Сдвинув на поясницу сумку, висевшую на плече, он начал медленно подниматься, тщательно ощупывая ногой каждую ступеньку, прежде чем встать на нее всем своим весом.
Сегодня утром, вернувшись из Скотланд‑Ярда, он получил письмо от Изабель и прочитал: «Ты передумаешь. Мы созданы друг для друга; я знала это с нашей первой встречи, десять лет назад. Я буду ждать. Столько, сколько понадобится».
Какое‑то время он сидел, рассеяно гладя шрам у себя на щеке. Потом написал короткий ответ: «Не жди. Живи своей жизнью».
Это было жестоко, но он знал по закону медицины: быстрый и чистый разрез быстрее заживает.
Он поднимался до тех пор, пока не оказался на самой верхней площадке лестницы, перелез через парапет и сел перевести дыхание. На плоской крыше он увидел два длинных стеклянных купола, растрескавшихся и черных от сажи. В центре крыши в воздух тянулись восемь дымовых труб. Ему была нужна третья с восточной стороны.
Бёртон осторожно шел по крыше, заваленной обломками, избегая ступать на те места, где она провисла, пока не оказался рядом с ближайшим стеклянным куполом. Потом он начал пробираться вдоль края до нужной дымовой трубы.
Вдоль трубы поднимались железные ступени, ведущие на вершину. Бёртон снова полез вверх – под ним раскинулась широкая панорама Лондона.
Дул холодный ветер, развевая его одежду, но, благодаря терможилету, холодно ему не было.
Наконец он остановился, ухватился за ступеньку и замер, отдыхая.
Он взобрался на середину трубы и, несмотря на грязную проволоку и колонны дыма, увидел великолепный купол собора Святого Павла. Между ним и собором перемещались несколько пятен: это были винтостулья и лебеди – два разных вида воздушного транспорта, обязанные своим изобретением двум крупным фракциям технологистов, а именно инженерам и евгеникам.
Бёртон вздохнул. Практическое применение этих технологий давалось ему с трудом. Что поделать, возраст уже не тот. Если бы он сумел воспользоваться лебедями, как Джон Спик во время второй экспедиции, с ним не случилось бы таких неприятностей.
Он продолжил подъем, мысленно благодаря судьбу за то, что не боится высоты.
Через несколько минут он добрался до самого верха и уселся на трубу верхом, перекинув ноги через края. Ветер подул сильнее, но, зацепившись одной ногой за ступеньку и крепко сжав кирпичную трубу коленями, знаменитый исследователь чувствовал себя в относительной безопасности.
Он заметил, что в темноту дымохода спускается еще одна лестница.
Бёртон подтащил к себе сумку, открыл ее, вынул блокнот и начал что‑то читать в нем.
Так он сидел минут десять, четко выделяясь на фоне разорванных облаков и клочков голубого неба, на высоте триста пятьдесят футов над землей, с блокнотом в руке. Суровые морщины человека, привыкшего мыслить, прорезали его благородный лоб, жесткие челюсти были плотно сжаты, одежда развевалась на ветру.
Внезапно из трубы послышался осторожный шорох, заскрипели ступеньки.
Бёртон услышал эти звуки, но никак не отреагировал.
Шипение сажи.
Шарканье сапог по железу.
Несколько мгновений тишины.
Потом тихий свистящий голос:
– Что вы читаете?
Бёртон, не отрывая глаз от блокнота, ответил:
– Это мой перевод «Бехаристана», подражания «Гулистану» Саади, знаменитого персидского поэта. «Бехаристан» написан в стихах и прозе и повествует об этике и образовании; там много притч, афоризмов и правдивых историй.
– И кто автор? – прошипел голос.
– Нуреддин Абдеррахман, Свет Религии, слуга Аллаха. Считается, что он родился в 1414 году в местечке Джам, около Герата, столицы Хорасана, и принял слово «Джами» как тахаллус, или поэтический псевдоним. Согласно общепринятому мнению, он последний из великих персидских писателей.
