Неожиданный поворот в судьбе Бернара‑Франсуа, случившийся в 1819 году, был, по его мнению, пострашнее падения Империи: он бодро готовился встретить свой семьдесят третий день рождения, когда ему предложили подать в отставку. Теперь вместо семи тысяч восьмисот франков жалованья в год отец семейства мог рассчитывать лишь на тысячу шестьсот девяносто пять. Этот удар оказался тем более тяжелым, что господин Бальзак уже лишился значительных средств из‑за краха банка «Doumerc et Cie». В создавшемся положении и речи не могло быть о том, чтобы оставаться в Париже, где цены на жилье и еду были чрезвычайно высоки, недешево обходилось и содержание слуг. Следовало обосноваться где‑то в другом месте и потуже затянуть пояса. К счастью, один из кузенов госпожи Бальзак – Клод‑Антуан Саламбье, купивший дом в Вильпаризи (по дороге в Мо), согласился сдать его недорого лишившимся жилья родственникам. Городок с населением в 500 жителей располагался в 23 км от столицы, его плоские оштукатуренные фасады ровной линией обрамляли прекрасную дорогу. Здесь останавливались многие дилижансы, в распоряжении путешественников было шесть постоялых дворов.
На первом этаже дома, где поселились Бальзаки, располагались прихожая, столовая и гостиная, окна которой выходили на улицу. На втором – три отапливаемые комнаты для госпожи Бальзак, ее матери и дочери Лоры и одна – неотапливаемая, где Бернар‑Франсуа разместил свою библиотеку и где проводил дни напролет, несмотря на холод и сквозняки, за чтением любимых книг. Они помогали ему забыть о сложностях, вызванных изменением общественного положения, об уязвленном честолюбии жены, раздражавшейся по пустякам, ворчании впавшей в уныние тещи – бедная женщина никак не могла смириться с тем, что ее зять – старик с прекрасным здоровьем. Впрочем, у него случались приступы подагры, тогда Бернар‑Франсуа приводил в пример царя Давида, он тоже страдал от них, но в расцвете сил. Если же вдруг начинал ныть зуб, призывал на помощь всех философов, умевших, не жалуясь, сносить эту неприятность. Дети любили Бальзака – отец всегда был в хорошем настроении и держался молодцом, хотя внешне казался хмурым и сердитым. Лоранс спала в кабинете, примыкавшем к комнате Лоры, Оноре, когда наведывался из Парижа, устраивался на третьем этаже, там же обитал и Анри, приезжавший на каникулы (теперь он учился и жил в пансионе). Слуг наняли на месте, среди них была глуховатая соседка Мари‑Франсуаза Пелетье, прозванная «матушка Болтушка», и кухарка Мария‑Луиза Лорет, вскоре вышедшая замуж за садовника с фамилией, предопределившей его судьбу, Пьера‑Луи Бруэта («brouette» по‑французски – «ручная тележка»).
Из обитателей городка Бернар‑Франсуа с удовлетворением отметил жившего напротив графа Жана‑Луи д’Орвилье, владельца «замка», на деле весьма скромного, а на другом конце Вильпаризи, «на околице», – любезное семейство парижан де Берни, приезжавших только летом. Впрочем, заслуживали внимания и некий полковник в отставке, и молодой выпускник Политехнической школы, специалист по строительству мостов и дорог Эжен Сюрвиль, занимавшийся техническим обслуживанием и ремонтом канала реки Урк. Все жители Вильпаризи считали Бальзаков людьми благовоспитанными, хорошо образованными, с прекрасными манерами. Короче говоря, гражданами благонадежными. Никто и не подозревал о муках, терзавших душу главы семейства: Бернар‑Франсуа всегда ревностно оберегал честь семьи, а потому с тревогой наблюдал за перипетиями весьма неприятного дела, которое напрямую его касалось. 16 августа 1818 года Луи Бальса, его брат, был арестован в Нажаке (департамент Тарн) по подозрению в убийстве соблазненной им крестьянской девушки Сесиль Сулье, которую он якобы задушил, узнав о ее беременности. Бальса уверял, что невиновен, улики указывали на местного нотариуса Жана Альбара, тем не менее суд присяжных приговорил несчастного к смертной казни, и 16 августа 1819 года он был гильотинирован в Альби. Бернар‑Франсуа мудро решил держаться в тени, пока шло судебное разбирательство, и не предпринял ни единой попытки спасти сбившегося с пути брата – респектабельность, считал он, дороже милосердия. И, несомненно, зная импульсивный характер Оноре, не стал рассказывать ему об этом «пятне» на их семействе.
