Салла Симукка
Алый как кровь
Салла Симукка
Алый как кровь
* * *
Однажды в середине зимы, когда с облаков падали мягкие, как пух, снежинки, Королева шила, сидя у окна, рамы которого были сделаны из черного эбенового дерева.
Увлеченная работой, засмотревшись в окно, она случайно уколола палец иголкой, и три капли крови упали на снег. Алые пятна на белом выглядели настолько красиво, что Королева подумала: «Ах, если бы у меня была дочь с кожей, белой, как снег, губами алыми, как кровь, и волосами черными, как смоль…»
Февраля. Воскресенье
1.
Снег ослепительно сиял. Пятнадцать минут назад на старый снег выпал новый, свежий и мягкий. Пятнадцать минут назад все было еще возможно. Мир казался прекрасным, а будущее – близким, светлым, спокойным и свободным. Будущее, ради которого надо было сильно рискнуть, поставив на карту все, попытавшись окончательно порвать со всем.
Пятнадцать минут назад легкие, мягкие снежинки легли на старый снег огромным тонким пуховым одеялом. Потом снегопад закончился так же неожиданно, как и начался, и сквозь облака пробился лучик солнца. Такие прекрасные зимние дни – большая редкость.
Но сейчас белое постепенно становилось красным. Оно распространялось, охватывало все вокруг, кралось вперед по снежинкам, окрашивая их все ярче и ярче. Часть красного брызнула, образуя на снегу пятна. Это был такой пронзительно‑красный цвет, что, будь у него голос, он бы завопил своей краснотой.
Наталья Смирнова смотрела на эти красные пятна на белом ничего не видящим взглядом карих глаз. Она ни о чем не думала. Ничего не хотела. Ничего не боялась.
Десять минут назад она хотела и боялась больше, чем когда‑либо в своей жизни. Она заталкивала купюры дрожащими руками в сумочку от Луи Виттона. Все время прислушивалась даже к малейшему треску. Пыталась успокоиться и объяснить себе, что ничего страшного не произошло. Она же все спланировала. В то же время Наталья знала, что никакой план не дает стопроцентных гарантий. Даже постройка, которую тщательно возводили несколько месяцев, может рухнуть от малейшего толчка.
В сумочке были паспорт и билет на самолет до Москвы. Ничего другого она с собой не взяла. В московском аэропорту на арендованной машине ее будет ждать брат. Он отвезет ее за сотни километров в избушку, о существовании которой знает лишь несколько человек. Там ее встретят мать и трехлетняя Оленька, ее маленькая девочка, которую она не видела уже больше года. Интересно, сможет ли дочка ее вспомнить? Но у них будет время снова познакомиться друг с другом, пока они прячутся в избушке месяц или два. Столько, сколько потребуется, чтобы поверить, что она в безопасности. Столько, сколько потребуется, чтобы о ней забыли.
Наталья подавила настойчиво вырывающийся из горла стон, который утверждал, что ее не забудут. Ей не дадут исчезнуть. Она убедила себя, что не настолько она важна и что на ее месте мог быть кто‑нибудь другой. Что они не будут утруждать себя, разыскивая ее.
Всегда при таких делах кто‑то исчезал. И у нее есть деньги. Это было рискованно, это было как невосполнимая потеря, как испорченные в магазине фрукты, которые необходимо выбросить.
Наталья не считала денег. Она старалась сунуть в свою сумку как можно больше купюр. Часть их помялась, но это неважно. Мятая пятисотка имеет такую же ценность, как и разглаженная. На эти деньги можно купить еды на три месяца, или даже на четыре, если быть аккуратной и достаточно бережливой. Этими деньгами можно оплатить молчание одного человека на достаточно долгое время. Для многих пятьсот евро – это цена тайны.
Двадцатилетняя Наталья Смирнова лежала на животе, щекой на холодном снегу. Она не чувствовала обжигающего холода. Не чувствовала, как двадцатиградусный мороз сковывает льдом мочки ее ушей.
Maa vieras on ja kylmä kevät sen
Natalia, sua paleltaa… [1]
Мужчина своим шершавым голосом пел ей эту песню около костра. Она ее не любила. «Наталья» из песни была украинкой, а сама Наталья – русской. Но все‑таки ей нравилось, что мужчина поет и гладит ее волосы. И Наталья старалась не вслушиваться в слова. К счастью, это было несложно. Она немного знала финский, понимала намного больше, чем могла сказать. Тогда переставала напрягать ухо и отпускала свои мысли; слова другого языка сливались в одно, теряли свой смысл и превращались в единый звук, который вырывался изо рта мужчины и жужжал в ухе Натальи.
