ПРИЗНАНИЕ
Как давно ты не знал
личных млечных стихов?!..
Как давно ты не брал
самодельную дудку –
и не брел на поляну,
в толпу пастухов,
и не плакал серьезно…
сорвав незабудку?!..
Не смеялся легко,
не смотрел глубоко
в настоящее это
единое небо…
Как давно, как давно
ты не пил молоко
не ломал и не ел
золотистого хлеба!..
Потому ли, что небо
казалось пустым,
потому ли, что скучной
казалась поляна, –
ты искал за огнем
летним вечером дым,
лишь вынашивал сердце
«особого плана»?..
И сидел за просторным
столом у окна,
в теплом доме, с родными,
спокойный и сытый;
и шутил про себя,
что «не будет кина»,
всем попутным ветрам
и дорогам открытый…
Весна, 2013
* * *
Это я – на трость словесную
опираюсь и шучу;
плоскостную, легковесную
геометрию учу.
Это я – набрался смелости
говорить о том, о сем.
Долгий шум лукавой зрелости
мы и в юности несем.
Это я – словечки мудрые
прячу в скучный черновик.
А деревья златокудрые
мне вдогонку: чик-чирик.
Будто жизнь мою тяжелую
режут ножницы по шву…
Никакой не занят школою,
на обочине живу.
Увлеченный всякой мелочью,
рвусь великое поймать.
За коварной, черной желочью
Осень мне – родная мать.
Осень – детище риторики:
всё одни чистовики!
А для нас – глухие дворики
да пустые чердаки…
А для нас – подвал усердия:
если мир дробить, дробить,
можно капельку бессмертия
в сером Времени добыть.
Весна, 2013
* * *
Сегодня в полдень припекло –
ушло дождя благоуханье…
И плавилось мое стекло,
и плакалось мое дыханье.
Мерещится чужая речь…
Куда ни глянь – пустое место!..
Троллейбус тихий – наша печь,
асфальт – обугленное тесто.
Я в Ад не верю на Земле…
Неужто Рай роится в небе?!..
Не память – сетка на стекле,
молиться хлебу мне – о хлебе!..
И всё язычество мое,
и даже, может, христианство
суть тайны Времени литье
в многоязычное пространство…
Но что же опыт мой и труд,
и какова же эта вера –
когда миры навек умрут?..
Не смерть ли наша – жизни мера?
Весь путь – от страсти до греха,
от искушенья до соблазна –
короткой памяти труха…
Настолько жизнь многообразна!
Настолько сущий мир велик,
настолько необъятно-сложен.
Непостижим Творенья лик,
но тем ли я почти безбожен?
Меня ль виновней Сатана?..
Найду ли, сам себе не зная,
в чертах поверхностного сна
Фавора свет и тень Синая?..
О, Господи, прости меня!
Нет лучше, невесомей дара.
Есть только Слово?.. –
В слове дня
я прячусь от Суда… и жара!..
Фанатизма больше, чем неверия,
кажется, сегодня я боюсь.
Рухнет за Республикой Империя!.. –
и за что же в частностях борюсь?..
Смутное мое благополучие,
второпях осознанное мной, –
не вполне мое. А сны могучие
Времени качают свет земной.
Как же велика моя привязанность
ко всему, что дал мне внешний мир!..
Так растет пространства недосказанность
в каждый пережитый нами миг.
Я отвлекся от себя-природного –
как отречься от земли самой?..
Отголоски дня бесповоротного
строго судят мелкий голос мой…
Всё мое скупое богоборчество,
всё богоискательство мое –
мнится ль мне?.. Я уповал на творчество.
Как мне верить в крайнее житье?
Как мне отвечать за то, мгновенное,
явленное в музыке и снах, –
если и не помню откровенное?..
И кому служу?.. – ведь не монах.
Господи, избрал ли Ты спасение –
для одних, и гибель – для других?..
Так осталось только потрясение
стольких мест и судеб дорогих?..
Мир ли совершенный, чище падшего, –
разве точка в Замыслах Твоих?
Время ли застынет? Мира младшего
Твой последний так ли грянет стих?..
С корабля, стремящегося к вечности,
можно ль сразу скинуть миллиард,
сотни миллиардов?.. – сна, беспечности,
смут, болей, тревог… Зачем же старт?!..