К тому же сын, который, как рассчитывал господин Бальзак, станет достойным преемником господина Пассе, обманул эти ожидания, заявив, что не намерен заниматься никакой судебной деятельностью, хотя она придает вес и позволяет хорошо зарабатывать. А ведь ему ничего не стоило выгодно жениться и на приданое приобрести столь желанную должность нотариуса. Его будущее было бы обеспечено, и при необходимости он мог бы помочь семье. Но юноша противился, слышать не хотел ни о жене, ни о подобной карьере. Казалось, его смущали, ослепляя, блики позолоченной таблички на двери той предполагаемой конторы.
Единственным устремлением Оноре была литература. Конечно, все Бальзаки любили читать и даже пописывали, но отсюда вовсе не следовало, что нужно поощрять к сочинительству вполне нормального молодого человека: каждый знает, что писатели, за редкими исключениями, которых можно по пальцам пересчитать, живут впроголодь и вообще – голодранцы. И если Шатобриан, Гюго, Ламартин и им подобные заслужили известность своими стихами и прозой, то множество неудачников затерялись в толпе бумагомарателей. Нанизывать на строки слова в уединенной тиши кабинета – роскошь, которую может позволить себе каждый благородный человек, но делать это профессией, что за странность, если не сказать – сумасшествие. Все это госпожа Бальзак высказала сыну при не слишком решительной поддержке мужа, который не мог забыть о собственном пристрастии к некоторым писателям, чьи книги были в его библиотеке. Но есть ли у упрямца талант? Как быть уверенным в этом?
Оноре клялся, что в ближайшее время докажет родителям – у него исключительные способности. Те отказывались верить. Спор продолжался, каждый вносил свою лепту. Бернар‑Франсуа обратился за советом к близкому другу, отошедшему от дел торговцу скобяными изделиями Теодору Даблену, коллекционеру и большому любителю книг, человеку рассудительному и не чуждому литературе. Даблен отсоветовал пускаться в столь рискованное предприятие, считая, что виновник споров годен скорее для должности письмоводителя. Тот стоял на своем, черпая мужество и силы в вере в свою мечту, мать негодовала, Лора плакала и молилась, чтобы ему все удалось, отец не осмеливался ни отговаривать его, ни поддержать. Наконец пришли к компромиссу, некий негласный договор был заключен между частично капитулировавшими родителями и мятежным сыном: за рекордно короткий срок он должен был доказать им, что может стать успешным писателем. Ему позволено было на два года, и ни месяцем больше, остаться в Париже и предаться своей страсти на скудное содержание, достаточное, чтобы только не умереть от голода.
Стесненному в средствах Бернару‑Франсуа это казалось лучшим на тот момент решением, госпожа Бальзак рассчитывала, что безденежье скоро заставит Оноре раскаяться в содеянном. Она сняла для него крошечную мансарду на четвертом этаже старого дома на улице Ледигьер, 9, недалеко от библиотеки Арсенала. Заботясь о том, чтобы кто‑нибудь из знакомых по кварталу Марэ не узнал о столь странном времяпрепровождении в Париже ее сына, решила, что лучше будет говорить всем, будто он отправился в Альби к кузену. Чтобы избежать нежелательных встреч, Оноре дозволялось покидать свое убежище лишь с наступлением темноты. Жизнью отшельника он должен был расплатиться за то, что марает бумагу в столице, пока семья вынуждена жить в Вильпаризи. «Матушке Болтушке», частенько наведывавшейся в Париж за продуктами, определена была роль «связной» между родителями и сыном. Оноре с сестрами именовали ее теперь «Иридой» – крылатой вестницей богов.
Вспоминая полную лишений жизнь на улице Ледигьер, Бальзак напишет в «Шагреневой коже»: «Нет ничего ужаснее мансарды с желтыми грязными стенами, которая пахнет нищетой… Кровля в ней шла покато, в черепице образовались просветы, и в них сквозило небо. Здесь могли поместиться кровать, стол, несколько стульев… эта клетка не уступала венецианским piombi…[6]Я (про)жил в этой воздушной гробнице… работал день и ночь не покладая рук, с таким наслаждением, что занятия казались мне прекраснейшим делом человеческой жизни… Научные занятия сообщают нечто волшебное всему, что нас окружает… От долгого созерцания окружающих предметов я стал различать у каждого свое лицо; они часто разговаривали со мной… по утрам, стараясь оставаться незамеченным, я выходил купить себе что‑нибудь из еды, сам убирал комнату, был в одном лице и господином, и слугой, диогенствовал с невероятной гордостью».[7]Иногда ему приходилось довольствоваться на обед черствым хлебом, размоченным в молоке. Жилье обходилось в шестьдесят франков в год, прачке он платил два су, столько же – за уголь. Нужно было ограничивать себя и в масле для лампы, и в чернилах. Но юноша не жаловался, бедность была предметом его гордости – он выбрал ее сам, чтобы сбросить семейные путы, и был уверен – отсутствие мещанского комфорта только ускорит появление шедевров.
