Единое существует как мысленное, а множественность как чувственно воспринимаемое.
Аристотель.
Грамматическая мысль разводит словоизменение и словообразование по разным разделам науки о языке: образование форм одного слова — объект морфологии, образование разных слов — объект дериватологии.
Академическая Грамматика-80 считает категорию числа имени существительного словоизменительной, “выражающейся в системе двух противопоставленных рядов форм” (одного слова — Л.Ч.) единственного и множественного чисел, основное значение которых состоит в следующем: единственное число “обозначает, что предмет представлен в количестве, равном одному”, а множественное — “что предмет представлен в количестве большем, чем один”, то есть за формой множественного числа стоит “обозначение расчлененной множественности предметов” [Грамматика 1980: 472].
Сходную позицию в отношении категории числа существительного занимает А.А.Зализняк. В предисловии к “Грамматическому словарю русского языка” он пишет, что “все существительные составляют один грамматический разряд, в котором парадигма образуется изменением слова по падежам и числам” [Зализняк 1977: 5]. При этом существительные singularia tantum признаются имеющими потенциальную форму множественного числа, то есть потенциально обладающими полной словоизменительной числовой парадигмой.
Такой сугубо формальный взгляд на субстантивную числовую парадигму находит свое грамматическое оправдание: “существительные с выраженным противопоставлением по числу составляют основную массу существительных” [Грамматика 1980: 471]*. Однако этот взгляд пренебрегает теми реально существующими (с. 468) семантическими различиями частных числовых парадигм, которые не вписываются в категориальное значение числа и заставляют признать факт “расхождения лексического значения форм единственного и множественного числа” [Грамматика 1980: 473]. Эти различия хорошо известны: для вещественных существительных отношения “единичность-множественность” отражают не числовое противопоставление, а либо соотношение по массе (вода — воды, песок — пески, снег — снега), либо виды, типы или сорта называемых веществ (масло — масла, вино — вина, сталь — стали)*; значение форм множественного числа отвлеченных существительных трактуется как “единичные проявления” свойств, качеств, состояний, действий, обозначенных существительными (обман — обманы, боль — боли, радость — радости) [Грамматика 1980: 462], а также как “многоактное действие” (гонка — гонки, сбор — сборы) [Грамматика 1980: 473].
Указанные семантические различия форм единственного и множественного числа определенных лексико-грамматических разрядов существительных противоречат ставшему традиционным для нашей грамматики определению форм одного слова и пониманию словоизменения: “формы одного и того же слова могут быть определены как регулярные видоизменения слова, объединенные тождеством его лексического значения и различающиеся морфологическими значениями” [Грамматика 1980: 454]. Традиционной можно считать и логическую попытку разрешения противоречия между теоретическими построениями и фактами языка, а именно: выделение ядра грамматической категории — существительных с выраженным противопоставлением по числу, отражающим реальную единичность и множественность предметов (номинативное значение числа), и существительных с невыраженным противопоставлением по числу**.
1.2. Дискуссия о том, является ли категория субстантивного числа словоизменительной (противопоставлением форм одного слова) или классифицирующей (противопоставлением форм разных слов), тянется не одно десятилетие. Категорическая приверженность какой-то одной точке зрения не позволяет непротиворечиво и гибко описать далеко не однородные явления, которые грамматическая мысль подводит под категорию числа существительного. И дело, конечно, не в слабости теоретических построений, а в особенностях структуры слова русского языка, которое соединяет в себе грамматические и лексические значения, разъединенные аналитической деятельностью разума. (469) При этом та или иная грамматическая теория, разрабатывающая принципы и методы обобщение единиц речи (конкретных словоформ) в единицы языка (лексемы), не может не учитывать фактора лексического значения моделируемого слова. По словам Е.С.Кубряковой, “лексикализация* грамматики представляет собой одну из наиболее ярких тенденций современной лингвистики, начало которой приходится примерно на середину 70-х годов” [Кубрякова 1995: 16].
