На рассвете 12 августа 1948 года безмятежную тишину глухого леса близ села Медведково в Сосновском районе грубо разорвали автоматные очереди, взрывы гранат, одиночные пистолетные выстрелы...
То предприняли отчаянную и безнадежную попытку вырваться из сжимающегося кольца чекистско-войсковой цепи собравшиеся здесь тайно на совещание и застигнутые врасплох главари оуновских банд со своими охранниками. Почти никому не удалось уйти в спасительные дебри — кого взяли живым, а кто навсегда затих, сраженный меткой пулей или осколком гранаты.
Метрах в ста от зияющего, словно медвежья берлога, входа в замаскированный бункер командир чекистской опергруппы увидел валяющегося в болотной жиже очень худого, должно быть, высокого человека с узкой головой на длинной, тонкой шее. Под острым хрящеватым носом темнели густые, спускающиеся книзу усы, глубоко посаженные черные глаза полны были бессильной ненависти. Неудобная и странная поза, в которой лежал человек, говорила опытному взгляду о серьезном ранении в бок. В руке бандита тускло синел парабеллум. Он поднял руку и, похоже, собрав последние силы, отшвырнул пистолет в бездонную топь.
— Не стреляйте! — глухим голосом крикнул раненый (лейтенант и не думал стрелять в не представляющего уже опасности врага). — Я «Далекий»!
И ткнулся лицом в землю. Тяжело бухая сапогами по вязкой почве, подбежали солдаты.
— Обыскать и перевязать! — приказал лейтенант сержанту. — Уложите поосторожнее на телегу и не спускайте с него глаз. Других пленных к нему ни в коем случае не подсаживать, лучше, чтобы они его не видели вообще.
— Может, прикрыть его шинелью? — понимающе спросил сержант.
— Правильно, прикройте...
Опустив автомат, лейтенант зашагал к лазу. Этот бункер ему предстояло осмотреть с особой тщательностью. Еще бы! Ведь здесь укрывался главарь диверсионно-террористического подполья на Ровенщине, руководитель так называемого краевого провода ОУН «Одесса», известный под бандитскими кличками «Далекий», «Богослов», «Тома» и «Юрий». Этого преступника ровенские чекисты искали уже два года.
К моменту задержания «Далекому» было тридцать четыре года. Он родился в зажиточной семье в Станиславской области. Его характер — вероломный, коварный, жестокий — формировался в Станиславской духовной семинарии, где Степан Янишевский проучился три года после окончания гимназии в Перемышле. Да-да! Убийца, на совести которого лежала ответственность за гибель тысяч советских граждан, когда-то всерьез готовился стать священником.
Воссоединение Западной Украины с УССР поломало все планы Степана Янишевского построить духовную карьеру, а он мечтал именно о епископской митре, а вовсе не о сереньких буднях скромного сельского попика. И этого он никогда не мог простить Советской власти.
Два года Янишевский, человек достаточно образованный, никак внешне не высказывая свои антисоветские взгляды, преподавал школьникам историю в родном селе. И все два года убежденный националист Янишевский ждал своего часа. Связывал он его с военной мощью фашистской Германии. Дождавшись прихода оккупантов, Янишевский направился во Львов и здесь получил от своего оуновского руководства распоряжение поступить на службу к гитлеровцам для оказания им помощи в наведении на захваченной советской земле «нового порядка», который, как известно, должен был начаться с физического истребления десятков миллионов граждан нашей страны, в том числе и украинцев. Янишевский приезжает в Винницу, чтобы, в соответствии с идеологией ОУН и конкретным приказом его керивников, стать солдатом 102-го «Украинского полицейско-охранного батальона». Это карательное подразделение по приказу фашистских властей сформировал и командовал им старый петлюровский генерал Омельянович-Павленко. Янишевский ни одного дня не прослужил в батальоне рядовым — он сразу получил должность инспектора уголовно-административного отдела. В октябре 1941 года этот отдел перешел в прямое подчинение гитлеровских органов полиции безопасности и СД, а затем был преобразован оккупантами в криминальную полицию Винницы.
Грамотный, энергичный, жестокий, люто ненавидевший все советское, Янишевский хорошо зарекомендовал себя в глазах гитлеровского начальства, быстро выдвинулся и занял пост заместителя начальника криминальной полиции Винницы, на котором прослужил свыше года. Фашистский прихвостень уже в ту пору по локоть запятнал свои руки кровью советских людей. Это к нему стекались доносы изменников и полицаев об оставшихся в городе коммунистах и комсомольцах, советских активистах, семьях командиров Красной Армии, лицах, подозреваемых в связях с подпольем и партизанами. Под руководством Янишевского и при его личном участии винницкие полицаи выявляли, хватали и передавали фашистам евреев. Янишевский лично выезжал для ареста и допроса подпольщиков в Ситковецкий, Погребищенский, Ильинецкий и Дашевский районы.
