой и императором шел спор об инвеституре, ничего не упоминая о постановлениях Григория VII по этому поводу.

Или возьмем Вормский конкордат. По подсчету Риттера, о нем упоминают десять хронистов, но из них только два передают его до­словно, восемь дают в изложении, причем только двое из них передают его содержание без ошибок, но при этом очень неполно, очень скупо, а у остальных имеется множество ошибок. Неполно, а в некоторых ча­стях и совершенно неверно, передает историю подписания Вормского конкордата и Оттон Фрейзингенский, который, казалось бы, должен был ее хорошо знать.

Таким образом, даже в простых случаях, когда дело идет о кон­статировании какого-нибудь факта или изложении докумен­та, и то мы видим, что это изложение дается крайне неточно. Что же сказать о более сложных исторических событиях, где приходилось уста­навливать сложные причинные связи?

Насчет многих важнейших исторических фактов, о которых гово­рят хронисты, мы не можем составить себе сколько-нибудь точных представлений, если нет прямых документов. Например, многие хрони­сты сообщают о том, как происходили императорские выборы в X—• XII вв. Но установить по этим описаниям юридический порядок выбо­ров — кто именно производил выборы, из каких актов слагались эти выборы — нет никакой возможности. Средневековые писатели и не ста-

БИЛИ перед собой задачу точного установления фактов и причинной связи между ними, а стремились главным образом лишь истолковать опи­сываемые факты в духе определенной религиозно-этической или поли­тической схемы. Историческая критика занимала у средневековых хро­нистов, конечно, очень мало места11.

В связи с этим следует отметить характерную для средневековых хронистов черту, которую немецкие исследователи называют принци­пом одного источника (Einquellenprinzip). Дело в том, что средневеко­вые хронисты при описании событий, современниками которых они сами не были, обычно стараются ограничиться одним источником для того, чтобы не путаться в противоречиях, так как работа по критике источников не представляла для них интереса и была им незнакома. Они брали, как правило, основной источник; если же использовали другие, то лишь путем частичного привлечения, лишь в смысле извест­ного дополнения. При этом следует отметить, что пересказ этого одного основного источника с течением времени делается все более и более кратким. При этом источник сплошь и рядом приводится дословно, либо в подробном или сокращенном изложении, либо делается неко­торая мозаика в виде небольших вставок из других источников.

Изложение, однако, принимает несколько другой характер, когда хронист является свидетелем тех событий, которые он описывает. На­пример, существует значительная разница между охарактеризованной выше хроникой Оттона Фрейзингенского и его «Историей императора Фридриха I» 12, где он описывает события либо на основании того, что он сам видел, либо главным образом на основании рассказов непо­средственных свидетелей событий. Здесь и язык, и стиль меняются, все изложение делается гораздо живее. Но в подобных случаях автор хро­ники, как в данном случае Оттон Фрейзингенский, выступает, собст­венно, уже не столько в качестве историка, сколько в качестве ме­муариста.

Тем не менее нельзя сказать, что у средневековых писателей со­вершенно отсутствовала критика источников. Иногда они пытались выбирать между одним и другим источником, иногда указывали на ма­лую правдоподобность того или иного повествования, иногда предостав­ляли читателю выбрать тот или другой вариант излагаемого хода со­бытий. Но дальше этого историческая критика средневековых хрони­стов обычно не шла. Пробуждению такого рода элементарной критики содействовало в значительной степени то, что в средневековой Европе имело хождение огромное число всевозможных фальсификаций. Нам известно очень много фальшивок, входивших в историю. Таков, напри­мер, «Константинов дар», который упоминается Оттоном Фрейзинген-ским и другими хронистами и признается многими из них как непре­ложный факт, таковы знаменитые «Лжеисидоровы декреталии», со­ставленные около 850 г. где-то на севере Франции, и ряд других фаль­шивок, оказавших не меньшее влияние на историографию.

Монастыри часто составляли те или другие грамоты и придавали им вид подлинных грамот иногда потому, что они были глубоко убеж­дены, что такого рода грамота существовала и что ее надо воспроиз-

11 Это объяснялось, с одной стороны, тем, что принятая ими теологическая кон­цепция истории принципиально допускала возможность самых невероятных событий, с другой стороны, крайней неразвитостью исторических знаний и низким уровнем ис­следовательской техники того времени. (Прим. ред.)

12 Otto Freising. Gesta Friderici I Imperatoris. Hannoverae et Lipsiae, 1912.

т

вести. Так, в Англии во время частых правительственных проверок прав отдельных лиц и монастырей на те или другие земли и иммунитеты представлялись грамоты, безусловно, поддельные, которые тут же па месте составлялись монахами, иногда с полной уверенностью в том, что такая грамота была. В других случаях дело было проще. Хотя было прекрасно известно, что такой грамоты не было, но грамота все-таки изготовлялась с целью отстоять те или иные имущественные интересы. Суды часто бывали беспомощны перед такого рода фальсификациями. Выработанных приемов исследования старинных документов тогда еще не было, и нелегко было доказать подложность фальшивой грамоты

Некоторые исследователи полагают, что и при составлении «Лже-исидоровых декреталий» имела место не столько сознательная фальси­фикация, сколько своего рода историческая фантазия. Автор, который составлял эти декреталии, сочинил 60 папских писем (от Климента до Мельхиада), хотя в действительности от этой поры не осталось ни од­ного папского письма. Для следующей эпохи он присочинил еще 35 папских писем. Все это в значительной степени было связано с ми­ровоззрением автора, который был глубоко убежден в верховных правах церкви, в самостоятельности церковной иерархии по отношению к го­сударству, в праве папы назначать и смещать епископов. Он был убеж­ден также в том, что эти права — исконны, значит, надо было их под­твердить исторически. Он был вполне уверен, что что-нибудь в этом роде должно было существовать, поэтому он и написал эти письма. G точки зрения историка, это — недопустимый прием, наглядно показывающий, что в угоду своим политическим, и в частности теократическим, симпа­тиям средневековые авторы, и в том числе представители церкви, легко шли на такой «благочестивый обман», фальсифицируя историю.

Это относится не только к автору «Лжеисидоровы\ декреталий». Мы можем найти в истории целый ряд такого рода фальшивок. Напри­мер, Фома Аквинский нашел и пустил в оборот выдержки из постанов­лений греческих соборов и из творений греческих отцов церкви, под­тверждавшие полноту папской власти. Возможно, он не знал, что эти выдержки представляют собой фальшивку, являются творчеством ка­кого-то сторонника па<