В 1978 году на У111 съезде славистов К.В.Горшкова сделала доклад о сложном взаимодействии словоизменения и словообразования в истории славянских числовых парадигм. Дав исторический обзор становлению категории числа в славянских языках, она отметила, что в отличие от хорошо изученного формального противопоставления множественного числа единственному “развитие семантического противопоставления в истории славянских числовых парадигм прослежено в гораздо меньшей степени” [Горшкова 1978: 7-8]. Особое внимание К.В.Горшкова обратила на “расширяющееся в современном русском языке образование множественного числа от отвлеченных имен существительных с суффиксом - ость: сложность — сложности, освещенности, влажности, интенсивности, яркости, мощности, существительных с другими суффиксами, а также безаффиксных: формализм — формализмы, инициатива — инициативы [Горшкова 1978: 8].
Возражая возможным (и, очевидно, реальным) оппонентам, К.В.Горшкова сформулировала свое видение проблемы: “свести числовые парадигмы имени существительного к словоизменительной категории числа означало бы исключение семантики имени из анализа материала” [Горшкова 1978: 9]. Во всех случаях образования формы множественного числа у отвлеченных существительных К.В.Горшкова видит “словообразовательную, деривационную функцию числовой парадигмы”, отмечая при этом, что “данным значением наделена флексия” [Горшкова 1978: 9]**. Этот вывод определяет, как представляется, единственно верную стратегию изучения форм числа существительных, чуждых идее счета (неисчисляемых).
1.3. Субстантивная лексика с “нестандартным числовым поведением” по-прежнему привлекает внимание исследователей. (470) Предпринимаются попытки уточнения значений так называемого “видообразующего множественного исла” (краски, яды; льды, пески; грязи, пары) [Плунгян, Рахилина 1995], попытки осмысления форм типа снег — снега как регулярного семантического переноса по модели ‘вещество — бесконечное пространство, покрытое этим веществом’, не разрушающего формально-семантического тождества слова [Ляшевская 1996]. При этом многочисленные исследования подтверждают уже известные науке* выводы о том, что набор числовых характеристик существительного следует устанавливать для каждого его лексико-семантического варианта [Соболева 1979, Булатова 1983, Ляшевская 1996], что “русское число слишком непохоже на эталонное представление о грамматической категории” [Плунгян, Рахилина 1995: 257], что “любые расхождения в лексической семантике форм числа...только потому и возможны, что эти формы принадлежат к разным словам” [Булатова 1983: 126].
Наряду с интерпретацией лексических различий форм единственного и множественного числа как результата семантической деривации, порождающей самостоятельное значение, принявшее облик множественного числа, а грамматической категории числа как классифицирующей**, и в наше время существует прямо противоположная теоретическая тенденция: усилить аргументацию в пользу признания числа категорией словоизменительной без каких бы то ни было исключений. Так, Н.В.Перцов выделяет в категории числа “ядерное прототипическое противопоставление“ ‘единичность — неединичность’ и “коннотации этой оппозиции”: ‘целостность — расчлененность’, ‘однообразие — разнообразие’, ’ограниченное количество — большое количество’, ‘компактность — протяженность’, ‘определенность — неопределенность’ [Перцов 1997: 223].
Все частные значения формы множественного числа Н.В.Перцов увязывает с одной из коннотаций, которая по отношению к ним является инвариантом. Например, значение ‘сорта/виды вещества’ возводится к инвариантному значению ‘разнообразие’ соответствующей оппозиции, что и позволяет исследователю признать за всеми вещественными существительными, а также именами природных явлений (471) и именами негативных ощущений полную числовую парадигму*. Отмечается, что “степень разнообразия частных значений множественного числа и его лексикализации подчас не вполне оправданно гипертрофируется” [Перцов 1997: 225].
Возникает сомнение по поводу приведенных рассуждений: вряд ли возможно коннотацию прототипического значения, возведенную в ранг инварианта, считать незначительным семантическим фактором по отношению к категориальному значению числа, тем более что “инвариант числового противопоставления значительно богаче прототипа” [Перцов 1997: 224], а частные значения, естественно, богаче инварианта. Сторонникам несловоизменительной (классифицирующей) концепции числа именно “коннотации” мешают видеть в формах числа вещественных и отвлеченных существительных противопоставление форм одного слова.