Душа в душу работал все это время изменник со своим непосредственным начальником, давним приспешником гитлеровцев мельниковцем Иваном Смерекой, который одно время был и редактором фашистской газеты «Винницкие вести». Жена Смереки Зоя также была агентом гитлеровской разведки. Почти весь личный состав полицейско-охранного батальона и уголовной полиции состоял из кадровых националистов. Это факт, от которого никак не откреститься нынешним закордонным защитникам ОУН — УПА. Все их так называемые «идейные борцы», клявшиеся в своей приверженности «неньке Украине», начинали как подлые изменники, ставленники гитлеровских оккупантов, палачи и убийцы.
Чего стоил один Богдан Козак, по кличке «Смок», агент абвера в Житомире, который по рекомендации Янишевского был зачислен в винницкую полицию, а позднее, когда к этим краям приблизилась наступающая Красная Армия, ушел в оуновскую банду и возглавил впоследствии зловещую СБ — «службу безпеки» ОУН на Волыни. Не только в названии — во всех методах своей работы СБ была точным подобием гитлеровских карательных органов. Методы эти были несложны и сводились в основном к пыткам и безжалостным убийствам всех сторонников Советской власти. Убивали эсбисты и оуновцев, сдавшихся с повинной или только подозреваемых в таком намерении.
В 1946 году ровенским чекистам уже было достоверно известно, что Степан Янишевский по кличке «Далекий» не ушел с гитлеровцами на Запад, а скрывается на территории области. У ряда захваченных или ликвидированных террористов были обнаружены грипсы и другие документы, из которых следовало, что свои бандитские акции они совершали по приказу «Далекого». Руководствуясь принципами гуманизма и в соответствии с законом, «Далекому» было передано предложение явиться с повинной. Он это предложение отверг. Более того, ответил на него несколькими террактами над местными жителями.
Для поимки опасного оуновского главаря были образованы три опергруппы, которые возглавили лейтенанты госбезопасности Владимир Илляш, Андрей Голубцов и Павел Распутин. Бондарю поручили координировать деятельность этих опергрупп.
Собирая материалы о «Далеком», чекисты установили, что у него была лютая вражда с керивником группы УПА «Север» Федором Воробцем по кличке «Верещака» и бывшим сослуживцем эсбистом «Смоком». Вражда доходила до того, что «высокие стороны» вынуждены были укрываться друг от друга, спасая свои жизни.
С одной стороны, это затрудняло поиски «Далекого», наверняка строго соблюдавшего законы конспирации, но с другой — открывало перед чекистами определенные возможности для оперативных мероприятий. Действительно, «Верещака», в конце концов арестованный, на следствии с явным злорадством рассказал все, что знал о своем конкуренте «Далеком». Так обозначился, пока еще достаточно смутно, район возможного местонахождения Янишевского.
В начале 1947 года в руки чекистов попала записка частного содержания, адресованная одному из связных «Далекого» бандиту «Круку» его невестой Галей. В конце письма Галя передавала «Круку» привет от отца, мамы и сестры Марийки. По некоторым деталям можно было предположить, что Галя живет где-то в Костопольском районе. Чекисты несколько недель объезжали сельсовет за сельсоветом, выясняя, живет ли там девушка по имени Галина, у которой живы и отец, и мать, и, к тому же, есть младшая сестра Мария.
Через месяц они такую Галю нашли! Более того, нашли и надежное тому подтверждение: заявление, поданное в сельсовет, с какой-то мелкой просьбой. Написано оно было тем же почерком, что и записка «Круку». За Галиной установили наблюдение, и, в конце концов, чекисты захватили «Крука» в тот момент, когда он возвращался со свидания с девушкой в свое убежище. От «Крука» ниточка потянулась к Пустомитевскому лесу...
Два месяца чекистские группы скрупулезно, квадрат за квадратом обследовали лесной массив. На одном из привалов чекист из группы Илляша заметил замаскированные объедки. Когда разгребли сначала листья, а потом землю вокруг, нашли вход в бункер, оставленный его обитателями, похоже, совсем недавно. Это была большая удача, потому что в бункере оказалась часть весьма объемного архива «Далекого».
