Люди толкались, ругались, кричали, зазывали, что-то предлагали, спорили, собирались в кучки и расходились, хаотично двигались в разных направлениях. Пёстрые толпы зевак, очумевшие от давки и жары, бродили по этому торжищу.
Самым распространённым видом информации здесь были куски картона с надписью, плакаты, транспаранты и мегафоны, многим их заменяли крепкие глотки. Некоторым типажам вовсе не нужно было сообщать что-то о себе и о роде своих занятий, даже неискушённому взору становилось понятно, кто они и зачем здесь. Шумел, колыхался, как море, разноязычной зыбью этот людской океан.
Караваев медленно прошёл мимо ряда молодых ухоженных священников с модными бородками, с фальшиво-скорбными лицами, в новеньких чёрных сутанах. У всех у них были ящики для сбора пожертвований. Он приостановился, что бы прочитать, что написано на этих ящиках, но его толкнул в плечо старик с клюкой, сказавший:
― Варежку закрой, сынок. Не вздумай денег этим прохиндеям давать, — они такие же попы, как я китайский император. И, перекрестись, если решишься дальше идти. Ещё и не таких «святош» встретишь в нашем Вавилоне. Завлекать будут — держись только.
Караваев вздрогнул, оглядываясь на «попов» двинулся дальше. Рядом с лже-священниками мирно соседствовали колдуны, ясновидцы, разные гадальщики, оккультисты, бабульки Иеговистки с брошюрками в руках, миссионеры разных мастей, сатанисты, экстрасенсы, целители, блаженные, уродцы и калеки, шаманы и ведьмы. Какие-то молодые люди в белых одеждах с крестами на груди, пританцовывая, самозабвенно пели псалмы, а рядом с ними одетые в яркие восточные одежды молодые люди предлагали прохожим книги и дарили апельсины. На земле сидели составители гороскопов. Длинная очередь змеились к чернобородому азиату, предсказателю судьбы, рядом с ним продавал амулеты от сглаза негр в расшитой бисером атласной тоге.
Босой мужчина с беспокойными глазами в оранжевом балахоне до пят, обвешанный деревянными бусами, тревожно озираясь, остановил Караваева:
― Махатьму не видел?
Караваев не знал, о чём он спрашивает, но на всякий случай улыбнулся и отрицательно качнул головой.
― А у тебя есть что-нибудь? — опять спросил мужчина.
― Откуда, — развёл руками Караваев.
«Оранжевый» смешался с толпой.
Молоденькие жеманные, женственные юноши кучковались, тихо переговариваясь. Рядом с ними стояли их старшие товарищи-наставники — группа женоподобных, солидных мужчин не первой молодости, с холёными, бледными лицами, умело «подмоложенными» макияжем, одетые ярко и вызывающе. Один из них, обмахивающийся веером, ― Караваев его сразу прозвал «брюхастым», ― подмигнул ему, и, высунув отвратительно большой язык, быстро подвигал им по-змеиному. Он призывно помахал рукой, а после быстро повернулся к нему спиной. Караваев смущённо опустил глаза: на кожаных брюках «брюхастого», на ягодицах были вырезаны дырки в виде сердец. У двух молодых людей из этой группы в руках были плакаты. На одном было написано: «Гомофобы — новые фашисты!», на другом ― «Любовь нельзя запретить!»
Караваев шёл медленно, ошеломлённо тараща глаза, иногда приостанавливаясь. Седая женщина с печальным лицом, покрытая чёрным платком, тронула его рукой за плечо, тихо и ласково сказав:
― Береги глаза, сынок, испортишь сердце, проходи мимо мертвецов.
― Каких мертвецов?
Женщина ничего не ответила, приложила палец к губам.
Двигаясь дальше, он встречал множество людей, подобных типам из только что виденной группы женоподобных особей. Встречались и группы странных женщин, в которых больше было мужского, чем женского, несмотря на макияж, парики, броскую одежду и туфли на высоком каблуке. Выглядели они вульгарно, вели себя развязно и вызывающе. Он попытался идти быстрее, но вязкая гуща этого бурлящего человеческого потока не позволила ему этого.
Проститутки здесь были молодые, статные, развязные, всех оттенков кожи. Даже для здешней жары они были одеты чрезмерно легко. Они не приставали к прохожим, как опустившиеся женщины в начале аллеи, а просто стояли с вызывающим видом в ожидании страждущих клиентов, потягивая пиво или джин из банок, покуривая и переговариваясь с товарками.
Группа совершенно голых мужчин в галстуках с независимым видом почитывала красочные журналы рядом с одной из бригад проституток. Караваев остановился, как громом поражённый. Покраснев, как рак, он закрыл глаза, потом открыл: мужчины стояли спокойно, не обращая на него ни какого внимания. Уже знакомый ему старик с клюкой, опять оказавшийся рядом, ухмыльнувшись, спросил у него:
― Нравится?