– Я хочу его почитать, – сказал голос из темноты.
– Берите, – ответил Бёртон. – У меня с собой и другие книги. – Он похлопал по сумке.
– Какие?
– Те, что я сам написал: «Гоа и Голубые горы», «Синд, или Несчастливая долина», «Отчет о моем путешествии в Эль‑Медину и Мекку».
– Вы писатель?
– Да, помимо всего прочего.
– Индус?
– Нет, я переоделся, чтобы мне не мешали.
– Лаймхаус – опасное место.
– Знаю.
Долгая пауза, потом голос из глубины спросил:
– Что вы хотите за эти книги?
– Помощи.
– В чем?
– Несколько часов назад в Уоппинге я видел, как похожая на волка тварь схватила мальчика прямо на улице. Я знаю, что это не первая жертва, и все пропавшие мальчики – трубочисты.
Опять долгая пауза.
Бёртон закрыл блокнот, положил в мешок и стал опускать его на ремне в темноту.
Небольшая морщинистая рука, бледная до голубизны, высунулась из темноты дымохода и взяла мешок. Снизу послышался вздох.
– Книги ваши в любом случае, – предупредил Бёртон.
– Спасибо. Да, Лига трубочистов подверглась нападениям, и мы не знаем, почему.
– Сколько мальчиков похищено?
– Двадцать восемь.
Бёртон присвистнул.
– Ого!
– Все вернулись, кроме девяти. Девять пропали. Вообще‑то десять, если считать самого последнего, Обри Бакстера, которого забрали у вас на глазах.
– Это те, которые пропали последними?
– Нет. Большинство вернулись. Некоторые пропали.
– А те, кто вернулся… что они рассказали?
– Они ничего не помнят.
– Как? Совсем ничего?
– Они не помнят даже волков. Но кое‑что есть.
– Что?
– У них у всех появилась метка на лбу, между глазами, у переносицы.
– Метка?
– Ну, маленькая точка, как от булавочного укола.
– Как от укола шприца?
– Не берусь точно сказать, думаю, да.
– Можете устроить мне встречу с одним из мальчиков?
– Вы из полиции?
– Нет.
– Подождите.
Бёртон ждал. Мимо него совсем недалеко пролетел лебедь, таща за собой воздушного змея; человек, сидевший в ящике, держал длинные поводья.
– Держите, – прошипел голос.
Королевский агент посмотрел вниз и увидел бледную руку, вновь показавшуюся из тьмы. Пальцы сжимали клочок бумаги. Он нагнулся и взял его. На клочке были нацарапаны два адреса.
– Большинство мальчиков живет в Котле, – пояснил невидимый трубочист, – а для таких людей, как вы, это слишком опасное место.
«А то я не знаю без тебя!» – с досадой подумал Бёртон.
– Я снимаю там для трубочистов дешевые меблирашки. Погодите до завтра, я передам своим людям, чтобы ждали вас; просто скажите, что от Жука. По первому адресу живет Уильям Таппер, он вернулся. По второму адресу жили три мальчика, и ни одного до сих пор нет.
– Как их зовут?
– Яков Спратт, Раджиш Тхакарт и Бенни Вимпер. Они были из другого района, но пришли к своим друзьям в гости в Ист‑Энд и пропали.
– О, благодарю. Очень полезная информация. Есть что‑нибудь еще?
– На обратной стороне я написал имена всех похищенных мальчиков и даты, когда они пропали. Больше я ничего не знаю.
– Тогда я откланиваюсь. Если узнаю что‑то о похищениях, приду.
– Бросьте три камня в трубу, я отвечу. И принесите еще книг.
– Каких?
– Про путешествия, можно стихи, что угодно.
– Вы даете! – удивился Бёртон. – А вы не хотите вылезти? Вам ничто не угрожает.
Ответа не последовало.
– Вы там?
Молчание.