Пять минут назад она думала о мужчине и его немного неуклюжих руках. Скучает ли он по ней? Наверное, немного. Наверное, совсем чуть‑чуть. Все же не слишком много, поскольку на самом деле он ее не любил. Если бы он любил Наталью, то организовал бы ее дела, ведь он много раз это обещал. А сейчас Наталье надо было все делать самой.
Пять минут назад она защелкнула сумочку. Та была набита деньгами. Наталья быстро вытерла ноги и взглянула на свое отражение в зеркале прихожей. Осветленные волосы, карие глаза, тонкие брови и сияющие краснотой губы. Она была бледна. Под глазами – темные тени от беспокойства. Наталья уже была готова уйти. Она почувствовала на губах вкус страха и свободы. Железный вкус.
Две минуты назад Наталья посмотрела в глаза своему отражению и приподняла подбородок. Она использует мошенничество в свою пользу.
Наталья услышала, что в замке повернулся ключ. Она застыла на месте. Разобрала шаги одного человека, потом второго, потом третьего. Троица. Троица проходила внутрь. У нее нет другого выхода, кроме побега.
Минуту спустя Наталья рванула через кухню к дверям террасы. Нащупала замок. Ее руки тряслись настолько сильно, что она не могла его открыть. Затем каким‑то чудом замок щелкнул, и Наталья побежала через покрытую снегом террасу во двор. Ее кожаные сапоги вязли в снегу, но Наталья продолжала бежать, не оглядываясь. Она ничего не слышала. В голове у девушки мелькнула мысль, что у нее все‑таки получилось выкрутиться, преуспеть и победить.
Двадцать секунд назад послышался тупой щелчок оружия с глушителем. Пуля пронзила Натальино пальто, кожу, обошла позвоночник, порвала внутренние органы и, наконец, пробила ручку прижатой к животу сумочки от Луи Виттона. Наталья упала ничком на чистый, нетронутый снег.
Красная лужица под Натальей становилась все больше и больше. Она поглощала снег вокруг. Краснота была еще жадной и теплой, но холодела с каждой секундой. Тихие тяжелые шаги приближались к лежащей в снегу Наталье Смирновой. Она их не слышала.
февраля. Понедельник. Раннее утро
2.
Троица толкалась около дверей. Каждый хотел попасть внутрь первым.
– Эй, отойдите, чтобы я смог попасть ключом в дырку.
– Ты никогда ничем не мог попасть в дырку.
Хохот, цыканье, снова хохот.
– Подождите‑ка!.. Вот, пошло. Сюда войдет ключ. И медленно повернется. Очень медленно. Вау! Это совсем непонятно. Вы можете понять, как одним поворотом ключа можно открыть замок? Кто же придумал такую систему? Если меня спросят, то скажу, что это тринадцатое чудо света.
– Заткнись и открывай дверь!
Троица толкнула дверь и ввалилась внутрь. Один из них чуть не упал. Второй начал издавать короткие пронзительные вскрики и хохотал, слушая, как они разносятся эхом по огромному пустому помещению. Третий напряг память и набрал код сигнализации.
– Один… Семь… Три… Два. Черт побери, правильно! Опа, четырнадцатое чудо света. Набирая эти цифры, можно остановить чрезвычайную ситуацию. Черт побери! Сейчас я знаю, кем стану, когда вырасту. Я стану замочником. Есть такая профессия? Тот, кто делает замки?.. Ну, или я стану охранником.
Остальные не слушали. Они носились по темным длинным коридорам, кричали и хихикали. Третий присоединился к ним. Смех отскакивал рикошетом от стен и кружился вдоль лестниц.
– Мы – самые лучшие.
Лучшие. Учшие. Чшие. Шие. Ие. Ееееее.
– И чертовски богатые!
Они врезались друг в друга и повалились вниз. Они катались и прыскали от смеха. Падали на каменный пол, размахивая руками, делая ангелов, как в снегу. Вдруг один вспомнил.
– Мы богаты, но это грязные деньги.
– Точно. Dirrrrrrrrrty money [2].
– Нам надо идти в фотолабораторию. За этим мы сюда и прибыли.
Надо бы хорошо вспомнить то, что произошло. События как в тумане, в котором проявлялись как вспышки отдельные картинки. Кого‑то тошнило. Кто‑то купался голым в бассейне. Запертая дверь, которая не должна была быть запертой. Разбитая хрустальная ваза и осколки, о которые кто‑то поранил ногу. Кровь. Грохочущая музыка. Oops, I did it again [3]. Забытый хит, который хотелось поставить на повтор. I played with your heart, got lost in a game [4]. Кто‑то горько плакал, всхлипывал, но не хотел помощи. Пол был скользким от разлитого рома. Пахло острым и сладким.