Караваев нервно сглотнул слюну.
― Стыдобище! Они же голые! Вот же народ у вас здесь на голову приболевший!
― Это точно. А насчёт того, что они голые, тут, ты, сынок, ошибаешься. Не верь своим глазам, ― сказал старик.
― Как это? ― вытаращил глаза Караваев.
Старик ткнул клюкой в сторону голых мужчин.
― Они в галстуках. А это значит, что они не голые. Закон такой недавно приняли, если на человеке, что-то есть из одежды, считается, что он не голый. К примеру, если ты наголо разденешься и пройдёшься по аллее в одном носке, это будет считаться вполне приличным видом.
― Шуткуешь, отец.
― Ни, ни, ни грамма, — пожал плечами старик.
― Тьфу, ты! — Караваев плюнул в сторону голых мужчин.
Один из них опустил журнал и строго сказал:
― В общественных местах, мужчина, нельзя плеваться.
― Оденься, пень берёзовый! — Караваев плюнул ещё раз и двинулся дальше.
Большая группа людей продавала свои органы. Часть их, по виду были люди явно опустившиеся. О причинах такого решения сообщали картонки, которые они держали в руках. Караваев внимательно прочитал все сообщения, медленно проходя мимо этой группы — одних душили долги, кому-то нужны были деньги на лечение близких людей, кому-то не на что было жить.
В ожидании заказов стоял длинный ряд суррогатных матерей. Пританцовывая, его обогнала шеренга ярко одетых кришнаитов, обритых наголо. Они пели, дудели в дудочки и колотили в тамтамы. Дальше расположились сотни две матерей, разыскивающих своих пропавших детей, вид у них был изнурённый, лица печальны, в руках они держали фотографии. К ним подходили люди, молча, рассматривали фотографии и уходили.
Одиноко стоял грустный мужичок с плакатом «Верните мне корову репрессированного деда!» Рядом с ним примостились представители Гринпис с плакатом «Нет ядерным взрывам в океане», и люди со странным призывом: «Руки прочь от серых тараканов»! Рядом с ними чернокожий проповедник, вещал о скором и неизбежном конце света, неистово и яростно матерясь через слово. И тут же мужчина продавал книги в ярких красочных обложках, разложив их на картонном ящике. Караваев остановился рассмотреть книги. Обложки книг были цветастыми с восточной символикой.
― Вас что-то конкретное интересует?» — елейно-вкрадчивым тенорком спросил продавец. Ответить он не успел. Из-за спины Караваева раздался грубый мужской голос:
— Слышь, чудила, «Майн кампф» Адольфа есть?
Караваев обернулся. За ним стоял накачанный, обритый налысо мужчина в майке без рукавов, его бычья шея и руки были густо расписаны цветными татуировками. «Расписная матрёшка», ― усмешливо подумал Караваев.
Продавец, подобострастно изогнулся, завертелся ужом, и тем же вкрадчивым голосом завёл:
― Вот-вот получим в ближайшие дни, уважаемый. Но, могу вам предложить прекрасную книгу «Бхават Гита», вот отличное издание «Тайной доктрины», весь цикл «Агни Йоги», «Дианетика» есть...»
«Матрёшка» неожиданно зычно рявкнула:
― Ты кому это говно индусское втулить хочешь, матрас мятый?
Матерясь, он ударил ногой по ящику с книгами и ушёл вразвалочку. Продавец стал собирать разбросанные книги, нервно вскрикивая:
― Быдло, быдло, быдло, кругом одно необразованное быдло.
― А ты, что уставился? ― озверело вывернулся он на Караваева, который решил помочь ему собрать книги. ― Давай, давай, давай, ломай, круши! Быдло! Как с таким биомусором жить в этой недостране?!
Караваеву пришлось пробираться через невиданное количество скупщиков и продавцов орденов, медалей, кортиков, монет, икон, марок, микроскопов, старинного оружия, биноклей, фотоаппаратов, военной атрибутики, книг, открыток, картин, и ещё невесть чего. Художники зазывали публику, обещая быстро и за небольшую плату, сделать портрет. За художниками стояла длиннющая шеренга мужчин разного возраста с табличками на груди «Муж на час». У одного остряка на табличке было приписано: «Можно на ночь, но стоить будет дороже».
Группами ходили любопытные азиаты, с видеокамерами и в респираторах. Встречались ему коротко стриженые молодчики в чёрном, с нарукавными повязками с изображением свастики, великое множество продавцов всевозможнейшей видео и печатной порнопродукции, мастера татуировки и пирсинга, делающие своё дело прямо здесь, в этой толчее.