По воскресеньям в его келью иногда заглядывал папаша Даблен, принося отзвуки столичной жизни и рассказы о ближайших, с третьего этажа, соседях Оноре – славных буржуа, у которых хорошенькая дочка, или хозяине, не сомневавшемся в литературном гении того, кто снимает у него мансарду… Когда Даблен пропадал на несколько недель, жадный до новостей Бальзак дружески его упрекал: «Вероломный папаша, вот уже шестнадцать нескончаемых дней я не видел Вас. И это огорчает меня, так как Вы единственное мое утешение». И все‑таки самую большую радость доставляют ему письма Лоры, которые регулярно привозит «Болтушка». Порой сестра журит его за расточительность: вместо того чтобы заплатить за квартиру, прачке и купить провизию, он обзавелся зеркалом в золоченой раме. Родители рассержены, и, несмотря на всю свою привязанность к брату, Лора на их стороне: «Дорогой мой Оноре, не помышляй больше о подобном. Я люблю тебя и хотела бы писать тебе только нежные слова, передавая и материнские советы, но я очень недовольна этой покупкой…» Порой сообщает незначительные подробности жизни в Вильпаризи: «Бабуля подарила нам три соломенные шляпки по последней моде, они великолепны, и ты можешь догадаться, как мы ими горды… Окрестности Вильпаризи восхитительны, леса прекрасны. Каждый день с шести до восьми утра я сижу за фортепьяно, и, пока играю гаммы, воображение уносит меня на улицу Ледигьер…»
Лоранс тоже пишет ему. Сестры романтичны и ироничны, судят независимо и смело. Их мнение, особенно Лоры, много значит для Оноре. Ему хочется поделиться с ней – он начал большой труд, но сдерживает себя, сообщает лишь, что «подумывает, прибирается, перекусывает и погуливает», ничего хорошего не сочиняет. И признается: «Этот вздор [план написать роман в письмах] показался мне чересчур трудным, не по силам. Я только учусь и воспитываю свой вкус».
С годами его ненасытная потребность в чтении только усилилась. Бальзак пытается проникнуть в тайны бытия, прибегнув к помощи Декарта, Спинозы, Лейбница, Мальбранша, «сорвать последние покровы, за которыми прячется свет истины». Обращается даже к индийской философии, не забывая о Ламарке и Гоббсе, увязает в противоречивых теориях. Решает сначала обратиться к «Трактату о бессмертии души», которое считает обманом, думает об эссе «О поэтическом гении», делает заметки, бросается переводить «Этику» Спинозы… Но, витая в облаках, не теряет из виду твердой почвы. Поразмыслив хорошенько, приходит к выводу, что славу и деньги, в которых он так нуждается, принесут ему не философские сочинения, а романы или даже пьесы. В то время на роман смотрели как на искусство низкое, театр же пользовался бесспорным уважением, особенно пьесы в стихах. Оноре с легкостью набросал несколько поэм – ни хуже, ни лучше многих других, так почему бы не попробовать написать трагедию в пяти актах александрийским стихом? Великолепная идея приходит ему при чтении истории Кромвеля, написанной Франсуа Вильменом. Он полон решимости и 6 сентября 1819 года сообщает Лоре: «Наконец‑то я остановился на „Кромвеле“ (смерть Карла I). Вот уже полгода я обдумываю план и почти составил его. Но трепещи, сестра, мне понадобится семь‑восемь месяцев, чтобы все придумать и написать, а потом еще отшлифовать. Главное из происходящего в первом акте уже на бумаге, кое‑где есть уже и стихи, но я должен семь‑восемь раз обгрызть себе ногти, прежде чем появится первое мое творение… Мне кажется, что если Господь дал мне талант, то самое большое наслаждение – сделать его источником славы в том числе и для тебя, и для бедной матушки. Подумай, какое счастье, если мне удастся прославить фамилию Бальзак! Какая возможность выйти из забвения!.. Когда у меня появляется удачная мысль и я облекаю ее в звучный стих, мне кажется, я слышу твой голос, который говорит мне: „Вперед! Смелее!“ Я прислушиваюсь к звукам твоего фортепьяно и с новыми силами сажусь за работу».