Так как оба дела находились в состоянии временного застоя, Бёртон провел остаток дня, разбирая письма и работая над книгами и переводами. Просматривая «Империю», он с удивлением обнаружил большую статью Генри Мортона Стэнли, который подробно описывал последние научные дебаты об истоках Нила и совершенно беспристрастно приводил аргументы обеих сторон. Версию Бёртона, согласно которой великая река вытекает из еще не изученного озера Танганьика, Стэнли называл перспективной, но требующей дальнейших исследований. Идею Спика о Ньянзе как истоке Нила автор считал более вероятной, но опять‑таки не окончательной. Что касается самих ученых, то, по мнению Стэнли, Бёртон стал жертвой неудачно сложившихся обстоятельств, поскольку лихорадка лишила его возможности участвовать в дальнейших поисках. В то же время Спик, утверждал Стэнли, не имел необходимых навыков и достаточного опыта географических исследований и поэтому совершил ряд серьезных ошибок. Стэнли также был критически настроен к «переименованию» Ньянзы. По его словам, не было никакой необходимости называть озеро в Центральной Азии именем короля Англии Альберта.
«Вот так поворот приняли события!» – подумал Бёртон. Он‑то всегда считал Стэнли своим непримиримым врагом, человеком, который постоянно подбрасывал уголь в топку неугасимой злобы Спика, направленной против него.
Что произошло с чертовым янки?
Ответ на этот вопрос он узнал, когда вскрыл письмо сэра Родерика Мурчисона. В длинном, многословном послании речь шла о финансовом беспорядке, оставленном Бёртоном после отъезда из Занзибара два года назад. В частности Мурчисон упрекал Бёртона в том, что он отказался выдать заранее оговоренную плату носильщикам, которые сопровождали его и Спика семьсот миль по неисследованной территории – туда и обратно. Бёртон действительно не дал им положенных денег, поскольку считал, что они не выполнили условий контракта, постоянно бунтовали и толпами дезертировали, а значит, не заслужили полной суммы.
К несчастью, британский консул в Занзибаре, Кристофер Ригби, также был в числе врагов Бёртона. Они знали друг друга с Индии, и Ригби бесило, что Бёртона, а не его, признали лучшим знатоком местных языков. И тогда Ригби, пользуясь своим официальным положением, решил отомстить. Это он заварил кашу вокруг дела с носильщиками, которое тянулось вот уже долгих два года.
Это, однако, было дело прошлого. А что новенького? Вот! Сэр Родерик сообщал в письме, что кандидатура Генри Мортона Стэнли получила одобрение руководства, и он возглавит экспедицию, чтобы раз и навсегда разгадать загадку Нила.
«В связи с этим, – писал Мурчисон, – я предоставил ему плоды вашей работы, которые, я уверен, окажут неоценимую помощь в его новой попытке. Будьте уверены, дорогой Бёртон, что вы уже завоевали себе место в истории, и какие бы результаты ни получила экспедиция Стэнли, они были бы невозможны без ваших достижений, которые проложили дорогу всем тем, кто идет сзади».
И опять сэр Ричард Фрэнсис Бёртон ощутил странное чувство раздвоенности: эта новость должна была привести его в ярость, но он не почувствовал ничего подобного. Точнее внутренний голос подсказал ему: географические исследования – это больше не его занятие, они остались в жизни прежнего Бёртона, его доппельгенгера.
Несколько часов подряд он писал заметки о своем расследовании, снял копии с рапортов из дела Джека‑Попрыгунчика, которое ему оставил инспектор Траунс, и завел папки для хранения всех документов, имеющих отношение к этому делу.
В десять часов вечера в дверь позвонил Траунс.
– Ты молодец, старина, – объявил он, упав в кресло и молча взяв из рук Бёртона стакан виски. – Я облазил весь Баттерси, у меня ноги отваливаются, но оно того стоило! Ты ухватил зацепку! Вот послушай!
Бёртон удобно уселся и все время, пока говорил Траунс, потягивал портвейн.