Однако эти картинки не хотели сливаться в логичный сюжет. Кто принес пластиковый пакет? В какой момент? Кто открыл его, засунул руку внутрь, вытащил ее назад и облизал пальцы? Когда они поняли?
Надо было принять. Срочно. Немедленно.
– Есть ли у вас кое‑что? Хочется еще одну.
– Есть.
Три таблетки. Каждому по одной. Они одновременно положили их под язык и дали раствориться во рту.
– О, как вставило… О, да! Отлично вставило.
В фотолаборатории. Темно. Один щелкнул выключателем.
– Да будет свет! И стал свет[5].
Пакет на стол. Открытая сумка.
– Черт, как воняет…
– Деньги не воняют. Деньги благоухают.
– Здесь же несчитано бабок!
– И мы оставим их.
– Это просто шикарно! Со мной никогда ничего такого не происходило. Я люблю вас. Я люблю весь мир.
– Только не лезь целоваться. Я заведусь и захочу секса.
– Так давай прямо здесь.
– Эй, здесь нельзя. Мы начинаем стирку.
Воду в миску для проявки. Купюры в воду. Очищенные купюры развешены по одной сушиться.
– Это я называю отмыванием денег. Это настоящее отмывание денег.
Февраля. Понедельник
3.
– Подъем! Вставай немедленно! На твоем месте я бы даже не думала дремать!
Рев наполнил уши Лумикки[6] «Белоснежки» Андерссон. К сожалению, ревущий голос был ей знаком. Это был ее голос. Белоснежка записала свой собственный крик на телефон и использовала его в качестве будильника, поскольку догадалась, что это вытащит ее из теплой кровати лучше, чем что‑либо другое. Это работало. Она даже не думала дремать.
Заспанная Белоснежка сидела на краю кровати, уставившись на висящий на стене календарь с Муми‑троллями. Понедельник. 29 февраля. Как говорят финны, karkauspäivä, «убегающий день». Самый бессмысленный день на свете. И почему его не сделают международным выходным днем? Он же все‑таки лишний. Наверное, ни у кого в этот день нет желания заниматься ни умственным, ни физическим трудом.
Белоснежка сунула ноги в синие тапочки в виде ежиков и поплелась на кухню. Там положила в кофеварку кофе и налила туда воды. Этим утром невозможно прийти в себя без крепкого эспрессо. Было еще темно, слишком темно, чтобы проснуться. Хотя снег лежал высокими сугробами, светлее от этого не становилось. В это время властвует темнота. Она надолго, до самого марта сжала северную страну в своих душащих объятиях.
Белоснежка ненавидела этот период зимы. Снег и мороз. Слишком много и того, и другого. И весна не ждала за углом. Зима продолжалась и продолжалась, медленно и тупо замораживая все вокруг и не давая никакой надежды на свое окончание. Дома было холодно, на улице было холодно и в школе было холодно. Парадоксально, но иногда казалось, что не холодно только в проруби; впрочем, там все дни все равно не проведешь. Белоснежка натянула огромную серую шерстяную кофту и налила кофе в кружку. Она отправилась пить кофе в единственную комнату своей квартирки. Комнату в целых семнадцать метров. Белоснежка свернулась на потертом кресле и попыталась согреться. Из окна дуло, хотя она законопатила его дополнительным утеплителем.
На вкус кофе был как кофе. Ей ничего другого было не нужно. Она терпеть не могла все другие напитки и разные специфические шоколадно‑орехово‑кардамонно‑ванильные кофеюги. Кофе должен быть черным и крепким, дела – делами, а хата – хатой.
Когда мама была в последний раз в гостях у Белоснежки, она была поражена. «Неужели ты не хочешь обставить квартиру? Сделать дом уютным?» Нет. Белоснежка жила в этой квартире уже полтора года. Ничего другого, кроме толстого матраса на полу, служащего кроватью, письменного стола, ноутбука и кресла. В первые месяцы мама настаивала, что Белоснежке нужно купить кровать и стеллаж, но та наотрез отказалась. Книги горкой стояли на полу. Единственным «элементом декора» был черно‑белый календарь с Муми‑троллями. Зачем ей быть озабоченной созданием какого‑то уюта? Не хочется играть ни в какое Inno [7]. Ее однушка – это всего лишь место пребывания на период учебы в лицее[8]. Она не была ее домом в том смысле, что Белоснежка хотела бы укорениться здесь на подольше. После окончания учебы в лицее она будет свободна и сможет уехать куда угодно, и ей не надо будет оставаться здесь тосковать по кому‑то или чему‑то.
Дом ее родителей в Риихимяки Белоснежка также не считала своим домом. Она чувствовала себя там чужой. Предметы напоминали ей вещи, которые она просто мечтала забыть. Они все равно постоянно напоминали о себе в мыслях, снах, кошмарах.