Поиск продолжался. Через несколько дней чекисты из группы Илляша почти было захватили в лесу вооруженного бандита. Они были одеты под деревенских парней и сумели подойти к оуновцу довольно близко, но в последний момент бандит, видно, что-то почуял, выхватил оружие и, отстреливаясь, попытался скрыться... Пришлось его застрелить. Убитый оказался командиром личной охраны «Далекого» Калиной. Потом уже выяснилось, что в момент этой встречи и сам «Далекий» был неподалеку, но, заслышав выстрелы, ушел в лесную чащу, бросив даже свои вещи.
И снова долгие хождения по лесу... Опергруппы были небольшие, и чекистам приходилось соблюдать все меры предосторожности, чтобы самим не попасть в бандитскую засаду. Когда шли цепочкой, замыкающий держал автомат стволом назад, не снимая при этом пальца со спускового крючка, чтобы в случае внезапного нападения с тыла немедленно открыть ответный огонь. Однажды все же попали в засаду, очутились под сильным, по счастью, недостаточно метким автоматным и пулеметным огнем. Чекисты сумели отбить нападение оуновцев и уничтожили двоих бандитов. Один из убитых был опознан — «Скорый», из личной охраны «Далекого».
Вскоре опергруппа Илляша захватила двух известных бандитов «Индуса» и «Хмеля», а группа Распутина — двух связных. Всего же три чекистские группы обезвредили в ходе поисков свыше двадцати опасных преступников. «Далекий», чувствуя, как сжимается вокруг него кольцо, метался. Перебирался даже на время на Житомирщину. Но оттуда снова вернулся в Медведевский лес, видимо, полагая, что здесь его повторно уже искать не будут. В этом и был его просчет.
Илляш и Бондарь такую возможность предусматривали и вели за Медведевским лесом непрерывное наблюдение. И вот, наконец, «Далекий» взят, и взят живым.
...Долго вели ровенские чекисты следствие по делу Янишевского — «Далекого». Тысячи документов, скрупулезно проверенных, проанализированных, аккуратно подшитых, бесстрастно и неопровержимо свидетельствовали о безграничной глубине человеческого падения, раскрывали анатомию предательства. Они содержали прежде всего доказательства тысяч тяжелейших кровавых преступлений, в них прослеживался весь путь измены палача и убийцы.
Вернемся в последние дни сорок третьего года... Почуяв, что фашистской оккупации подходит конец, оуновцы ушли в подполье, чтобы оттуда продолжать вооруженную борьбу против Советской власти и Красной Армии. Еще при немцах они создали глубоко законспирированную сеть своих бандгрупп и руководящих органов — проводов. Гитлеровцы им помогали — обеспечивали оружием, боеприпасами, снаряжением. На Волыни были созданы два провода. Прибывший на Ровенщину из Винницы Янишевский возглавил вначале, как уже было сказано, СБ группы УПА «Север», а затем нового провода «Одесса». Непосредственный его керивник Богдан Козак — «Смок».
Поначалу «Далекий» попробовал было совершить нападение на подразделение Красной Армии, да еле унес ноги. В первом же бою советские воины наголову разбили бандформирование, сам атаман получил серьезное ранение, но сумел скрыться. Впредь «Далекий» о таких нападениях и не помышлял. Занялся менее опасным, как полагал, делом — бандитизмом.
Чем занимался Янишевский как керивник СБ? Давая показания следователю, он так ответил на этот вопрос: выявлял и ликвидировал «советскую агентуру», партизан и сочувствующих. Терроризировал население освобожденных районов, препятствовал добровольному вступлению и мобилизации мужчин в Красную Армию. Уже одно это объективно являлось прямой помощью издыхающему, но еще продолжающему оказывать яростное сопротивление германскому фашизму.
Из показания Янишевского:
«После изгнания немцев из Ровенской области и восстановления Советской власти по моему указанию участниками ОУН было убито и замучено большое количество советских активистов и местного населения, которое активно помогало органам Советской власти ».
Как рассказали бесстрастно справки сельских и районных Советов, в зоне, где действовали банды «Далекого», только с декабря 1944 по март 1945 года было убито и замучено свыше 250 советских граждан. Это — не считая подло убитых выстрелами в спину советских военнослужащих, партийных работников, служащих местных учреждений, учителей, колхозных активистов, работников органов госбезопасности и милиции.