Я не просто смертен – в изобилии
всех щедрот небесных, всех широт:
вечен я… – в своем труде-бессилии!..
Да не сгинет весь мой древний род!
Весна, 2013
* * *
Житье мое – смешное, важное,
и кем я только не забыт!
Теченье – книжное, бумажное,
я крот, я скат – я следопыт.
Но всё, что думаю от сердца я,
не вопреки – благодаря,
глотает жадная инерция
растительного букваря.
А долгое преодоление
и черных вод, и белых вод
есть первой жажды утоление –
от светлых нот до темных нот…
Коварно времени струение:
мне двадцать лет – мне двести лет!..
Но будь иное настроение:
я там, я здесь – меня и нет!..
Меня и нет… для мира целого –
пусть даже на секунду есть!
Самонадеянного, смелого
дыханья искренняя лесть.
Подвальное мое, чердачное,
себе же кинутое «будь…» –
критичное, едва удачное:
подводный мой, подземный путь.
За гулким чувством бездорожия
душа уходит в решето
словесных тел – вот милость Божия!
Не променять бы ни на что!
Бесплодное мое, голодное,
нескладное мое житье!
Сказать бы хоть кому: свободное, –
да только всюду букв литье.
Во внешней, равнодушной сытости
еще брожу, еще стою,
и в этой замкнутой открытости
всё дую в дудочку свою!
Весна, 2013
* * *
Я умру на солнечной постели,
на широком снежном покрывале.
Только ели в дымке, только трели…
Как же вы кивали мне – зевали?!..
Я уже, быть может, замер – умер.
Делите со мною хлеб – и пьете
воду. А в зрачке – смертельный нумер:
треугольник – память о полете…
У меня сегодня трепет в кубе –
подловил минутную удачу
из такой невыразимой глуби:
как себя от посторонних спрячу?!..
Чудо ли?!.. А в десять – на экране
мне вдогонку говорят о смерти.
В тот же час – гроза у неба в ране.
Я себе не верю – вы мне верьте!..
Дело-то не в том, что втянут в ритм
сотни раз рождавшегося тела:
дело в частном, в – честно ль? – пережитом
только мною… А кому есть дело?!..
Бирка… Эпилепсия… Нелепость…
Эллипсис отчаянья шального…
Слабость-робость – немость-глухость-слепость?..
Кто читает карточки «больного»?..
Мой «анамнез» – мрачный, многострочный.
Амнезия – из конца к началу.
Круг за кругом – скучный ли, порочный?..
Хорошо ли, что не быть причалу?..
Тянет мир естественная убыль –
гибель механического сердца…
Одиночества корабль, трубы ль –
мне в молитву медленную дверца.
Он достал созвездье Треугольник…
Он сказал: смешно, но – не до цирка.
Самоучка – птичка-точка – школьник!..
И на четверть неба – взгляда циркуль.
Это – город мой. А я – проехал,
прозевал… Ну, где же остановка?!..
Смерть моя для мира не помеха…
Мне и жить, и умирать – неловко!..
Весна, 2013
* * *
Порочный круг – не от усталости:
я жить хочу – я жить могу!
Хватаюсь – за любые малости,
отринув смерти мелюзгу…
О, время, времечко, возьми меня
в свой судорожный снежный хруст!..
Но – первым делом: как по имени?
Нет имени – и значит пуст?!..
Зло, ограниченное опытом!
Едва ли ловкое добро!
За трепетом кистей, за ропотом –
любви адамово ребро…
Читаю – чуткое ли, четкое
(«Живой журнал» ли, мертвый чат…):
дыханье – редкое, короткое,
и многие в Сети – молчат!..
Заброшен временами лютыми,
зажат в телесные тиски, –
разбрасываюсь абсолютами
всей относительной тоски.
Чадится чувство – просто чудится,
горстями горести гребу.
Душа моя – душа-верблюдица –
закат несешь ли на горбу?
Смешное слово – «биография»!
Ругательное – в пустоте!
Почти что прямо эпитафия –
на остывающей плите!
Весна, 2013
* * *
Как в той античной мрачной басне,
я прячусь в домик: черепаха!..
Нет ничего тесней, опасней
утробного степного страха.
Подумать только: я не трушу,
не то что панцирь мой – в железе.
Кому приятно чуять душу
в ее раструбе – как в разрезе…
Да здравствует мой друг – Тортилла!..
