В конце октября в Веймаре состоялся местный праздник по случаю освящения нового здания отеля «Элефант», на котором присутствовал Гитлер[121]. Я, как командир XVI армейского корпуса и начальник гарнизона города Веймар, также был приглашен на этот праздник, открывшийся официальным заседанием в городском замке и закончившийся речью Гитлера перед огромной толпой, собравшейся под открытым небом. В этой речи Гитлер исключительно резко выступал против Англии, особенно против Черчилля и Идена. Мне не пришлось слышать его предыдущей речи, произнесенной в Саарбрюккене, т. к. я находился в то время в Судетах, поэтому я был в высшей степени поражен, узнав, что атмосфера снова накаляется. После речи Гитлера гостей пригласили на ужин в отель «Элефант». Гитлер позвал меня к своему столу, и я имел возможность беседовать с ним в течение почти двух часов. Во время беседы я спросил у него, почему он так резко выступал против Англии. Он объяснил это тем, что англичане, по его мнению, проявили неискренность во время переговоров с ним в Годесберге[122], а также исключительной невежливостью по отношению к нему видных англичан, посетивших его. Гитлер якобы заявил [британскому] послу [в Берлине Невилу] Гендерсону: «Если ко мне еще раз явятся неряшливо одетые посетители, я прикажу своему послу в Лондоне явиться к королю одетым в свитер. Передайте это своему правительству». Гитлера приводило в ярость нанесенное ему, как он считал, оскорбление, и он заявил, что в действительности англичане не стремятся к искреннему примирению. Особенно сильно его задела неискренность англичан, потому что первоначально он придавал большое значение взаимоотношениям с Англией, желая установить с ней сотрудничество на длительный срок.
Несмотря на заключение Мюнхенского соглашения, Германия снова оказалась в чрезвычайно напряженной и неустойчивой обстановке. Это вызвало большое разочарование и серьезное беспокойство.
Вечером, в день праздника, веймарский театр показал «Аиду». Я сидел в ложе фюрера. Во время ужина, устроенного после спектакля, меня вновь пригласили к столу Гитлера. Беседа велась на общие темы, иногда об искусстве. Гитлер рассказывал о своей поездке в Италию и о постановке «Аиды» в Неаполе. В два часа ночи он перешел к столу, где сидели артисты.
После возвращения в Берлин я был вызван к главнокомандующему сухопутными войсками. Он сообщил мне, что намерен создать новую должность – инспектора подвижных войск (как он их назвал), который будет отвечать за состояние моторизованных войск и кавалерии. Главнокомандующий сам набросал проект положения о новой должности и ознакомил меня с ним. Проект положения предусматривал, что инспектор будет иметь право производить инспекторские проверки и составлять годовые отчеты.
Согласно проекту инспектор не получал никаких командных функций, никаких прав на составление и издание уставов и наставлений и никакого влияния на решение вопросов организации и личного состава. Поэтому я отказался от такой неопределенной должности.
Через несколько дней ко мне явился начальник Управления личного состава сухопутных сил генерал Бодевин Кейтель (младший брат начальника Верховного командования вермахта) и по поручению главнокомандующего сухопутными войсками снова предложил мне занять вновь учреждаемый пост. Я снова отказался, выставив те же мотивы, что и раньше. Тогда Кейтель открыл мне, что новая должность создается не по инициативе Браухича, а по желанию самого Гитлера и поэтому я не должен от нее отказываться. Я не смог скрыть своего разочарования; почему главнокомандующий с самого начала не сообщил мне, от кого именно исходит приказ о создании новой должности? Я снова заявил о своем отказе и попросил Кейтеля передать фюреру причину моего отказа, а также сказать, что я готов лично доложить ему свои соображения по данному вопросу.
Через несколько дней я был вызван к Гитлеру и разговаривал с ним с глазу на глаз. Гитлер спросил меня о причинах моего отказа. Я доложил ему о порядке подчиненности, существующем в Верховном командовании сухопутных войск, и об основных принципах положения для нового ведомства, разработанного главнокомандующим. Затем я добавил, что, занимая свою настоящую должность командира трех дивизий, я имею большую возможность оказывать влияние на развитие танковых войск, чем это окажется возможным при занятии новой должности. Хорошо зная руководящих лиц Верховного командования сухопутных войск и их отношение к проблеме использования крупных сил танков в качестве наступательного средства оперативного характера, я вынужден был рассматривать новое решение как шаг назад. Далее я разъяснил, что в Верховном командовании сухопутных войск господствует мнение о необходимости придавать танки пехоте и что поэтому я предвижу и в будущем такие же конфликты, которые происходили в недавнем прошлом. Кроме того, соединение танков с кавалерией произведено помимо [84] желания этого заслуженного рода войск, командование которого видит во мне своего противника и отрицательно относится к этому нововведению.