– Семеро из «Бригады Баттерси» имеют дочерей, остальные нас пока не интересуют. Я буду про каждого по очереди. Первый – Мартин Шепард, еще жив, шестьдесят один год, женат на Луизе Бакль. У них два сына и дочь Дженнифер. Она родилась в 1822 году. В 1838‑м, когда ей было шестнадцать, она шла через Баттерси, и к ней пристал «прыгающий демон». Она испугалась, конечно, но нисколько не пострадала, и ее семья никому даже не сообщила об этом случае. В 1842‑м она вышла замуж за Томаса Шумахера, родила дочь, и вскоре вся семья уехала в Южную Африку. Ты не против, если я закурю?
– Кури, – ответил Бёртон. – Ты думаешь, что «прыгающий демон» – Джек‑Попрыгунчик?
– Во всяком случае, весьма вероятно, не так ли? Жаль, что я не могу поговорить с Дженнифер Шумахер. Не думаю, однако, что это так уж необходимо; и ты, скорее всего, согласишься со мной, когда услышишь остальные истории. Пошли дальше. Мистер Бартоломью Стивенс.
– Отец Мери Стивенс.
– Да. – Траунс набил трубку табаком. – Стивенс в 1821 году женился на Элизабет Прингл, через год родилась Мери. Как ты помнишь, на нее напали в 37‑м, когда ей было пятнадцать. Пять лет спустя она вышла замуж за Альберта Файевезера, вся семья переехала в Эссекс, где живет и теперь. У них четверо детей: три сына и дочь. Их дочери, Конни, сейчас семнадцать лет. Третий парень – Карл Гудкайнд, умер пять лет назад. Его вдова, Эмили, жива, я говорил с ней. У них была дочь, Дебора, которую в 1838 году заперли в Бедламе, потому что она внезапно сошла с ума. Отчего – непонятно! Во всяком случае миссис Гудкайнд не смогла мне внятно объяснить это. Девочка умерла в психушке двенадцать лет назад.
– Опять думаешь на Джека? – вяло заметил Бёртон.
– Ты же видел рапорты, капитан, и знаешь, что были зарегистрированы случаи, когда жертвы теряли рассудок. И я подозреваю, что Дебора Гудкайнд – одна из них. И нечего удивляться, что о таких случаях не всегда становилось известно: это же стыд для родителей признаться, что их дочь свихнулась, после того как на нее напал какой‑то ублюдок!
Бёртон задумчиво кивнул.
– Слушай дальше. Эдвин Фрайзер. Родился в 1780‑м, умер в начале нынешнего года в почтенном возрасте – восемьдесят один год. У него была жена, Мей Уэллс, и дочь, Лиззи Фрайзер, 1823 года рождения. По свидетельству очевидцев она росла веселым и смышленым ребенком, но в четырнадцать лет с ней случился нервный срыв, и она стала мрачной и замкнутой. Тем не менее, все уладилось, она вышла замуж за Десмонда Стипхилла и в 1847 родила дочь, Мэриан. Через пару месяцев этой девочке исполнилось бы четырнадцать.
– Что значит «исполнилось бы»?
Траунс глубоко затянулся и выпустил в воздух струю голубого дыма.
– «Бы», потому что не исполнится. Месяц назад Лиззи отравила себя, мужа и дочь.
– Да ты что!
– Согласно экспертизе, на руках у девочки были синяки, как будто кто‑то удерживал ее мертвой хваткой, а на груди – ссадины. И они появились не в тот день, когда ее отравили. Это доказано. – Траунс смотрел в упор на Бёртона, и сквозь табачный дым его синие глаза сверкали так, словно светились изнутри. – Я считаю, – продолжал он, – что Лиззи Фрайзер и была той самой Лиззи, которую искал Джек‑Попрыгунчик, когда в 37‑м из‑за него опрокинулась карета. Более того, я уверен: он нашел ее и изнасиловал – вот отчего нервный срыв. И это еще не все; я навел справки: в прошлом месяце Джек напал на Мэриан, и тогда Лиззи, в безумной попытке избавиться от знаков его «внимания», отправила себя и семью на тот свет.