Душа накрылась бледным тазом…
Так много звездного тротила!
Лед слов пошел – и тронут разум.
Что вымучено понапрасну?..
Что выстрадано поневоле?..
Закономерно сам погасну...
Незнайка в школе – враг мой, что ли?..
И все-таки – хожу, и плачу
по буквам, и тону в словарном
потоке… Разве горечь прячу?..
И разве мир – во сне коварном?..
Перешагнувший Парменида,
не обгоню я Ахиллеса, –
я замер в слове: пирамида,
себе не знающая веса!..
Мое спасение – не маска,
легко ведь крикнуть «Мастер!», «Гений!»!
Тут – не отписка, не отмазка:
история моих гонений!..
В словарной пропасти эзопов
язык перевожу на русский –
от смутных всех фигур и тропов
к моей тропе, линейно-узкой.
Одолевая Лафонтена
и в чем-то, может быть, Крылова,
о, времени густого пена,
доверь и мне чужое слово!
Весна, 2013
В ПОЕЗДЕ
Столько мест – великих или малых,
столько лиц – веселых ли, усталых –
не увижу на своем веку!
Чувствую неловкость – обольщенье
голосами... краткость, обобщенье…
Кто-то обронил: да он – ку-ку!..
И неужто в адрес мой?.. Так странно,
если не сказать – тревожно, страшно.
Машинисту нынче жать и жать…
Остановка! Кажется, Поповка.
Быть в потоке одному неловко.
Нам еще Славянку – ждать и ждать.
В поезде наглядней зреет время.
Лишь успей меж этими и теми
выявить позицию свою.
Тут, под властью множества историй,
я стою – в открытом коридоре
жизни… как над пропастью стою!..
Я читаю – медленно читаю,
текст растет во мне – и улетаю…
Парадокс, но таю. Мир, плыви!..
Все дыханья маленького тома –
откровенья «Пушкинского дома» –
опыт мой: от страсти – до любви!..
Тихий, сонный, как бы оборванец
(вроде всё при мне, хоть давит ранец),
заново Историю учу.
У меня История под боком…
Как иначе? Кто мы – перед Богом,
от луча летящие к лучу?
В нерадивом времени родиться,
чтобы до предела разрядиться,
чтоб кататься, чтоб катиться вспять?..
Для одних История – катушка,
для меня История – кукушка:
уморить меня готова – «спать!».
Предо мной безумный мир огромный.
И неужто я такой нескромный?.. –
каждого ловлю к себе в петлю
памяти. А реплик отголоски –
так несвязны, жалки, тёмны, плоски…
Как воображенье утолю?
Свой урок истории диктует
женщина ребятам. В окна дует.
– Поезд ускоряется, - сказал
мальчик удивленный пятилетний. –
Прячься, пап! Мы стали незаметней!..
Мама! Мама!.. Где же наш вокзал?!..
Весна, 2013
СЛОВАРЬ
Пока цветут Сады Семирамиды
и древние, чужие пирамиды
перекрывают нашу высоту,
нам жить и жить!.. – до напряженья точки,
и мысленные пробовать мосточки,
придав значенье звездному хвосту.
Как многослойным словом овладею? –
ведь даже простоватую идею
мне выразить порой – особый труд!..
Весь наш словарь – нехоженое поле…
пустые гнезда… дитятко в подоле
у матери… поросший тиной пруд…
Весь наш словарь – громоздкий, неуклюжий:
тут звуки ночи, пахнущие стужей;
тут залы тишины, лукавых сцен…
В многоязычном, тесном переплете
мы замираем у Земли в полете,
мы запираем в книжки пыль и тлен.
Но не вместить всех наших пониманий –
и темных магий, и туманных маний –
во чрево Золотого словаря… –
как не вместить дыхание живое
в безмерное теченье речевое.
А нам бы знать, что жили мы не зря;
что времени бездонная криница
готова обмануться, накрениться,
нам память обнажить, наш слух обжечь -
чтоб сгоряча на белую бумагу
легко плеснуть цветов осенних влагу,
и пульс планет, и эту птичью речь!..
Весна, 2013
ДОЖДЬ В ДЕКАБРЕ
Отчего ты грустная такая? –
и лицо усталое, и голос…
Время, долгой ночи потакая,
надвое распалось, раскололось.