В модернизации кавалерии имеется настоятельная необходимость, однако Верховное командование сухопутных войск и старые кавалерийские офицеры выступают даже против этого. Свои объяснения я закончил следующими словами: «Права, которые мне будут предоставлены, окажутся недостаточными для того, чтобы преодолеть все препятствия, и я предвижу вследствие этого постоянные трения и конфликты. Поэтому я прошу оставить меня в прежней должности». Гитлер слушал меня минут 20, не перебивая. Затем он обосновал свое желание создать новый пост необходимостью организации централизованного руководства всеми моторизованными войсками и кавалерией и приказал мне вступить в новую должность. В заключение он сказал: «Если ожидаемое вами противодействие будет тормозить вашу работу, можете обращаться прямо ко мне. Тогда мы уж вместе осуществим необходимые нововведения. Я приказываю вам принять новую должность».
Разумеется, до непосредственного обращения с докладом к Гитлеру дело не дошло, хотя затруднения начались немедленно.
Я был произведен в генералы танковых войск, назначен генерал‑инспектором подвижных войск и приступил к организации своего очень небольшого управления, которое было размещено на Бендлерштрассе[123]. Мне дали двух офицеров Генерального штаба – подполковника [Карла] фон Ле‑Суира и капитана [Ганса] Рёттигера; адъютантом у меня был подполковник [Густав Адольф] Рибель. Кроме того, по каждому роду подчиненных мне войск мне было выделено по одному референту. Затем я приступил к работе. Это было равноценно тому, что лить воду в бездонную бочку. Танковые войска до этого времени не имели почти никаких наставлений по строевой подготовке. Мы составили наставления и представили их в Отдел боевой подготовки Верховного командования сухопутных войск для утверждения. Однако в Отделе боевой подготовки не было ни одного офицера‑танкиста. Наши наставления рассматривались не применительно к требованиям танковых войск, а с совершенно другой точки зрения. На большинстве наших проектов наставлений была наложена следующая резолюция: «Основная организация не соответствует организации, принятой в пехоте. Поэтому проект отклонить». Единство организации и единство «номенклатуры» – вот в основном те вопросы, которые принимались во внимание при оценке нашей работы. Потребности войск при этом совершенно не учитывались.
Мое предложение об организации в кавалерии удобных для управления дивизий, оснащенных современной техникой, потерпело неудачу, т. к. начальник Общего управления сухопутных войск генерал Фромм не решился дать на это своего согласия,
Итак, до начала войны организационная структура кавалерии оставалась, как и раньше, в неудовлетворительном состоянии, что явилось причиной ее распределения, за исключением одной только бригады в Восточной Пруссии, по пехотным дивизиям в виде смешанных разведывательных батальонов, состоявших из кавалерийского, самокатного и моторизованного эскадронов, имевшем в своем составе несколько устаревших бронемашин, противотанковые орудия и конную артиллерию. Управлять этой ужасающей мешаниной было почти невозможно. При объявлении мобилизации кавалерия могла обеспечить такими разведывательными эскадронами лишь кадровые пехотные дивизии мирного времени. Вновь сформированные соединения должны были удовлетвориться самокатчиками. Таким образом, вопрос о кавалерии был близок к решению совсем в ином плане. Кавалерия оказалась в таком тяжелом положении, несмотря на то, что все ее начальники с особой любовью заботились о ней. Таково, оказывается, различие между теорией и практикой.
Укажу еще на одно второстепенное обстоятельство, которое проливает свет на обстановку того периода. Мобилизационный план предусматривал назначение меня, как инспектора подвижных войск, в случае войны на должность командира запасного армейского корпуса. Потребовалась подача жалобы, чтобы изменить этот пункт и добиться решения использовать меня на случай войны в танковых войсках.
Глава IV
Начало катастрофы
Навстречу войне
Март 1939 г. ознаменовался присоединением Чехии к рейху на правах протектората. Создалось чрезвычайно серьезное внешнеполитическое положение. Инициатива присоединения Чехии исходила исключительно от Гитлера[124].