В архиве «Далекого» были найдены утвержденные им смертные приговоры — их многие десятки — оуновцам, якобы уличенным эсбистами в измене или просто в недостаточном рвении. Перед казнью их пытали, добиваясь признания, что они являются «чекистскими агентами». Самой распространенной была пытка «станок», которую «Смок» позаимствовал у немцев. Несчастному связывали руки в запястьях, ноги в щиколотках, затем руки опускали ниже и вокруг колен, а под коленями пропускали палку. Затем жертву подвешивали, положив концы палки на опоры. Человек висел вниз головой и спиной, вверх ступнями, по которым его и били палками до тех пор, пока он не сознавался во всех грехах, какие ему приписывали мучители.
Член центрального провода ОУН, присутствовавший при одном таком допросе, сказал, что, если бы его самого подвергли этой пытке, он признал бы себя не только чекистом, но даже абиссинским негусом. Обреченных после допроса расстреливали, вешали, душили удавками из конского волоса, связанными бросали в колодец, иногда рубили им головы топором или отпиливали пилой.
Чудовищные зверства преследовали одну цель: запугать рядовых оуновцев до полного онемения, повязать их кровавой круговой порукой, пресечь мысль даже о малейшем неповиновении керивникам. Особенно свирепствовали эсбисты после того, как правительство УССР объявило об амнистии всем оуновцам, которые добровольно сложат оружие и явятся в органы Советской власти с повинной.
Да, не мог сквозь зубы не признать на следствии «Далекий»:
«Препятствуя Красной Армии в ее борьбе против немцев, участники оуновского подполья явились предателями украинского народа и своей деятельностью помогали только немцам».
Как выяснилось — не только немцам... Еще до того, как в поверженном Берлине был подписан Акт о безоговорочной капитуляции фашистской Германии, оуновские атаманы уже заглядывали вперед, в сторону США и Англии. Теперь они уповали на военный конфликт между союзниками по антигитлеровской коалиции. Так появилась директива «Далекого» подчиненным ему боевикам:
«Нам нужно делать все, чтобы ослабить Советский Союз, и в случае если советские и англо-американские войска выступят друг против друга, то ОУН — УПА организуют вооруженное восстание в советском тылу».
Чекисты обнаружили еще одну директиву подобного рода. Она предписывала бандитам ориентироваться на скорое начало третьей мировой войны, предлагала им усилить диверсионную работу и террор, срывать зернопоставки, а в случае начала боевых действий срывать мобилизацию и т. п.
Кровавый террор продолжался и после завершения Великой Отечественной войны, когда весь советский народ, в том числе и трудящиеся западных областей Украины, приступил к заживлению ран, нанесенных войной, восстановлению разрушенного ею хозяйства. Народ мечтал мирно трудиться, на благо всей страны и каждого трудящегося в отдельности. Выстрелами, взрывами и поджогами оуновцы ему в этом препятствовали. Только на Ровенщине бандиты убили свыше тысячи человек. В первую очередь ответствен за их гибель «Далекий», который к этому времени захватил в свои руки командование краевым проводом «Одесса».
Именно тогда, к слову сказать, и предложили ему чекисты сдаться. На суде «Далекий» пожалел о своем отказе сделать это. Объяснил его страхом, не верил, дескать, что его не расстреляют немедленно после сдачи без следствия и суда. Лгал, конечно...
До «Далекого» доходили советские газеты, у него был радиоприемник, он читал в газетах обращения раскаявшихся бывших оуновцев, слышал их выступления по местному радио, призывы к тем, кто еще укрывался по схронам, сдать оружие. Нет, не чекисты, сами оуновцы по приказу того же «Далекого» мучительными способами убивали каждого, кто, по их подозрению, мог явиться с повинной.
Но расправа над своими была лишь сопутствующим моментом в преступной деятельности бандитов. Главной задачей по-прежнему оставался террор над советскими людьми. Вот только малая толика кровавых преступлений бандгрупп «Далекого» на Ровенщине.
19 июня 1945 года убит председатель сельсовета села Микулин Кузьма Михайлович Котовец. 25 марта 1947 года в селе Деревянче Клеванского района зверски умерщвлены бандгруппой «Пьявки» служащие райпотребсоюза Александр Исаев, Иван Немировский, Иван Волков. Их обезображенные тела сброшены в колодец. В августе того же года в Жобринском лесу замучена активистка Мокрена Чирук. Прежде чем задушить женщину, бандиты выкололи ей глаза. 8 июля 1948 года в Сапожинском лесу задушен завхоз маслозавода Роман Бондарь.
