А произошло следующее…
Хориновцы от удивления чуть ли не разинули рты, глядя, как двери классной комнаты, только что выпустившие тетушку и ее племянника‑курсанта, пропускают внутрь нескольких милиционеров…
– Добрый вечер… Попрошу ваши документы… – тот из милиционеров, что вошел первым, смотрел прямо на Господина Радио.
Тот, естественно, тут же полез во внутренний карман пиджака, вытащил паспорт и протянул его милиционеру.
Внимательно пролистав документ, милиционер возвратил его Господину Радио. Остальные хориновцы, в том числе и учитель Воркута, молча наблюдали за происходившим. Впрочем, внимательный наблюдатель мог бы уловить нервозность хотя бы в том, как невольно у многих руки потянулись к карманам, в которых лежали паспорта, как самодеятельные артисты ощупали их, убедившись, что у каждого этот незаменимый документ покоится на своем привычном месте…
– Так… Объясните мне, пожалуйста, что вы и все эти люди здесь делаете?.. – спокойно спросил милиционер, и сразу стало ясно, что проверка паспорта была только обычной в таком деле прелюдией, необходимым пунктом, которым тем не менее не исчерпывалась вся программа…
– А в чем, собственно, дело?.. – наконец‑то пришел в себя Господин Радио, убирая паспорт во внутренний карман пиджака. Впрочем, спросил он совершенно спокойно.
– Кажется… Я знаю, в чем дело… – ответил за милиционеров учитель Воркута. – В милицию… Как бы это сказать… Звонят некие анонимы и сообщают, что очень странные и подозрительные люди устраивают в школе сборища… Анонимы, или аноним, волнуются, что же это за сборища взрослых дядек происходят в школе… Не интересуются ли эти взрослые… Как бы это сказать поделикатнее… малолетними… Ну, что‑то вроде какой‑то очень нехорошей секты…
– Интересуются!.. Очень интересуются участники этого сборища малолетними! – вставил слово Господин Радио.
Его слова произвели на милиционеров известное, вовсе не приятное впечатление. Господин Радио тем не менее продолжил:
– Я могу сказать, что это сборище вызвано исключительно повышенным интересом к малолетним… По крайней мере с моей стороны…
Милиционер, который попросил Господина Радио предъявить документы и который, судя по всему, был среди них старшим, переглянулся со своими товарищами.
Тут спросил молоденький милиционер, до сих пор молчавший:
– Толпа школьников сюда вчера приходила?.. На ваше… На ваше сборище?..
– О‑о!.. Вы и это знаете? – проговорил Господин Радио с изрядной долей ехидства, чем произвел на милиционеров еще более неприятное впечатление. – Интересно, кто же это вам донес?..
У одного из милиционеров из рации послышался треск.
– Полагаю, кто‑то из родителей моих драгоценных учеников, – ответил за милиционеров учитель Воркута. – Тех из них, которые вчера к нам сюда приходили в составе «группы детей»…
– Да‑да, представьте… В нашем самодеятельном театре есть специальная группа детей!.. – Господин Радио шагнул в сторону милиционеров, одновременно заглядывая в лицо старшему из них. – Представляете, в самодеятельном театре, состоящем из взрослых самодеятельных артистов, есть специальная группа детей…
– Группа детей специально для чего?.. – переспросил старший милиционер. И вслед уже без всяких церемоний и грубо:
– Одевайтесь, пойдете с нами в отделение!..
– Я с вами никуда не пойду!.. – достаточно твердо и совершенно не испугавшись ответил Господин Радио.
– Позвоните в двадцать шестое отделение милиции… Там вам все про меня расскажут, – добавил он.
Тем временем Томмазо Кампанелла продолжал как‑то очень нервно шарить по собственным карманам, то и дело доставая из внутреннего кармана пиджака документ, явственно напоминающий паспорт, но очень потрепанный, так, словно этому паспорту лет сто, не меньше, и убирая его обратно… Казалось, что этот хориновец никак не мог сосредоточиться на том нехитром действии, которое он производил, – он явно даже и не смотрел на паспорт…
С того самого момента, как милиционеры вошли в классную комнату, Томмазо Кампанелла пребывал в состоянии крайне напуганном. Чувствовалось – будь у него сейчас малейший шанс как‑нибудь незаметно покинуть эту комнату, – он бы сделал это без всяких колебаний.
