И в этой атмосфере наука перестала претендовать на то, чтобы быть религией, а религия перестала претендовать на то, чтобы быть наукой. Наука признает себя тем, чем она является: инструментом, необходимым человеку, чтобы выжить и улучшить свою жизнь, но средством для которой никогда не должен становиться человек. Религия вернулась к истокам, ее все больше признают в качестве высшей гарантии норм, позволяющих человеку мирно сосуществовать, и сверхъестественной помощи, придающей ему мужество и надежду во всех перипетиях жизни. Из этого двойного признания вытекает фундаментальное следствие, состоящее в том, что не существует ни вмешательства, ни антагонизма между наукой и религией, составляющими различные и дополняющие друг друга стороны человеческой жизни, проживаемой в ее полноте.
Хотя еще остаются различия в оценках, непонимание, несогласие по той или иной позиции, которую необходимо занять по отношению к конкретной моральной или социальной проблеме. Это в определенной мере неизбежно, как неизбежны между свободными людьми разногласия и споры. Историческое и объективное изучение дело Галилея может означать решающую веху и завершить эпоху вмешательства и стычек, которые не принесли человеческому роду никакой пользы. Оно сможет сделать ясным для всех, что религия не стремится быть препятствием для науки, и воодушевить науку на признание главным образом благотворительной задачи религии. Человек, эта жертва старого конфликта, сможет освободиться и получить большую помощь в защите своей свободы.
5.3.4. Вопрос «адиафоры»
Под адиафорой мы понимаем вещи и поступки, которые нельзя назвать ни добрыми, ни злыми. Подобного рода вещи можно принимать или отвергать, поступки — совершать или нет, но судить о них, как о «добрых», либо «злых» невозможно. Греческое слово adiafora (греч. ἀδιάφορος)означает «безразличное в нравственном отношении», т.е. то, что нельзя квалифицировать ни как «доброе», ни как «злое». Термин «адиафора» может переводиться и как «равнодушное».[1100] К таким действиям можно отнести: личные взгляды или предпочтения, прогулки, шутки, смех, посещение театра, кино, музыка, роскошество в пище, пышность в одежде и тд.
Проанализируем вначале позицию тех, кто утверждает: да, адиафора существует. Разве все христиане не совершают постоянно поступков, которые, как они с уверенностью предполагают, никак не связаны с нашим отношением к Богу? Поход (налево или направо). Магазин. Игра. Христианская этика должна встать на защиту христианской свободы, и поэтому существуют различные вещи, которые христианин может делать или нет, не превращая это в нравственную проблему. К счастью, мы вправе допустить, что адиафора существует, ведь иначе жизнь придавила бы нас своей свинцовой тяжестью.
Однако имеются и противники такой точки зрения. То, что мы называем несущественными поступками и решениями, утверждают они, часто имеет далеко идущие последствия для того, кто эти поступки совершает, или для других людей. Однажды признав существование адиафоры, мы уже ступили на скользкий путь. Это вполне может кончиться тем, что, постоянно расширяя сферу, в которой мы действуем по собственному разумению, мы, в конечном счете, всю свою жизнь выведем из сферы послушания Христу. Но христианин, который действительно является рабом Божьим, знает, что ни на одно мгновение он не господин самому себе.
Адиафора дважды становилась предметом жарких споров.[1101] Первыйадиафористический спор возник в период Реформации. Началом послужил так называемый Лейпцигский интерим 1548г., который должен был сблизить позиции римско-католических и лютеранских богословов. Сторону Лютера представлял его друг Меланхтон, который сделал очень большие уступки римским католикам, напр., в вопросе о конфирмации, соборовании и многих ритуальных действиях во время церковной службы. Это, однако, привело не к объединению с римскими католиками, а к конфликту в лагере самих лютеран. Оно и понятно. Казалось бы, и колокольный звон, и свечи в церкви, и облачение священника — все это относится к области безразличного. Но противники Меланхтона лучше, чем он, поняли, что такие вещи нельзя вырывать из их исторического контекста.
Второйадиафористический спор разгорелся в конце XVII в., и снова в лютеранских кругах. Однако теперь его начали именно пиетисты, которые, резко отрицательно относясь ко всяким толкам об адиафоре, выступили против посещения оперы, игры в карты, танцев и т. п. Действия, в которых находится место юмору и шутке, не предписаны Богом. Их придумали люди для собственного удовольствия. Поэтому они могут иметь лишь греховный характер. Один из пиетистов утверждал, что существуют только два вида страсти: внушенная Святым Духом и врожденная греховная страсть. Даже прогулки иногда воспринимались неодобрительно, т.к. это было проявлением духа, не желающего покоиться в Боге. В одном сиротском приюте города Галле зашли настолько далеко, что даже на детские игры было наложено табу.
Не следует допускать, чтобы природа поглощалась грехом, так что греховным становится простое обоняние, вкушение и отдохновение. Но для пиетистов не существовало ничего «простого». Все должно было получить духовную нагрузку. Вместо того чтобы благодать оздоравливала природу, у них природа сокрушает благодать. Тот, кто запрещает играть детям в сиротском приюте, ставит знак равенства между тем, что дано нам при сотворении, и тем, что греховно, между телом и плотью. Проблема пиетизма в том, что он понимает свободу от, но не свободу для.