Иногда Оноре оставляет «Кромвеля» и делает наброски «небольшого „античного“ романа» – отдыхает. Или раздумывает над комической оперой по мотивам «Корсара» Байрона. К тому же не следует забывать и о физическом состоянии: чтобы размять ноги, любит пройтись, несмотря на довольно значительное расстояние, до кладбища Пер‑Лашез. Читает эпитафии и размышляет о великих людях, что спят здесь вечным сном. Но, «занимаясь поисками мертвых, я думаю лишь о живых», – пишет он сестре. От могильных плит молодой человек переносится взглядом в скрытый дымкой город, лежащий у его ног, – огромный серый муравейник, зажигающий в сумерках окна, и голова идет кругом. Оноре угадывает в нем бесчисленных персонажей романов и читателей, сердца которых ему так хочется завоевать. Он готов пожертвовать всем ради восхищения тех, кто не знает даже о его существовании. Герой «Отца Горио» на последних страницах книги тоже бросит отсюда вызов Парижу: «Теперь – кто победит: я или ты?»
Пока же едва продвигается «Кромвель» – тени авторов великих трагедий лишают Оноре сна. Сумеет ли он быть равным им или удастся их превзойти? И делится с Лорой: «Кребийон успокаивает меня, Вольтер – приводит в ужас, Корнель – восхищает, Расин – заставляет бросить перо». Его приводит в отчаяние мысль, что «великий Расин два года доводил до блеска свою „Федру“». Тем не менее во что бы то ни стало необходимо проторить собственную дорогу, и в том же письме он шутливо обрисовывает ситуацию: «В голове одного юноши, живущего в моем квартале, на четвертом этаже дома номер девять по улице Ледигьер, разгорелся пожар. Полтора месяца пожарные пытаются справиться с огнем, ничего не выходит. Молодой человек страстно увлекся хорошенькой девушкой, которую совсем не знает. Ее зовут Слава». В ноябре 1819 года Бальзак высылает сестре подробный план пьесы, которую не считает неудачей, вот только александрийский стих ускользает от него, и творение его тяжело, неуклюже, условно и в высшей степени банально. Предчувствуя поражение, Бернар‑Франсуа с горечью пишет Лоре: «Тот, на кого я более других рассчитывал, за несколько лет почти полностью растратил все сокровища, отпущенные ему природой, и этого я более всего опасался. А все потому, что меня не послушали: он должен был идти по утомительной, усыпанной терниями дороге, ведущей к успеху, а ему все потакали. Вместо того чтобы пробиваться и стать старшим клерком – работа тяжелая и сложная, которая ему не подошла, он увлекся пьесами, именами актеров и актрис… Мне же мучительно видеть, что сын моих старинных приятелей в семнадцать лет уже старший клерк в одной большой конторе… О, как я несчастен, как жестоко наказан, и мне есть в чем упрекать себя в своем отношении к тому, чье будущее виделось мне столь блестящим!»
Госпожа Бальзак, напротив, была отчасти горда тем, что сын разродился пьесой в пяти актах, да еще в стихах, и, получив от Оноре рукопись, старательно переписала ее каллиграфическим почерком. Лора же подшучивала над предполагаемым увлечением брата «девушкой с третьего этажа». Тот протестовал: сестра принимает его за «Адониса», тогда как он всего лишь «китайский болванчик», для которого предназначены не постели, а только камины. Впрочем, похоже, Лора сама увлечена Эженом Сюрвилем, о котором то и дело проговаривается в письмах. Она уверяет, что все не так, но брат мало ей верит: как и все молодые девушки, его сестра мечтает о замужестве. Лора и не помышляла о браке по любви, что в те времена считалось излишеством, но счастливой можно быть и с человеком, выйдя за него, следуя доводам рассудка, питая к нему уважение, испытывая определенное влечение, чувствуя схожесть характеров. Время от времени Бальзаки вывозили дочерей на бал в Со, где собирались «сливки» местного общества. Без сомнения, за ними ухаживал Эжен Сюрвиль. Но простой инженер не мог рассматриваться в качестве возможного жениха, родители рассчитывали на более выгодную партию. Осуждая буржуазные предрассудки, в этом вопросе Оноре был полностью согласен с ними.
Порой, изнуренный бесконечными исправлениями своего «Кромвеля», он спешит удрать из Парижа, едет в Иль‑Адам в долине Уазы к другу отца Луи‑Филиппу де Вилле‑ля‑Фэ. Бывший священник после революции расстался с сутаной и с тех пор весело жил «во грехе» с женщиной, которая вела его дом и царила в его постели. Де Вилле любезно принимал молодого человека, допускал в свою богатую библиотеку и с удовольствием обсуждал с ним труды Бюффона, которым восхищался, а гость – едва знал. В этом доме 12 мая 1820 года Оноре получил письмо от Лоры, где сестра сообщала о ее скорой свадьбе с Эженом Сюрвилем и просила быть в Париже 17 мая, чтобы присутствовать при подписании брачного контракта у господина Пассе, а в четверг утром – в церкви Сен‑Мерри. По правде говоря, Сюрвиль довольно долго колебался, не зная, кого выбрать – Лору или Лоранс, пока не отдал предпочтение старшей. Почти столь же долго Бальзаки не могли решиться отдать дочь за человека, вовсе не знатного, с весьма скромными доходами. Жениху исполнилось тридцать, он был внебрачным сыном провинциальной, лишенной таланта актрисы, Катрин Аллен, которая дебютировала под псевдонимом Сюрвиль. Отец, Огюст Миди де ля Гренере, умер, так и не признав официально этого ребенка, но обязал брата назначить мадемуазель Аллен ренту в тысячу двести ливров. Под именем Сюрвиль молодой человек поступил в Политехническую школу, затем в Императорскую школу по строительству мостов и дорог.