Оуновцы убивали людей и поодиночке, и большими группами. Села, население которых особенно активно поддерживало мероприятия Советской власти, по приказу «Далекого» подвергались «пяткованию» — в них расстреливали каждого пятого жителя, независимо от возраста и пола. Убивали даже в большие религиозные праздники — есть сообщение об убийстве семьи, собиравшейся в Петров день идти в церковь. Бандит Адам Чирук, цинично присвоивший себе в качестве «псевдо» название прекрасного цветка «Барвинок», рассказал на следствии, как он по приказу краевого провода в селе Опилевка Деражинского района расправился с семьей сельского активиста Дубенчука: ему, его жене, дочери и сыну «Барвинок» отрубил топором головы. В селе Жобрин в доме Андрея Столярчука топора не оказалось: ему самому, его жене и сыну бандиты порубили головы лопатой. 11 мая 1948 года в селе Завидов Острожского района во время киносеанса в помещении школы выстрелами в окно убиты уполномоченный по заготовкам Василий Никифоров и местный житель Трофим Олейник...
Три года шло следствие. Уж больно длинен был список преступлений. Тысячи документов должны были изучить следователи, выслушать показания многих свидетелей, изучить вещественные доказательства, произвести экспертизы.
Лишь после того, как вся эта работа была проделана, С. П. Янишевскому было предъявлено обвинительное заключение по обвинению его в совершении преступлений, предусмотренных сразу несколькими пунктами статьи 54 тогдашнего Уголовного кодекса УССР.
Завершая свой рассказ о деле «Далекого», полковник Бондарь обратил внимание на один характерный в психологическом аспекте эпизод:
— Как-то Янишевского допрашивал молодой сравнительно следователь, лишь недавно прибывший в наши места с Урала и еще мало знавший нравы националистов, хотя сам он и был украинец. Следователь хотел уточнить некоторые детали относительно ряда террористических актов. В ответ на все свои вопросы он получил единственный ответ: «Не помню».
— Вы неискренни, — сказал следователь Янишевскому, — ссылаетесь на плохую память, чтобы уйти от ответственности.
— У меня нормальная память, — возразил «Далекий», — и в моем положении просто смешно возражать против неоспоримых фактов. Я несу ответственность за тысячи убийств, совершенных по моему приказанию. Но я не в состоянии помнить о каждом из них в отдельности...
— Это страшный ответ, — с горечью сказал Бондарь, — страшный в своей правдивости. Янишевский действительно не мог вспомнить всех своих преступлений, их было слишком много...
Дело Янишевского рассматривалось в Ровно. Обвиняемый полностью признал себя виновным по всем предъявленным ему обвинениям. Вина его была подтверждена также вещественными доказательствами и показаниями свидетелей.
На суде Янишевский сделал откровенное и важное признание:
— Мы сами, оуновцы, не в силах подорвать Советскую власть, для этой цели мы ожидали войны Англии и Америки против Советского Союза. Эта война дала бы нам возможность взять власть в свои руки. Во время войны мы рассчитывали создать большую сеть диверсионных групп на советской территории.
Не вышло. Ничего не вышло... Битой оказалась ставка «далеких» на вооруженную мощь гитлеровской Германии. Не дождался военный преступник, гитлеровский наймит и оуновский убийца и третьей мировой войны.
СПЕКУЛЯНТ КОФЕ...
Летом 1949 года в райотдел государственной безопасности города Дубровицы пришла только что вернувшаяся на Родину после долгих лет пребывания на чужбине местная жительница, дочь бойца, погибшего на фронте, Текля Семенюк. Во время оккупации ее вместе с десятками других девушек и молодых женщин вывезли на работы в Германию. После войны территория, где Текля по 16 часов в день работала на зажиточного бауэра, оказалась в американской оккупационной зоне, и исстрадавшейся женщине пришлось еще несколько лет помыкаться по лагерям для перемещенных лиц, прежде чем ей удалось добиться возвращения на Родину. Но в органы госбезопасности Теклю привело вовсе не желание поделиться пережитым или попросить какой-либо помощи. Она хорошо устроилась на работу, поселилась в своем старом, уцелевшем во время войны доме, нашла оставшихся в живых мать и брата. Словом, все у нее было как надо.
Волнуясь, а оттого сбиваясь и путаясь, Текля рассказала, что в последний день своего пребывания в Берлине, накануне отъезда в Киев, она встретила человека, поразительно похожего на коменданта дубровицкой полиции Кирилла Сыголенко.