Утром, в день вступления немецких войск в Чехию, меня вызвали к главнокомандующему сухопутными войсками и, ознакомив с совершившимся фактом, приказали направиться в Прагу для обобщения опыта, приобретенного механизированными и танковыми войсками, участвовавшими в операциях, проходивших в зимних условиях; я должен был также провести осмотр материальной части чешских бронетанковых подразделений.
В Праге я встретился с генерал[‑лейтенантом Эрихом] Гёпнером, назначенным после меня командиром XVI армейского корпуса, который и рассказал мне о своем опыте. Затем я посетил различные воинские части, чтобы получить непосредственное впечатление о них. В Брюнне[125]2 я осмотрел материальную часть чешских бронетанковых подразделений, которая произвела на меня впечатление полной пригодности. Эта материальная часть сослужила нам хорошую службу во время кампаний в Польше и Франции и лишь в Русскую кампанию она была вынуждена уступить место тяжелой материальной части немецкого производства.
После Чехии к рейху без боевых действий была присоединена Мемельская область[126].
20 апреля Гитлер, празднуя свое 50‑летие, устроил большой парад. Батальон знаменосцев со знаменами вермахта приветствовал Гитлера. Фюрер находился в зените славы. Было ли у него самообладание, чтобы сохранить свое положение, не перетягивая уже натянутую до предела тетиву лука?
28 апреля Гитлер заявил о расторжении англо‑германского морского соглашения и польско‑германского договора о ненападении.
28 мая министр иностранных дел Италии граф [Галеаццо] Чиано посетил Берлин. Имперский министр иностранных дел [Иоахим фон Риббентроп] устроил в его честь большой прием. Чтобы принять больше гостей, он разбил две большие палатки, образовавшие одну общую крышу над всем его садом. Но в эти майские дни было очень холодно, и палатки пришлось протопить. Трудно выполнимая затея! Гитлер тоже присутствовал на этом торжестве. Гостей развлекали легкими сценическими представлениями, например, танцами сестер Хёпфнер[127], на которые собрались в одной из палаток, где для этой цели была оборудована сцена. Пришлось обождать некоторое время с началом представления, т. к. Гитлер хотел сидеть рядом с Ольгой Чеховой, которая вот‑вот должна была приехать. Гитлер любил людей искусства и охотно бывал в их обществе. Предостеречь Гитлера от войны – такова, вероятно, была политическая цель визита Чиано. Мне трудно судить о том, выполнял ли он это поручение Муссолини с достаточной энергией и последовательностью до самого конца своего визита.
Наконец, в июне Берлин посетил принц‑регент Югославии Павел со своей красивой супругой [Ольгой Греческой]. Снова был большой парад, в котором принимали участие главным образом механизированные части, причем в таком большом количестве, что вся эта инсценировка действовала скорее удручающе, чем убедительно. Следует заметить, что из Берлина принц поехал в Лондон. Насколько мне известно, ожидания Гитлера, которые он связывал с визитом принца, не оправдались.
Политических предостережений было более чем достаточно. Но Гитлер и его министр иностранных дел Риббентроп были склонны считать, что западные державы не решатся начать войну против Германии и у них поэтому развязаны руки для осуществления своих целей в Восточной Европе.
Моя задача в летние месяцы 1939 г. сводилась к подготовке запланированных на осень крупных маневров вермахта с участием механизированных войск. Их нужно было переправить через Рудные горы в Судеты. Но обширные подготовительные работы для организации этих маневров проводились напрасно.
Польская кампания
22 августа 1939 г. я получил приказ направиться в померанский учебный лагерь Гросс‑Борн, чтобы там вместе со штабом сформированного XIX армейского корпуса, носившего название «штаба укреплений Померании», принять участие в сооружении полевых укреплений вдоль имперской границы для защиты Германии от наступления поляков. В состав XIX армейского корпуса были включены: 3‑я танковая дивизия, 2‑я и 20‑я мотопехотные дивизии, а также корпусные части[128]. 3‑я танковая дивизия была усилена танковым учебным батальоном, имевшим на вооружений наши новейшие средние танки PzKpfw III и PzKpfw IV. В составе корпусных частей находился также учебный разведывательный батальон из состава танкового училища в Дёберице‑Крампнице. Эти учебные части и подразделения наших военных школ были привлечены по моей просьбе с тем, чтобы они первыми смогли накопить практический опыт, что могло пойти на пользу в их будущей учебной деятельности.
