То, каков человек, определяет то, как он поступает. Это положение противостоит не только фарисейству, но и классической греческой этике, в особенности этике Аристотеля. По его мнению, обычай - это результат неизменно правильного поведения; если придерживаться такого поведения достаточно долго, оно становится обычаем, привычкой, и человек наконец становится добрым. Аристотель и фарисеи могли бы согласиться в том, что доброта достигается правильным поведением, которое должно продолжаться до тех пор, пока оно не станет привычкой. Иисус объявляет, что это невозможно: только доброе дерево приносит добрый плод (впоследствии это положение развил Павел в Рим 7:4-6 и Гал 5:22-23). Иисус хотел, чтобы люди не только делали добро, но сами были добрыми, чтобы они радовались, делая добро, и чтобы для них само добро было воздаянием. Эта нравственная позиция имеет глубокую богословскую основу, выраженную в притче об овцах и козлах (Мф 25:32-34).
Однако средневековая традиция знает не только карающего Бога, но и Бога милующего. Бог в аспекте абсолютного, безграничного милосердия выступает в еретических идеях апокатастасиса (всеобщего восстановления) у Оригена и Григория Нисского.[743] Если справедливость различает, то милосердие уравнивает - в нем воплощается универсалистски-гуманистическая традиция в христианстве. Во всеобщем восстановлении Бог в конечном счете спасает всех грешников, даже величайшего из них - Сатану. Адский огонь - это не огонь возмездия (чувства, которое не присуще Богу), а огонь очищения. И даже страдания провинившихся выражают не божественное воздаяние за отступление от закона в этой жизни (ведь вечные муки неэквивалентны проступкам - согрешив во времени, тварь будет страдать в вечности), а боль от испепеляемого в человеке греха. Излечение тем болезненнее, чем тяжелее въевшийся в плоть недуг.
Для еврейского народа было привычным рассматривать исторические события в свете божественного правосудия, видя в земных благах награду за добродетель, а в несчастьях — кару за прегрешения. Этим объясняется ревностное отношение к ритуальному очищению, призванному вернуть божественное благоволение. Повседневная жизнь опровергала такое объяснение: люди видели, что у многих грешников дела идут как нельзя лучше, а праведники сгибаются под бременем несчастий (Пс 73). Первой систематической попыткой дать успокаивающий ответ на загадку страдания, особенно страдания праведника, стала книга Иова. Догма о справедливой каре — о том, что Бог всегда вознаграждает за добро и наказывает за зло, рождает величайшую несправедливость: получается, что те, кто счастлив, были благословлены Богом, а те, кто испытывает все тяготы жизни, были им прокляты. Восклицание «сам виноват» фактически знаменует собой вершину безбожия, равно как и представление о том, что вера в Бога непременно проявляется в успешности человека. В этом смысле в иудейском Писании можно наблюдать постепенное развитие в направлении разрыва связи между страданием и виной, которая была установлена лишь в Новом Завете, но законченную форму обрела в книгах пророков — напр., в песнях страдающего отрока — раба Божьего, который тем не менее возлюблен Богом, — и в Книге Иова. Таким образом, Иов персонаж, который по задумке автора, должен был проиллюстрировать прецедент, который будет противоречить мнению ортодоксии иудаизма, что страдания это только лишь последствия греха. Это большинство, в лице трех старцев, против меньшинства, страдальца Иова. Слова молодого против старших. Свободомыслие против догмы. Иов -исключение, которое должно стать одним из правил.
Иова называют также праведником, хотя его имя (с евр. איוב « быть враждебным») означает «враг, противник, обвинитель».[744] Очевидно, что в обвинении и упреке, в протесте и противостоянии Богу все же можно оставаться образцом праведника. Вера в Бога не только не исключает протеста против страданий и борьбы со злом, но и подразумевает их. Для всех ригористических моделей характерно ложное утверждение о том, что последовательный образ Бога зависит от логическогои по возможности причинного объяснения фактически пережитого страдания, тогда как в большинстве случаев идея Бога служит в общем-то не для объяснениястраданий, она учит переноситьих и, насколько возможно, боротьсяс ними. Здесь в Иудейской традиции мы видим разворот от причины к цели страдания: очистить и утвердить (Ис 48:10; Мал3:3)[745], призвать к покаянию (Евр 12:5-11, Иов 5:17, Тит 2:12),[746] предостеречь и сохранить от превозношения (Иез33:11; 2Петр. 3:9).