— Я увидела его на станции Фридрихштрассебанхоф. Он приехал из западного сектора. Сначала мне показалось, что это точно он, а потом засомневалась. Ведь сколько лет прошло, да и одет он иначе, как немцы одеваются, в шляпе...
Текля пошла за маленьким, круглолицым, носатым человеком, очень подвижным, даже шустрым. В руке он держал большой, туго набитый портфель из желтой свиной кожи. Человек дошел по Фридрихштрассе до Унтер-ден-Линден, пересек ее и свернул налево. В кафе у Оперного театра он задержался на несколько минут, чтобы выпить чашку кофе и переговорить о чем-то тихо с кельнером. Здесь Текля смогла рассмотреть его поближе — вроде Сыголенко... Расплатившись, человек с желтым портфелем энергично зашагал к Александерплац, здесь спустился на станцию метро и затерялся в потоке пассажиров.
— А вы часто видели коменданта полиции в Дубровицах? — спросил Семенюк беседовавший с нею оперработник.
— Да на неделе по два-три раза встречала! Только одевался он тогда иначе, носил полувоенную форму, фуражку-мазепинку с длинным козырьком. Зверь был, а не человек. Люди говорили, что евреев самолично расстреливал...
Фамилия Сыголенко уже встречалась ровенским чекистам.
При разгроме в 1948 году одной из бандгрупп в Дубровицком районе в бункере была обнаружена групповая фотография: несколько мужчин в полицейской одежде, в мазепинках с трезубами на околышах. Фотографию предъявили для опознания местным жителям. Среди других изменников они дружно назвали коменданта местной полиции Кирилла Сыголенко.
Показали фотографию и Текле Семенюк. Женщина безошибочно указала на Сыголенко, на этот раз она твердо утверждала, что видела в Берлине именно его, а не просто похожего человека. Лейтенант Георгий Федорович Петренко, которому поручили во всем этом разобраться, вспомнил, что фамилия Сыголенко как будто бы упоминается в документах, связанных с изменнической деятельностью атамана так называемой УПА «Полесская сечь» Тараса Боровца по кличке «Бульба». Точно! На некоторых документах — протоколах совещаний, в приказах Петренко нашел фамилию сотника Кирилла Сыголенко, занимавшего одно время должность адъютанта атамана и редактора газетенки «Гайдамака». Нашлась и отдельная фотография Сыголенко. На ней, без сомнения, был изображен тот самый человек, который под этими же именем и фамилией был позднее комендантом полиции в Дубровицах. Вся разница, что Сыголенко был изображен на ней не в мазепинке, а в смушковой шапке с трезубом на ленточке, какие носили в «Полесской сечи». Текля Семенюк опознала берлинского незнакомца и на этой фотографии.
Оба снимка направили в Берлин. Через некоторое время из ГДР пришел ответ. Сотрудники народной милиции опознали человека, изображенного на обеих фотографиях. Это — проживающий в Западном Берлине спекулянт Карл Ковальский. В те годы темные личности зарабатывали большие деньги на контрабандном вывозе продовольствия из столицы ГДР в западные секторы города, где оно стоило гораздо дороже.
При явном попустительстве западных оккупационных властей активно занимался этим неблаговидным промыслом и Ковальский. Он специализировался на спекуляции кофе — разница в ценах на этот, столь любимый немцами напиток была особенно велика. Ковальского неоднократно задерживали власти ГДР за нарушение законов республики, несколько раз штрафовали, а однажды даже осудили на два года. После освобождения, однако, занятия своего он не оставил, но стал гораздо осторожнее и больше не попадался, хотя по-прежнему регулярно наведывался в столицу ГДР. Видимо, теперь он только руководил какими-то спекулятивными махинациями, а непосредственно контрабандным вывозом кофе из ГДР занимались его наемные агенты.
Между тем чекисты в Ровно шли по следам Кирилла Сыголенко. Они выяснили, что в 1943 году полицейский участок в Дубровицах подвергся нападению партизан и был разгромлен. Но Сыголенко удалось спастись бегством. Позже его видели в Сарнах — там он служил оккупантам, но уже не в полиции, а в СД. Для изменника это было изрядным повышением. На этом след обрывался.
При очередном визите в Берлин Карл Ковальский был задержан и по обвинению в том, что он является военным преступником, в соответствии с существующими международными соглашениями передан советским властям, поскольку преступления свои совершил на территории СССР. Его препроводили в Ровно. Вести следствие по делу Карла Ковальского (задержанный настаивал, что это его настоящее имя) было поручено следователю майору Николаю Михайловичу Дюкареву.
