КультУрна/ Май
Интертекст: «Вот такие времена».
«Шатаемся, с знакомыми раскланиваясь». Закат ночи.
«В кармане – уголок платочка белого,/ пробор на голове и туфли в глянец». Это стиляжная строчка из раннего стихотворения Виктора Соколова – ивановского журналиста. Я насвистывал ее весь вечер 19 мая. От художественного до краеведческого прошелся раза четыре. Так же часто, как стволы лип, – встречались приятели: группами и парами; с фенечками, в желтых ботинках, обернутые в занавески. У меня интересные знакомые, на ночь музеев все еще принарядились, вырядились.
Кажется, впервые в международную акцию наш художественный музей втянулся три года назад – на зеленой лужайке перед входом играл Александр Сокуров, на саксофон сворачивали случайные и ничего не понимающие прохожие. Такого количества публики тогда никто не ожидал: люди висели и сидели на ограде с обеих сторон. Директор музея озабоченно дергала старинный чугун – проверяла, выдержит ли.
В этом году сходные программы, видимо, соревнуясь друг с другом, предложили художественный и краеведческий музеи: выступление рок-групп, инсталляции, фотовыставки под открытым небом. В результате посетители растерянно переходили от одного исторического здания к другому, разукрасив собой проспект Ленина. Но даже если объединить аудиторию обоих музеев – получится, боюсь, меньше чем прежде. Изменилась и публика. На акцию почти не пришли обычные завсегдатае художественных вернисажей. Мероприятие в этом году превратилось в субкультурную молодежную тусовку – веселую и яркую. Но это попса. А музеи созданы для другого…
Ивановские музейщики воспринимают ежегодную ночь (в нашем варианте – сумерки), как способ заработать на входных билетах. Но необходимо понять, что в это мероприятие нужно самим материально и интеллектуально вкладываться. Идея акции – не опуститься до «массовой культуры», а «приподнять» аудиторию. Хотя бы до уровня второго этажа – где представлены музейные коллекции.
***
«Ночь музеев» украсила бы выставка Вячеслава Поюрова. Она открылась в Доме художника. Журнал в прошлом номере ее анонсировал, поэтому поделюсь только впечатлениями о вернисаже. Не своими (на то сегодняшний обзор и озаглавлен интертекстуальным) – привожу фрагменты контактовской переписки с завуалированной коллегой:
- Была на открытии у Поюрова. Ух и человек!
- Здорово. Рассказывайте!
- Во-первых, он перекроил зал. Тем самым – перекроил сознание зрителей. Везде инсталяции, жидкая часть фуршета замаскирована в одном из экспонатов. В центре – карточный домик из флагов союзных республик, этакая красная новогодняя елка, и люди туда – как магнитом. Но фигушки, он и церемонию открытия развернул, как ему нужно было – лицом к входящим. Полным голосом созвал разбредшихся, сориентировал во времени: «Завтра День победы, сейчас – Светлая Седьмица, Христос Воскресе» (в ответ – «Воистину Воскресе» дружным хором). И тон речам задал: «Это никакая не юбилейная выставка, и чтобы слов вот этих не было». Бедолагам Вороновой и Свиязовой (председатель Союза художников и зам. нач. департамента культуры – прим. авт.) пришлось спешно фильтровать спич. А там, где не получалось, они оправдывались.
А как он Свиязову умыл! Она щебетнула про «чахоткины плевки шершавым языком плаката», видимо, первая попавшаяся ассоциация. А Поюров поморщился: «Я тоже Маяковского процитирую:
Я хочу быть понят моей страной.
А не буду понят, что ж.
По родной стране пройду стороной,
Как проходит косой дождь»
- А Вы знаете, что Воронова с Поюровым судились? Он ее обматерил.
- Да-да. Там есть еще один арт-объект: портфолио автора. Документы – от роддомовской бирочки, счастливых билетиков и стихов из восьмого класса до судебных решений. И заявление Вороновой, и фото с акции. На открытии он ее перебивал и поправлял, она раздражалась, но держала лицо. Потом смирилась, подчинилась, заулыбалась.
Конец цитаты.
Второй губернатор. «И вся губерния обвеяна Плесом, вечным покоем».