Поначалу Лора считала его не заслуживающим внимания из‑за слишком низкого происхождения. Эжен обратился в суд Руана с ходатайством о введении в силу давнишнего решения, позволявшего ему именоваться Миди де ля Гренере. Господин и госпожа Бальзак оживились – благородная частичка «де» значила для них многое и казалась решением проблемы. Они стали убеждать дочь, та согласилась, что этот претендент на ее руку, несмотря на темное прошлое, не заслуживает того, чтобы им пренебрегли. Что испытал Оноре, увидев любимую сестру в объятиях мужчины, который имел теперь право обладать ею? Без сомнения, некоторую ревность, но также уверенность, что муж, пусть даже самый прекрасный, никогда не заменит Лоре брата – их чуть‑чуть кровосмесительная любовь сильнее других привязанностей. В романе в письмах «Стени» Бальзак опишет эту ангельскую страсть брата к своей сестре. Ведь зачастую в слиянии душ можно обрести счастье, которого не даст никакой телесный союз.
Едва закончилась свадебная церемония, новое важное событие потребовало присутствия Оноре. Бернар‑Франсуа, решив раз и навсегда понять, есть ли у его сына способности, пригласил в гостиную дома в Вильпаризи несколько знакомых, перед которыми тот должен был прочесть свою трагедию. Оптимист по натуре, юноша надеялся на триумф. Начав чтение текста, который знал почти наизусть, уголком глаза наблюдал за реакцией собравшихся. По мере того, как разворачивалась драма Карла I, жертвы отвратительных интриг Кромвеля, лица присутствовавших скучнели: казалось, никто не в состоянии оценить ужасающую актуальность сюжета, противопоставлявшего власть королевскую власти народной. Ведь Карл – это Людовик в последние дни своей жизни, и Мария‑Генриетта образцово ему предана. Вся пьеса проникнута ненавистью к англичанам, которым нельзя простить Ватерлоо. Кажется, королева упрекает Кромвеля не в том, что тот отправил короля на эшафот, а в том, что сослал Наполеона на остров Святой Елены. К несчастью, пьеса была в стихах. А они – лишь бледным подобием классических образцов. Мария‑Генриетта, проклинающая вероломную Англию, – это Корнель, проклинающий Рим:
Ты ненавистен мне, коварный Альбион!..
Измена зреет тут, грозит со всех сторон!
Отныне, Франция, к тебе мое моленье:
Тебе вручаю я свой трон, детей и мщенье!..[8]
И вот, наконец, последняя реплика. Неловкое молчание. Никто не решался выразить автору одобрение, даже Лора, по ее словам, была «сражена». Тем не менее она решает переписать пьесу, что ранее уже проделала матушка. Что до Бернара‑Франсуа, то всеобщее разочарование взволновало его больше, чем он ожидал: быть может, «судьи» ошиблись и следует предложить «Кромвеля» кому‑нибудь более компетентному и беспристрастному? Выбор пал на бывшего преподавателя Эжена Сюрвиля в Политехнической школе, академика Франсуа‑Гийома Андриё. Со множеством оговорок ему передают копию, выполненную госпожой Бальзак. По свидетельству Лоры, специалист вынес окончательный вердикт, не подлежащий обжалованию: «Автор может заниматься чем угодно, только не литературой».
Тогда мать и сестра новоявленного драматурга сами отправились в Коллеж де Франс, чтобы лично встретиться с Андриё, выслушать советы и забрать рукопись. Во время визита проворная, словно белочка, Лора обнаруживает среди бумаг, разбросанных в беспорядке на письменном столе преподавателя‑академика, листок, на котором тот набросал свои впечатления от прочитанного, забирает с собой, показывает Оноре, потом с извинениями возвращает. Госпожа Бальзак получает письмо, где ученый муж пытается сгладить разочарование, пережитое семьей незадачливого автора: «Придирчивость к деталям, быть может, заставила меня судить слишком строго. Я далек от того, чтобы заставить вашего сына пасть духом, но думаю все же, что он мог бы с большей пользой тратить время, не сочиняя трагедии или комедии. Если он окажет мне честь своим приходом, я поговорю с ним о том, что, с моей точки зрения, дают занятия изящной словесностью, и о том, какую пользу для себя можно из этого извлечь, не становясь профессиональным поэтом». Оноре покорно идет в Коллеж де Франс, но не находит там Андриё. На этом все и закончилось.