Просматривая список вещей, изъятых у арестованного и препровожденных вместе с ним, Дюкарев обратил внимание на одну строчку: «Портфель, кожаный, желтого цвета». Невольно улыбнулся — этот портфель упоминался во всех показаниях Текли Семенюк.
В конце мая 1951 года майор впервые встретился в своем кабинете с Ковальским. Перед ним на табурете сидел маленького роста человек лет сорока пяти, большелобый, лысый, с глубоко посаженными серыми глазами под густыми дугообразными бровями, большим мясистым носом и скошенным подбородком. Держался он напряженно, но собой вполне владел.
О себе заявил — Карл Николаевич Ковальский, родился на Львовщине, образование получил в Вене и Кельне. Работал агентом по сбыту мануфактуры в фирме «Шлехтер». Учился на юридическом факультете университета в Кельне, откуда был исключен после прихода Гитлера к власти. В 1936 году переехал в Польшу, до 1939 года работал продавцом в магазине. В сентябре 1942 года был арестован в Варшаве немцами и отправлен в Германию, где до самого конца войны содержался в различных концлагерях, в том числе в лагере смерти Дахау. После освобождения обосновался в Западном Берлине, где получил пособие, как лицо еврейской национальности, пострадавшее от фашизма!
Последнее обстоятельство не могло не смутить следователя. В самом деле, дикой могла показаться сама мысль, что мелкий еврейский торговец, пускай и осужденный за спекуляцию, мог быть начальником полиции у гитлеровцев и сотником украинского буржуазного националиста атамана «Бульбы»! Быть может, Текля Семенюк все же ошиблась? Вот и документ у Ковальского убедительный — членский билет западноберлинской еврейской общины... Впору извиняться перед арестованным и отправлять обратно.
Но следователь этого не сделал — неоднократно повторенная экспертиза трех фотографий неопровержимо свидетельствовала: комендант полиции в Дубровицах Сыголенко, сотник УПА «Полесская сечь» с той же фамилией и спекулянт из Западного Берлина Карл Ковальский — одно и то же лицо!
Между тем, пока следователь Дюкарев методично и настойчиво работал с подследственным, в который раз повторяя одни и те же вроде бы вопросы и аккуратно записывая одинаковые вроде бы ответы (на самом деле, в ответах накапливались расхождения), лейтенант Петренко активно занимался розыском лиц, которые могли иметь дело с Сыголенко как с комендантом полиции.
Тут надо отметить одно существенное обстоятельство. Работник органов госбезопасности или милиции, ведущий розыск, в отличие от следователя не осуществляет процессуальной функции. Он может с достоверностью выяснить тысячу фактов, установить все, самые мелкие обстоятельства совершения преступления, но они не будут иметь доказательной силы. Суд даже не примет их к рассмотрению. Законную силу приобретают только те вещественные доказательства и свидетельства очевидцев, которые скрупулезно зафиксированы в точном соответствии с уголовно-процессуальным кодексом той или иной союзной республики, в данном случае УССР. Как это всегда бывает, далеко не каждый факт, обнаруженный усилиями Петренко и других, помогавших ему чекистов, мог быть использован следователем.
Страшная, опустошительная война пронеслась над этими местами. Тысячи людей погибли. Сгорели, исчезли и многие документы. Но все же нашлись и живые свидетели, отыскались и некоторые уцелевшие бумаги. Установлены и бывшие дубровицкие полицейские, отбывавшие теперь заслуженное наказание в местах заключения, и бывшие бульбаши, помнившие сотника Сыголенко.
Местные жители показали, что неоднократно видели Сыголенко, когда осенью 1941 года он разъезжал вместе с атаманом «Бульбой» по окрестным селам, выступал на насильственно собираемых митингах, уговаривал — посулами и угрозами — молодых парней вступать в «Украинскую повстанческую армию» (УПА) «Полесская сечь», чтобы вместе с немецкими войсками воевать до победного конца с большевиками.
Нашелся и приказ № 19 от 10 сентября 1941 года, по которому «за боевую и отличную организацию работы в боевых операциях за г. Олевск и за ликвидацию всех московско-большевистских и регулярных банд на Олевщине» повышается и утверждается в звании сотника Сыголенко Кирилл Николаевич.