В Притчах мы особо видим идею наказания для исправления. Бог поступает с верующими, как с сынами, если Он их наказывает для того, чтобы исправлять и направлять на правильный путь. В этом проявляется Его любовь (Прит3:11-13). Евангелия говорят о том, что Иисус исцелял всех больных, воскрешал мёртвых (Ин 11:43), отсюда мы так же видим, что болезни, боли не от Бога. Кто верует в Него, тот причастен к победе над грехом, страданием и смертью (Рим 6:3-11). Апостол Павел скажет, что наказание Бога было не в явлении своего могущества, возмездия, а в том, что «предал их Бог в похотях сердец их нечистоте, так что они сквернили сами свои тела» (Рим1:24). То есть, самое большое зло – это молчание Бога, который видит вечную гибель человека и не вмешивается в его жизнь.
Позитивный аспект ригористического отношения к наказанию должен остаться в рамках вины, как средства достижения, но не как цель. Человек, ноги которого были заморожены и позже ампутированы, сказал, «пока я мог чувствовать боль, я был счастлив». Пока Вы можете чувствовать боль раненой совести, Вы имеете серьезное основание, чтобы быть счастливым. Христос пришел, чтобы сделать людей хорошими, не только для того чтоб они чувствовали себя хорошо. Такая перемена возможна, но она требует хирургического вмешательства. Требуется операция, и не существует обезболивания, чтобы сделать нас нечувствительными к ножу, рассекающему душу. Однако такая перемена – изменение души до самого ее основания – стоит того, чтобы перенести боль. Только изменения есть начало христианской жизни.
С одной стороны, для христианства существенно необходимо обретение чувства греха.[747] Во - первых, так можно списать грехи на человеческие слабости, но от этого Бог не становится также другим. «Мы не можем даже желать существования такого Бога, — говорит Льюис, - это было бы всё равно, что желать устранения каждого носа во вселенной, чтобы запах сена, роз или моря никогда больше никого не восхищал, потому что видите ли у нас изо рта плохо пахнет»[748]. Во-вторых, берегитесь, как бы не воспользоваться идеей всеобщей вины для отвлечения своего внимания от своей испорченности, т.к. абстрактное всегда легче конкретного. В - третьих, мы можем питать странную иллюзию, что простое течение времени сводит грех на нет. Но само по себе время никак не отменяет факта или вины греха, как долг в банке только увеличивает вес суммы. В-четвертых, должны остерегаться чувства, что безопасность кроется в больших числах. Вполне естественно полагать, что если все люди так плохи, как говорят христиане, то их дурные качества вполне простительны. Последствие одного греха - смерть.
С другой стороны, неверно думать что само чувство вины и испытания наказания есть цель, но лишь средство указания на Спасителя. Мало осознать ошибку, надо принести покаяние, ее надо исправить. Объяснения требуют от других людей не прощения, а понимания.[749] Рассматривая свои неправильные действия и пытаясь их объяснить, мы чувствуем себя менее виноватыми. Желание оправдать себя и сбросить вину на кого-нибудь другого известно человечеству со времен Адама и Евы, когда Адам обвинил Еву, а та - змея. Но истинное покаяние и настоящее изменение требуют большего, чем обычное признание своей неправоты. Истинное покаяние не включают объяснения, они являются признанием вины. Кающиеся люди понимают, что их грех не может быть оправдан, он может быть только осужден и прощен. Грех нельзя понять или оправдать, поэтому люди просят прощения, которого на самом деле не заслуживают. Только оно способно помочь решить проблему греха, а не нравственные обличения.