Его чуть не сбил с ног лохматый человек с безумно вытаращенными глазами, несущийся напролом, сбивая людей. Он нелепо размахивал руками и кричал одну и ту же фразу: «Нибиру летит! Нибиру летит! Нибиру летит!» Какой-то парень с полным ртом металлических зубов, подставил ему ногу, и тот распластался на земле. Металлозубый расхохотался:
― Нибиру приземлился.
Мужчина, лёжа на земле, плакал, продолжая говорить, как заведённый:
― Нибиру летит, Нибиру летит, Нибиру летит!
Следующий кусок аллеи представлял собой столпотворение митингующих. Большая пустошь пестрела сотнями транспарантов, плакатов, знамён, хоругвей, она была плотно забита шумными группами людей. Караваеву пришлось идти ещё медленнее.
Длинная шеренга людей требовала отмены ЕГЭ и отставки министра образования, рядом с ними митинговали пенсионеры-льготники, за ними стояли матери, собирающие подписи против ювенальной юстиции и противники абортов, дальше топтались старики с транспарантом «Свободу политзаключённым!», за ними люди, растянувшие длинный транспарант: «Долой правительство народного доения!», и женщины, требующие закрыть телепередачу «Дом-2». Караваев поначалу с интересом подходил к митингующим послушать о чём говорят, но участники хватали его за руки, пытаясь просветить, горячо объясняли свои мысли, требовали незамедлительного отзыва о проблеме, которую они поднимали. Он, смущённо улыбаясь, отнекивался. Продираясь сквозь плотные массы орущих и спорящих людей, разогретых, по всему, не только идейным вином, он крутил головой, читая тексты на разнообразных протестных носителях.
Тексты были разные. Преобладали с политическими и социальными требованиями, немало было религиозных, абсурдных, жутковатых и непонятных. У большей части групп была одна тематика, хотя и по-разному выраженная — это были люди, ностальгирующие по развалившемуся СССР.
Караваеву запомнились несколько надписей: «Назад в СССР, но с нормальными макаронами и без либероидов», «Аврора», — выстрели!», «Вернём СССР — вернём порядок», «Судить народным судом Ельцина, Горбачёва, Чубайса и всю сатанинскую гайдаровскую клику!», (митингующее собирали подписи), «Сыты по горло демократией!», «Посадить олигархов на потребительскую корзину!», «Мы оккупированы!», «Убей в себе телевизор!», «Даёшь правду и «ПРАВДУ», «Хазары вернулись с «любовью» — плати ясак русской кровью!», «Россия-Украина-Белоруссия!», «Кузькина мать рядом!», «Мой друг «Калашников» ждёт работы», «Яхта Абрамовича — «Титаник» капитализма!». «Терпение народа не беспредельно!» Такого рода политических лозунгов было много.
За ностальгирующими по разваленной стране, толпились группы противников религии, воинствующих атеистов, научных деятелей и тех, кто утверждал силу и необходимость веры. Атеистов было больше. Они поджучивали верующих, провоцировали их на скандал. Группа солидных людей, по виду учёных, растянули длиннющий плакат: «Блез Паскаль ничего не доказал!». Их соседи стояли, улыбаясь, с плакатом «Ничего не потеряешь, став на путь веры, но приобретёшь благо», рядом с ними посмеивались молодые люди с однотипными лозунгами вроде: «Мерседес» и поп — синонимы! «Долой РПЦ — логово мракобесия!», «Патриарх и Цезарь едины». Верующие противопоставляли им выдержки из Священного Писания, требования уважать чувства верующих. Атмосфера здесь, по всему, накалялась. Кое-где становились лицом к друг-другу, лица были разгорячены, кто-то уже гневно жестикулировал, размахивая руками, и толкал оппонентов.
Караваев пробрался вперёд, где опять митинговали, как он прозвал таких типов, «сахарные мальчики» в брюках-дудочках с радужными флажками. Они требовали соблюдения прав меньшинств. Два грустных паренька держали плакат: «Люди добрые, помогите, кто, чем может. Нужны деньги на переделку пола!». Красивые бородатые парни стояли с чёрными флагами и хоругвью с текстом «Анархия — мать порядка», группа людей растянула транспарант: «Сербия! Прости нас!», голые девицы требовали равных прав с мужчинами с плакатами «Мы всё можем!» и «Долой Адамово рабство — да здравствует свобода Лилит!» Последний плакат, который прочёл Караваев, гласил: «Сними очки, дурень!»
Вдоль обочин сидели старухи с выводками кошек и собак, прося денег на прокорм животных. Цыганки, с детьми приставали к прохожим. Инвалиды в камуфляжной форме, среди которых были страшно изувеченные люди, клянчили милостыню. Через каждые сорок-пятьдесят метров, на складных столиках были разложены разноцветные фантики моментальных лотерей, у которых толпились люди.