– Черт возьми!.. Черт возьми!.. Это ж я и так прогуливаю фабрику!.. А тут еще в милицию загреметь!.. Не‑ет!.. – бормотал он себе под нос. – Это ж какое будет неприятное разочарование!.. При такой‑то ситуации взять и теперь со всем этим «Хорином» просто загреметь в милицию!.. Нет, это совершенно для меня невозможно!..
А Господин Радио, наоборот, выглядел человеком, который ничего не боится и не чувствует за собой никакой вины:
– Этот театр был затеян исключительно для поддержки подрастающего поколения! – воскликнул он. И потом:
– Нам самим, самодеятельным актерам «Хорина», весь этот самодеятельный театр совершенно не нужен… Но мы думаем о своих детях… Вернее, наши дети ведут себя так, что мы вынуждены идти на определенные меры… Вернее, наши дети создают определенный настрой, ими владеет определенное настроение, которое нас вынуждает идти на определенные меры!.. «Группа детей», которую мы сформировали и которая вчера действительно почти в полном составе приходила сюда на репетицию, была сформирована исключительно из этих соображений…
Трое милиционеров, которые уж были готовы потащить Господина Радио в отделение, теперь оказались сбитыми с толку, потому что слова Господина Радио, с одной стороны, могли и укрепить их в подозрениях насчет глубокой порочности всего этого, как они выразились, «сборища», а с другой стороны, были произнесены таким тоном, что… вообще ничего не было понятно!.. Но как‑то очень заумно и так, что в некотором роде было странно: неужели предполагаемая порочность может гнездиться здесь одновременно с этакой‑то заумностью!..
Но сказать милиционеры ничего не успели… Вдруг заговорила женщина‑шут, до сих пор стоявшая в сторонке, так что вполне возможно, милиционеры поначалу даже и не обратили на нее внимания. Теперь, когда они увидели ее во всей нелепой странности ее одеяния, они уж, видимо, просто и не знали, что им подумать…
– Господин Радио! Вы вчера сказали, что дети станут только оттенять, «группа детей» будет только чем‑то вроде декорации, а сейчас вы говорите, что вообще весь наш театр совершенно не важен, то есть для нас он совершенно не имеет значения, если бы не дети… – женщина‑шут разошлась вовсю.
– Между прочим, вот к нам пришла милиция, и это самое хорошее время для того, чтобы спросить… – а это уже учитель Воркута. – Ведь я же все пытаюсь сказать, а здесь меня никто не слушает… А между прочим, вы хоть знаете, что произошло в нашем районе совсем недавно?.. И тут он взял в руку клочок газеты с читанной недавно заметкой и потряс им над головой…
Милиционеры, естественно, удивленные всем тем, что они увидели в этой школьной комнате, пока только смотрели на участников «Хорина», слушали их и словно бы не решались что‑либо предпринять…
– А что? Что случилось?! – очень сильно заинтересовался неожиданным сообщением учителя Воркута один пожилой хориновец, который до этого только все время молчал.
– Как что?! Вот же здесь написано…
И вслед учитель Воркута собрался читать ту самую статью, которая была на поднятом им клочке. Похоже, необходимость сообщить остальным участникам самодеятельного театра о событии, о котором рассказывалось в статье, казалась ему настолько важной, что он даже не обращал внимания на милиционеров и всю странность случившейся в этот момент ситуации.
На третьей страничке не самого свежего номера газетки «Криминальные новости» (клочок газеты был ужасно грязный и измятый), там, где мелким шрифтом были помещены «горошки» с сухой информацией о тех или иных событиях, произошедших в криминальном мире, под заголовком «Дерзкий побег из тюрьмы „Матросская тишина“ была опубликована заметка следующего содержания:
«Спешим уведомить наших читателей, что из московского следственного изолятора сорок восемь дробь один, больше известного в народе под названием „тюрьма Матросская тишина“, расположенного на берегу реки Яуза, между небольшим кварталом жилых домов старой застройки и сумасшедшим домом, был совершен дерзкий побег. Сбежал известный преступник по кличке Жора‑Людоед, особенно хорошо знакомый следователям по уголовным делам районов Лефортово, Басманных улиц и улиц, прилегающих к Яузе, так как выросший в здешних краях Жора‑Людоед именно отсюда начинал свою воровскую карьеру. Впрочем, в дальнейшем этот преступник значительно расширил географию своих черных дел, и милиция нет‑нет да и обнаруживала его следы то в одном, то в другом городе, и даже поступала информация о его „деловых“ поездках в сопредельные государства…
Обстоятельства его нынешнего побега до сих пор окутаны тайной. Известно лишь, что Жора‑Людоед спустился на набережную Яузы (Русаковскую) с крыши одного из корпусов Матросской тишины по альпинистскому тросу. Скорее всего, трос был передан ему кем‑то из работников тюрьмы.