Цель христианства - не возбудить чувство вины, но показать выход преодоления вины, цель есть прощение. Вина или укоры совести - непосильный груз, вспомним историю Раскольникова из книги Достоевского «Преступление и наказание». Многие не знают, где и когда можно избавиться от этой ноши. Человеческие попытки освободить себя от этого «груза» бесполезны. На сегодняшний день цивилизация не нашла лекарства от вины. Тех людей, которые пытаются помочь нам, но без Бога, Библия называет «бесполезными врачами » (Иов13.4). Чувство вины есть чувство наготы Адама, где взгляд Бога кажется ему угрозой, посягательством на его индивидуальность. Сам Бог превращается в глазах Адама в «чужого», в «иную», экзистенцию, одним своим присутствием грозящую умалить индивидуальную автономию человека.[750] Это страх смерти.
«Блажен, кому отпущены беззакония, и чьи грехи покрыты!» ( Пс 31,1 ) В этих словах звучит приветствие блудному сыну, вернувшемуся домой, для него устраиваются пение и хороводы. Совершенное, мгновенное и не подлежащее отмене прощение всех грехов превращает ад грешника в небо, делает дитя гнева наследником вечной славы. Наши грехи покрыты, подобно тому, как морские волны покрыли Египтян или воды всемирного потопа покрыли самые высокие горы на земле. Какое тут нужно покрытие, чтобы навсегда укрыть все пятна плоти и духа от всевидящего Бога! Кто видел грех во всей его мерзости, тот понимает, какое это счастье - больше никогда не видеть его. Кто понял и принял дело спасения на Голгофе, тот знает, что он раз и навсегда очищен в Возлюбленном, и наслаждается основанным на святом познании счастьем, которое является предвкушением неба.
4.2.4. Прогресс: космологическое отношение
Космологическое отношение ко злу наверное самое распространенное в истории мысли. Если ригористическое отношение делало акцент на причине, то космологическое делает акцент на последствии. Если для первых свойственно опустошение, то для последних - наполнение. Первые стремятся к Одному, последние ко Всему. От того у первых практика выливается в аскетизм, у последних - в капитализм. Космологическое отношения находится в противоположности к ригористическому, при этом в родственном отношении к рационалистическому. Если в рационалистическом добро и зло отождествлялось друг с другом, то в космологическом они причиняются друг в отношении друга.
Видеть за злом нечто доброе и полезное уже давно приметили народные пословицы: «Было бы счастье, да несчастье помогло»; «все, что не убивает, делает нас сильнее», «несчастен тот, кто не умеет переносить несчастий» и т.д.[751] Здесь скорбь – это не наказание, но средство, несущее в себе исцеление. При покойной и беззаботной жизни становление характера невозможно. Только испытания и страдания позволяют окрепнуть душой, яснее видеть, сильнее желать и достичь успеха. [752]
Космологическое отношение более всего свойственно теориям эволюционного развития. Идея эволюции неотделима от структуры борьбы и конфликта. Всё растущее и развивающееся растет и развивается ценой усилия, борьбы и страдания. Большее стремится уничтожить меньшее. Зло онтологически связано с фактом множественности, которая унифицируется непрестанным и необходимым переходом от меньшего бытия к большему. Она подобна гегелевской диалектике, где конечный результат, синтез, лучше тезиса и антитезиса. Так как ставки боли и радости постоянно повышаются, и живые организмы учатся проводить между ними различие. Боль и страдание, с одной стороны, и осознание удовольствия и благополучия, с другой, являются эмергентными (неожиданно возникшими) в этом мире. Здесь важно подчеркнуть, что с чисто натуралистической точки зрения появление боли и сопровождающего ее страдания с увеличением уровня сознания, как кажется, является неизменным аспектом любого процесса развития, который характеризуется непрерывным увеличением способности обрабатывать информацию, поступающую из окружающей среды. С точки зрения естественного отбора боль пробуждает энергию, а страдание является стимулом к действию: они имеют значение для выживания живых существ, которые непрестанно стоят перед лицом новых проблемных ситуаций, испытывающих их на прочность.[753] Это «космическая драма». Но страдание — это цена бытия. Таким образом, страдание - это ключ к целому, не от природы, не как самоцель, но как принцип преобразования, путем переоценки превращенный в свою противоположность. Адаптированность к реальности есть остановка в развитии, а для космологического отношения рост и есть критерий добра, поэтому это зло.