Любезный Даблен, которому пьеса совсем не понравилась, предлагает посредничество, чтобы заручиться мнением знатока: Пьер Рапенуй, он же Лафон, пайщик «Комеди Франсез», признанный интерпретатор пьес Корнеля и Расина. Даблен рассчитывает снискать благосклонность актера благодаря рекомендательному письму их общего друга Пепина‑Леалёра. «Поторопитесь и перепишите начисто плод ваших бдений, – советует он Оноре, – большими, красивыми буквами, затем напишите сопроводительное письмо Пепину, самому обязательному и надежному человеку… не забудьте немного лести в адрес Лафона, но не слишком грубой… Возможно, через три‑четыре дня после того, как ваша рукопись будет ему вручена, вы будете представлены Лафону Пепином, и он будет так любезен, что пригласит вас на обед».
Готовый на все ради достижения цели, юноша приносит рукопись Даблену. Впрочем, он ни на что особенно не рассчитывает, поводов для сомнений у него более чем достаточно. «Кромвель» оставляет Лафона равнодушным, нет сомнений – он слишком «погряз» в своем репертуаре, чтобы получить удовольствие от чего‑нибудь новенького. Так уговаривает себя Оноре, чтобы справиться с очередным поражением. И признается Лоре: «Я вижу, что „Кромвель“ ничего не стоит и не заслуживает права считаться даже зачатками пьесы». Осознание этого факта не повергает его в уныние, напротив, придает сил: раз не удалась трагедия, надо поискать новых форм выражения, более подходящих его таланту. Единственное, что огорчает в грустной истории с «Кромвелем», – несколько месяцев потрачено напрасно, а отец выделил только два года на то, чтобы он в полной мере проявил свой талант. Ну что ж, отныне придется ускорить темп. А сюжеты, вот они, повсюду! Только бы глупые военные стычки не помешали писать!
Его угнетает возможность провести годы на военной службе, но первого сентября 1820 года судьба улыбнулась Оноре – он освобожден от подобной перспективы. Сертификат генерального секретаря префектуры Сены говорит о том, что у молодого человека слишком маленький рост – 1 метр 655 миллиметров. Полный коротышка с цветущей физиономией и подпорченными зубами не в восторге от того, что видит в зеркале, но уверен – божественный огонь скрывается под столь неказистой оболочкой. И хочет как можно скорее доказать это. Родным, конечно же. Но главное – тысячам незнакомых людей, которые, закоснев в ежедневных заботах, ждут, сами того не зная, появления на небосводе литературы его, и только его – Бальзака.
Глава шестая
«Мастерская» Лепуатевена
Лора вышла замуж, в доме Бальзаков в Вильпаризи освободилась комната. Парижский опыт Оноре чересчур затянулся, полагали его родители, а потому потребовали, чтобы он возвратился к родному очагу, где мог теперь рассчитывать на удобную и покойную жизнь. Сын сопротивлялся: сердце его разрывалось от грусти при мысли о расставании со столицей, но обрести после месяцев дискомфорта налаженную жизнь было совсем неплохо. К счастью, у Бальзаков сохранилось кое‑какое временное пристанище в их любимом квартале Марэ, это позволило Оноре время от времени отправляться дилижансом в Париж и проводить там несколько дней. Вернувшись, он вновь с раздражением и нежностью находил неизменными отцовские прорицания, его старческий задор и рецепты долголетия (съедать каждый вечер яблоко и ложиться спать пораньше), приступы безнадежности, досады и властности у матери, недовольство бабушки суровыми временами и падением нравов, напрасные мечтания Лоранс, которая после свадьбы сестры не находила себе места и думала о том, как бы найти жениха с деньгами и титулом. Оноре любил своих родных со всеми их слабостями, недостатками, маниями, но никто из них не в состоянии был заменить ему «сосланную» с мужем в Байё Лору, которая уверяла, что вполне довольна судьбой. Так ли это было на самом деле, или она разыгрывала комедию образцовой семейной жизни, никто не знал. Брат регулярно писал ей, держал в курсе своей работы, делился переживаниями.