Дальше опять появились «сахарные мальчики» с серёжками в ушах и крашеными волосами, одетые модно, с иголочки. Они стояли парами, обнявшись, или держась за руки, один был с большой иконой в золоченом окладе. Караваев подошёл поближе рассмотреть на икону. В оклад иконы были вделаны светодиодные разноцветные лампочки, они мигали. Рассмотрев икону, Караваев удивился: на ней был изображён английский певец Элтон Джон в больших очках, похожий на старую жабу.
Тёмные личности сновали повсюду. Сближаясь с людьми, они тихо предлагали оружие, боеприпасы, оптом и в розницу, наркотики и сексуальные услуги, но больше всего здесь было молодых бойких людей с приколотыми к рубашкам визитками.
Чаще всего на визитках значилось: «Меняю-Покупаю $ и?», но были и другие надписи, как-то: «Обналичу», «Регистрация», «Прописка», «Австралийский препарат «АнтиСПИД», «Гражданство», «Бросить курить!», «Кредит за час», «Освобождение от армии», «Липосакция», «Куплю старину», «Приворот на деньги», «Худей за три дня», «Дипломы», «Хочешь стать звездой?», «Таро. Снятие порчи», «Будет стоять, как 28 Панфиловцев», «Фитнес», «Ваша новая грудь — все упадутЪ!» «Полезная Камасутра», «Санитарные книжки», «Гербалайф», «Куплю акции», «Сексуальные расстройства? Поможем!», «Б/у аккумуляторы, лом цветных металлов», «Куплю/продам б/у мобильные телефоны», «Покупаем волосы», «Конкуренты? Есть решение! Результативный метод И.Сталина», «Эмиграция», «Путь к Библии», «Работа», «Фотоссесии. Девушки, юноши», «Саентология. Путь к процветанию», «Возврат прав на любой стадии», «Высокооплачиваемая работа», «Замужество заграницей», «Сниму-сдам жильё», «Юрист без проблем», «Йога», «Девушки. Эскорт», «Сваха», «Отдохнуть?», «Избавление от алкогольной и наркотической зависимости 100% », «Простатит, инфекции, рак. Эффективное излечение» «Коррекция судьбы», и другое.
Были ещё группа улыбчивых людей с визитками, с непонятными для Караваева надписями: «Ашрам Шамбалы». «Всемирная Академия Счастья», «Братство Хранителей Пламени», «Брахма Кумарис», «Братство Майтрейи», «Партия духовного ведического социализма», «Путь к Солнцу», «Сатьи Саи Баба». Эти люди ласково с ним заговаривали, пытались, что-то объяснить. Вежливо улыбаясь, он от них уходил.
Молодежи было много. Они бродили стайками с непременной банкой или бутылкой пива в руках. В большинстве своём это были школьники и не все старших классов: за плечами многих болтались ранцы и рюкзачки. Вели они себя развязно и нагловато, громко смеялись, плевались, грязно поругивались, задирались с прохожими, громко обсуждали увиденное.
У вбитой в землю металлической трубы работала немолодая женщина-стриптизёрша. Небольшой круг зрителей, мужчин кавказского вида, молча, наблюдал это представление. Рядом приткнулся квартет убогих старух в мужских пиджаках с рядами орденских планок. Они воодушевлённо пели военные и послевоенные песни. У одной через плечо висел автомат ППШ. Рядом со старушками стояла группа грустных готов в чёрных одеждах. За ними выстроилась группа пожилых людей с портретами Сталина и красными флагами, на растянутом транспаранте было написано: «Только массовые расстрелы спасут страну!» Особняком стояла группа бородачей с иконой, на которой был изображён Григорий Распутин.
Плотная толпа людей топталась поодаль. Оказалось, что все они выстроились на приём к прорицательнице из Болгарии, люди говорили, что это родная сестра бабки Ванги.
Караваев остановился послушать двух молодых ребят с мегафонами. Одеты они были в чистейшие белые джинсы и белоснежные майки с изображением осетра. Делали они следующее: первый парень начинал кричать в мегафон: «Осётр, друзья погибает, спасём осетра, друзья!», затем вступал второй: «Прекратим есть чёрную икру! Прекратим есть чёрную икру! Прекратим есть чёрную икру!». После они уже заводили дуэтом: «Вступайте в самую честную и справедливую партию страны «Спасители осетра», — только мы с вами можем изменить мир к лучшему».
Караваеву стало смешно. Смешно было и небольшой группке зевак рядом с ним. Люди ухмылялись, толкали друг друга в бока. Один мужчина не мог остановиться, он истерично хохотал, хватаясь за живот. Развязного вида парень цыкнул зубом и грубо ткнул его локтем в бок.
― Ты, чё грибов объелся? Закрой варежку, хохотун, достал уже.
Мужчина, утирая слёзы, ― плечи его конвульсивно дёргались, ― сквозь смех ему ответил:
― Прикинь, братела, дурики агитируют не жрать икру! Да я её в последний раз при Брежневе в пионерском лагере ел, когда мне двенадцать лет было.