Рождение на свет происходит через боль, исцеление в результате перенесенной операции так же. Свойство человеческого организма: когда меняется резко температура или внутренний орган поражен болезнью, испытывать боль, но сама по себе она не является злом, а лишь предупреждением об опасности и побуждением к действию. То есть сигналом, физиологическим предупреждением, который не может контролироваться человеком и побуждает сразу реагировать. Прокаженные не испытывают физической боли (разве что на очень ранних стадиях болезни, потом бактерии поражают нервные клетки).[754] Это очень плохо: ведь человек, не чувствуя боли, сам себе причиняем вред. Прокаженный может целый день ходить по гвоздям, занозить себе руку и не заметить, тереть инфицированный глаз. Он разрушает собственный организм и в результате может потерять ногу, руку или зрение. Однако при этом ему совсем не больно. Итак, существование неотделимо от сопротивления.
Касается это не только физического тела, но и духовной жизни, так «болезнь тела будет легче перенести, если ты поймешь, что в ней исцеление души», добавит Эразм.[755] «Ибо кратковременное легкое страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу» (2Кор4:17). «Самые блистающие короны из тех, что носят на небе, были очищены, переплавлены в горниле испытаний», – писал Эдвин Хуббелл Чапин,[756] и камни преткновения будут для нас лестницей в небо. Александр Солженицын сделал следующее признание: «На гниющей тюремной соломке ощутил я в себе первое шевеление добра. Постепенно открылось мне, что линия, разделяющая добро и зло проходит не между государствами, не между классами, не между партиями – она проходит через каждое человеческое сердце – и через все человеческие сердца. Я достаточно там посидел, я душу там взрастил и говорю непреклонно: Благословение тебе тюрьма, что ты была в моей жизни!»[757]
В истории человечества пелопоннеская война между Афинами и Спартой, открыла невиданные возможности для Македонии. Вся философия Платона - это яркое видение другого мира, представляет собою дальнейшее развитие и раскрытие сократовского откровения, за которое он отдал жизнь. Видение нерушимого, вечного града Божия открылось блаженному Августину в катастрофические дни взятия Рима Аларихом в век падения западной Римской империи. Религиозный подъем Савонаролы и Фра Беато был возможен в дни чудовищных явлений зла, в век Макиавелли и Цезаря Борджиа. Все эти и многие другие примеры свидетельствуют об одном и том же — о положительном значении катастрофического в мире, о связи глубочайших откровений с крушением человеческого благополучия.[758]
Другого рода примеры приводит психиатр Ролло Мей. Он предложил теорию «раненого целителя», предположив, что мы лечим других людей с помощью своих собственных ран. «…Чтоб и мы могли утешать находящихся во всякой скорби тем утешением, которым Бог утешает нас самих!» (2Кор1:4, см. Евр 2:17-18). А. В. Тозер, писавший как раз на эту тему, сказал: «Бог не может использовать человека по максимуму до тех пор, пока он не будет глубоко ранен». Творчество, креативность, внимательность и сострадание - удел раненых, одиноких, больных и неблагополучных людей. Как однажды сказал Кьеркегор: «достичь бесконечности можно только через отчаяние».[759] Те самым делая вызов всему пониманию здоровья в нашей культуре. Жизнь - это не просто сумма дней, которые нам даны, а расстройство и болезнь значат нечто совсем другое, чем то, как это понимается в нашей Фаустовской цивилизации.