Еще одно любопытное дополнение: известно (разумеется, во вполне определенных кругах), что Жора‑Людоед уже не первый раз совершает дерзкий, а главное, удачный побег из тюрьмы. Вообще, «карьеру» этого преступника можно рассматривать, как цепь чередовавшихся друг с другом арестов и побегов. В чем секрет необъяснимой удачливости Жоры‑Людоеда не знает никто. Но одно можно утверждать наверняка: в тюрьме он ни разу надолго не задерживался, хотя и попадал туда весьма часто. Больше гулял с «дружками» на свободе».
Более никаких фактов не приводилось, статья в этом заключалась вся, и не была сопровождена каким бы то ни было рисунком или фотографией.
Милиционеры выслушали чтение учителя Воркуты с большим интересом и вниманием. Скорее всего, они пытались понять, каким образом связан самодеятельный театр и его участники с теми событиями и персонажами, которые были описаны в прочитанной статье. Явно, что такой повышенный интерес самодеятельных актеров к матерому уголовнику Жоре‑Людоеду казался милиционерам подозрительным…
– Я уже знаю про это событие!.. – проговорил Господин Радио с крайне важным видом. Он хотел сказать что‑то еще, но договорить ему не удалось, потому что вмиг обстановка и настроение в классной комнате школы переменились: завязалась ужасная куча мала, милиционеры подскочили к Господину Радио и потащили его к двери классной комнаты. Остальные хориновцы окружили их (сразу вытащить Господина Радио из классной комнаты не удалось, потому что он отчаянно упирался и чуть ли не осел на пол, чтобы милиционерам было тяжелее его тащить):
– Ой!.. Ой!.. Что же это?! Как же это?! – раздавалось в классной комнате.
В этот самый момент Томмазо Кампанелла совершенно спокойно повернулся к дедку, который стоял рядом с ним, и произнес (пожалуй, лишь эти двое – Томмазо Кампанелла и дедок – не ринулись в образовавшуюся свалку):
– Нет!.. Чувствую, что я зря записался в этот ваш «Хорин»!.. Если сейчас чего, то я скажу, что я здесь совсем ни при чем!.. Так, зашел случайно посмотреть!..
А потом, уже совсем серьезно, сказал, в очередной раз машинально достав из заднего кармана брюк свой внешне такой «древний» паспорт и похлопывая им по ладони другой руки:
– Честно говоря, я очень боюсь милиции!.. Как бы нас того… Действительно не забрали!.. Хотя это, конечно, все ерунда!.. То, что мы сделали, – это никакое не преступление… Да мы вообще ничего не делали… Это просто какая‑то глупая клевета и ничего нам за это не будет. Так что бояться нечего!.. А вообще‑то я опасаюсь: это вам не со спектаклем в тюремном актовом зале выступать!..
Тут Томмазо Кампанелла наконец‑то «разглядел» паспорт, которым похлопывал о ладонь и пока еще просто с удивлением, просто не понимая чего‑то, уставился на него:
– Что такое? Что это такое?!. – тихо проговорил он при этом.
– Не сметь!.. Не сметь!.. Оставьте его!.. – тем временем уже визжала женщина‑шут и повисла на руке у одного из милиционеров, который, впрочем, оказался настолько силен, что легко стряхнул женщину‑шута с руки и та, упав на пол, зарыдала в голос:
– Ай!.. Ой‑ей‑ей!.. Что же это такое?!. Репетировать не дают!.. Да я теперь с репетиции вообще домой уходить не стану!.. Так и буду в нашем театре жить!..