Единственным путем “семантического примирения” прототипического и коннотативных значений в рамках грамматической категории числа в русском языке может быть расширение категориального значения ‘число’ до значения ‘количество’ в двух его ипостасях — ‘считаемость’ (количественная характеристика отдельно существующих, дискретных объектов) и ‘измеряемость’ (количественная характеристика изменений в пределах определенного качества, степени его проявления, интенсивности, а также полноты/неполноты действия, повторяемости, если признак процессуальный). Однако такое расширение не представляется целесообразным, поскольку оно размывает границы грамматической категории “число” и функционально-семантического поля “количество”.
Грамматическая категория числа, значение которого определяется на основе особого вида связи предметов (считаемости), предполагающей их расчлененность, нецелостность, множественость, — лишь один из способов (морфологический) выражения языковой категории количества, ономасиологической по своей сути и представленной “разноуровневыми средствами данного языка, взаимодействующими на основе квантитативной функции” [ТФГ 1996: 161]*.
Нельзя не согласиться с тем, что количественная характеристика предмета (вещи, явления) — его признак [Перцов 1997: 223], свойство (472) [ТФГ 1996: 170], но бесспорно и то, что акциденция содержит в себе информацию о фрагменте субстанции, который она выделяет. Так что различия в количественных характеристиках того или иного явления выводят на поверхность различия в представлении носителей языка о самой действительности, о ее категоризации языковым сознанием. Л. Теньер писал, что “мысль может охватить всю сложность мира, только накинув на него сетку общих идей, называемых мыслительными категориями” [Теньер 1988: 656]**.
2.1. Основной принцип освоения языковых фактов когнитивной научной парадигмой строится на пересмотре “расхожей модели владения языком”, согласно которой “языковая способность складывается из составляющих”, соответствующих “уровням языковой структуры” [Караулов 1992: 5], и состоит в преодолении границ лексико-семантического и грамматического уровней, то есть границ словообразования и словоизменения. Как отмечает Ю.Н.Караулов, “грамматика не отделена от лексики, а, наоборот, синкретична с ней”, в ассоциативно-вербальной сети индивидуального лексикона носителя языка “грамматика... хранится в лексикализованном виде” [Караулов 1992: 6].
Вопрос о причинах дефектности числовой парадигмы существительного традиционную грамматику не занимал. Но когнитивная лингвистика его не может не ставить. И ответ на этот вопрос следует искать в особенностях явления, стоящего за именем, в особенностях его отношения к мыслительной категории количества. Сопоставление приведенных точек зрения на категорию числа существительного показывает, что камнем преткновения для тех, кто считает категогорию числа русского языка словоизменительной, являются не столько вещественные, сколько отвлеченные существительные.
В современных исследованиях грамматических форм слов в рамках когнитивной парадигмы акцент перемещается на выявление “семантической мотивировки синтаксического поведения лексемы” [Плунгян, Рахилина 1995: 252]. Наличие грамматических форм слова ставится в зависимость от его семантических особенностей, от того, какое явление действительности или его фрагмент стоит за словом-знаком и с каким типом действительности этот знак соотнесен. При этом грамматические формы интерпретируются как способ категоризации действительности, способ обобщения опыта ее познания. Меняется общий вектор исследований: “от знаний —...к их влиянию на лексику, семантику, синтаксис” [Караулов 1992: 115]. У этих парадигмальных изменений есть своя история.