Родители отнеслись к ее переезду противоречиво. Иногда казалось, что для них это облегчение. Бесспорно, обстановка в доме была напряженной, как и всегда. По крайней мере, с тех пор, как Белоснежка себя помнила. Она никогда не понимала, что было причиной этого напряжения, так как она никогда не видела, как ссорятся родители, и никогда не повышала на них голос. Перед переездом мама и папа иногда подолгу держали ее в объятиях, что было чем‑то необычным и неприятным, поскольку не являлось привычным.
После объятий мама брала лицо Белоснежки в ладони и смотрела на нее невероятно долго и упорно.
– У нас нет никого, кроме тебя. Кроме тебя.
Мама все время это повторяла, и казалось, что она готова расплакаться в любой момент. Белоснежке становилось от этого душно. Когда она наконец‑то переехала, родители помогли ей доставить вещи до Тампере и она первый раз закрыла за ними дверь, у нее было ощущение, что с плеч упала тяжелая ноша, о существовании которой она не знала.
– Тебе же здесь хорошо?
Мама постоянно это спрашивала. Отец относился ко всему этому более прозаически.
– Flickan blir snart myndig. Hon måste ju klara sig? [9]
Белоснежке было хорошо. С каждым днем все лучше и лучше.
В это утро из зеркала в ванной на нее смотрела усталая девушка. Кофеин выполнял свою работу слишком медленно. Белоснежка вымыла лицо холодной водой и завязала каштановые волосы в хвост. Родители дали ей имя, которое не соответствовало действительности. Волосы не были черными, кожа не сияла белизной, и губы можно было назвать алыми, если только очень хорошо присмотреться. Конечно, краской для волос и макияжем можно было бы заставить отражение в зеркале и имя сочетаться между собой, но она не видела в этом смысла. Ее отражение устраивало ее саму, а мнение других не волновало.
Белоснежка размышляла три секунды о том, что надеть в школу. Затем она решила надеть серую кофту и натянула джинсы. Армейские ботинки, черная куртка, зеленые шарф и варежки, серая шапка. На спину – рюкзак «Фьялравен».
От голода скребло в животе. Но когда Белоснежка открыла холодильник, ничто ее не поприветствовало. Даже свет. Лампочка перегорела две недели назад, а у нее даже не было сил ее сменить. Надо бы купить в школьном кафе сандвич, или даже два. И, разумеется, еще кофе.
В дверях лицея ее встретила привычная беспокойная суета. Все спешили, и всем надо было кричать об этом. Студенты художественного лицея, ослепительно умные и невероятно творческие. Белоснежка знала, что эта мысль зла, но иногда по утрам ей было тяжелее, чем обычно, терпеть всевозможные яркие одежды, драматические жесты и, по негласному договору, ограничение выражения собственной индивидуальности. Однако за раздражением Белоснежки скрывалась благодарность. Она могла поступить только в эту школу. А значит, ей не надо было жить больше в Риихимяки. Она выбрала лицей с художественным уклоном, чтобы уехать. Родители не смогли бы принять ее переезд по любой другой причине, но учеба в особом учебном заведении – совсем неплохой повод.
Первые месяцы Белоснежке казалось, что она в раю. Но это ощущение потихоньку ушло, когда начались учебные будни и она увидела за радостными улыбками зависть, притворство, выпендреж, самолюбование и неуверенность.
В здании лицея было не только суетно, но и тепло, что к счастью, возвращало к жизни оледеневшие конечности Белоснежки. Она знала, что скоро началось бы беспощадное покалывание, если бы кровь могла хорошо циркулировать к пальцам рук и ног. По‑хорошему, надо было бы надеть вторые шерстяные носки в ботинки. Она швырнула пальто на вешалку и сбежала вниз по ступенькам в столовую и прилегающее к ней кафе.
– С салатом или в чистом виде? – спросила буфетчица, завидев ее.
– И то, и другое, – ответила Белоснежка. – И большую кружку кофе.
– И никакого молока, – усмехнулась буфетчица и налила ей полный картонный стаканчик кофе.
Белоснежка уселась за столик в кафе и дала теплу медленно распространиться по ее телу. Упс, упс, упс. А покалывания все же не избежать. Она немного подержала руки на кружке, затем откусила хлеб. Вегетарианский сандвич был большим и вкусным. Спелый помидор и хрустящий перец. Вегетарианкой Белоснежка была по финансовой причине. На ее деньги мясо не купишь. Но когда платили или готовили другие, она ела мясо. Наверное, лицемерно, зато практично.
За соседним столиком сидели три девушки. Светлые волосы колышутся. Темные, короткие, – взъерошены. Рыжие – узлом на макушке. По кафе распространялись ароматы YSL Baby Doll, Britney Spears Fantasy и Miss Dior Cherie.