– Да что же это такое!.. – в свою очередь в сердцах воскликнул один из милиционеров. – Что же это за сборище умалишенных!..
А Томмазо Кампанелла воскликнул, теперь уже почти не обращая внимания на происходившее в школьной комнате:
– Что это?!. Что это тут лежит у меня в кармане?!..
И он тут же осекся… Можно было вообразить, что он каким‑то чудом догадался о том, что на самом деле оказалось у него в кармане, и что сущность этого нечто такова, что кричать о нем вовсе не стоит…
– Разве вы не видите?.. – проговорил один из хориновцев, тот, что интересовался журналом «Театр», стоявший к нему в этот момент так же близко, как и дедок (он тоже, оказывается, не кинулся в свалку, а достаточно спокойно наблюдал за всем со стороны, а потом, разглядев, что Томмазо Кампанелла обнаружил у себя в кармане что‑то необычное, подошел к нему ближе). – Это паспорт… Ваш паспорт… Самый обыкновенный паспорт.
И точно – ведь Томмазо Кампанелла вытащил из кармана брюк потрепанный паспорт. Чего же еще?
– Но это не мой паспорт… – проговорил Томмазо Кампанелла. – Мой паспорт – вот он!..
С этими словами Томмазо Кампанелла засунул свободную руку в другой задний карман своих поношенных брючек и достал другой паспорт, судя по обложке, гораздо более новенький, чем тот, который он извлек первым…
– Так раскройте же его!.. Посмотрите, чей паспорт оказался в ваших штанах, – урезонил его придвинувшийся еще ближе хорист с потрепанным номером журнала «Театр» в руках.
– Невероятно!.. – пробормотал Томмазо Кампанелла. – Моя фотография!.. И имя мое… Но это не мой паспорт!..
– Сейчас вызовем по рации подмогу и всех заберем к чертовой матери в отделение!.. Пойдете за драку с сотрудниками милиции!.. Вы что?!. Не понимаете?!. Сейчас по рации… – так же в сердцах, как до этого его товарищ, прокричал в этот момент другой, самый старший из милиционеров.
Упоминание о рации оказалось для этой очень жаркой и страшно нервной перепалки крайне важным, потому что Господин Радио воспрял с грязного пола, на который он уже давным‑давно опустился, и воскликнул:
– Рация!.. Радио!.. Рация!.. Да‑да!.. Стойте!.. Да прекратите же вы меня тащить!.. Вы ничего не знаете о некоторых обстоятельствах. Я организатор радиомоста!.. Реальное радио…
После этого выкрика Господина Радио решительность тащивших его милиционеров была немного поколеблена. Почувствовав это, он продолжал:
– Перестаньте меня держать!.. Я очень люблю милицию и милиционеров!.. Правда! Это не шутка! Я не подлизываюсь, для того чтобы вы меня отпустили!.. В нашем Лефортово невозможно хорошему человеку не любить милиционеров, потому что кругом одни уголовники и хулиганы!.. Я, между прочим, – добровольный помощник милиции…
Тут уж милиционеры остановились, но полностью Господина Радио они все‑таки еще не отпускали.
– Я вам правду говорю, вы должны мне верить!.. – говорил Господин Радио. – Мне просто невозможно не верить, потому что каждый, кто живет в нашем Лефортово, должен понимать, что здесь милиция – самый большой друг самодеятельного артиста и самодеятельного режиссера. Да и вообще, в здешних глубоко некультурных и рабочих кварталах любое увлечение самодеятельным театром возможно только под неусыпным присмотром милиции… Так сказать, моя милиция меня бережет!..
Тут уж они отпустили его, и все самодеятельные актеры, находившиеся в школьной комнате, смогли немного перевести дух, – учащенное сердцебиение у многих из них с этого момента начало успокаиваться, многие вздохнули более свободно…
– Да‑да!.. Жора‑Людоед… Его ищут!.. Но это – неважно… Сегодняшней ночью в Лефортово… – Господин Радио сделал паузу. – И не только в Лефортово! – добавил он торжественным тоном. – Произойдут удивительные события, центром которых станет театр «Хорин»… Да, все произойдет именно сегодняшней ночью!.. Так что расслабляться рано… Наоборот!.. Удивительные события и ночь интерактивного общения по множеству радиомостов, которые мы все, хориновцы, с божьей помощью наведем, еще только впереди!.. Они, события, должны произойти сегодня ночью!..