В последние месяцы жизни Ленин не принимал почти никого, а Воронскому был рад. В нем сочетались тонкий литератор и романтик-революционер. В 1921 году он организовал первый советский литературный журнал «Красная новь». В общем-то, сам термин «советская литература» предложил и обосновал Александр Воронский. Есенин посвятил красному редактору «Анну Снегину», а Пильняк – «Повесть непогашенной луны», выведя его в образе друга командарма Гаврилова (под которым подразумевался Фрунзе). Воронский скончался в сталинских лагерях: то ли в 1937, то ли в 1942. Точно неизвестно
До того, как переехать в Москву, он редактировал наш «Рабочий край». Всего два с половиной года, за которые «ивановский листок» стал лучшей провинциальной газетой страны. Воронский успевал (вынужден был) заниматься в Иванове и политикой. Входил в областной исполком, после отъезда Фрунзе на фронт полгода возглавлял ивановский губком, фактически став первым лицом области. Остались воспоминания его дочери о той поре (до вынужденного переезда на Колыму она училась в первом наборе Литературного института): «Мы голодали, как голодала тогда вся Ивановская губерния, и страшно обносились. Помню разговор между отцом и матерью по поводу оторванной подметки на ботинке. Сапожник категорически отказался чинить его. Отец предлагал подвязать подметку веревкой к ботинку, а мама убеждала не делать этого, как-нибудь подшить, прикрепить гвоздями, в конце концов, ботинок можно спрятать под столом и тогда не будет видно, что он «каши просит». Как-никак редакция, место присутственное, там бывает много людей и неудобно главному редактору сидеть с веревкой на ботинке. <> От голода, от отсутствия овощей, к которым мама, как южанка, очень привыкла, она заболела цингой в тяжелой форме, у нее развился порок сердца». Так жила семья руководящего ивановского сотрудника, по сути – следующего после Фрунзе губернатора области. (Это к теме опубликованных в мае деклараций о доходах нынешних ивановских чиновников).
Уже в Москве, для второго номера «Красной нови» Воронский написал подробный обзор творчества ивановских литераторов. Начинается статья с описания местного ландшафта: «Среди русских северных равнин, пересекаемых лесами, стоит город, в котором много старинных церквей и часовен, но еще больше фабричных труб. Древний посад – и рядом гнезда фабричных корпусов вдоль небольшой и неимоверно загрязненной речонки Уводи. Есть что-то глубоко своеобразное, я сказал бы, исключительно русское в этом сочетании осколков старины с сооружениями машинного века, часть которых оборудована не хуже первоклассных фабрик Манчестера.
На всем – пелена безмолвной, незримой, но явно ощутимой, тихой, родной северной печали, и веет старым недавно казавшимся вековечным бытом. Если перенестись дальше на север, на несколько десятков верст к Волге, то взгляду откроется тихий заштатный городок Плес, одно из лучших мест на Волге, ее жемчужина, – городок, где проводили когда-то время Левитан, Чехов, Шаляпин. "Над вечным покоем" – это Плес. И вся губерния обвеяна Плесом, "вечным покоем" русской северной природы».
Ведь чудесно написано, правда?
И раз уж зашла речь о Плесе и старых газетах… В феврале 1921 года «Рабочий край» (к тому времени уже без Воронского) опубликовал постановление Президиума Губисполкома: «Плес – детский городок». В нем предписывалось: 1) выселить из волжского города всех бывших фабрикантов, торговцев, крупных подрядчиков и др. лиц, занимавшихся эксплуатацией чужого труда, живших не на трудовой доход, а равно лиц, в данный момент не занятых общественно-полезным трудом, со всеми их семействами; 2) все помещения и квартиры граждан, к какой бы категории последние не принадлежали, подвергнуть немедленному освобождению и использованию под детские учреждения; 3) все дачи и особняки в имениях, находящихся в окрестностях Плеса, исключая имение «Миловка», использовать исключительно под детские учреждения; 4) всю мебель и другие вещи, необходимые для детских учреждений, у лиц, подлежащих выселению, конфисковать; 5) впредь именовать Плес следующим образом «Детский городок Плес».
На исполнение постановления отводилось два месяца. Так губернские власти решали проблему «недостаточности сети детских учреждений» и «невозможности произвести постройку новых». Подписывал указ председатель Губисполкома Сергей Климохин. Несколько недель спустя его переведут в Москву. Возможно поэтому и не произошла «детгородизация» Плеса.
Сергей Климохин умер от голода в 1942 году, работая инспектором московского райфинотдела, похоронен на малой родине – под Вичугой. По свидетельствам того же Воронского, председатель Губисполкома любил в «Рабочем крае» раздел поэзии, хвалил Дмитрия Семеновского. Вот такие чиновники…
Лучше off. «Не осталось порой и следа…»
Это можно было бы списать на самодеятельность, если бы в провальном спектакле не принимали участия художественный руководитель ивановской филармонии Дмитрий Гаркави и заслуженная артистка Надежда Лукашевич. Значит, они заранее были в курсе готовящегося и не возражали.