— Пацаны, по колено писюны,— обратился он к агитаторам,— вы, чё, в натуре, или прикалываетесь? Какая здесь фишка?
— Никакой фишки здесь нет, — серьёзным тоном ответил один из парней.— Всё именно так. Осетра нужно спасать. Жизнь этой популяции в наших руках, друзья. И для этого нужно сделать первый шаг — перестать есть чёрную икру.
Мужчина не сдержался и опять захохотал, периодически восклицая:
― Прекратите жрать икру, товарищи! Ой, не могу, умру сейчас, в жизни к ней, противной, не притронусь!
Когда он отсмеялся и вытер кулаками слёзы, то сказал агитаторам:
— Пацаны, хрен знает, что вы городите, но я в вашу партию вступаю. Насмешили вы меня, давно я так не смеялся, а это тоже чего-то стоит. Где расписываться? Показывайте.
Парень протянул ему лист бумаги и авторучку, сказав при этом строго:
—Только я вас, гражданин, предупреждаю, если вы начнёте есть икру, мы вас тут же исключим из партии.
Мужчина долго смотрел на него и опять захохотал. Расписывался он, громко говоря:
— Уел ты меня, парень! А из партии вашей вы меня следующие несколько лет исключить никак не сможете. Я, пацаны, долго на свободе не пробуду,— мне зона дом родной, а там с икрой совсем туговато, если только не заморская, баклажанная. Щи да каша — пища наша, с чефирком на десерт. Ферштейн? Ну, проняли вы меня, пацаны, чувствую себя, как после доброй русской баньки, так меня размяло. Ну, чё, любители икорки, поддержим пацанов спасателей осётров?— обратился он к собравшимся людям и несколько человек, улыбаясь, подошли и расписались в каких-то листах. Караваев не стал расписываться. Улыбаясь, он пошёл дальше, продолжая с удивлением вертеть головой.
Босоногий человек в женской ночной сорочке долго шёл за ним, уверяя его, что он единственный мужчина в мире, родивший ребёнка. Уже знакомый ему «оранжевый» тип схватил его за плечо: «Махатьму не видел?». Не услышав ответа, он ушёл быстрым шагом. В одном месте Караваев ненадолго задержался, послушать стоящего на постаменте из деревянных ящиков старика в шортах и майке. Шея старика была повязана пионерским галстуком, на майке был приколот «Орден Ленина» и «Красной Звезды». Со слезами на глазах старик тихо пел «Интернационал». Рядом морщинистый азиат в рваном халате совершал намаз прямо на заплёванном, треснувшем от жары асфальте, а чуть дальше плотный круг стариков-чеченцев в чёрных одеждах и с кинжалами на поясе, вытанцовывал в упоительном трансе свой воинственный национальный танец.
«Чернобыльцы» требовали вернуть им отменённые льготы, рядом лежали на раскладушках голодающие пайщики долевого строительства, оставшиеся без квартир и денег.
Группки мужчин кавказского вида держались особняком. Молчаливо стояли многочисленные гастарбайтеры из Молдавии, Украины, Белоруссии, Таджикистана, Киргизии и Узбекистана, у их ног в пыли лежали скатанные в рулоны матрасы и ведра с мастерками и шпателями.
В сопровождении охраны крепких парней в тёмных костюмах несколько улыбчивых кандидатов в депутаты, вступивших в очередную предвыборную гонку, собирали подписи. Парни с мегафонами, призывали голосовать за них. Вокруг кандидатов в слуги народа, случилась давка. Народ валом подписывал какие-то листки и немудрено: за депутатами шли люди в униформе толкающие тачки с подарками для электората и симпатичные девчушки в мини-юбках в коротких топиках. Девушки мило улыбались, раздавали супчики быстрого приготовления «Доширак» и чекушки водки. За подпись люди получали по две пачки супчиков и по чекушке водки.
Ноздри Караваева вздрогнули, учуяв аромат жарящего мяса, заставив его сглотнуть голодную слюну. За очередной группой проституток он увидел дымящиеся мангалы, на которых жарились аппетитнейшего вида шашлыки. Тут же рядом трое черноволосых джигитов управлялись со здоровенным бараном. Они ловко завалили его на бок, и один, с ножом в руке, умело всадил его в сердце барана, а когда тот затих, принялся отрезать ему голову. Вытирая тряпкой кровь с рук, он увидел смотрящего на него Караваева и оскалился.
― Иди, сюда, Иван. Голова резить буду. Твоя карашо будет!
― Да пошёл ты, — зло бросил Караваев.
Джигиты загоготали, что-то залопотав на своём языке. Больше сотни людей разного возраста, стояли с длиннющим транспарантом: «Мы больны. У нас СПИД, но мы ещё люди».