Между ярким утренним весельем
и вечерней скукой и морокой
таяла мечта дождливым зельем
на небесной скатерти широкой.
А итог рожденной в мыслях встречи –
отголосок праздничного чуда:
на плите горячей горечь гречи,
на столе немытая посуда…
Прячась от соседской суматохи,
прячась от себя ли, от кого-то,
собираю пыль, смешные крохи
дневниковых записей и фото.
Мне ли пропадать сегодня? Ты ли
навестишь меня – хоть в полудреме?
Вот беда! – Часы и те застыли.
Жутко одному в продрогшем доме.
2011–2013
* * *
Глаза в глаза – от самого порога,
от серых зим… И плакать ни к чему.
Тоска и теснота в пустом дому.
Пусть всё одно: и дальняя дорога,
которая срывается во тьму;
и снов коротких лепет откровенный,
и пробужденье, словно зов мгновенный;
и ранний праздник утра на двоих;
и день в пути, и вечер вдохновенный,
и вновь закат в объятиях твоих…
2011–2013
* * *
Листья зелены так, что и ветра смыкаются веки,
гладит руки вечернее солнце, и милая грусть
от меня ни на шаг: словно нянька – слепому калеке,
простоватые песни застенчиво шепчет, и пусть.
Колыбельное время сегодня меня укачало,
и по свету слова понесла невесомая сеть
мелких мыслей, видений… В начало, в начало, в начало!..
Пой до ночи, до сна, если хочется плакать и петь.
Дни на убыль идут. Приближается осень. Прохладно.
На подсохших дорогах не видно ни трещин, ни луж.
Не печалься, родная. Мы живы-здоровы, и ладно.
Твой неназванный брат. Твой полуночный друг.
Твой невенчанный муж.
2011–2013
В ПУТИ
По вечерней холодной реке
Меж холмов и угрюмых болот
Облака, точно парусный флот,
Устремлялись к высокой луне.
Их тревожный полет на восток
Оживлял, окрылял небеса,
И светилась в июле роса,
И шептались леса в полусне.
А теперь сизокрылый апрель
Нас ведет под живую свирель
В тихий дом на обрыве речном
В неподвижном просторе ночном.
Где-то поезд гудит вдалеке.
Дышит каждый на нас лепесток.
Мы идем вдоль реки налегке,
Изучая воздушный поток,
И в моей утомленной руке
Твой рассветного цвета платок…
Осень, 2011
* * *
Еще в утробе солнечного дня
Моя земля меня очаровала.
Надежная небесная броня –
И явь, и сны зеркального овала!
Твержу, что жив, своим рожденьем жив:
Простая песня на один мотив.
Бездумно тело легкое росло
И обретало внутреннее зренье,
И всё живое – слово ли, число;
Земное ли, высокое творенье, –
Особое значение влекло:
Не цвет, не звук, а ясное стекло.
И всё во мне сошлось – и свет, и мгла,
И музыка, и долгое молчанье.
Пронзила сердце тонкая игла…
Судьба моя нуждалась в примечанье:
Зачем? – Куда? – Откуда? – Кто таков? –
Дитя печали, спутник облаков!..
Я, кажется, открылся чудесам,
Совсем недавно по земле скользивший,
Как вдруг решился – судорожно, сам –
На первый шаг, меня преобразивший,
И каждый новый миг мой мир творит,
А в душу мне струится хор харит…
2012
* * *
Меня мой дом тревожит-радует.
На два ряда разбиты полки.
Стакан-самоубийца падает –
на месте гибели осколки.
Кот неученый смотрит мультики,
пьет теплый чай из новой кружки.
Ему не надо сложной музыки,
ему все мелочи – игрушки.
Зима-весна молчит за шторами,
в глубоком детстве смерть зависла,
соседи убыли, с которыми
игралось в золотые числа.
В родном и старом доме трещины,
рыдает кран, дрожат розетки.
И комнаты как будто скрещены
в скупых лучах закатной сетки…
Зима, 2013
* * *
Андрею Корольчуку
Глубокой ночью в спящем Эрмитаже,
взмывая высоко на вираже,
душа живая тянется к душе.
В туманных окнах вместо древней стражи
толпа колонн. Дрожит огней драже…
В лучах тревожной, предосенней влаги
сливаются громадные миры.