– А мы ничего не знали!.. – пораженно проговорила женщина‑шут. – Вот так дела!.. Интерактивное общение… Да я даже слов‑то таких не знаю!.. Ну радиомосты – это еще туда‑сюда… Это еще понятно… Хотя непонятно, как и с кем мы их станем наводить. Но интерактивное общение!.. Ну и дела!.. Да еще события какие‑то удивительные!.. А я в этом костюме шута!.. Как же я предстану перед этими удивительными событиями в таком‑то шутовском виде?!. А с другой стороны, может, это и хорошо, ведь никто не знает, что это за удивительные события… Какие они будут, эти удивительные события?.. Может, нас в тюрьму всех посадят!.. Может, мой несерьезный костюм, наоборот, даст мне определенные преимущества?!. Скажу, что я – идиотка!.. И меня отпустят… Ха‑ха!.. Ну и дела!..
– Ничего не знали!.. Вот так дела?!. Интересненькие новости!.. Сегодня ночью?.. А мы уже собирались расходиться!.. Мы никуда не пойдем!.. – раздались реплики хориновцев с разных сторон.
– А это не опасно?.. – волновались другие. Опять градус эмоции и напряжения в школьной комнате начал стремительно ползти вверх. Только теперь уже не по поводу неожиданного вторжения троих милиционеров:
– Но мы же собирались выступать в «Матросской тишине»?!. У нас же была такая оригинальная задумка – премьеру пьесы сыграть в тюремных стенах!.. Мы бы точно всех поразили!.. На нас бы обратили внимание!.. Приехало бы телевидение, нас бы показали в новостях по всем каналам!.. То‑то бы было здорово!.. А теперь – какие‑то удивительные события и радиомосты… Что‑то еще будет?!. Не слишком ли много необыкновенного?!.
– Самодеятельный театр подразумевает неожиданность!.. – проговорил дядечка, который до этого читал журнал «Театр». – Так что я ничему не удивляюсь… Только вот уже очень поздно: я устал, хочу спать и есть!.. Если вы хотите, чтобы я полноценно участвовал в будущих невероятных событиях, то вы должны накормить меня и дать мне поспать хотя бы полчаса где‑нибудь на каком‑нибудь старом креслице…
Между тем старший по званию милиционер записал что‑то в маленький блокнот, а потом сказал:
– Ладно!.. Вижу, что вы все трезвые!.. Так что забирать вас вроде не за что!.. Но смотрите – мы всегда рядом. Если что… Насчет же удивительных событий – не знаю… Посмотрим… Лично меня интересуют хулиганы и уголовники… Да всякие там… – он обвел взглядом стоявших перед ним хориновцев, – вызывающие подозрение граждане… на которых доносят другие, не вызывающие подозрений граждане…
– А вы нас заберите!.. – сказала неожиданно женщина‑шут. – Посмотрите, какие мы все странные и заберите нас!.. Уверяю вас, от того сборища людей, которое вы сейчас видите перед своими глазами будут одни лишь… Повторяю, одни лишь, – подчеркнула она, – неприятности!..
– Между прочим, – добавила женщина‑шут. – Мы будем даже рады, если вы нас арестуете. Нам давно хочется попасть в тюрьму «Матросская тишина»… Нас интересуют острые впечатления и ощущения!.. Мы очень, как и все люди, боимся тюрьмы и у нас такой, знаете ли… жуткий интерес к ней… Мы даже хотим играть наш спектакль прямо за тюремными стенами… Для заключенных!.. Выступление самодеятельного театра «Хорин» для заключенных «Матросской тишины»… О, там, должно быть, совершенно особый мир, в этой тюрьме!.. Странный, не такой как здесь!.. Впечатляющий!.. Нас, хориновцев, эта тема интересует очень… Нас интересует не только театр… Не только сцена, но и тюрьма!..
Томмазо Кампанелла смотрел на женщину‑шута не отрываясь и слушал ее крайне внимательно. Казалось, что все, что связано с тюрьмой, интересовало его настолько, что он даже на какие‑то мгновения позабыл про свою странную находку…
– Наверное, над вами зло подшутил кто‑то из ваших домашних… – тем временем тихо сказал на ухо Томмазо Кампанелла Журнал «Театр». – Что у вас там записано, – другая прописка, другое имя (может быть, Томмазо Кампанелла?), другой возраст?..