(с. 473) 2.2. Категориальное значение числа существительного И.И. Ревзин видел не в общепринятом семантическом противопоставлении ‘один — больше одного’, а в ‘расчлененности’ (это одна из “коннотаций” в аргументации Н.В.Перцова): “каждое существительное мыслится как элемент расчлененной, занимающей разные участки пространственно-временного континуума совокупности однородных элементов” [Ревзин 1978: 185]. Расчлененность интерпретируется как “частный случай реализации более общей семантической категории множественности” [Ревзин 1977: 153]. При этом И.И.Ревзин отмечает, что противопоставление по числу для всего множества существительных является факультативным, а потенциально возможная форма множественного числа “связана со сдвигом значения (лексического — Л.Ч.) в сторону его конкретизации” [Ревзин 1978: 179].
Относительно абстрактных существительных И.И.Ревзин сделал такое замечание: “чем существительное абстрактней (т. е. передает лишь общую идею процесса или свойства), тем менее необходимым и даже возможным становится употребление соответствующей формы множественного числа” [Ревзин 1978: 179]. Предваряя современные когнитивные стратегии в изучении грамматики и категории числа в частности, И.И.Ревзин писал: “категория числа, являясь когнитивной (логической), т. е. отражая свойства объектов реальной действительности, ведет себя активно (как и другие категории языка, она не просто отражает действительность, но специфическим образом организует ее представление в языке)” [Ревзин 1978: 180].
Числовая оппозиция является, по признанию многих исследователей, привативной. Маркированный член оппозиции — форма множественного числа. Именно она всегда обозначает расчлененность, множественность, неопределенно большое количество, тогда как форма единственного числа приобретает собственно количественное значение только на фоне соотносимой с ним грамматической формы множественного. Вне этого противопоставления форма единственного числа вообще не имеет отношения к идее количества. Множественность как проявление количественной характеристики мира охватывает мерные (счетаемость) свойства предметов и явлений. Естественно, что этими свойствами обладают эмпирически воспринимаемые предметы физического мира. Следовательно, числовая оппозиция имен физического мира отражает их реально существующие количественные отношения (дом — дома, тополь — тополя).
2.3. Причина семантической наполненности множественного числа заключается в связи множественности с чувственным восприятием мира, о которой писал Аристотель и слова которого вынесены в эпиграф [Аристотель 1976: 78]. С этой мыслью перекликаются выводы современных ученых: за формой множественного числа абстрактных существительных стоят “инстанции качества и состояния” [Соболева 1979: 60]; (474) “за формой множественного числа стоит значение “реальной воплощенности”, “форма множественного числа заставляет мыслить об объектах в контексте их реального существования” [Ревзина 1988: 70, 73].
Особенность всех предметных имен состоит в том, что их экстенсионалом являются дискретные физические объекты, локализованные в пространстве и во времени (тела), то есть объекты, занимающие в какой-то момент объективного времени определенное пространство, которое ничто другое занять не может. Множество дискретных физических предметов особым образом членит простанство, точнее сказать, оно создает пространства особого типа, поскольку пространство — это не вместилище, а вместимое. Такие предметы и их имена получают разные описательные названия: “онтологические предметы” в отличие от “гносеологических предметов” (Д.И.Руденко), “реально предметные существительные” (И.И. Ревзин), но общее состоит в стремлении выделить имена предметов физического мира в “собственно предметные имена”, грамматической формой категоризации которых является число*.
Кроме физических тел дискретными оказываются и ситуации. Они также локализованы в пространстве и во времени и представляют собой “кванты” физической действительности. Поэтому имена ситуаций (и их частной разновидности — событий) часто имеют полную числовую парадигму, в которой форма множественного числа отражает реальные количественные отношения между однотипными ситуациями, разделенными во времени и пространстве (экзамены, заседания кафедры, проверки, поездки, походы и т. д.). Физические объекты и ситуации, а также их эмпирически воспринимаемые свойства охватываются понятием видимого физического мира.