От маеты, от скуки-мошкары
плывут ладьями в небо саркофаги.
…И не боятся воины муштры.
Огня ли, зерен жаждущие вазы;
на лестницах пустые зеркала:
обители добра, покоя, зла;
чужих речей оборванные фразы,
чужих печей холодная зола.
То римских лиц сомнения-морщины,
то греков гладь, бесплотность худобы.
…И день, и ночь вдали шумят машины,
на перекрестках женщины, мужчины…
…Глухие гулы голоса, ходьбы.
Когда конец придет слепому веку,
подтопленному в битвах и дождях,
у вечности на каменных грудях, –
повсюду станет тесно человеку:
в просторных залах, в снах, на площадях.
И мы, не зная имена соседей,
оставив наших ближних и друзей, –
тенями в слепках будущих наследий –
шагнем из наших снов-энциклопедий,
как в лабиринт, в неведомый музей…
Зима, 2013
ОДНА ВСТРЕЧА
Я руку жал несчастному убийце,
не зная, что убийца предо мной.
В мой дом зашел с ребенком молчаливым –
как друг легко и говорил легко.
Когда-то мы приятельски общались! –
я всякую нелепицу творил…
Потом, не помню как, мы разминулись,
и он не посещал меня пять лет.
Жестокой ли, бесцельной, грубой жизнью
лицо его давно обожжено.
Жена его с дурного фотоснимка
прощающе смотрела нам в глаза.
Он вспоминал расслабленно и вяло,
как будто ненароком, что убил,
и уточнял, убив из убежденья,
что избежал расплаты и суда.
…В молчании ребенка осужденье
таилось – как обида за отца.
Они ушли, поняв мою тревогу, –
я больше никогда не видел их…
2011–2013
* * *
Я не задумываю жизнь! В глухом углу глухого дома
спать головою на восток привык.
И утро желтое мое – почти что свежая солома:
оно не знает пряток, закавык…
А вечер – ветры-веера. Тончайшее дыханье марта
касается начала февраля.
Свет, оживленный полутьмой почти весеннего азарта,
от фонаря повис до фонаря.
Чертить бы, рисовать, вязать: за веткой подрастает ветка,
пунктирно льнет к земле то дождь, то снег…
Так доверяется душа скупому телу – мельком, редко.
Легко ли крикнуть ввысь: «я человек!..»?
Не помню: было ли вчера, – едва очнувшись на восходе.
В шкатулке снов лишь мелочи храню.
Что ж? Негасимой для меня, всё молодеющей природе
преображаться без конца на дню!..
2009–2013
* * *
«Люблю, люблю» воздушным, влажным «blue»
и празднично, и просто заменить бы.
Дыханье за дыханьем, рубль к рублю:
движенье от знакомства до женитьбы.
Всё, чем богат, – словесный суррогат,
и тем же одиночее, беднее.
Чем ярче лун загадочных агат,
тем лик моей Земли грустней, бледнее.
Дарю тебе полночные цветы,
дарю тебе полдневные сюиты –
всю эту блажь, и чувство правоты
и веры в то, что воедино свиты.
Дарю цветы, что холодом обжог,
что выпали из рук, хлебнули грязи;
дарю сюит весенних сонный шелк,
и капельку сомненья в каждой фразе.
Так нам бы жить – упрямо, стойко, всласть, –
как выжили на улице герберы:
в могучий, глубочайший сон упасть,
чтоб жить в тепле домашней атмосферы.
Цветы горят, своих не зная дат,
а мы цветам приписываем сроки –
как будто наши настроенья над
бескрайней жизнью – вымысла уроки.
А сколько лепестки в тепле ни мой
и сколько ни грусти о счастье белом –
с горбатых улиц хочется домой
каким угодно заниматься делом.
Пусть гонят нас всерьез, назло, шутя,
из дому, с улиц – всяко, отовсюду.
Мы стерпим всё, прохладой шелестя, –
твоим, даст Бог, и после смерти буду!
Зима, 2013
* * *
Мы пили чай – и в яблочном пару
хотелось сердце покорить Китая,
махнуть бы нам в Америку, в Перу…
А звезды Кубы – кубки на пиру!
Чужое небо льется, тонко тая,
в жизнь просится не точка – запятая:
не век же кисти пропадать, перу! –
что Атлантида наша золотая?..