Приказ подписали атаман Тарас «Бульба», начальник штаба бывший петлюровский полковник и агент немецкой разведки Петр Смородский, адъютант атамана хорунжий Юрий Круглый-Дорошенко. Вскоре Круглого-Дорошенко настигнут пули советских партизан, и штабные документы в качестве адъютанта будет подписывать свежеиспеченный сотник Сыголенко. А потом атаман поручит своему любимцу Сыголенко по совместительству еще и редактирование газетки с пышным названием «Гайдамака». Выходит, Сыголенко был не просто одним из обычных «сечивиков», он входил в число особо доверенных лиц, отличившихся перед немцами и националистами в боях с окруженными подразделениями Красной Армии в районе Олевска, а также в последующих схватках с местными партизанскими отрядами.
Разыскали чекисты еще один примечательный документ: протокол совещания старшин УПА «Полесская сечь» от 18 ноября 1941 года, на котором председательствовал сам атаман, присвоивший себе к тому времени чин генерал-хорунжего. На этом совещании сотник Сыголенко докладывал, что прибывший к ним капитан войск СС Гичке запросил у бульбашей помощи в поголовном расстреле к 19 ноября всех евреев Олевска.
Следователь Дюкарев имел на руках и другой документ. Из него было ясно, что в точно назначенный эсэсовцем срок шестьдесят бульбовских «казаков» под командованием двух старшин расстреляли 535 советских граждан еврейской национальности в городе Олевске.
Под давлением неопровержимых улик подследственный, наконец, сознался, что он действительно Кирилл Сыголенко, бывший сотник УПА «Полесская сечь». Ни в Вене, ни в Кельне он никогда не учился, в фашистских лагерях смерти не сидел. Документы на имя Карла Ковальского попали к нему в руки в конце войны совершенно случайно, по ним он и зарегистрировался в еврейской общине Западного Берлина, чтобы получить пособие и открыть на него какое-нибудь дело.
И опять следователь усомнился: и в том, что документы еврейского мелкого торговца случайно попали к сотнику «Бульбы», и в том, что тот обратился в общину лишь с целью получить пособие. Документы на чужое имя, но с твоими приметами просто так на улице не валяются. Да и пособие не было настолько большим, чтобы Ковальский мог приобрести на него в Западном Берлине собственный дом, как он это сделал. Регистрация в общине нужна была Сыголенко прежде всего для того, чтобы надежно укрыться от правосудия. Ну кому, в самом деле, придет в голову искать сотника УПА, впоследствии коменданта полиции в еврее, чудом выжившем в лагере смерти Дахау?
Между тем лейтенант Петренко продолжал уточнять факты бурной биографии Сыголенко. Оказалось, что с «Бульбой» Сыголенко расстался при невыясненных обстоятельствах в декабре 1941 года и сразу занял должность переводчика в жандармерии в Сарнах. Видимо, сей «идейный националист» служил оккупантам верой и правдой, иначе было бы просто немыслимо последующее, летом 1942 года, назначение на пост коменданта полиции в Дубровицах.
Майор Дюкарев был опытным и квалифицированным следователем, но и ему стоило больших трудов держать себя в руках. Он быстро понял, что подследственный — человек малообразованный, но от природы достаточно умный, по-житейски хваткий, из тех, про которых говорят, что такому пальца в рот не клади. Сыголенко владел несколькими языками почти в равной степени — это было характерно для жителей сел и местечек Западной Украины, где на протяжении многих лет жили бок о бок украинцы, русские, поляки, евреи, немцы, чехи, мадьяры. Это затрудняло установление его национальности и подлинного места рождения. Лгал он совершенно беззастенчиво, громоздил одну версию на другую, вовсе не задумываясь о логике, не смущаясь явных противоречий. Когда его уличали, не терялся, а с необычайной легкостью выдумывал что-нибудь новенькое.
Майор прекрасно понимал, что Сыголенко явно чего-то боится, и боится смертельно, что эта кажущаяся наивной ложь на каждом шагу далеко не наивна. Сыголенко борется за жизнь, пытаясь взять следователя измором, заставить его остановиться на сравнительно безопасном варианте обвинительного заключения. Таковым, по-видимому, для Сыголенко было признание, что он некоторое время находился при штабе «Бульбы». Если следователь ограничился бы только этим периодом его биографии, сотнику грозило бы только лишение свободы. Сыголенко не знал, что следствие располагало уже точными данными о куда более тяжких преступлениях, нежели участие в УПА.
...Начальник дубровицкой полиции Кирилл Сыголенко дотошно следил за исполнением местными жителями всех приказов и распоряжений фашистских властей, изымал у населения продовольствие, скот, теплые вещи, выискивал коммунистов и комсомольцев, лиц, помогавших или сочувствовавших партизанам. В середине лета он получи