Большая толпа собралась вокруг человека, который молился на коленях. Рядом с ним стояла пятилитровая канистра. Помолившись, он встал, отвинтил крышку канистры и обильно себя полил. Резко запахло бензином. В толпе зевак рядом с Караваевым стояли омоновцы, какие-то чиновники с кожаными папками в руках, молодые ребята с «Зенитовскими» и «Спартаковскими» шарфиками, пьяные пограничники, женщины и дети.
Караваев разволновался, когда увидел, что мужчина облил себя бензином, но посмотрев на заинтересованные лица зрителей, успокоился, решив, что это, видимо, очередное здешнее представление.
Человек достал зажигалку. Толпа загудела, быстро отодвинулась от центра круга, отодвинув и Караваева. За хлопком последовала яркая вспышка огня и ужасающий, леденящий душу вопль. Захлопали, как большие крылья огненной птицы, руки мужчины. Он упал, тело его подёргивалось, тошнотворно пахнуло палёным мясом.
Толпа, зашумев, заинтересованно сдвинулась к центру. Подавив приступ тошноты, Караваев двинулся дальше, с горечью думая о том, что заманчивое бартерное предложение фирмы с чудесным названием «Интертурсикретсервис», на которое он «купился» обернулось для него невероятными проблемами и разочарованиями.
Он обошёл казака, как-то умудрявшегося в этой несусветной давке жонглировать шашкой на нервно пляшущем коне. На казака никто не обращал внимания.
Группа ярко одетых и шумных молодых людей требовала узаконить однополые браки, в этой же группе стояли люди с плакатами, на которых значилось: «Даёшь гей-парад!». На некоторых плакатах это было написано по-английски. Целая орава телевизионщиков снимала эту группу, бойкие журналисты брали интервью у участников демонстрации. Проходивший рядом казак ненароком ожёг нагайкой одного из компании протестующих. Тот, взвизгнув, закричал: «Гомофобы проклятые! Скоро вас НАТО всех высечет бомбами» «А мы вашу НАТу вами, пидорюгами, закидаем, — рассмеялся казак и замахнулся нагайкой. Протестующего, как ветром сдуло.
За этой группой стояла другая, не менее многочисленная группа людей разного возраста у каждого из них в руках был фанерный плакат на деревянной ручке. На каждом плакате, сверху, крупными буквами была выведена одинаковая надпись: «Братья! Прочитайте, запомните и поведайте другим людям». Ниже этой надписей шёл текст, выполненный шрифтом помельче. Тексты на всех плакатах были разные. Караваев из любопытства подошёл ближе и стал читать.
На первом плакате значилось: «А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше бы было, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его в глубине морской». От Матфея 18—6. На следующем плакате была надпись: «Какая польза человеку, если он приобретёт весь мир, а душе своей повредит?» От Матфея 16-26. Караваев сделал шаг ещё правее, начал читать: «Горе вам, законникам, что вы взяли ключ разумения: сами не вошли и входящим воспрепятствовали… ». Ему не дал дочитать мужчина начальственного вида в костюме и галстуке с портфелем в руке. Он грубо толкнул его в бок.
— Читать учишься, лопух? Знакомые буковки ищешь? Топай, давай, грамотей, пока не схлопотал по ушам.
Караваев хотел возмутиться, но глянув в злое лицо мужчины, передумал. Сделав несколько шагов в сторону, он остановился, решив перекурить.
Мужчина с портфелем тем временем прошёлся пару раз рядом с людьми с плакатами и, остановившись, громко спросил:
— Кто тут в вашей банде старший?
Старик с окладистой седой бородой опустил свой плакат.
—А в чём собственно, дело? Мы, что-то нарушаем? И почему это у нас банда?
Начальственный тип подошёл вплотную к старику, ткнул ему в лицо красной корочкой удостоверения:
— Председатель совета мэрии города по этике Фастфудиди Гераклит. Разрешение на эту акцию у вас есть?
— Какой абсурд! Какое разрешение? Что у всех стоящих здесь, на этом торжище, есть разрешение? Мы вроде ничего противоправного не совершаем и даже скорее делаем благое дело,— ответил с удивлением старик.
— Значит, разрешения нет,— констатировал председатель по этике удовлетворённо, доставая из портфеля листы бумаги. — В этом случае ваше мероприятие можно считать не санкционированным, а это означает, что каждый из участников этой акции заплатит штраф, в размере тридцати трёх целых и трёх десятых условных единиц. И это на первый раз. В следующий раз будет уголовное преследование. Будем составлять протокол. Всем участникам приготовить паспорта.
Люди с плакатами загудели, опустили свои плакаты, окружили чиновника, заспорили с ним. Старик поднял руку и остановил людей. Когда люди замолчали, он спросил у чиновника:
— Так в чём же конкретно наше нарушение? Мы, что-то античеловечное пропагандируем? Почему именно нам нужно брать какое-то разрешение? — лицо старика покраснело, глаз подёргивался.