– Ужас! – воскликнул Бёртон. – Так ты полагаешь, что этот дьявол намеренно нападает на дочерей или внучек участников «Бригады Баттерси»?
– Да, капитан, так говорят факты. Дослушай до конца, и сам поймешь. Пятый из нашей семерки – мистер Фредерик Адамс, пятидесяти девяти лет. В 1821‑м женился на Виржинии Джонс. Ты видел их дочь.
– Я?
– Тилли Адамс, 1822 года рождения, в 1845‑м вышла замуж за Эдварда Тью, через год родила Энджелу Тью.
– Тю! – издал свистящий звук ошарашенный Бёртон.
– Вот именно, – покачал головой Траунс. – Я слегка разворошил прошлое миссис Тью. По неизвестной причине она была прикована к постели почти весь 1839 год.
– Значит, я был прав, когда заметил ее странный взгляд, – сказал Бёртон. – Она глядела на меня очень недоброжелательно.
– Да. Тогда ты предположил, будто она что‑то скрывает. И сейчас я не сомневаюсь: она знала, кто напал на ее дочь, – уверенно заключил Траунс, – потому что сама стала его жертвой двадцать лет назад. Можно еще виски?
– Конечно, – Бёртон наполнил стакан. – И кто у нас под номером 6?
– Мистер Дейвид Олсоп, ныне покойный. Был женат на Джемме Баклстоун. Про Джейн Олсоп ты знаешь. Подверглась нападению в восемнадцать лет, в 1838‑м. В 1843‑м вышла замуж за Бентона Пипкисса. Их дочь, Алисия Пипкисс, родилась через три года. Как и Конни Файевезер, она сейчас в самой подходящей возрастной группе для Джека, но он их пока не трогал.
– Пока? – спросил Бёртон.
– Пока, – подтвердил Траунс. – Это и есть его возможные жертвы. Седьмой участник «Бригады Баттерси» – это Эрни Льюит. Женат на Джун Диббл, имеет дочь Сару. Официально об этом не сообщалось, но Сара призналась мне, что в 1839 году ее пытались изнасиловать, и она подробно описала нашего «доброго друга» – прыгуна на ходулях. Через пару лет она вышла замуж за Дональда Харкнесса, у них трое детей. Их дочь, Люси Харкнесс, три недели назад впала в кому, из которой не вышла до сих пор. Врач утверждает, что это истерический припадок, вызванный тяжелой душевной травмой. Догадываешься, кто ей ее нанес?
Бёртон фыркнул:
– Получается, Джек нападал на дочерей всех участников «Бригады Баттерси». И на внучек тоже, кроме Конни Файевезер и Алисии Пипкисс?
– Точно уловил! А теперь я хочу узнать: что это за чертовы игры?
Бёртон встал, прошелся взад‑вперед, опять сел.
– Ты поставил охрану у домов этих девушек?
– Они под наблюдением круглые сутки, – заверил его Траунс. – Кстати, семейство Файевезер пробудет здесь недолго – они собираются эмигрировать в Австралию. Так что эта девушка, дай‑то бог, уедет от греха подальше.
– В этой загадке есть две основные составляющие, – объявил Бёртон. – Первая – человек, который напал на королеву Викторию. Вторая – женщины, дочери и внучки группы людей, регулярно посещавших паб, в котором работал убийца. Возможно, есть и третья – умерший маркиз Уотерфордский.
– Есть и четвертая, – произнес Траунс.
– Вот как? И какая?
– Ты.
Этой ночью ему опять приснилась Изабель.
Она низко наклонилась над зажженным камином, оранжевый свет которого превратил ее лицо в дьявольскую маску.
В руке она держала его блокнот – один из тех, в которых он подробно описывал события своей экстраординарной жизни.