– Исключено! – машинально ответил тот. – Вот уже несколько дней, как я ночую на вокзалах. А паспорт появился только сегодня…
– Вот как? – в свою очередь удивился Журнал Театр. – Ночуете на вокзалах? А почему тогда не в театре «Хорин»? В театре было бы удобнее… А‑а, понимаю‑понимаю…
Но он так и не сказал, что он понимает…
Тем временем Томмазо Кампанелла быстро склонил голову к потрепанному паспорту, пролистал его… Потрясенно проговорил:
– Имя – Томмазо Кампанелла! Фотография – моя!.. А прописка… Страницы, где обычно бывает прописка – вообще нет!..
– Вырвали?.. – участливо поинтересовался Журнал «Театр».
– Вообще нет!.. – ответил Томмазо Кампанелла.
И внимательно пролистав «ветхий» паспорт еще раз, добавил:
– Здесь страниц меньше!.. Изначально!.. Ну и дела!..
– Мы уже почти договорились об этом выступлении… – продолжала тем временем женщина‑шут. – Осталось дело за малым…
Тут она зевнула:
– Действительно, что‑то очень хочется спать!.. Это уже пугает. Так ведь можно и проспать самое интересное!.. Ох, боюсь, как бы я не проспала за милую душу самое что ни на есть интересное!.. Со мной такое часто случается… Заснешь на самом интересном месте, проснешься – а фильм‑то уж и кончился!..
– Ладно! Пьяных нет – мы пойдем! – сказал старший из милиционеров. Похоже, что все происходившее уже начинало тяготить его. – Были бы пьяные, мы бы остались… А так… Чего нам тут делать?.. Пьяных‑то нет!.. Милиционеры направились к дверям…
– «Помяни мя, Господи, егда наступит царствие твое…» – неожиданно проговорил тот пожилой хориновец, который очень интересовался содержимым журнала «Театр» за какой‑то там лохматый год.
– Что‑что?.. – старший из милиционеров резко обернулся.
Удивленно посмотрел на него и Томмазо Кампанелла. Похоже, вечер и наступавшая ночь действительно решили не дать им всем соскучиться…
– Да нет, это я так, из будущей роли… – проговорил Журнал «Театр». – У меня персонаж будет стоять среди могил на Иноверческом кладбище – это тут недалеко, у нас, в Лефортово, и читать эпитафию, высеченную на каком‑то очень древнем, поза‑позапрошлого века могильном камне… Впрочем, это очень старое кладбище, на нем уже давным‑давно никого не хоронят, и все могилы очень древние… Там хоронили немцев, приехавших жить в Россию по приглашению Петра Первого… Но эпитафия будет русская, православная… Хотя, как так может быть?!.. Хотя здесь, в Лефортово, раньше все так странно перемешалось: русский, немец, – кто разберет?.. Франц Лефорт – знаменитый сподвижник Петра, ведь тоже иностранец, швейцарец… Между прочим, я слышал что как‑то – я читал в газете – Жора‑Людоед приноровился назначать свидания членам своей банды именно среди могил на Иноверческом кладбище… Там даже он и убил кого‑то, с кем не поладил… Там еще есть старая немецкая часовня… На ней цифры – «1907»… Это год постройки…
Больше Журнал «Театр» не сказал ничего, и милиционеры ушли…
Томмазо Кампанелла молча сложил оба своих паспорта вместе и попытался засунуть их в задний карман брюк, порядком поистрепавшихся и измятых во время последних ночевок на вокзале, но там что‑то мешалось… Этим «чем‑то», когда он извлек его из кармана, оказалась ученическая тетрадь, на которой большими печатными буквами, разъезжавшимися в разные стороны, так, словно их писал пьяный или человек, примостившийся для письма в совершенно не подходившем для этого месте, было написано заглавие:
«Революция в Лефортовских эмоциях и практические указания к действию…»
Кто‑нибудь, знавший почерк Томмазо Кампанелла, мог бы подтвердить, что это было писано его рукой…
Глава VI