— Этого требует статья 666-ая постановления мэрии о толерантности в обществе и о порядке разрешительных и запретительных мер для участников манифестаций, шествий, лекций, собраний, пикетов и других акций. Давайте паспорта, неподчинение властям грозит вам совсем другими санкциями,— ухиыльнулся чиновник.
— И чем же мы попрали эту вашу пресловутую толерантность, хотел бы я знать? — не сдавался старик.
— Сначала штраф, потом уже объяснения. Через суд, господа, через суд, всё через суд, — чиновник ухмылялся, — у нас всё по закону.
— По вашему закону прав тот, кто сильнее, но сила в правде, Гераклит вы наш новоиспечённый. Вы уж, будьте добры, всё-таки объясните нам наивным, пожалуйста, в чём наше нарушение, — упрямо настаивал старик, ― что конкретно говорит ваше сатанинское постановление?
Люди опять загудели, стали останавливаться зеваки. Крепкий парень в спортивном костюме встрял в разговор. Подойдя к чиновнику, он плюнул ему в ноги и гнусаво проговорил:
—Ты, чё, Пердоклит, делаешь-то, а? Ты, чё против честного русского народа буром прёшь, козлиная твоя рожа? Зенки-то открой, вокруг посмотри, чё здесь делается, какой беспредел вокруг и срамота. Тебе, что, жить надоело?
Старик успокаивающе тронул парня за плечо:
— Погодите, брат. Пусть этот большой начальник всё же объяснит нам про нашу не толерантность.
— Объясняй, зараза, чем мы хуже других,— согласился парень, немного успокаиваясь, и поворачиваясь к чиновнику.
Тот, однако, — это хорошо видно было по его поведению, — совсем не струсил. Достав из кармана жвачку, он бросил в рот одну пластинку и спокойно сказал:
— Пропагандой своих идеалов, господа, вы наносите чувствительный урон психике людей других идеалов.
—Да, ты чё! А пидоры голые, а шалавы патентованные, которые здесь пачками шастают, не наносят нам урона? — толкнул чиновника в грудь парень в спортивном костюме. ― Нет, други, вы прикиньте, мы пидорам зашквареным настроение портим! Добазарился ты, гандонище в костюме, пора тебя пролечить.
Толпа взорвалась возмущением. Раздались крики: не уйдём, братья… будем стоять на смерть… не сдадимся… не ведают, что творят…. помилуй Господи…
Чиновник неспешно достал из кармана телефон и спокойно бросил:
— «Пятый» на связи. Сектор одиннадцать — бунт. Срочные действия по программе «пипл не хавает».
И минуты не прошло, как над этим участком аллеи завис вертолёт, и из него по верёвке заскользили люди в масках и камуфляже. Опустившись на землю, они стали густо поливать людей слезоточивым газом, дубинками укладывая протестующих лицом вниз. Зеваки шарахнулись от места стычки, неудержимо потянув за собой и Караваева. Протащив его метров сто вверх по аллее, толпа поредела, рассыпавшись по сторонам.
Народа в этой части аллеи не убавилось, толпы гудели, как осиный рой. Среди этого разноплеменного многоязычного люда бродили оборванные, беспризорные дети, похожие на отощавших щенят, шныряли продавцы воды, пива, пирожков, кофе, чая, бутербродов, менеджеры по набору «персонала» в зарубежные бордели привязывались к молодым женщинам. Какой-то писатель бесплатно раздавал свои книги, (всунул он её и в руку Караваеву); несколько старух, сгрудившись шумной кучкой, яростно спорили. Каждая утверждала, что именно она великая княгиня Анастасия. Две «княгини» выясняли отношения, вцепившись друг другу в седые волосы.
Человек со сквозным отверстием в лысой голове и с огрызком верёвочной петли на шее, с табличкой, гласившей «Дайте, наконец, умереть», плакал навзрыд. Доморощенных лекарей и целителей, для которых не существовало ни каких неизлечимых болезней и проблем, связанных со здоровьем, здесь было больше, чем проституток и гастарбайтеров вместе взятых.
Представительный мужчина в очках и медицинском халате, кормил с рук леденцами «Минтон» ягнёнка. Он предлагал клонировать за плату любое животное по желанию заказчика. Тут же стояли врачи в белоснежных халатах с холёными, сытыми лицами. У одного из них на открытой волосатой груди висел невозможно большой золотой крест. По его команде его коллеги периодически подносили мегафоны ко рту и скандировали:
— Мы — Европа, а не Азия. Нашим людям нужна эвтаназия!
Какой-то азиат в халате с беспокойными чёрными маслянистыми глазами хватал людей за руки и, заглядывая им в глаза, спрашивал: «Аллах акбар?». Люди отмахивались. Азиат схватил за руку проходившего священника и жалобно спросил у него: «Аллах акбар?». Священник погладил его по голове, перекрестил со словами: «Воистину акбар, брат», дал ему конфету и, перекрестившись, что-то шепча, продолжил свой путь.