С лицом, искаженным адской ненавистью, она бросила блокнот в огонь, и Бёртон почувствовал, как большой кусок его жизни бесследно растаял.
Тогда она швырнула в огонь и второй блокнот, и еще одна часть существования Бёртона превратилась в пепел.
Так, один за другим, она сжигала все его записные книжки и дневники.
Сэр Ричард Фрэнсис Бёртон съежился, уменьшился до пустой оболочки и чувствовал, что вот‑вот исчезнет совсем. Он в отчаянии закричал:
– Остановись!
Изабель подняла глаза, взглянула на него и взяла в руки очередной тяжелый журнал.
– Вся твоя жизнь, – сказала она с видом судьи, выносящего приговор, – должна быть переписана.
И кинула журнал в пламя.
Бёртон вздрогнул и проснулся, на лбу его выступил пот.
– Черт побери! – выругался он, отбросил одеяло и завернулся в джуббу. Встал, отдернул занавеску – снаружи было еще темно, – наклонился над умывальником и сполоснул лицо.
Потом пошел в кабинет.
В камине мягко светился уголь, на каминной полке горела свеча.
Было шесть часов утра – слишком рано для миссис Энджелл. Кроме того, она никогда не зажигала свечу – только разводила огонь, раздвигала шторы и возвращалась к себе, ожидая, когда он потребует кофе.
Он закрыл дверь и остановился, прислушиваясь. Потом спокойно подошел к камину и снял со стены рапиру.
Все так же не спеша он стащил с себя джуббу, бросил ее на кресло и, оставшись в одной пижаме, повернулся лицом к комнате и опустил рапиру кончиком вниз.
– Покажись, – негромко сказал он.
Из тени между книжной полкой и занавешенным окном появилась фигура.
Это был альбинос, с потрясающе белой кожей, длинными, до плеч, белыми волосами и розовыми глазами с вертикальными зрачками, как у кота. Среднего роста и сложения, одетый целиком в черное, он держал в левой руке цилиндр, а в правой – трость с серебряным набалдашником. Остроконечные ногти его тоже были черными.
Наиболее примечательной чертой его облика являлось лицо, которое, из‑за неестественно выступающих вперед челюстей, казалось мордой хищника.
Без сомнения, это был тот самый тип, который похитил Джона Спика и загипнотизировал сестру Рагхавендру.
– Я ждал вас, сэр Ричард. – Голос походил на мягкое мурлыканье, елейное, вкрадчивое и отвратительное.
– И долго?
– Около часа. Не волнуйтесь, мне было чем заняться. Я с удовольствием читал ваши заметки.
– Вы знаете, что такое частная жизнь?
– А что я получу взамен, если буду уважать вашу «частную жизнь»?
– Очевидно, репутацию джентльмена, – саркастически ответил Бёртон.
Альбинос издал звук, который мог бы сойти за смешок, но скорее все‑таки напоминал рычание.
Бёртон поднял кончик рапиры.
– Лейтенант Спик жив? – спросил он.
– Да.
– Почему вы похитили его?
– Я искренне советую вам больше не задавать такие вопросы. Вы и так в последнее время слишком много спрашивали, обойдя все пабы какие только можно.
– В пабах собираются люди, это естественный источник информации. Вы что, следили за мной?
– Конечно. С той секунды, как вы устранили мое месмерическое воздействие на медсестру.
– В ее глазах я увидел ваши.
– А я видел вас через них.
– Я слышал, что подобные вещи возможны, но никогда не наблюдал их раньше, даже в Индии. И, кстати, прекратите глазеть на меня таким образом. Я сам владею этим искусством и не поддамся вашему гипнозу.
Незваный гость пожал плечами и вышел на середину комнаты. В свете свечи его глаза горели красным огнем. Он положил цилиндр на стол.
– Вы не узнаете меня, – сказал он. – Ничего удивительного. Я действительно изменился.
– Тогда скажите мне, кто вы такой и чего хотите, а потом убирайтесь отсюда ко всем чертям, – решительно ответил королевский агент.