Только после выступления Гитлера с речью перед командующими армиями в Оберзальцберге[129], на котором я не присутствовал, мне стало известно от командующего 4‑й армией генерал‑полковника[130][Понтера] фон Клюге о возложенной на меня задаче. Я узнал, что мой XIX армейский корпус входит в состав 4‑й армии. Южнее (справа от меня) находился II [армейский] корпус генерала [пехоты Адольфа] Штрауса, севернее (слева) – пограничные части генерала [авиации Леонарда] Каупиша[131], которым непосредственно перед началом боевых действий была придана 10‑я танковая дивизия, находившаяся с марта этого года в Праге и ее окрестностях. За моим корпусом в качестве армейского резерва находилась 23‑я пехотная дивизия из Потсдама.
Моя задача сводилась к тому, чтобы форсировать Брахе между Цемпельбургом (справа) и Коницем (слева)[132], быстро достичь Вислы, отрезать и уничтожить польские части, расположенные в так называемом Польском коридоре[133]. Дальнейшее продвижение предполагалось после поступления нового приказа. Корпус Штрауса, действуя справа от меня, должен был также продвинуться до Вислы, а соединение генерала Каупиша, действовавшее левее, – наступать на Данциг[134].
Имелись предположения, что польские силы в «коридоре» состояли из трех пехотных дивизий, одной – Поморской – кавалерийской бригады и небольшого числа танков типа «Фиат‑Ансальдо». Граница с польской стороны была укреплена полевыми сооружениями. С нашей стороны были хорошо видны окопные работы противника. Видимо, имелся еще один тыловой оборонительный рубеж по реке Брахе (Брда).
Начало наступления намечалось на утро 26 августа.
Благодаря заключенному в эти дни соглашению с Советской Россией Гитлер обеспечил необходимую для ведения войны безопасность своих тылов. Что касается возможной реакции Западных держав, то он под пагубным влиянием Риббентропа оказался во власти иллюзий, считая их вмешательство нереальным.
Во всяком случае, мое утверждение не будет запоздалым, если я скажу, что настроение в армии было подавленным, и не будь пакта с Россией, вероятно, многое было бы еще труднее. С тяжелым сердцем мы начали войну, и не было ни одного генерала, который бы ратовал за нее. Все старшие офицеры и многие тысячи наших солдат, принимавших участие в Первой мировой войне, знали, что значит война. Они понимали, что война, возможно, не ограничится одной Польшей. Вмешательства других государств следовало опасаться, т. к. Англия в марте, т. е. после образования протектората Богемии и Моравии, предложила Польше гарантии ее независимости. Каждый из нас думал о матерях и женах немецких солдат и о тяжелых жертвах, которые они должны нести даже в случае благоприятного исхода войны. Наши собственные сыновья также находились в армии. Мой старший сын Гейнц Гюнтер был адъютант 35‑го танкового полка, второй мой сын Курт в звании лейтенанта 1 сентября начал службу в разведывательном батальоне 3‑й танковой дивизии, находясь, таким образом, в моем корпусе.
Последняя моя квартира перед войной находилась в Добрине, вблизи Пройсиш‑Фридланд[135], где нас сильно баловали наши любезные хозяева Вилкенсы.
В ночь с 25 на 26 августа наступление было отменено. Почти вышедшие на исходные позиции части мы едва успели отвести назад. Очевидно, дипломатические переговоры шли полным ходом. Вспыхнула небольшая искра надежды на сохранение мира. Однако боевым воинским частям ничего хорошего она не принесла.
31 августа последовала новая тревога, на этот раз действительно боевая. Дивизии заняли исходное положение вдоль границы. Их положение было следующим:
– справа – 3‑я танковая дивизия генерал[‑лейтенанта] барона [Лео] Гейра фон Швеппенбурга; ее задача – продвигаться между реками Цемпольно и Каменка к реке Брахе (Брда), форсировать эту реку восточнее Прушч, у Хаммерсмюле и затем нанести удар в направлении Вислы у Швец[136];
– в центре, севернее р. Каменка, между Грюнау и Фирхау – 2‑я мотопехотная дивизия генерал[‑лейтенанта Пауля] Бадера; ее задача – прорвать польские пограничные укрепления и затем продвигаться в направлении Тухеля;
– слева, западнее Коница – 20‑я мотопехотная дивизия генерал [‑лейтенанта Морица фон] Викторина; ее задача – овладеть этим городом и продвигаться затем через Тухольскую пустошь и город Оше на Грауденц[137].
Главный удар при наступлении наносила усиленная корпусными частями 3‑я танковая дивизия, за которой следовал армейский резерв (23‑я пехотная дивизия).