– Я скоро взорвусь, если он будет вести себя так, будто меня не существует. На вечеринке он вытворял со мной такое, а в школе даже не здоровается. И не скажешь, что парню уже восемнадцать лет.
– И моя голова скоро лопнет. Не надо было под конец пить те напитки. Я даже не знаю, что там было.
– Эй, ну мы, по крайней мере, только пили.
Ужас на лицах. Глаза расширяются.
– Ты имеешь в виду…
– Надо быть совсем слепым, чтобы не заметить зрачков Элизы. И говорила она совсем беспокойно.
– Она же всегда говорит беспокойно.
– Но тут было в сто раз круче.
Огляделись по сторонам. Три головы в одну и шепот. Белоснежка осушила свой стаканчик и посмотрела на часы. Еще десять минут до начала урока. Девушка поднялась и взяла с собой сандвич, начинку которого уже съела. Она не в силах была слушать болтовню этой парфюмерной мафии с соседнего столика, да и вонь становилась нестерпимой.
Далеко не красавицы, которые собираются поступать в правовую или торговую школу. Они оказались в художественном лицее, потому что у них были хорошие оценки и «творческая жилка».
Великие деятели искусства и еще большие интеллектуалы, для которых школа – это способ быть замеченными.
Математические гении, которые выглядят всегда немного потерянными.
Обычная серая масса, которая заполняет коридоры, закупоривает лестницы, устраивает длинные очереди в столовой. Они выглядят, звучат, пахнут одинаково. Через год их имена уже никто не вспомнит. Как никто не помнит и сейчас.
Приятные и умные – конечно, они такие. Но Белоснежка не пренебрегала и другими. Она знала, что для многих роль – это маска, чтобы уберечься от окружающего мира. Они надевают ее перед школой, чтобы проще найти было свое место в толпе среди сотен других. Но Белоснежка их за это не обвиняла. Она сама решила в первый день учебы, что ни за что не согласится подпасть под какую‑либо категорию, и не позволит включить себя ни в какую группу, на основании чего другие делали бы предположения о ней.
Белоснежка следила за образованием компаний, группировок и тусовок с легким интересом и с предчувствием забавы. Сама же оставалась в стороне. Но она не была одиноким фриком, который крался вдоль стен в черной одежде. Ее имя помнили.
Белоснежка Андерссон. Финская шведка из Риихимяки.
У которой четкое мнение по любому вопросу.
У которой высший балл как по физике, так и по философии.
Которая играла Офелию так, что пара преподавателей негодовала, а остальные прослезились.
Которая не участвует ни в одном школьном мероприятии или событии.
Которая всегда ест в одиночестве, но никогда не выглядит одинокой.
Она как часть чуждой головоломки; для нее нигде нет места, но неожиданно она может вписаться в любое место.
Она не такая, как другие. И вместе с тем такая же, как все.
Белоснежка подошла к дверям фотолаборатории и заглянула внутрь. Никого не было видно. Она вошла в промежуточную комнату и закрыла за собой. Стало темно. Белоснежка привычно прошла, не нащупывая дверь лаборатории. Ее рука уже давно знала, где находится дверная ручка. Кромешная тьма. Тишина. Покой. Это ее личные минутки перед школьным днем. Сброс. Загрузка. Ежедневный ритуал, о котором никто не подозревает. Обычай, одновременно воспоминание о прошлом и часть настоящего. Уже много лет Белоснежка была вынуждена искать укромное местечко, потому что она боялась. Поиск таких укромных уголков и безопасных мест был ее образом жизни. Но сейчас дело было не в страхе, а в желании найти такое место, которое было бы доступно всем. Фотолаборатория – это ее свободный мирок, где она может быстро успокоиться, прежде чем вступит в мир других людей, их разговоров, голосов, мнений и чувств.
Белоснежка облокотилась на стену и взглянула в темноту. Мысль за мыслью опустошила душу. Легче всего было порвать с ежедневными, большей частью пустыми веяниями, которые двигались этапами: следующий урок – математика, надо сходить в магазин сразу после школы, вечером, наверное, в спортзал на занятия по комбату[10]. Сейчас шум не соглашался покинуть голову. Что‑то сопротивлялось. Что‑то мешало.
Запах.
В лаборатории пахло не так, как обычно. Белоснежка смогла распознать запах. Она сделала шаг вперед. Что‑то легко коснулось ее щеки, она отпрыгнула назад и включила красный защитный свет.
Купюра в пятьсот евро.
Десятки пятисотевровых купюр, которые висят в фотолаборатории и сохнут. Они настоящие? Белоснежка потрогала руками ближайшую купюру. Та казалась подлинной. Она проверила, чтобы в посуде для проявки не было фотографий, и включила обычный свет.