Быстрым, как молния, движением альбинос достал из трости шпагу, коснулся ее кончиком рапиры Бёртона, положил ножны на стол и заявил:
– Лоуренс Олифант, явно не к вашим услугам.
Пораженный Бёртон отступил назад, ударившись лопатками о каминную полку.
– Боже мой! Что вы сделали с собой? – воскликнул он.
Олифант шагнул вперед, его клинок по‑прежнему касался рапиры Бёртона, и он слегка надавил на него.
– «Истинные либертины» могут сколько угодно ругаться с технологистами, – пояснил он, – но «развратники» рассматривают работу евгеников как возможность. Самый лучший способ преодолеть человеческую ограниченность – стать в прямом смысле немного больше, чем человек, согласны?
– Вы связались не с теми людьми, – отозвался Бёртон.
Олифант не обратил внимания на насмешку и коснулся шпагой рапиры, потом еще раз и промурлыкал:
– Давайте я отвечу на ваш предыдущий вопрос. Я хочу, чтобы вы перестали совать свой нос в дела, которые вас не касаются. Я говорю совершенно серьезно, сэр Ричард, и, если понадобится, остановлю вас силой. Хотите испытать меня?
Бёртон крепче сжал рукоять своего клинка:
– Я считаюсь одним из лучших фехтовальщиков Европы, Олифант.
Миг, смазанное движение, и Бёртон внезапно почувствовал тепло на щеке. Он протянул руку и коснулся лица. Пальцы стали влажными от крови.
– А я, – выдохнул Олифант, – самым лучшим. Не беспокойтесь, ваше самолюбие не пострадало; я только вскрыл ваш старый шрам, но не добавил вам новый. Пока.
– Как любезно с вашей стороны, – холодно пробормотал Бёртон. Шагнув вперед, он ударил в плечо альбиноса. Тот небрежно парировал и крутанул клинком. Рапира вылетела из руки Бёртона, ударилась о стол, запрыгала и воткнулась в один из книжных шкафов.
Олифант, кончик шпаги которого касался лица Бёртона прямо под левым глазом, бросил молниеносный взгляд назад.
– Мой дорогой друг! – процедил он. – Как неудачно! Похоже, вы пронзили книгу Джеймса Таки «Рассказ об исследовательской экспедиции на реку Заир». – Он опустил оружие и отошел назад. – Возьмите себе другой клинок.
Бёртон, которого еще никогда не разоружали в бою, слепо шарил пальцами по стенке над камином, пока не нащупал оружие. Не сводя глаз с противника, он сдернул клинок, сжал эфес, опустил и стал медленно поднимать, пока острие не коснулось Олифанта.
Альбинос улыбнулся, оскалив ровные острые зубы.
– А вы уверены, что хотите продолжать? В этом нет никакой необходимости. Откажитесь от вашего расследования, и я исчезну.
– Я так не думаю, – возразил Бёртон.
– Да будет вам, сэр Ричард! Бросьте все это дело! Почему бы вам не остепениться? Женитесь на своей любовнице. Займите какой‑нибудь государственный пост и пишите книги.
«Бисмалла! – подумал Бёртон. – Да он практически цитирует Джека‑Попрыгунчика!»
– Да, это одна возможность, – ответил он. – Но есть и другая: расскажите мне, что происходит. Может быть, начнем с похищения Спика? Или вернемся немного назад и поговорим о том, почему вы настраивали его против меня после Нильской экспедиции? Или лучше обсудим вервольфов, которые были с вами в больнице? А не хотите ли вы поболтать о Джеке‑Попрыгунчике?
В уголке розового глаза альбиноса дернулся мускул, и Бёртон понял, что попал в точку. Он не занимается двумя делами – он работает над одним!