Ивановская филармония перед днем победы развесила по городу яркие афиши: «музыкально-поэтический спектакль Война off/on». К счастью, горожане не штурмовали билетные кассы – в зрительный зал 11 мая согнали школьников.
Юных зрителей пытались патриотически воспитать, предложив им кашу: не военно-полевую, а сценическую. Сюжет постановки прямолинейный, как на новогодних елках: молодые люди, клубные дегенераты, устраивают спиритический сеанс, вызывают дух Гитлера и оказываются в прошлом. Дальше скупая нарезка военных сюжетов, танцы в гимнастерках не по размеру и песни под плюсовую фонограмму. Войну иллюстрировали стихами Евтушенко, Высоцкого, Василия Аксенова. Хорошие авторы, но к этому ли поводу? Возможно, артисты и старались: девушка на сцене буквально обливалась слезами, но сценарий и режиссуру этим не спасти. На священной теме сделали пошлость, по крайней мере так получилось.
Здание филармонии не так давно отремонтировали: есть профессиональный свет, звук, рояль за миллион. Но в погоне за внешним, кажется, забыли о главном. Творческий коллектив превратился в административно-хозяйственный. Хотя и здесь не без провалов – приезжие «звезды» уже в открытую ругают ивановскую филармонию. Народный артист, тенор Пьявко со сцены отчитывал руководство за пустые места в зале. Распространение билетов, их часто высокая цена – системный просчет ивановской филармонии. Для чего ремонтировали зал, если он заполняется наполовину?
***
Подруга – учитель музыки в школе. Молодая, с подростками справляется с трудом; к тому же пианино в кабинете стоит так, что когда играешь – класс не видно, дети шумят. Перед днем Победы она проводила тематические уроки – тихо сидел даже безобразный 8б.
Нам кажется, что все давно известно, что «В бой идут одни старики» заучен наизусть. А во всей школе только один старшеклассник смотрел фильм «Офицеры» и знает песню про «героев былых времен». Великая отечественная становится для большинства школьников так же далека, как война 1812 года. Это, видимо, закономерное воздействие времени – но неужели можно забыть о 26 миллионах погибших и замученных.
***
Был такой поэт Николай Майоров. Вернее был простой ивановский парень: учился в 26-й школе, поступил на истфак МГУ и в Литинститут, посвящал одни и те же стихи сразу двум девушкам: одной в Москве, другой в Иванове (обе оставили воспоминания). Защищать страну он ушел, не успев защитить диплом – отказался от положенной отсрочки. Был пулеметчиком, погиб в феврале 1942 года под Гжатском.
Семьдесят лет место захоронения считалось неизвестным, нашлось случайно. Над огромной братской могилой стоит бронзовый солдат в развивающейся плащ палатке. К губам приставлена походная труба, зовущая в бой. И надпись на граните: «Мы любили жизнь, но вас мы любили больше». Доходит не сразу, но фраза – до дрожи.
В Карманове (это село, где расположен мемориал) о поэте Майорове ничего не знали. Не догадывался и скульптор, что слепил не просто памятник, а иллюстрацию к стихотворению того парня, который под ним лежит.
Мы брали пламя голыми руками.
Грудь раскрывали ветру. Из ковша
Тянули воду полными глотками
И в женщину влюблялись не спеша.
И шли вперед, и падали, и, еле
В обмотках грубых ноги волоча,
Мы видели, как женщины глядели
На нашего шального трубача.
А тот трубил, мир ни во что не ставя
(Ремень сползал с покатого плеча),
Он тоже дома женщину оставил,
Не оглянувшись даже сгоряча.
<>
Мы были высоки, русоволосы.
Вы в книгах прочитаете, как миф,
О людях, что ушли, не долюбив,
Не докурив последней папиросы.
***
В пример филармоническому шоу на военную тему можно поставить скромный и тихий вечер в областной детской библиотеке на Крутицкой. Через неделю после праздников там презентовали «Избранное» Алексея Лебедева. Его бюст стоит напротив майоровского в литературном сквере. Он, профессиональный подводник, погиб в самом начале войны, отдав спасательный жилет другому. Книжка стихов должна была выйти в прошлом году – к столетию поэта-мариниста, но деньги удалось собрать только сейчас. Стыдно за область и город, которые экономят на памяти!
Издание – заслуга Ларисы Щасной, поэтессы, члена ивановской писательской организации: она на протяжении многих лет пропагандирует творчество Лебедева.
На вечер в библиотеку пришли ветераны, школьники танцевали матросский танец, читали стихи; ученик ДМШ при муз. училище Рафаэль Мазамов сочинил три песни на стихи подводника и кристальным голосом спел их вместе с товарищем. Хороший получился вечер: без декораций и фонограммы.
Николай ГОЛУБЕВ