«Заповедь «будьте совершенны» не идеалистическая пустая фраза и не повеление совершить невозможное, - говорит Льюис: Он собирается превратить нас в создания, способные исполнить эту заповедь. Он сказал в Библии, что мы - «Боги» и собирается сделать Свои слова реальностью. Если мы позволим Ему сделать это (ибо при желании мы можем и помешать), Он превратит самого слабого, самого отталкивающего из нас в Бога или Богиню - в бессмертное существо, пульсирующее такой энергией, радостью, мудростью и любовью, каких мы теперь и представить не в состоянии, - в безупречное зеркало, в совершенстве (хотя, конечно, в уменьшенном масштабе) отражающее для Бога беспредельность его могущества, радости и благости. Процесс превращения долог и временами весьма мучителен, но в нем - единственная цель нашего существования. Это то, что нам предстоит. Ничего меньше. То, что Он сказал, Он сказал всерьез».[760] На что Питер Крифт замечает, что «удивительно не то, что Бог наносит нам столько ударов, а то, что их так мало. Когда увидишь расстояние между нами, нынешними, и теми, кем мы должны стать, просто диву даешься, как милости Божьей удается провести нас через него так легко, так безболезненно»[761]. Здесь и есть ответ на загадку Иова: на странность не того, что с хорошими людьми происходит столько плохого, а то, что с людьми плохими происходит столько хорошего. Это узнаёт Иов,: увидев Бога лицом к Лицу, поэтому говорит, что удовлетворен, доволен.
В богословии есть представление о «благополучном падении» или felix culpa («счастливой вине»), корни которого мы находим в ранней христианской литургии, средневековой и реформатской теологии, а в конечном счете также в Библии, выражает веру в то, что Бог по своему милосердию держит зло под контролем.[762] В канун славного праздника Пасхи, когда в церквях, использующих католический миссал, поют Exsultet, в нем звучат слова: О felix culpa, quae talem ас tantum meruit habere redemptorem! [763] Автор этих строк неизвестен, но их можно датировать V в. Те же представления мы находим в английском рождественском гимне XV в. «Лежал связанный Адам» (Adam Lay bounden): Не сорвали бы яблоко, Не стала бы Дева Царицей Небесной. Счастлив тот час, Когда сорвано яблоко. Потому и поем мы: «Господу слава!» Августин говорил: «Бог рассудил, что больше блага в том, чтобы из злого получилось доброе, нежели в том, чтобы не испытывать никакого зла и вести прежнее существование».[764] Ведущие теологи придерживались такого понимания вплоть до Реформации, когда на эту проблему взглянули по-новому. Согласно Мускулусу, «после грехопадения прародителей мы, будучи возрождены Христом, обрели куда большее благо по сравнению с тем, каковым обладали после нашего сотворения» (Хеппе, X. «Реформатская догматика» [Reformed Dogmatics]).Протестанты полагали, что «Бог решил... воспользоваться падением Адама для нового и более высокого откровения своей природы». Сходным образом Иосиф в Св. Писании говорит братьям: «Вот, вы умышляли против меня зло; но Бог обратил это в добро...» (Быт 50:20). Ап. Павел утверждает: «... А когда умножился грех, стала преизобиловать благодать» (Рим 5:20), «Сеявшие со слезами будут пожинать с радостью» (Пс125:5), и еще: «...любящим Бога... все содействует ко благу» (Рим 8:28).
«...Испытание вашей веры производит терпение; терпение же должно иметь совершенное действие, чтобы вы были совершенны во всей полноте, без всякого недостатка» (Иак 1:3-4). Пожалуй один из ярчайших текстов космологического отношения. Как высокие достижения в спорте не обходятся без боли, так и духовные цели не достижимы без препятствий. Так режиссер М. Разовский сказал, что «в слове «победа» последние четыре буквы образуют слово «беда», в ситуации, когда всей стране было не до шуток. Можно сделать вывод, что некоторых добродетелей не было бы вообще, не будь физического зла.[765] Без горя не может быть сострадания, а без испытаний – терпения, и без искушения - верность. Отсюда можно проследить образ Бога как горшечника, который мнет, лепит и обжигает глину, чтоб сделать сосуд чести. В Его руке пустые сосуды для вина на свадьбе становятся символом силы. Лепта вдовы становится символом щедрости. Грубые ясли в Вифлееме — это Его символ преданности. А орудие смерти — это символ Его любви.[766]
Предполагается, что Бог должен был выбирать из двух вариантов, которые Он не мог актуализовать одновременно. Бог мог устранить зло, но тогда Он не мог бы развивать души своих творений; с другой стороны, развивая души, Он не мог не допустить присутствия зла, ибо это необходимо для развития душ. Совершенствование душ и приготовление их к Царству Небесному — это ценность первого порядка, оправдывающая присутствие зла в мире. Нельзя винить Бога за то, что Он не устранил зло, ибо Он не мог бы и устранить зло, и добиться развития душ, а ведь ни от кого нельзя требовать невозможного.[767]