Свет упал на купюры. Водяной знак есть, также как и картинки, проявляющиеся на свету. Защитная лента и голограмма тоже на месте. Если купюры и ненастоящие, то это очень хорошо сделанные фальшивки.
Жидкость для проявки стала коричневой. Белоснежка потрогала ее пальцами. Вода.
Она посмотрела на пол лаборатории, где виднелись красно‑коричневые пятна. Затем – на уголок купюры, где были такие же красно‑коричневые пятна. И поняла, что же ее раздражало.
Запах запекшейся крови.
4.
Белоснежка смотрела на сверкающие инеем деревья и старые маленькие надгробные камни из окна классной комнаты. Ослепительно белый, как будто сошедший с открытки пейзаж, тем не менее, не интересовал ее. Это расслабляло проще, чем решение интегральных уравнений. Мысли ее были заняты отнюдь не математикой.
Она оставила купюры в фотолаборатории. Ушла, закрыла за собой дверь и пошла на урок. И не сказала об этом ни слова. На уроке будет время подумать, что же делать дальше.
Чем меньше вмешиваются в жизнь, тем лучше она складывается.
Это был девиз Белоснежки уже многие годы. Никаких вмешательств, никаких беспорядков, никакого влезания в чужие проблемы. Если быть тихой и говорить только о том, что действительно имеет значение, жизнь будет спокойной. А сейчас хотелось просто все забыть. Забыть отмытые от крови купюры. К сожалению, Белоснежка знала, что это не вариант. Купюры уже мучили ее мысли так же сильно, как и въевшийся в них запах. Она не успокоится, пока не разгадает эту загадку.
Наверное, стоило бы рассказать ректору. Таким образом, Белоснежка сможет продвинуть это дело и выбросить его из своих мыслей. Вдруг эти купюры – часть какого‑нибудь художественного проекта? Но с другой стороны, тогда вряд ли они были бы настоящими. И зачем кто‑то утруждал себя, делая столько игрушечных денег? Ведь купюры были настолько похожи на настоящие, что с точки зрения полиции могли бы считаться фальшивыми, а изготовление фальшивых денег – преступление.
Следовательно, купюры подлинные.
Белоснежка не могла придумать ни одной причины, зачем кто‑то решил отмыть такое количество денег в лицейской фотолаборатории. И, кроме того, оставить их все за незапертой дверью. Действие казалось абсурдным. Ее мозги работали, пытаясь найти логическое объяснение, но напрасно. Белоснежка закрывала глаза и видела купюры, развешанные на веревке. Казалось, что из картинки выпало что‑то существенное, решающая деталь, которая подскажет ей ответ. Она же не Шерлок Холмс, который способен с первого взгляда восстановить сложную цепь событий истории, связанной с купюрами на просушке.
Белоснежке надо сходить поговорить с ректором. Она должна пойти забрать купюры и отнести их ему. Или не стоит их трогать?
Солнце ярко светило на ветви деревьев, которые откликались на это невыносимым до боли в глазах блеском. Мороз приглашал холод внутрь теплой классной комнаты. Белоснежка заколебалась. Стоячий воздух в классе был душным, и в нем своими липкими шажками к ней приблизилась мысль.
Решение было найдено.
Белоснежка зашагала в сторону фотолаборатории. Она хотела убедиться в том, что все увидела правильно. Вся эта картинка была настолько абсурдной, что, возможно, она ее сама придумала. Или неправильно поняла. А вдруг одна из купюр подлинная, а остальное – игрушки?
Никогда не принимай слишком поспешных решений. Это был второй девиз Белоснежки.
Ну, или, возможно, девиз – это бессмысленно громкое слово. Лучше сказать, принцип или мысль, практичная и полезная, иногда даже спасительная.
Белоснежка вздрогнула, когда вдруг из‑за угла ей навстречу вышел молодой человек, Туукка. Восемнадцатилетний сын ректора, воображающий себя артистом от бога. Забавляло, как учителя терпели его бахвальство, высокомерную манеру общения и хронические опоздания. Сейчас Туукка выглядел так, как будто очень спешил. Он, вероятно, проходя мимо, толкнул бы Белоснежку локтем или рюкзаком, если бы та предусмотрительно не отклонилась в сторону.
Она научилась уклоняться так, что другие не замечали, что она уклонилась. Минимум движений, совершенных в нужное время. Надо выглядеть естественно и не привлекать внимания других. В свое время Белоснежка решила вести себя так, чтобы не раздражать и не пресмыкаться.