1 сентября в 4 часа 45 минут корпус перешел границу, развертываясь в боевые порядки. Густой туман застилал землю. Поэтому авиация вначале была лишена возможности действовать. Я сопровождал 3‑ю танковую бригаду в первом эшелоне до района севернее Цемпельбурга, где завязались первые незначительные бои. К сожалению, тяжелая артиллерия 3‑й танковой дивизии, выполняя данные ей указания, была вынуждена стрелять в туман. Первый снаряд разорвался в 50 м от моей командирской машины, второй – в 50 м позади нее. Я предположил, что следующий снаряд попадет прямо в машину, и приказал водителю повернуть вправо. Но он начал нервничать при этом непривычном для него грохоте и въехал на полном ходу в канаву. Передняя ось полугусеничной машины была погнута, что сильно затрудняло управление. Поэтому мне пришлось временно отказаться от своей поездки. Я отправился на командный пункт корпуса, взял другую машину и объяснился с чересчур рьяными артиллеристами. Здесь мне представляется случай упомянуть, что я первым из командиров корпусов стал использовать бронированные командирские машины, чтобы сопровождать танки на поле боя. Они были снабжены радиоаппаратурой, что позволяло поддерживать постоянную связь с командным пунктом корпуса и с подчиненными дивизиями.
Севернее Цемпельбурга, у Гросс‑Клона, завязался первый серьезный бой. Это произошло в тот момент, когда вдруг внезапно рассеялся туман и развернутые в боевой порядок наступающие танки оказались перед фронтом обороны поляков. Оборонявшимся удалось из противотанковых пушек сделать несколько метких выстрелов и добиться прямого попадания в наши машины. Были убиты офицер, фаненюнкер[138]и восемь солдат.
Гросс‑Клон был владением моего прадеда барона [Рудольфа] Хиллера фон Гэртрингена. Кроме его могилы, там находилась и могила моего деда – [Генриха] Гудериана. Там же, в Гросс‑Клоне, родился и мой отец [Фридрих Гудериан]. Впервые в своей жизни я приблизился к месту, которое когда‑то было так любимо моими родными.
После замены машины я снова отправился на участок фронта 3‑й танковой дивизии, вышедшей своими передовыми подразделениями на реку Брахе (Брда). Главные силы дивизии стояли между Прушщем и Клейн‑Клоном[139], готовясь к расположению на отдых. Командир дивизии находился на совещании у командующего армейской группой генерал‑полковника [Федора] фон Бока. Поэтому меня проинформировали о положении на реке Брахе находившиеся там офицеры 6‑го танкового полка. Командир полка не верил в возможность форсирования реки в этот же день и намеревался старательно выполнить желанный приказ о расположении на отдых.
Приказ командира корпуса форсировать реку Брахе (Брда) в первый же день наступления был забыт. Раздраженный, я отошел в сторону, чтобы обдумать, какими мерами можно ликвидировать эту нерадостную обстановку. Вдруг ко мне подошел молодой лейтенант Феликс. Он был без мундира, рукава рубашки высоко засучены. Лицо и руки были черными от дыма. «Господин генерал, – сказал он, – я прибыл с Брахе. Гарнизон противника на берегу реки слаб. Поляки подожгли мост у Хаммермюле, но я погасил огонь своим танком. По мосту можно проехать. Продвижение срывается только тем, что некому командовать. Господину генералу следовало бы быть там». Удивленно я смотрел на молодого человека. Он производил очень хорошее впечатление, его глаза говорили о том, что ему можно верить. Может быть, этот молодой лейтенант и был тем, кто разгадал загадку Колумба о яйце[140]?
Я последовал его совету, выехал через нагромождения польских и немецких машин на узкую песчаную лесную дорогу, ведущую в Хаммермюле, и прибыл туда между 16 и 17 часами. За толстым дубом, примерно в 100 м от реки, стояло несколько штабных офицеров; они встретили меня возгласом: «Господин генерал, здесь же стреляют!» Этого, правда, отрицать было нельзя, т. к. танки 6‑го танкового полка и стрелки 3‑го стрелкового полка действительно вели огонь с предельной интенсивностью.
Противника не было видно, т. к. он засел в окопах на противоположном берегу реки. Я приказал прежде всего прекратить бессмысленный огонь, в чем мне во многом помог подошедший командир 3‑й стрелковой бригады[141]полковник [Гюнтер] Ангерн. Затем я отдал распоряжение установить протяженность польской обороны. Еще не введенный в бой 3‑й мотоциклетный батальон получил приказ форсировать реку на надувных лодках в районе, который не обстреливался противником. Когда мотоциклистам удалось форсировать реку, я двинул танки через мост. Они взяли в плен оборонявшуюся польскую роту самокатчиков. Потери были минимальны.