«Вы печальны будете, но печаль ваша обратится в радость. Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но, когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир» (Ин 16:20-21). Однако не стоит забывать, что рождение добра через муку, это наказание Евы, проклятие жизни (Быт 3:16, см. 20). От плодов познания добра и зла, добро познается через зло. Мы вкушаем зло, и тогда обнаруживаем что есть добро. Страдание, будучи меньшим, нежели наслаждение, ставится в отношение причины к своему следствию.[768]
Миф о прогрессе господствовал в западной культуре на протяжении всего XIX и в первые десятилетия ХХ века, но, кажется, сейчас он окончательно низвергнут. Не стоит отрицать, что решающий прогресс был сделан в каждой области человеческой деятельности. Наука непомерно расширила горизонт человеческих возможностей до пределов, которые некоторое время назад казались абсурдными. Были найдены новые источники энергии, техника произвела орудия и машины, освобождающие человека от наиболее тяжелых видов труда и от грубой работы, облегчающие все его движения и позволяющие даже летать среди звезд. Новые формы связи дают быструю и непосредственную информацию. Медицина сделала возможной борьбу против эпидемий и болезней и позволила значительно увеличить среднюю продолжительность жизни человека. И со всем этим увеличилось и распространилось благосостояние во всех слоях населения; а с ним распространились также не только развлечения и спорт, но любовь к красоте и искусству и самые различные культурные интересы.
Но не эта сторона прогресса порождает сомнения и опасения. Нет орудия, созданного на пользу человеку, которое бы не могло быть превращено в опасность и вред для того же самого человека. Атомная энергия, дающая человеку новые силы, является также энергией, используемой для самых смертоносных машин, которые когда-либо были изобретены. Технология облегчила труд человека и дала ему новые удобства и возможности, но она рискует сделать из человека просто придаток машины. Организация труда и тщательное проектирование, которого она часто требует, вызывают потребность в каталогизации и контроле над приставленными к работе с опасностью низвести до простых средств или просто подчинить их определенным политическим целям. Даже самые позитивные аспекты культурны развития иногда являют негативные стороны. Так, почитание индивидуальных свобод превращается крайнее попустительство, которое, в конечном счете является опасностью для свободы. Стремление господствовать над природой, подчинить ее не только потребностям, но даже прихотливой воле человека, дает о себе знать также и в области медицины, которая с помощью манипуляций проектирует генетический процесс и производство новорожденных в лаборатории.
Сатана представляет собой часть той силы, которая, как в Фаусте «stets das Bose will und stets das Gute schafft»,[769] т.е. по своим мотивам, субъективно, она всегда желает зла, но реально, объективно-предметно всегда творит добро. Бог использует злые намерения Сатаны для того, чтобы «на выходе» получить добро (Августин говорит, что Бог не является причиной злых деяний, но Он преобразует их последствия во благо универсума).
Презрительное отношение и осуждение, которые некоторые писатели и теоретики сегодня выставляют напоказ по отношению к подобному прогрессу, делая упор на негативных возможностях, которые он представляет, являются ничем иным, как эстетствующей и абстрактной позицией, не встречающейся среди обыкновенных людей. Еще когда человек создал первые каменные орудия, он мог использовать их как для собственной защиты и собственного благосостояния, так и для осуществления насилия над себе подобными. Орудия, которыми человек обладает сегодня, в значительной степени умножились и возросли в своей мощи. Здесь главный пункт всего вопроса не в отказе от прогресса, но в эффективном использовании подобных средств в мире после познания добра и зла. Обвинения, выдвигаемые против прогресса как такового, осуждение завоеваний, которые человек смог реализовать во всех областях посредством своего разума и своего труда, вытекают из фаталистического понимания человеческой истории, присущего старому оптимизму XIX века. Согласно последнему, фатальный путь истории с необходимостью вел к благу; согласно новым интерпретаторам социальной реальности, он ведет к уничтожению. Судьба человека не сотворена и не заключена ни во благе, ни во зле. Человеческая воля с помощью всех, имманентных или трансцендентных сил, которые могут поддерживать ее, является все еще ее решающим фактором.