Олифант вскинул рапиру и произвел ленивый выпад в сердце Бёртона. Королевский агент вовремя отпрянул, шагнул влево и легонько кольнул острием в горло Олифанта – черт, ложный выпад! Он опустил рапиру и ударил альбиноса под ключицу. Но его клинок был ловко встречен, развернут и вновь почти выбит из руки. На этот раз, однако, он атаковал стремительно и эффективно, и Олифант, не встретив сопротивления в ожидаемом направлении, понял шпагу выше, чем было необходимо. Конец рапиры Бёртона протанцевал под ней, пронзил рукав бархатного сюртука и уколол в запястье. Эту комбинацию – манжету – исследователь разработал сам, когда учился фехтованию в Болони, под руководством знаменитого месье Константина.
Лоуренс Олифант отпрыгнул назад и схватился за запястье, его губы искривились.
Бёртон обогнул соперника, проскользнул мимо бюро, окон, стола и книжного шкафа и остановился перед дверью, преграждая Олифанту путь к бегству. Все это время кошачьи глаза альбиноса следили за каждым его движением.
Бёртон вытер тыльной стороной ладони кровь со щеки.
– К бою! – рявкнул он и принял позицию.
Олифант отвратительно зашипел и последовал его примеру. Клинки встретились.
Вихрь ударов, и дуэль началась. Два клинка скрещивались, отлетали, наносили и отражали удары, крутились в прямых и ответных атаках, наполняя комнату тонким звуком металла о металл: тинь‑тинь‑тинь. Даже с раненым запястьем противник двигался быстрее всех фехтовальщиков, с которыми Бёртону приходилось сталкиваться, но и у Олифанта была слабость: его глаза выдавали каждое следующее движение, благодаря чему королевский агент приспособился защищаться от головокружительных выпадов. Однако найти брешь в обороне альбиноса оказалось значительно труднее, и сражение в кабинете, освещенном колеблющимся светом свечи, постепенно превратилось в соревнование в выносливости, а тут Бёртон явно был в слабой позиции.
– Сдавайтесь! – крикнул Олифант.
– Где Спик? – заорал Бёртон в бешеной злобе. – Говори!
– Вот мой ответ! – И шпага альбиноса приобрела такую стремительность, что стала почти невидимой. Только инстинкты спасали Бёртона, инстинкты и многолетние занятия фехтованием: вновь и вновь он отчаянно отражал удары и уклонялся от всепроникающего острия. Вновь и вновь ему приходилось отступать, шаг за шагом, пока он не оказался прижатым спиной к книжному шкафу. Такое положение лишало его способности к маневру. Что было еще хуже, его начала одолевать усталость, и в розовых глазах Олифанта он прочитал, что альбинос это заметил.
Он сделал ложный выпад, избежал контратаки и бросился вперед. На щеке Олифанта появилась красная полоса, кровь брызнула на сверкнувший клинок Бёртона.
– Один‑один! – рявкнул он и, видя, что враг на мгновенье потерял контроль, попробовал применить один из своих коронных ударов – один‑два, – который выбивал оружие из руки любого противника, да еще и ломал запястье.
Но Лоуренс Олифант не был обычным противником.
С яростным воплем он отбил нападение Бёртона и вновь перешел в атаку.
Смертельный конец шпаги налетал на королевского агента со всех сторон, и Бёртон, зажатый у книжного шкафа, понимал, что в его защите зияет страшная брешь. Каждую минуту у него на руках появлялись все новые кровавые царапины; одежда, разорванная во многих местах, свисала клочьями, на шее была колотая рана.
Он тяжело дышал, голова кружилась. Левая рука, вытянутая для равновесия вперед и вниз, на что‑то наткнулась; на миг он отвлекся, и острие Олифанта вновь кольнуло его очень сильно.
И в то самое мгновение, когда он прочитал в глазах врага, что сейчас тот нанесет смертельный удар, рука Бёртона сомкнулась на каком‑то предмете и выдернула его. Вторая рапира взлетела вверх, и «Рассказ об исследовательской экспедиции на реку Заир» слетел с ее конца, ударив Олифанта прямо в нос.
Альбинос от неожиданности подался назад.