Все наличные части были тотчас же привлечены к созданию предмостного укрепления на реке. Разведывательный батальон 3‑й танковой дивизии получил приказ немедленно выйти через Тухольскую пустошь к Висле у Швеца и установить местонахождение главных сил поляков и их возможных резервов. К 18 часов форсирование реки было завершено. Ночью 3‑я танковая дивизия выполнила поставленную перед ней задачу, достигнув Свекатово.
Я направился обратно на командный пункт корпуса в Цан[142]и прибыл туда при наступлении сумерек.
Длинное шоссе было пусто. Нигде не было слышно ни одного выстрела. Каково же было мое удивление, когда вдруг меня окликнули непосредственно у самого Цана и я увидел несколько человек в касках. Это были люди из моего штаба. Они устанавливали противотанковую пушку на огневой позиции. На мой вопрос, зачем они это делают, я получил ответ, что польская кавалерия начала наступление и может появиться здесь каждую минуту. Я успокоил людей и приступил к работе, приказав обустроить здесь мою штаб‑квартиру.
В донесениях 2‑й мотопехотной дивизии сообщалось, что наступление приостановлено перед проволочными заграждениями поляков. Все три полка были развернуты для проведения фронтальной атаки[143], и у дивизии больше не было резервов. Я отдал распоряжение ночью отвести с линии фронта левофланговый полк и перебросить его за правый фланг дивизии с тем, чтобы на другой день ввести его в бой позади 3‑й танковой дивизии с целью охвата противника в направлении на Тухель.
20‑я мотопехотная дивизия, встретив слабое сопротивление противника, захватила Кониц, но значительно продвинуться после овладения городом ей не удалось, поэтому она снова получила приказ на продолжение наступления.
Нервозность первых дней войны ночью стала еще более ощутимой. Так, командир 2‑й мотопехотной дивизии доложил после полуночи, что он был вынужден отступить под натиском польской кавалерии. Услышав это, я сначала потерял дар речи, затем, взяв себя в руки, спросил командира дивизии, слышал ли он когда‑нибудь, чтобы померанские гренадеры[144]бегали от кавалерии противника[145]. Он ответил отрицательно и заверил меня, что удержит свои позиции. На следующее утро я решил все же съездить в эту дивизию. Прибыв туда в 5 часов, я увидел, что штаб дивизии находится в полном недоумении. Встав во главе полка, выведенного ночью с линии фронта, я лично довел его до места переправы на реке Каменка, севернее Гросс‑Клона, чтобы оттуда ввести его в бой в направлении на Тухель. Наконец, наступление 2‑й мотопехотной дивизии быстро пошло по нужному руслу. Паника первых дней войны была преодолена.
Ночью разведывательный батальон 3‑й танковой дивизии достиг Вислы. К сожалению, из‑за неосторожности он понес чувствительные потери в офицерском составе в имении Поледно, близ Швеца.
Основные силы 3‑й танковой дивизии были разделены рекой Брахе (Брда) на две части и в течение первой половины дня неоднократно подвергались атакам поляков на восточном берегу реки.
Только к полудню удалось начать контрнаступление, и дивизия, ведя бои в лесу, смогла продолжить наступление, 23‑я пехотная дивизия быстро следовала за 3‑й танковой. Обе мотопехотных дивизии добились на Тухольской пустоши значительных успехов.
3 сентября, введя в бой 23‑ю пехотную дивизию генерала графа [Вальтера фон] Брокдорфа[‑Алефельда] в промежуток между продвинувшейся до Вислы 3‑й танковой дивизией и 20‑й мотопехотной дивизией, удалось после тяжелых боев и разного рода неудач полностью окружить противника, находившегося перед нами в лесу севернее Швеца и западнее Грауденца. Польская Поморская кавалерийская бригада из‑за незнания конструктивных данных и способов действий наших танков атаковала их с холодным оружием и понесла чудовищные потери[146]. Один польский артиллерийский полк был настигнут на марше по направлению к Висле нашими танками и уничтожен; лишь два орудия успели открыть огонь. Польская пехота также понесла тяжелые потери. Часть транспортных колонн была при отходе перехвачена и уничтожена.
4 сентября кольцо вокруг окруженного противника сузилось. Битва в Польском коридоре приближалась к концу. Временный кризис в 23‑й пехотной дивизий удалось преодолеть при помощи одного полка 32‑й пехотной дивизии корпуса [Адольфа] Штрауса.