Видимый физический мир включает и недискретные фрагменты, которые нельзя посчитать, но можно измерить (сыр/много сыра, вино/много вина, асфальт/много асфальта; килограмм сыра, литр вина, километр асфальта). Форма множественного числа вещественных существительных имеет регулярное приращение ‘виды, сорта’ для имен артефактов и ‘большая масса как характеристика пространства’ для имен природных “веществ” — снега, льды, пески, что, очевидно, и позволяет считать перечисленные значения грамматической особенностью данного разряда субстантивов. При этом возможно производное метонимическое значение внутри слова во множественном числе: лаки не ‘сорта лака’, а ‘изделия из дерева, металла, покрытые лаком’; эмали не ‘сорта эмали’, а ‘художественные изделия, покрытые эмалью’ (475) (именно такие случаи П.А.Соболева предлагает считать “лексикализацией” формы множественного числа — [Соболева 1979: 66]).
3.1. Особое место в отношении категории числа занимают отвлеченные и абстрактные существительные, представляющие собой не единую лексико-грамматическую группу под названием “отвлеченные (абстрактные) существительные” [Грамматика 1980: 462], “абстрактные, т. е. отвлеченные” [Руденко 1996: 190], а разные**. Отвлеченные существительные являются синтаксическими дериватами глаголов (девербативы) и прилагательных (деадъективы). Будучи синтаксическими дериватами, они сохраняют семантику (предикатное значение) производящего слова или одного из его лексико-семантических вариантов, если производящее неоднозначно (глупый — глупость, щедрый — щедрость; взлететь — взлет, изменить — изменение, продлить — продление), и имеют в них семантическую опору, опосредующую их связь с действительностью. По сути дела синтаксические дериваты должны быть признаны не самостоятельными словами, а синтаксическими формами глаголов и прилагательных. Однако признать их таковыми мешает не только различие в категориальных значениях, но и прагматический фактор.
3.2. Рассматривая пропозиционально тождественные конструкции Парламент ратифицировал договор и ратификация договора парламентом, Г.А.Золотова отмечает, что “в каждой из этих конструкций можно видеть номинацию событий, но первая составляет собственно наименование события, а вторая — сообщение о событии”, то есть коммуникативную единицу [Золотова 1982: 46]. Одно и то же событие может получить разные формы языкового выражения: номинативную и предикативную. “Номинация события” (номинализация) выводит действие из пространственно-временных координат и лишает информацию о событии актуализированной связи с действительностью. Кроме того, номинализация, обрастая в предложении собственными предикатами, обладает возможностью вскрыть “качества” такого сложного явления, каким является действие, лежащее в основе события (ситуации), и тем самым обнажить глубину и значимость события.
Что касается деадъективов, то и они отличаются от прилагательных не только синтаксической функцией. В прилагательном свойство отделяется от множества его носителей, чтобы в акте мышления к ним вернуться в виде предикатов их имен (снег, молоко, полотно, лист бумаги — белый: Снег сегодня ослепительно белый; человеку свойственно охотно оказывать помощь другим — щедрый: Он щедрый человек). Свойство не является самостоятельным, оно зависит от вещи и в акте мышления представляет собой функцию избранного аргумента (это касается и процессуального свойства). Опредмечиваясь, (476) свойство отрывается от всех возможных носителей (субъектов свойства), а если эти свойства антропоцентрические, то их имена становятся виртуальными знаками ситуаций, в которых свойства проявляются (глупость, щедрость, доброта).
Таким образом, определенные характеристики множества однотипных ситуаций сняты, опредмечены в деадъективе и в таком виде воспринимаются как константы духовного и психического мира человека. В нереферентном употреблении антропоцентрические деадъективы мыслятся как эталоны, мера качеств человека, как существующие независимо от него, но к нему приложимые: На земле нет ничего такого хорошего, что в своем первоисточнике не имело бы гадости. Да и не смешно ли помышлять о справедливости, когда всякое насилие встречается обществом как разумная и целесообразная необходимость (А.П.Чехов. Палата № 6). В референтном употреблении они обозначают качество определенной “инстанции” в восприятии этого качества говорящим (а это всегда оценка): ее красота, его грубость, их щедрость.