Туукка ускорил шаг и уже почти бежал. Он, скорее всего, даже не заметил Белоснежку. Но все же лучше подождать, чтобы парень исчез с поля зрения, прежде чем продолжить путь в фотолабораторию. Белоснежка распахнула дверь промежуточной комнаты, закрыла ее, открыла дверь фотолаборатории и включила красный свет.
Она дважды закрыла и открыла глаза.
Глаза ее не обманули. Купюр не было.
Белоснежка тихо выругалась. Наверняка это потому, что она не предприняла никаких действий сразу. И что же теперь делать? Пойти рассказать, что она видела купюры в лаборатории, хотя никак не может это доказать? Подождать, спросит ли ее кто‑нибудь об этом, и только тогда рассказать? Забыть обо всем и списать на галлюцинацию, вызванную утренней сонливостью?
Белоснежка облокотилась на стену фотолаборатории и закрыла глаза. Что‑то снова ее побеспокоило. Что‑то исключительное, что‑то удивительное. Что‑то записалось в ее голову, и мозг пытался прояснить, что в общей картинке было не так. Белоснежка открыла глаза, когда поняла.
Рюкзак.
Туукка никогда не носил рюкзаков. У него была черная кожаная сумка «Маримекко» через плечо, в которую еле‑еле помещались учебники на этот день. Если не помещались, он оставлял часть дома. Тканевые цветные сумки «Маримекко» были частью школьной формы девочек, но кожаную версию Белоснежка не видела ни у кого, кроме Туукки. Хорошо продуманный предмет туалета – вроде, так же, как у всех, соответствует дресс‑коду, но, тем не менее, выгодно отличается. Сейчас у Туукки на другом плече висел потертый серый рюкзак, ободранный по краям и замусоленный грязью в уголках. Как‑то не вяжется с образом посланника бога, спустившегося с небес к простым смертным. Кроме того, рюкзак был раздут, но не выглядел тяжелым.
Белоснежка решила это уравнение.
В кафе «Кофе Хаус» на центральной площади собралось классическое общество посетителей первой половины дня: мамы с младенцами, баночками с пюре и разговорами о ритме сна; школьницы, попивающие латте, делающее большую дыру в их месячном бюджете, и притворяющиеся, будто готовятся к экзаменам, хотя на самом деле напропалую мечтают о будущем; пара мужчин в костюмах с ноутбуками, на мониторах которых вместо презентаций открыты «Фейсбук» и «Angry Birds »[11]. Жужжали и булькали кофемашины. В воздухе струился аромат капучино и лесного ореха. Выпечка выглядела намного вкуснее, чем была на самом деле. Под зимней курткой сразу проступил пот.
Белоснежка сидела за столиком в углу спиной к другим посетителям кафе, листала газету и пила чай. За соседним столиком сидели Туукка, Элиза и Каспер.
Когда Белоснежка поняла, что купюры лежат в рюкзаке Туукки, она бросилась за ним следом. Схватила с вешалки пальто, варежки, шарф и шапку. Выбежала из школы, проскользнула через курилку и вошла в церковный парк, ища парня глазами. Серый рюкзак на плече молодого человека виднелся в конце аллеи, почти в начале улицы Хямеенкату. Белоснежка бежала следом, не обращая внимания на мороз, разрывающий легкие, потом постепенно перешла на трусцу и после – на быструю ходьбу. Она старалась держать подходящую дистанцию. Видь, но будь невидимой. Поле видимости.
Дыхание перешло в пыхтение, а пар изо рта – в лед, который покрывал тонким слоем ресницы и свисающие из‑под шапки волосы. В такую морозную погоду все люди выглядят поседевшими раньше времени.
Белоснежка увидела, как Туукка прошел в «Кофе Хаус». Она подождала несколько минут и проследовала за ним. Туукка в то время был увлечен беседой с Элизой и Каспером.
Сейчас Белоснежка делала все, чтобы стать невидимой. Незаметной. К счастью, она умела стать кем‑то другим. Сразу же проследовала в туалет, сняла верхнюю одежду и кофту, распустила хвост и заплела на волосах сбоку косичку, как никогда раньше. Взяла не кофе, а чай. Она листала женский журнал, хотя обычно хваталась за спортивные издания или «Имидж». Она сидела не как обычно, держала руки по‑другому, наклоняла голову, как кто‑то другой.
Люди считают, что больше всего человека выдают одежда и волосы. Поначалу кажется, что это так и есть. Но на самом деле опознание – более сложный процесс, к которому относятся сотни, или даже тысячи разных условий. Рост, осанка, походка, позы, пропорции лица и тела, жесты и даже такие маленькие детали, которые сложно сразу обнаружить. Поэтому превращение в другого человека – это трудно. Для некоторых – даже невозможно без пластической операции и многих лет практики.