Караваев шёл рядом с ним. Какой-то пьяный забулдыга неожиданно схватил священника за руку, и, ощериваясь чёрными гнилыми зубами, выкрикнул радостно:
― Народ! Гляньте-ка — поп! Ну-ка, покажи нам чудо, попик!
Священник попытался вырвать руку, но пьяница вцепился в неё, как клещ. Весело озираясь, он закричал:
― Товарищи, поп не хочет народу чудо показать.
Пару окружил народ. Священник, наконец, вырвал руку и весело сказал:
― Ну, ты, выжига, выпросил. Будет тебе чудо.
Он перекрестился, плюнул в ладонь и размахнулся. Удар в нагло ухмыляющуюся харю был профессионален. Пьяница мешком свалился на землю и затих под гогот, аплодисменты и одобрительные возгласы людей.
Рядом с абсолютно голой девицей, через роскошный бюст которой шла алая шёлковая лента, где золотом было выведено: «Мисс Усть-Уржанск — 2002, 100% —девственница. Дорого», устроилась миссис из Англии, раздававшая гуманитарные консервы, изготовленные в 1941 году по заказу Королевских Военно-Морских сил, а рядом бойкая девчушка торговала эксклюзивными экземплярами презервативов, сообщая покупателям, что этими марками резинового изделия пользуются звёзды Голливуда. Пьяные «братки» избивали ногами извивающегося под ударами их крепких ботинок, окровавленного мужчину. Немного поодаль за этим избиением наблюдала группа молодых милиционеров, лакомившихся мороженым. Чуть дальше группа молодых людей со спущенными брюками рукоблудствовала у расстеленного на земле американского флага.
Караваева подташнивало. Он облизал пересохшие губы и поискал глазами место для перекура. Пристроился он между бабулькой, торговавшей приворотным зельем и стариком, уверявшим, что он был лично знаком с Кагановичем. Прикурив у человека похожего на Жириновского, он присел на корточки.
Мимо шли и шли люди. Прошла живописнейшая группа арабов, похожих, как один на Бен Ладена, за ними прополз настоящий БТР с развевающимся флагом СССР. У флага, на крыше бронетранспортёра, танцевали две полуголые девушка. На номерном знаке БТРа значилось «Вован». Люди, ругаясь, неохотно уступали дорогу металлическому зверю.
Следом проследовала колонна бедно одетых людей с иконами и хоругвями, за этой колонной — ещё одна с портретами последнего царя и его семьи с транспарантом «Нас спасёт самодержавие».
Караваев закрыл глаза и несколько минут сидел, отключившись, а когда открыл глаза, то увидел, что рядом с ним присел, дружелюбно улыбаясь, босоногий, худющий человек маленького росточка с загорелым лицом в глубоких морщинах. Клетчатый потрепанный костюм, явно ему маловатый, висел на нём, как на вешалке, из коротких рукавов пиджака торчали худые костлявые руки, под пиджаком была майка «благородного» серого цвета, принявшая его, по всему, из-за того, что давно не знала постирушки. «Ещё один фрукт,— мужичок с ноготок. Алкоголик очередной. Сейчас, заведёт, какую-нибудь балладу, как здесь полагается, — недружелюбно глянул на него Караваев.
А его сосед, продолжая улыбаться, глядя прямо ему в глаза, подрагивающим старческим тенорком выдал беззубым ртом:
— Милостивый государь, я был вам безмерно благодарен, если вы, войдя в моё нынешнее бедственное положение, соизволили бы угостить меня сигареткой.
Караваев невольно рассмеялся. Протягивая пачку сигарет мужчине, он сказал:
— Артист! Ну, наговорил! Нельзя разве по-человечески сказать, что курить хочешь, без этих, знаешь, здешних подходов со стихами да прибаутками. Или у вас здесь так принято?
Взяв подрагивающей рукой сигарету из пачки, и, прикурив от сигареты Караваева, мужчина приложил руку к сердцу.
— Премного вам благодарен. За стиль простите. Привычка. Тридцать лет на сцене оставляют, какие-то следы.
— Артист, что ли?
— Что-то в этом роде. А вы, по всему, из вновь поступивших в наши чудесные по своей лукавости и гнусности места?
— А, что, заметно? На лице у меня написано или одежда выдаёт? Ты вроде тоже не при фраке, ― хмыкнул Караваев.
— Глаза, сударь, глаза. Они у вас ещё не погасшие. Плёнкой равнодушия и безысходности не успели зарасти. Есть в ваших глазах томление наивности, огонёк любви к жизни пока ещё мерцает. Но если вы (он показал рукой на аллею), по этой Голгофе до конца дойдёте, есть большая веро