Абстрактные существительные не имеют в языке такой семантической опоры, как отвлеченные. Они связаны с внеязыковой действительностью без посредников. Среди них много немотивированных (грех, совесть, слава, ум, радость, грусть, суть, инициатива, престиж), а также тех, мотивированность которых вызывает сомнения (внимание, мнение с глаголами внимать и мнить вряд ли связаны по той причине, что последние стилистически маркированы), но и мотивированные имеют самостоятельное значение, поскольку являются не синтаксическими дериватами соответствующих производящих, а лексическими. Такие слова, как, например, впечатление, затруднение, положение, соображение не могут выступать в качестве номинализаций, подобно приведенным выше девербативам взлет, изменение, продление (Он положил книгу на стол — *Положение книги на стол...). Они не являются синтаксическими дериватами соотносимых с ними глаголов.
Кроме того, если синтаксические дериваты (деадъективы) как номинализации обязательно пропозитивны, то об абстрактных именах этого сказать нельзя, так как среди них наряду с пропозитивными (конфликт, реформа, ажиотаж) представлено много непропозитивных (ум, интеллект, судьба, совесть). Логически они являются предикатами (акциденциями субстанции), но только логически. Наблюдаются также и другие существенные отличия абстрактных существительных от отвлеченных: например, первые активно сочетаются со связанными значениями слов [Телия 1981: 142], образуя “фразеологические парадигмы” (термин В.Г.Гака), изучение которых раскрывает “картину мира” носителей данного языкового сознания. Но несмотря на грамматические различия разделение отвлеченных и абстрактных существительных на самостоятельные типы слов не является общепринятым. Тем (477) не менее такое разделение оправданно, и в отношении категории числа эти существительные следует рассматривать отдельно.
3.3. Семантическая особенность абстрактных имен состоит в том, что стоящие за ними понятия лишены наглядности (отсюда отмеченная выше синтаксическая особенность как проявление их мифологичности). Абстрактные существительные обозначают не дискретные физические предметы, локализованные в пространстве и во времени, а внепространственные и вневременные предметы мысли (“гносеологические предметы”), сложно преломляющие действительность, поскольку к отражению фрагментов физической и социальной действительности примешиваются их понимание и интерпретация (анархия, свобода, порядок, агония, каприз, конфликт, привилегия, престиж). Они обозначают дискретные фрагменты идеального, не чувственного, а умопостигаемого мира, континуального по своей природе (отсюда их отношение к множественности, их “несчетность”). Мир, стоящий за абстрактным именем, дискретен только по форме. Он членится именем, и его дискретность обусловлена дискретностью знака как физической величины. Что касается грамматической формы, то она активна и определенным образом организует отображение континуальной действительности абстрактным именем.
Абстрактное по своему семасиологическому статусу явление может “квантоваться”, осмысляясь языком как счетное: ни одной мысли, две идеи, покаяться в грехах. Такие существительные совершенно оправданно объединяются с именами предметов в грамматический разряд “конкретные существительные”. Однако конкретны они только морфологически, и дискретность стоящих за ними фрагментов действительности языковая, противопоставленная дискретности физических объектов. Таким образом, в сфере абстрактных имен категория числа является способом представления абстрактных сущностей. Одни их них язык мыслит по аналогии с физическими дискретными предметами, имена которых являются счетными (и это конкретные существительные).
Другие абстрактные сущности не мыслятся как счетные, их имена находятся вне категории числа, поскольку чужды идее множества, хотя и не чужды идее меры: много/мало свободы, славы, справедливости, энтузиазма. Тем не менее их производные значения могут иметь полночисловую парадигму (свобода как ‘возможность проявления субъектом своей воли’ — sing. tant., свобода как ‘отсутствие стеснений и ограничений на какую-либо деятельность’ имеет соотносимую форму множественного числа с метонимическим значением ‘виды этой деятельности’: политические свободы; слух как ‘возможность воспринимать звуки’ — sing. tant., слух как ‘ничем не подтвержденное известие’ — полночисловая парадигма). Делать вывод об отношении всех абстрактных имен к категории числа преждевременно, но (478) предварительно можно сказать, что те из них (или их лексико-семантические варианты), которые имеют полночисловую парадигму (культура-культуры, ситуация-ситуации, судьба-судьбы, мнение-мнения, общество-общества, интерес-интересы), лишены оценочных коннотаций, вносимых формой множественного числа в неузуальные образования от традиционных singularia tantum.