За оттепелью город, что каток,
сутулишься – глядишь вперед устало.
Мне вспомнилось: прорвало кипяток…
тут, по соседству, – жутко захлестало.
…Мы пили чай, а чайник наш – осип,
и в кухоньке белесой было тесно.
Ну, сколько мы всего за жизнь могли б!..
– Ешь, сыпется в руках густое тесто.
Ты задержалась у меня в гостях –
о счастье и любови кровь трубила.
А вечером сказали в новостях,
что ранило двоих, троих убило.
Что пьяная фортуна, трезвый рок?
Что спящий профиль Сенеки, Сократа?..
Шагнешь легко за солнечный порог –
и нет возврата… Глянешь: всё – утрата!..
Нет, жизнь и смерть не сумма величин,
не очертанья календарных суток –
дыханье наше у ночных лучин,
когда и взгляд, и слух до боли чуток.
Смотри в упор: кто ласков, кто сердит, –
легко в зеркальном утонуть овале…
…И вместо нас – чужая тень сидит
на судорожном, снежном покрывале.
Зима, 2013
АВТОПОРТРЕТ
Мы, с виду – тихие безумцы,
рисуем небо за столом,
от крайних мер и до презумпций, –
шагнуло солнце за стволом;
шатнуло клен: возьми, потрогай,
соседу на беду вручи!..
А тут – стучатся, хваткой строгой,
на речи пьяные врачи, –
и нас ведут по кабинетам,
по коридорам в даль окóн,
как будто по чужим планетам,
где каждой клетке свой закон.
Не висните и не зависьте,
пожитки пряча под кровать!..
Ведь наш удел – деянья кисти:
как, не рискуя, рисовать?!
Пусть стены, стол не для полотен,
и всякий выход под замком,
пусть лоб горяч, тяжел и потен:
кто с темной болью не знаком?!
А стол обеденный – палитра,
короткий выдох – полотно!..
Смешались лица – зло ли, хитро, –
в скупое, сонное пятно.
А крайним стал тот самый, первый,
который в трубочку хрипел,
дугой закручивая нервы, –
что пуст кисель и хлебец бел.
Он одиночество на голод
менял, покой – на голоса.
Быть может, сам река и город,
край неба, горы и леса…
Ну, сколько времени? Ну, сколько?
Что за вопрос? Не жизнь – фасад,
и мнится – там, где страшно, скользко, -
крылатый дом, воздушный сад…
…Послушал праздничного Баха
и сам, отчасти, Бахом стал.
Трепещет кисть, трещит рубаха.
Ну, что же взять штрихам у стай?..
Зима, 2013
* * *
Искал тебе цветы пахучие –
букетом разве удивлю?!
В минуты тихие, певучие
так трепетно весь мир люблю!..
Читал тебе стихи красивые –
сонетом разве покорю?!
Какие мы порой счастливые,
покуда счастьем не корю!..
А, впрочем, всё дары небесные,
и нет за нами ничего…
и только сны и мысли тесные,
как угол дома твоего.
Я настрочу тебе послание –
за полминуты настрочу!..
Доверю тайное желание,
браслетик хвойный и свечу.
Дыханье народится новое,
свеча сгорит за пять недель –
растопит счастье пустяковое:
и слов, и мыслей канитель…
Громадный мир на книжном столике,
у темных, равнодушных штор,
трепещет счастье в малой толике
дыханья. Светлый дом – шатер.
Нет чувства глуше, постояннее,
чем то, что с другом одинок.
И время рушит расстояния,
а жизнь уходит из-под ног.
Всё как-то тянет в осень пряную,
в холодный монастырский скит.
И только туча – рваной раною
весь день в окне моем стоит…
2011–2013
* * *
– Куда мы едем? – пьяный прохрипел.
Ему в ответ – презрительно и сразу… –
а он уснул и, видно, не успел
дослушать оглушительную фразу.
Шел поезд тихо. Было много мест
свободных, теплых, мягких и удобных…
К чему же столь прямой и грубый жест –
насмешка лиц, унылых, бледных, злобных?
Огни шептались дальних деревень,
ревели, обгоняя поезд, фуры.
Нам воздух доверял щавель, ревень…
И сладкое, и соль несли фигуры.
Вагон скучал. В окне то дождь, то снег.