Войска блестяще сражались и были в хорошем настроении. Потери рядового состава были незначительны, офицерского состава – необычайно велики: офицеры сражались с большей самоотверженностью. Генерал[‑полковник Вильгельм] Адам, статс‑секретарь барон [Эрнст] фон Вайцзэккер и полковник барон [Ганс] фон Функ потеряли в Польской кампании своих сыновей.
3 сентября я посетил 23‑ю пехотную и 3‑ю танковую дивизии, повидался со своим сыном Куртом и полюбовался башнями города Кульма, в котором я родился.
4 сентября я наблюдал за боем, который вели в лесу 2‑я и 20‑я мотопехотные дивизии, после чего прибыл в старый немецкий учебный лагерь Группе западнее Грауденца. Ночью я посетил 3‑ю танковую дивизию, которая, форсировав Вислу, замкнула кольцо окружения на востоке.
«Коридор» был прорван. Мы могли начать выполнение новой задачи. Но в то время как мы занимались своим трудным ремеслом, политическая обстановка серьезно осложнилась. Англия, а под ее сильным давлением и Франция, объявили войну рейху, тем самым наши надежды на длительный мир рухнули. Мы вступили во Вторую мировую войну. Было ясно, что она продлится долго и нам потребуются все наши силы, какие только у нас есть.
5 сентября корпус неожиданно посетил Адольф Гитлер. Я встретил его у Плевно на шоссе, идущем из Тухеля на Швец, сел в его машину и по шоссе, по которому велось преследование противника, провез его мимо искореженных польских артиллерийских орудий в Швец, а оттуда вдоль нашего переднего края кольца окружения в Грауденц, где он остановился на некоторое время у взорванного моста через Вислу. Глядя на разбитое артиллерийское орудие, Гитлер спросил: «Это сделали, наверно, наши пикирующие бомбардировщики?» Мой ответ «Нет, наши танки!», видимо, удивил Гитлера. Между Швецем и Грауденцем расположились части и подразделения 3‑й танковой дивизии, которые не были задействованы в окружении польской группировки. Среди них находились 6‑й танковый полк и разведывательный батальон 3‑й танковой дивизии, в котором служил мой сын Курт. Обратный наш путь проходил через расположение частей 23‑й пехотной и 2‑й мотопехотной дивизий.
Во время поездки мы сначала беседовали о боевой обстановке на участке моего корпуса. Гитлер осведомился о потерях. Я назвал ему известные мне цифры: 150 убитых и 700 раненых в четырех подчиненных мне на время сражения в «коридоре» дивизиях. Он был очень удивлен такими незначительными потерями и назвал мне для сравнения цифры потерь его полка «Лист»[147]во время Первой мировой войны после первого дня боевых действий; они достигали 2000 убитых и раненых в этом отдельно взятом полку. Я мог указать на то, что незначительные потери в этих боях против храброго и упорного противника следует объяснить главным образом эффективностью танков. Танки – оружие, которое значительно уменьшает потери своих войск. Вера солдат и офицеров в превосходство их оружия сильно возросла благодаря успеху в Польском коридоре. Противник потерял две‑три пехотные дивизии и одну кавалерийскую бригаду. Наши трофеи исчислялись тысячами военнопленных и сотнями орудий.
При приближении к Висле на горизонте появились силуэты домов какого‑то города. Гитлер спросил, не Кульм ли это. Я подтвердил: «Да, это Кульм. Я имел честь приветствовать вас в марте прошлого года на вашей родине[148], сегодня я могу принять вас на моей. Кульм – город, в котором я родился». Несколько лет спустя Гитлер вспомнил об этой сцене.
Затем наш разговор перешел к техническим вопросам. Гитлер хотел знать, что в наших танках показало себя особенно хорошо, а что нуждается в улучшении. Я высказал мысль о необходимости ускоренных поставок в действующие войска средних танков PzKpfw III и PzKpfw IV и об увеличении их производства. Для дальнейшего усовершенствования конструкции танков надо обратить внимание на следующее: скорость танка удовлетворительна, очень важно увеличить толщину брони, особенно в лобовой части, повысить дальнобойность и пробивную способность снарядов танковых орудий, для чего удлинить стволы и использовать снаряды с большим зарядом. То же самое относится и к нашим противотанковым орудиям.
Объявив благодарность войскам за их успехи, Гитлер с наступлением темноты покинул корпус и отбыл в свою Ставку.