Но даже с помощью маленьких изменений можно стать другим, если знать, как действовать. Если бы кто‑то специально искал Белоснежку глазами, зная, что она в кафе, он ее, конечно же, опознал бы. Но если оглядеть посетителей кафе так, как оглядывают незнакомых людей, то Белоснежка выглядела как девушка‑хиппи, пишущая стихи и пьющая ромашковый чай. Девушка, в образе которой не было ничего знакомого, привлекающего внимание.
Вот так Туукка, Элиза и Каспер, хоть и сидели совсем рядом, не обратили на нее внимания. Кроме того, у них были более важные дела. Проблемы.
– Ну, и что мы будем делать? – спросила Элиза у ребят.
Как только Белоснежка вошла в кафе, она отметила, что Элиза выглядела плохо. Обычно кожа девушки была светлой, но сейчас она выглядела сереюще‑бледной. Синяки под глазами, макияж смыт или снят кое‑как. Немытые, небрежно висящие осветленные волосы. Одежда не создавала законченного образа, а выглядела так, будто девушка надела первое попавшееся ей под руку. Элиза никогда не была такой в лицее. Странно, что она осмелилась прийти в кафе в таком виде.
Элиза была одной из самых красивых девчонок в школе. К тому же ее поведение заставляло других поверить в то, что она еще прекраснее. Когда видишь ее такой – утомленной и запуганной, – понимаешь, что ее красота – это тщательно созданная маска, наиболее важными элементами которой были не правильно подобранный блеск для губ или профессионально наложенные тени, а хорошая порция самоуверенности и кокетства. Улыбка Элизы заставляла мужские сердца трепетать, а ладони – потеть.
Белоснежке никогда не были понятны отношения Элизы и Туукки. Ясно, что они иногда встречаются; но сейчас они – приятели. Приятели, которые проводят ночи в одной постели. Элиза вертела молодыми людьми лицея, как хотела. Спустившийся из высших сфер Туукка определенно был мечтой многих девушек. При этом казалось, что они приклеены друг к другу. Возможно, сами они считали, что являются невероятно желанными альфа‑самцом и альфа‑самкой лицея, и потому не могут снизойти до серьезных отношений с другими.
– Что будем делать? Конечно, удержим их. Как и удержим язык за зубами, – сказал Каспер.
Белоснежка удивлялась, за какие заслуги Каспера приняли в художественный лицей. Казалось, что парню больше нравится прогуливать, чем учиться. Ходили слухи, что ему грозит отчисление, если ситуация не изменится. Каспер носил черную одежду и крупные золотые украшения. Волосы он укладывал большим количеством геля и считал себя представителем уличной культуры блинг‑блинг и хип‑хоп; впрочем, его выступления, по правде говоря, вызывали у зрителей чувство стыда, а не восторг. Каспер был странным типом – было неясно, клоун он или малолетний преступник. Белоснежка давно удивлялась, почему Элиза и Туукка путаются с ним.
Элиза огляделась по сторонам и сказала, понизив голос:
– Но мы же не можем их взять.
В ее тоне была слышна паника.
– И что ты будешь тогда делать? – спросил Туукка. – Пойдешь жаловаться в полицию?
Каспер заржал. Отец Элизы был полицейским. Это иногда служило поводом для шуток – как добрых, так и злых.
– Они же не наши. Они оказались у нас по ошибке. Наверняка кто‑нибудь заинтересуется ими, и у нас будут неприятности.
Элиза попыталась повлиять на парней.
– Ну, подумай. Что мы на самом деле можем сейчас сделать? Как объясним весь ход событий без того, что сами увязнем? Нам надо было действовать тогда, ночью, – прокомментировал Туукка.
– Ну, так мы и действовали, – прыснул Каспер.
– Да, это было очень умно, – усмехнулась Элиза.
– Тогда это казалось очень логичным, – сказал Туукка. – Наверняка ты понимаешь, о чем я говорю? Если мы расскажем об этом, нам надо будет рассказать обо всем остальном. По крайней мере, я не могу себе этого позволить.
– И я, – добавил Каспер.
Белоснежка услышала, как ногти Элизы настукивают по столу нервный ритм.
– Мои воспоминания слишком расплывчаты, так что я не могу сказать ничего определенного. Я не могу обрисовать, что когда случилось. Я знаю только то, что утром дом выглядел отвратительно. Вы даже не захотите слушать, что везде я находила блевотину, – наконец, сказала девушка.
– У тебя наверняка очень много уборки, чтобы твой папочка не понял, что его милая девочка не учила прилежно физику все выходные.
Каспер, весело улыбаясь, облокотился на спинку стула.
– Ты псих? Это, к счастью, как раз тот день, когда к нам приходит уборщица. Она и сейчас <