Играли дети в первую влюбленность.
Очнулся пьяный. Жалкий человек
внушал опасность, неопределенность.
Хотел курить и, мрачный, шел ко всем
и требовал огня и папиросу,
но, не дождавшись, выпал в тамбур, нем,
не дав ответ насущному вопросу:
Куда мы едем?..
2011-2013
НОЧНЫЕ ЧУДЕСА
Когда приходит ночь и холод с ней
и время нас пугает преисподней –
друг другу мы становимся родней,
от суетных условностей свободней.
По воле утешительной Господней
мы верим в явь и сны ближайших дней.
Нам нравится шептаться в полутьме –
и бормотать, и вслушиваться в звуки –
и так лелеять всё, что на уме,
в обнимку согревать друг другу руки
на грани дремы, сна – почти разлуки –
в мечтах о небе, снеге и зиме.
2011–2013
* * *
Она – пыльцою поздних астр –
летит на выжженные камни,
и шепчет вместо: «Монстр!» – «Мастер!», –
поверить бы, что нет конца мне.
Она сегодня удержала
меня в дому, – неужто ради
того, чтоб тонкой ручки жало
пронзило гладь пустой тетради?
Такой невнятный выбор, воля
к полету, зыбкое решенье…
И Время, о себе глаголя,
пространству ищет разрушенье.
Наутро – жар, а к ночи – холод,
и не успеешь оклематься:
еще один хороший повод
любимым делом заниматься!
Так остро чувствуется убыль
дня в пышный праздник урожая,
заката невозможен дубль…
Живем, друг другу угрожая.
В математической задаче
всё сложено, – пишу: «Всё сложно».
Как быть собой и быть иначе,
чем просто ты? Как знать, что ложно?
Искать ли семена и зерна,
стремиться ли к воздушной влаге?..
Что, если слово к слову – сор на
почти беспамятной бумаге?
А в детстве мысленное древо
растил – от веток падал в корни…
Пусть нет ответа – дремлет Дева
цветов и красок, сна покорней.
А всяческое впечатленье
в телесном, тесном, тонком гробе
короткой жажды утоленье;
томленье по земной утробе…
Зима, 2013
* * *
Едва достаешь из кармана нагрудного
не сверток бумажный, но свиток Земли,
и текста – нестройного, струйного, трудного –
касаешься шепотом – слышно: не зли!..
Как будто бы шерстью январского свитера
меня обожгло на колючем ветру:
а помнишь попутчика в поезде – Питера? –
ведь голос гитарный прервали Петру!
За сердцем ли внутренним тянется внешнее,
за телом ли гибким торопится дух, –
мы все уповаем на время нездешнее:
так множится пламя, что было у двух…
Мы все безнадежные, злые, бессонные;
мы все на виду, на ладонях Творца…
Что замыслы наши, что мысли бездонные?
Ведь нет нам приюта – не то, что дворца.
Вовсю развернуть бы словарь и грамматику:
пусть каждый ступень выбирает свою, –
свою ли галактику, вечную Аттику…
Скитальцы, мы, кажется, в тесном строю!..
А вместо дверей и окóн – заглядение,
почти неумолчный поток перспектив.
Крылатых моторов скупое гудение
не глушит, не рушит весенний мотив.
Читаешь взахлеб на сиденьи троллейбуса,
берешь карандаш, забывая о всех, –
мгновенно решаешь подобие ребуса,
на мостиках времени – тысячи вех.
И нечто срывается – жадное, дикое,
почти первобытное – с высохших губ,
и в малом дыханьи творится великое,
а к небу повернуты тысячи труб.
Зима, 2013
* * *
…Городок портовый. В облаке пыли
не шелохнется злая трава.
Сумерки ранние заполонили
повисшие в воздухе терпком слова:
«Куда бы мои корабли ни плыли –
за горизонтом лежат острова!..»
Океан угрюм. Ураган бушует.
Ноты отчаянья… и торжества.
В шуме прибоя – Шуман ли, Шуберт?
Полночь вступает в свои права.
2008
* * *
Восемь. В окна тихо стучится осень.
Сонно, глухо, грустно – и даже очень.
Ночь ли? День ли? Глупо – одни вопросы.
Жгуче жалят крупные желтые осы.
Пьяный нищий в беспамятстве грохнулся оземь.