В основе этих стремлений лежит невысказанное убеждение, что мир вне меня полон зла и соблазнов, но человек сам по себе, я сам, собственно невинен и добродетелен; на это, исходящее от Руссо убеждение опирается и все толстовство.[770] Толкование премиллионаризма, что тысячелетнее царство наступит с прогрессом человечества, потерпело фиаско после Первой и Второй войны. Вера в то, что хорошая окружающая среда и отсутствие внешних раздражителей сделает грех невозможным, был одной из самых больших ошибок человечества. Цена прогресса могла оправдать только жизнь, но никак не смерть. Если нет бессмертия, то страдание прогресса бессмысленно, абсурдно.
4.2.5. Испытание: индивидуальное отношение
Индивидуальное отношение к проблеме зла выражается от воли, форма которого есть испытания. Индивидуальное отношение носит экзистенциальный характер, в отличии от гносеологической иллюзии, морального наказания, или онтологической пользы. Испытание подчеркивает различие и дистанцию, тогда как социальное отношение (см. ниже) дает акцент на зависимости и близости.
П. Крифт делает творческое разъяснение такого порядка вещей.[771] Если в первой посылке утверждается, что Бог «хороший». Но свойство это значит у Него не совсем то же, что у человека, хотя бы потому, что Бог — не человек. Хороший человек — одно, хорошая собака — другое; вот и здесь примерно так, и по той же причине: у них разная природа. Например, пес не станет плохим, если он склонен к полигамии, а человек — станет. Так и тут: если бы мы делали или пытались делать то, что делает Бог, мы бы хорошими не были. Скажем, если какой-нибудь отец даст своему ребенку погибнуть под машиной, он никак не хорош. Бог всегда может спасти нас от беды, сотворив чудо, но не всегда спасает. Ни один отец не вправе дать ребенку умереть потому, что ребенок скорее всего испортится, когда вырастет. Этого знать ему не дано, он — не Бог. А вот послать ребенка в школу, где надо очень много работать, отец вправе, если он знает, что ребенок — способный, а школа — справедливая. Таким образом, для нас в подавляющем большинстве случаев «хороший» и «спасающий от страданий» — одно и то же, а для Бога —нет. Это ничуть не значит, что Бог — «вне нравственности», и «добро» для Него — что-то произвольное, как, скажем, голубой цвет небес. Нет, Он — любовь, и Он —справедлив, но свойства эти у Него превосходят наши, человеческие, как наши превосходят собачьи. Здесь различие не онтологическое, а скорее гносеологическое, за которой расширяется не содержание, но форма, компетенция и объем.
«Блажен человек, который переносит искушение, потому что, быв испытан, он получит венец жизни, который обещал Господь любящим Его» (Иак1:12). Ничто не испытанного не войдет в Царство Божие (1Кор 3:5-23). Библейское богословие раскрывает основания для индивидуального отношения. Библейская антропология представляет человека, с одной стороны, как незаконченное существо, незавершенное, с другой стороны, еще и поломанное. У Достоевского есть такое высказывание «Человек всю жизнь не живет, а сочиняет себя, самосочиняется». В сокрытии Бога человек познает свою собственную сокрытость, и все его знания несовершенны, отчасти, в доверии надежды «познать, подобно как я познан » (1Кор 13:12). Я живу, но не могу найти себя в себе. Я живу и не могу заключить свою твердую форму, не могу оставаться в себе. И тот, каким знают «меня», всегда другое, маска. И даже при большом желании снять эту маску, несмотря на то, что мы ней не отождествляем себя, мы не можем стать собой, разоблачить себя. Поэтому человек бесконечно выходит за пределы человека (Паскаль).[772] Человечество - это эксперимент, в котором мы сами принимаем участие.