3.3.1. Грамматика, с одной стороны, определяет формы видения мира, а с другой — в определенной степени зависит от характера того фрагмента нефизической действительности, который стоит за абстрактным именем. Когда для данного имени противопоставление форм по числу невозможно (имя означает, например, психическое состояние), то свободная форма множественного числа может означать причины, каузаторы состояния: радость — радости жизни, окказиональное наслаждение — наслаждения (Любовь к истине распространяет свет знания, создает духовные наслаждения — П.Чаадаев. Апология сумасшедшего). Поводы для указанных состояний, которые дает жизнь (локализованные в пространстве и во времени предметы, явления действительности — инстанции-каузаторы), метонимически названы тем же именем, что и само состояние. Этих поводов много и они разные, поэтому работает форма множественного числа. Однако далеко не для всякого имени психического состояния, провоцируемого извне, оказывается возможной такая метонимия.
Если взять для сравнения слово удивление, также означающее психическое состояние человека (‘впечатление от чего-н неожиданного и странного, непонятного’ — словарь С.И.Ожегова), то форма множественного числа для этого существительного затруднительна (* удивления), хотя названное именем состояние так же, как и радость, провоцируется внешними факторами. Причина состоит в том, что удивление — редкое состояние человека, и с этой точки зрения словарь под редакцией Д.Н.Ушакова дает более адекватное толкование имени удивление, чем словарь С.И.Ожегова: ‘состояние, вызванное сильным впечатлением от чего-н., поражающее неожиданностью, необычайностью, странностью или непонятностью’. Сильные впечатления вызываются соответствующими причинами*. А поскольку и причины и само состояние редки, постольку естественна незанятость формы множественного числа особым значением**. Семантика слова, отражающая отношение слова к внеязыковой действительности и (479) заключающая в себе знание языком этой действительности, предопределяет грамматические свойства слова.
Само же слово впечатление, выполняющее метаязыковую функцию по отношению к слову удивление, имеет полную числовую парадигму, так как, хотя и является абстрактным, означает особую форму освоения действительности сознанием — след, оставленный в памяти чем-то пережитым. Таких следов может быть очень много. В континууме сознания они существуют в виде образов, воспоминаний, которые воспринимаются разделенными в физическом времени предметами. В грамматическом оформлении абстрактного имени впечатление как конкретного, счетного воплощается логика русского языка.
Слово инициатива также означает определенное психическое состояние человека (‘внутреннее побуждение к новым формам деятельности’ по словарю С.И.Ожегова), но внутреннее побуждение еще не деятельность, а только предрасположенность к ней, поэтому предварять ее может определенный речевой поступок — сформулированная мысль о чем-нибудь как возможном. Этот речевой поступок (акт) называется “предложение”. Таких предложений может быть много, поэтому метонимически имя состояния (побуждение к действию) переносится на сами предложения, но используется форма множественного числа — инициативы ***. Обращает на себя внимание а) мотивированность знака вторичной номинации (инициативы конкретизируют инициативу как состояние, проявляют ее, являясь результатом; радости конкретизируют радость, означая ее причины) и б) семантическое согласование между лексическим значением семантического деривата (есть сема ‘много’) и его грамматическим оформлением (множественное число).