После неудачи с «Кромвелем» он видел спасение лишь в романе. Чтение Вальтера Скотта окрылило его: захотелось превзойти автора «Айвенго» изобретательностью в написании отдельных эпизодов и блестящим знанием истории. Воодушевленный этим примером, Оноре начинает долгое повествование, озаглавленное «Агатиза». Действие происходит в Италии во времена Крестовых походов. Здесь есть любовь, предательство, рыцарские турниры, разбойники, прекрасная героиня, знающая тайны растений, умеющая готовить приворотное зелье. Исчеркав несколько страниц, незадачливый автор прерывает эту путаную историю, чтобы вскоре продолжить в несколько иной форме – «манускрипта аббата Савонати, переведенного с итальянского господином Матрикантом, учителем начальных классов». Меняется и название – теперь это «Фалтурна». И здесь Италия, но до Первого крестового похода, папа олицетворяет обскурантизм и узость мышления, прекрасная Фалтурна – свободу, вдохновение, древнюю магию. Ее странное имя означает «власть света», она милосердна и воплощает все знания мира. Рожденная, чтобы властвовать над людьми, поначалу покоряет и подчиняет себе сочинителя, который, впрочем, не идет дальше первых страниц.
Одновременно он занят романом в письмах – «Стени, или Философские заблуждения». На этот раз дело происходит во Франции. Герой – Жакоб дель Риес – возвращается в Тур, где встречает молочную сестру Стени, с которой был разлучен с детства. Он совсем не по‑братски восхищен ею и приходит в отчаяние от того, что мать девушки вынуждает ее выйти замуж за господина де Планкси. Страстная переписка завязывается между двумя созданными друг для друга, но разлученными злою судьбой людьми. Однажды во время прогулки Стени чуть было не уступает брату. Грубый, ревнивый муж вызывает Жакоба на дуэль, тот умирает при невыясненных обстоятельствах. Все в этой истории чрезмерно, выспренно, витиевато, кроме описания провинции, на фоне которого разворачиваются события: «Между Луарой и Шером лежит широкая равнина, не сухая и бесплодная, но зеленая, орошаемая взаимной дружбой двух рек, чьи воды встречаются». Как только Бальзак переходит к чему‑то хорошо ему знакомому, он находит верные слова, но чувства персонажей отягощены бесконечными рассуждениями. То и дело повествование прерывают их споры о материальности мысли или абсурдности христианского объяснения происхождения мира. Читатель тонет в потоке слов и не знает, прислушиваться ли ему к биению сердца героев или разглагольствованиям начинающего философа. Автор демонстрирует чрезвычайно непринужденное письмо, но техники ему все же не хватает, и он отдает себе в этом отчет: на полях то и дело появляются записи: «Переделать… Исправить…»
Оноре стремится во всем быть первым, но необходимо справиться с родительскими опасениями, а потому как можно быстрее следует подумать и о деньгах. От своего бывшего соученика по Вандомскому коллежу, толстяка Огюста Сотле, он слышал о весьма известном среди парижской богемы персонаже – Огюсте Лепуатевене, он же ле Пуатевен де л’Эгревиль или ле Пуатевен Сент‑Альм, писателе, авторе водевилей, журналисте, хроникере, который специализировался на популярных романах, созданных «бригадным» методом. Незатейливые эти произведения пользовались невероятным спросом, а коллективный труд позволял выпекать их, словно горячие пирожки. Лепуатевен, сын довольно известного актера, был ненамного старше Оноре и при первой же встрече распознал в нем живой, плодотворный ум. Он дал ему место среди «писак», которые вкалывали под его руководством. Самым замечательным из них был Этьен Араго, младший брат известного астронома. Сотрудники «предприятия» руководствовались простыми правилами: описания сводятся к минимуму, герои принадлежат к высшему обществу, женщины блистают красотой, умом и благородством, порой, ради некоторой остроты, ревнуют, злодей должен быть наказан, поборник справедливости всегда вознагражден, на каждой странице – поэзия, почитание семьи и религии, эмоциональное напряжение не ослабевает ни на секунду. Что до стиля, это совершенно не заботило Лепуатевена, не будучи приманкой для читательниц.
Руководитель «предприятия» обладал исключительным коммерческим чутьем, сотрудники работали изо всех сил. «У него под началом, словно у вооруженного линейкой учителя, был десяток молодых людей, которых он называл „маленькими кретинами“», – напишет о Лепуатевене его современник. Попав в ряды этих «маленьких кретинов», Бальзак охотно подчиняется дисциплине. Тот, кто неоднократно заявлял о своем намерении одарить человечество бессмертным произведением, не видит ничего плохого в том, чтобы принять участие в производстве субпродуктов. Один Оноре вынашивает грандиозные планы, другой – стряпает блюда на потребу неискушенной, мало просвещенной публике. И хотя подобное невеселое занятие должно было отвратить от литературы, почти поневоле учится следить за интригой, равномерно распределять ударные эпизоды, следуя к неожиданной развязке. Работа по принципу Лепуатевена не кажется Бальзаку унизительной, напротив, он даже несколько воспрял. Дело идет полным ходом, книгоиздатели, имеющие собственные магазины, охотно клюют на такого рода товар, тем более что цена весьма невысока. Авторы предпочитают звучные псевдонимы: Дон Раго – это Этьен Араго; Вьелэргле – анаграмма л’Эгревиля, имени, полученного Лепуатевеном незаконным путем; лорд Рооне – Оноре собственной персоной.