Мерзко, скользко, узко. Живешь в пещере…
Те же лица. В новой, как в старой эре!..
дышишь дымом, ветром, ливнем и смрадом –
или, может, вечно зеленым садом,
где гуляют диковинно-дикие звери…
Мысль о том, что замурованы двери,
преследует, словно призрак, пугающий адом.
Чуждый голос. Неутолимый голод.
Спящий город. Победоносный холод.
2008
* * *
Мы – в хоре времени,
виденья, люди,
поем ли, плачем ли
о малом чуде;
о милом имени:
кому – какое.
Так длится таинство
в ночном покое.
Век уплотняется:
часы – пружинки.
Ни лиц, ни личностей –
одни ужимки;
одни сомнения, –
пускай! Но всё же –
свобода голоса
всех прав дороже.
Перекликаемся:
не звук – сиянье!
Слов – давних, нынешних –
поток, слиянье.
Пересекаемся –
почти соседи,
и слышно каждого,
кто жил на свете.
Зима, 2013
* * *
Стихает летняя жара,
смолкают дети на площадке.
Весь этот день, весь день – с утра –
в каком-то тягостном упадке.
Ты не зовешь меня гулять
и часто не приходишь в гости.
А больше нечем окрылять
мой слабый дух… в минуты злости.
Мне остается только ждать
коротких, редких встреч с тобою.
Они – как свет и благодать
под нашей высью голубою.
Не знаю, чем себя увлечь.
Звоню тебе – не отвечаешь,
но ты звонишь – и камень с плеч:
скучаешь, милая? Скучаешь…
Лето, 2011
* * *
Уже апрель, а снег лежит повсюду.
Не шутка ли? И в самом деле – снег.
Я эту зиму к осени забуду, –
и вот, мелея, млеют устья рек.
И сыплются песочные картины,
осенние холсты, полотна зим.
И вот – как нити звездной паутины –
мы по земле задумчивой скользим.
Свяжи мне шарф: беречь и греться буду
(пусть не мерзляч!), – так вспомню о тебе.
В движении найдется место чуду,
найдется свет в молитве, как в мольбе.
Тепло твое нежнее тонкой ткани –
такое мимолетное тепло.
Готовы наши солнечные сани,
вдогонку ветер – редкое трепло!..
И ранних вёсен пряная прохлада,
и летних переулков пыльный зной…
Тропическое небо шоколада
в густую кровь повеет новизной.
А время будет наше. Время будет.
Пусть греза грез – последний наш приют.
И Бог нас не рассудит, но разбудит,
и птицы по-иному запоют…
2011–2012
* * *
Элегия позднего лета…
Н. Ш.
Над озером солнце склонилось на синь,
а рябь – словно ноты средь жара.
Деревья на склонах шептали: аминь,
и где-то звенела гитара.
Слова отражались от медленных вод,
сплетались, струясь, баритоны,
и дремлющей выси мерцающий свод
лелеял слепые бутоны.
Деревья купались в лучах янтаря,
и в песне душа замирала,
и берег подножьем служил алтаря
в небесном звучанье хорала.
Тенистой прохладой дышала земля
и дымом костра в переливах
тумана… и зелень дрожала, моля
о днях и минутах счастливых.
Но музыка смолкла, и гром тишины
обрушил идиллию рая.
И воды сомкнулись, лица лишены,
и глина застыла сырая, –
где голос природы и отклик людской
слагали куплет за куплетом,
и каждый был полон блаженной тоской,
и райским, и минувшим летом…
Весна, 2012
* * *
Сегодня зябко, сыро на земле –
сидим в тепле у круглого стола.
Горячий чай и кофе на столе,
под лампой самолетик – два крыла.
Не самолетик – память наших дней,
творение твоих горячих рук,
и чем ты ближе, тем еще родней.
Широкий стол – двух жизней общий круг.
Нелетная погода… Скукота.
Ни чай, ни кофе не бодрит совсем.
А хочешь, я куплю тебе кота?..
И дом, и старый город нынче нем.
А хочешь, книгу наугад раскрой
(застыли книги в тесном стеллаже), –
как в космос… Там порхает звездный рой.
От холода устали мы уже.
На нитке самолетик задрожит –
и люстра зазвенит в который раз…
Так близко ночь, и вечер пережит.
И час – как день, и целый день – как ча<