3.3.2. Антропоцентричные абстрактные имена рождены языковым сознанием народа в результате саморефлексии — тонкого наблюдения людей за своим собственным поведением, психическим состоянием, социальными отношениями, оцениваемыми с позиций должного. Поэтому такие имена имеют оценочную коннотацию: каприз, амбиция, эгоизм (—), честь, справедливость, порядок (+). Несловоизменительная форма множественного числа абстрактных существительных с отрицательной оценочной коннотацией (480) обладает способностью усиливать отрицание: Нельзя и сердиться на общество, если несколько язвительная филиппика против его немощей задела его за живое. Едва появится на свет Божий идея, тотчас все узкие эгоизмы, все ребяческие тщеславия..., которые копошатся на поверхности общества, набрасываются на нее, овладевают ею, выворачивают ее наизнанку (П.Чаадаев. Апология сумасшедшего). Формы немощи, эгоизмы, тщеславия, являясь неузуальными, вводят в текст идею необъятного, безграничного количества плохого (“переводят ситуацию из точечной, локализованной во времени и пространстве, в неограниченно длящуюся” — [Ревзина 1988: 75]) и представляют собой усиление отрицания, его гиперболическую форму, что свидетельствует об абсолютном неприятии говорящим объекта оценки (в приведенном контексте — общества). Но и производное узуальное значение слова порядок, не имеющего коннотации отрицательной оценки, будучи оформлено множественным числом (порядки), ее приобретает (* хорошие порядки), хотя словари этого и не отмечают*.
В отличие от “гиперболического множественного”, одной из разновидностей так называемого “немаркированного употребления” формы множественного числа счетных существительных, с которым связывают коннотацию ‘важно’ [Руденко 1996: 208-209] и, можно добавить, ‘почтение’ говорящего к тому, о ком идет речь, гиперболическое множественное абстрактного имени коннотирует отрицательную оценку того, что стоит за абстрактным именем во множественном числе, а главное — неприятие говорящим того, чьим предикатом является это имя.
3.3.3. Слово привилегия в соответствии со словарными дефинициями имеет значение ‘преимущественное право, льгота’. Оставляя в стороне вопрос о разных способах лексикографической интерпретации этого слова, обратим внимание лишь на то, что иллюстративный материал, во-первых, содержит в основном форму множественного числа (сословные привилегии, дворянские привилегии, разные привилегии — Словарь под ред. Д.Н.Ушакова, МАС) или только ее (привилегии ветеранам — Словарь С.И.Ожегова), а во-вторых, и этот материал и современные контексты употребления этого слова показывают, что за формами единственного и множественного числа стоят лексически неоднородные значения.
(481) Можно предложить простое решение: привилегия как право оформляется единственным числом, а привилегия как источник материального блага (льгота) — множественным. При этом форма множественного числа имеет логически оправданную отрицательную коннотацию: множество преимуществ, предоставляемое лишь одной (меньшей) части общества, другой (большей) не может не оцениваться негативно. Если имя пользователя привилегией имеет или получает в языке коннотацию отрицательной оценки, то избирается форма только множественного числа рассматриваемого имени (привилегии господствующего класса, коммунистов), что свидетельствует о наличии прагматического согласования между компонентами словосочетания (привилегиями пользуются те, кто, по мнению части общества, их не достоин, за достойным закреплена привилегия).
Помимо перечисленных особенностей есть и другие. Если привилегией как преимущественным правом пользуются для осуществления чего-то конкретного (Ветераны воспользовались привилегией быть первыми в этом строю) или как привилегия интерпретируются чьи-то конкретные действия (Из всех обитателей палаты № 6 только ему одному позволяется выходить из флигеля и даже из больничного двора на улицу. Такой привилегией он пользуется издавна, вероятно, как больничный старожил... — А.Чехов. Палата № 6), то в этом случае естественно только единственное число существительного.
Кроме того, слово привилегия управляет и дательным падежом (дательный реципиента — привилегии ветеранам), и родительным (родительный субъекта — привилегии ветеранов). Представляется, что и здесь существует некоторая закономерность распределения форм и значений. С дательным связывается только (или преимущественно) форма множественного числа, тогда как с родительным возможны обе формы с уже отмеченными выше разными значениями: привилегия ветеранов — это их право, а привилегии ветеранов — их льготы. В последнем случае значения получателя (реципиента) и пользователя нейтрализуются.
Анализ только одного этого слова показывает, что при исследовании соотношения числовых форм абстрактных существительных особого внимания к себе требует не только отдель