Следует также отметить, что население, воспользовавшись затишьем в боевых действиях для того, чтобы выбраться из своих убежищ, очень тепло приветствовало Гитлера и преподносило ему цветы.
Город Швец был украшен черно‑бело‑красными флагами. Визит Гитлера произвел очень хорошее впечатление на войска. К сожалению, в дальнейшем в ходе войны Гитлер выезжал на фронт все реже и реже, а в последние годы совсем перестал посещать войска. Тем самым он потерял контакт с солдатами и способность оценивать их успехи и страдания.
6 сентября штаб корпуса и передовые части дивизий переправились через Вислу. Командование и штаб корпуса остановились в Финкенштейне[149], в чудесном дворце графов Дона‑Финкенштейн. Этот дворец Фридрих Великий пожаловал своему министру графу фон Финкенштейну[150]. Дворец дважды служил штаб‑квартирой Наполеону I. Впервые император прибыл туда, когда его армия в 1807 г., ведя войну с Пруссией и Россией, шла через Вислу в Восточную Пруссию. Двигаясь по однообразной и бедной Тухольской пустоши, Наполеон увидел этот дворец и воскликнул: Enfin un chateau! («Наконец‑то замок!») Это можно понять. Там он планировал продолжение похода по направлению к Прейсиш‑Эйлау и оставил след своего пребывания, исцарапав пол своей шпорой. В 1812 г. перед походом в Россию он вторично приехал во дворец и жил там несколько недель с прекрасной графиней Валевской. И вот в этой бывшей комнате Наполеона разместился я. К сожалению, наш хозяин граф Дона был болен и лежал в клинике в Берлине, так что я не имел чести познакомиться с ним и с графиней. Домашние графа были так любезны, что предложили мне поохотиться на оленей. Так как мы не имели приказа о наших дальнейших действиях и знали только, что мы выходим из подчинения командующего 4‑й армией и поступаем непосредственно в распоряжение командующего группой армий фон Бока, то я решил принять предложение, надеясь, что оно не принесет никакого ущерба интересам армии. Пока мои дивизии были заняты переправой через реку, я с вечера 7 до утра 8 сентября успешно охотился, убив сильного двенадцатилетнего оленя. Лесничий из графского лесного управления, будучи человеком чрезвычайно ответственным, настоял на том, чтобы лично сопровождать меня.
* * *
8 сентября мои дивизии переправились на другой берег реки у Меве и Кэземарка[151]. События стали развиваться быстрыми темпами. Вечером меня вызвали в штаб группы армий [ «Север»] в Алленштейн[152]для получения приказов. В 19 часов 30 минут я покинул Финкенштейн и между 21 часами 30 минутами и 22 часами 30 минутами получил новую боевую задачу. Командующий группой армий сначала намеревался отдать мой корпус 3‑й армии генерала [артиллерии Георга] фон Кюхлера и ввести его в бой на ее левом фланге из района Арис[153]в направлении на Ломжу и далее к восточной окраине Варшавы. Мне казалось, что столь тесная привязка моего корпуса к пехотной армии противоречит характеру моего рода войск. Я предполагал, что это не даст мне возможности использовать возможности скорости мотопехотных дивизий и что при нашем медленном продвижении силы поляков, обороняющие Варшаву, получат шансы отойти на восток и подготовить новый рубеж сопротивления по восточному берегу Буга. Я предложил поэтому начальнику штаба группы армий генерал‑лейтенанту Гансу фон] фон Зальмуту оставить танковый корпус в непосредственном распоряжении группы армий и ввести его в бой слева от армии фон Кюхлера через Визну восточное Буга на Брест. Этим самым все попытки поляков организовать устойчивую оборону в районе Варшавы были бы обречены на полный провал. Зальмут, а потом и генерал‑полковник фон Бок согласились с моим предложением. Получив соответствующие приказы, я направился в учебный лагерь Арис, где проинформировал о новых корпусах собравшихся там офицеров (тех, кто получил приказы о наступлении на реке Навер).
Из моих старых дивизий я сохранил 3‑ю танковую и 20‑ю мотопехотную. 2‑я мотопехотная дивизия оставалась пока в резерве группы армий. 10‑я танковая дивизия, входившая ранее в [3‑ю] армию фон Кюхлера, и вновь сформированная крепостная пехотная бригада «Лёцен» (Lötzen), укомплектованная военнослужащими старших возрастов, вновь поступали в распоряжение командира XIX армейского корпуса. Следует отметить, что дивизия и бригада участвовали в боях