Он не плюет в колодец, из которого пьет. Такого рода сочинительство скорее забавляет его скоростью и определенным трюкачеством. К тому же это приносит деньги, сохраняя в неприкосновенности сокровищницу его ума. Бальзак сообщает Лоре о барышах, полученных на ниве ремесленничества: «Дорогая сестра, я очень рад, „Наследница Бирага“ [роман, написанный совместно с Лепуатевеном] продана за восемьсот франков» (июль 1821 года). Осенью он отдает за тысячу триста франков тому же издателю Юберу, обосновавшемуся в галереях Пале‑Руаяль, второй роман – «Жан‑Луи, или Обретенная дочь». Двадцать третьего ноября объявляет Лоре, что рассчитывает на две тысячи за третий под временным названием «Прекрасный еврей» (окончательно будет звучать как «Клотильда Лузиньянская, или Прекрасный еврей»).
Занятый тем, что считает коммерческой пародией на искусство, Оноре рассчитывает на доход в двенадцать тысяч франков от публикации шести романов в год. Цифра эта не кажется ему чрезмерной, он чувствует в себе силы придумать и написать под псевдонимом полдюжины «отбросов» в ожидании возможности выпустить под собственным именем роман, которым будет гордиться. Этими планами компаньон не делится с Лепуатевеном – узнав о них, тот рассмеялся бы ему в лицо. Но часто приглашает «патрона» совершить поездку в Вильпаризи, отведать семейного рагу. Эти визиты вносят разнообразие в быт Бальзаков, витающая в облаках Лоранс немедленно начинает воображать, что живой и предупредительный парижанин приезжает только ради нее. Брату стоило большого труда разуверить ее в этом, объяснив к тому же, что писатель – не самая удачная партия.
Девушка никак не могла смириться с отсутствием воздыхателей. Она пишет сестре, которой, по ее мнению, повезло с замужеством, о покойной и скучной жизни в родительском доме: «Мы не отличаемся безудержным весельем, но и не грустим особенно, мы настоящие буржуа и не впадаем в крайности: вечером – вист или бостон, иногда экарте, охота за комарами, каша… Остроумные выходки Оноре, а потом мы идем спать». Специально для Лоры брат дополняет картину: «Скажу тебе по секрету, что бедная матушка все больше становится похожа на бабушку и даже хуже. Я надеялся, что возраст, в котором она теперь, окажет на нее благотворное влияние и изменит ее характер, но ничего подобного… Вчера она жаловалась, как бабушка, вздыхала о старости, как бабушка, сердилась поочередно на Лоранс и Оноре, меняла взгляды с быстротой молнии… А преувеличения!.. Да, в мире нет второй такой семьи, как наша, я думаю, мы единственные в своем роде». В тесном старческом мирке Лоранс чахла на глазах, и это очень беспокоило брата, который в июле 1821 года делится с Лорой: «…Лоранс достойна кисти художника, у нее прекрасные руки, белоснежная кожа и восхитительная грудь». К тому же у нее живой ум и взгляд, от которого растаяла бы и бронзовая статуя. Короче, настоящее сокровище, надо немедленно выдать ее замуж.
Того же мнения придерживается и Бернар‑Франсуа, он даже подобрал достойного кандидата. Это Арман‑Дезире Мишо де Сен‑Пьер де Монзэгль. Двойное «де» вдвойне заслуживает внимания. Семья предполагаемого жениха дворянской стала недавно, но по праву. Бернар‑Франсуа хорошо знал отца молодого человека по работе в Королевском совете и позже в интендантском ведомстве. Схожесть их служебной деятельности кажется Бальзаку хорошим предзнаменованием. К тому же Арман‑Дезире старше Лоранс на пятнадцать лет, а это гарантия прочности брака. Нельзя забывать и о том, что после непродолжительной военной службы он поступил на ответственную должность в управлении по взиманию городских пошлин в Париже. Уверенный, что ставит на хорошую лошадь, Бернар‑Франсуа старался не обращать внимания на слухи, будто долгожданный зять весь в долгах, любит игорные и публичные дома. Напротив, полагал, что, достаточно погуляв, объект его намерений дозр