Не вступать в брак, может быть, лучше, чем вступать, но все же лучше вступить в брак, нежели разжигаться (1Кор 7:9). Во всяком случае, очевидно, что человек, даже принимая в своей жизни весьма важные решения, не может сослаться на особое откровение Бога, но он вправе и должен свободно найти свой путь. Тот, кто отрицает это и на каждый поступок хочет наложить печать «Так говорит Господь», ограничивает христианскую свободу.
Однако значит ли это, что здесь мы имеем дело с адиафорой? Тому, кто всерьез воспринимает буквальное значение этого слона, очевидно, представляется некая нейтральнаязона, внутри которой человек может принимать самостоятельные решения. В Писании говорится иначе. Адиафоры нет. Нет ничего нечистого, «рассматриваемого само по себе» Рим 14:14. Все хорошо ибо создано Богом (1Кор 10:26; Мф 28:18). Делайте все во Славу Божию (Кол 3:17; 1Кор 10:31). «Всякое творение Божье хорошо, и ничто не предосудительно, если принимается с благодарением » (1Тим 4:4).
Однако сам момент вопрос адиафоры играет важную службу, в разграничении, с одной стороны, между греховным и материальным, с другой, между святым и профанным. Тело есть обыкновенное, но не злое или святое. Это роднит со сферой души, но не отождествляет их. Для этики последствия такого подхода не оценимы.
5.3.5. Значение имманентности
Божественная имманентность ограниченного характера, о которой учит Писание, имеет для нас следующее значение:[1102]
1. Для достижения Своих целей Бог не ограничивается прямым вмешательством. Совершенно очевидно, что чудесное исцеление в ответ на молитву - прямая Божья работа, но работа Бога заключается также в применении медицинских знаний, в успешном излечении пациента благодаря искусству врача. Медицина - часть общего Божьего откровения, и работа врача - канал Божьей деятельности. Когда в ответ на молитву христианин, испытывающий финансовую нужду, получает по почте анонимный перевод, это яркое проявление Божьих дел, но Его дела могут выразиться и в том, что человек получает возможность сам заработать нужные ему деньги.
2. Бог может использовать нехристиан и организации, не являющиеся чисто христианскими. В библейские времена Бог не ограничивался деятельностью через заветный народ Израиля или церковь. Для наказания Израиля Он использовал даже Ассирию - языческий народ. Он может использовать мирские или формально христианские организации. Даже нехристиане совершают добрые и похвальные дела. Это не означает, что такими делами они заслуживают спасение. Тем не менее, так они способствуют выполнению Божьих целей в мире, даже если сами не сознают этого. Таким образом, христиане и церковь могут иногда сотрудничать с нехристианскими организациями для исполнения какой-либо части Божьего плана, если при этом не требуется идти на компромисс и отходить от библейской истины.
3. Нам надо правильно относиться ко всему сотворенному Богом. Природа - не какая-то бессмысленная данность, которую можно безоглядно расхищать в своих целях. Она принадлежит Богу, Он присутствует в ней и активно действует. Она дана человеку для удовлетворения его основных потребностей, но ее нельзя эксплуатировать для собственного удовольствия или из алчности. Бог присутствует в природе, наблюдает за птицами и цветами. Жестокое и эгоистичное отношение к ним причиняет Ему боль. Следовательно, у учения о божественной имманентности есть экологическая сторона. Центром творения является не только человек, но жизнь. Цель творения - не антропос, а суббота Господня, куда приглашены как люди, так и все остальные земные создания (Рим8). Оно связано и с нашим отношением к ближним. Бог присутствует во всех, (хотя и не в том особом смысле, в котором Он пребывает в христианах). Поэтому к людям нельзя относиться с презрением или неуважением. Один из способов выражения любви к Богу - любящее отношение к объектам творения, в которых Он пребывает и действует. Особое значение в этом плане имеет учение, изложенное в эсхатологической речи Иисуса в Мф 25.
4. Из творения мы в определенной степени можем познать Бога. Все вызвано к жизни Богом, и Он активно пребывает во всем. Следовательно, наблюдая за сотворенным миром, мы можем разглядеть Божьи черты. Например, во всем творении наблюдается четкая логика. В нем есть упорядоченность и система. Кроме того, как мы убедились, наиболее эффективный метод познания природы - рациональное исследование. Конечно, могут быть различия в понимании, но все же есть непреложное основание, на котором мы видим Божий порядок и можем лучше понять Его, применяя здравую логику. Люди, считающие Бога эксцентричным или капризным, а Его поведение парадоксальным или даже противоречивым, либо не следят пристально за делами мира, либо полагают, что Бог никоим образом не действует в нем. Важность имманентного дает ценность эстетическому, прекрасному, как к «отпечаткам Бога».
5. Божья имманентность означает, что есть точки соприкосновения между Евангелием и неверующим. Если Бог в определенной степени присутствует и активен во всем сотворенном мире, Он, следовательно, присутствует и активен в жизни тех, кто лично не отдал свою жизнь Ему. Значит, есть случаи, когда такие люди откликаются на истину евангельского послания и соприкасаются с Божьей деятельностью. Благовестие имеет целью поиск этих точек соприкосновения и донесение Благой Вести до этих людей.
6. Человек ограничен во многих отношениях, ибо является творением. Только Создатель неограничен. Человек не знает и не может знать всего. Это значит, что наше познание всегда будет неполным, и поэтому оно всегда подвержено ошибкам. Это должно вызывать у нас чувство смирения, невзирая на то, какими бы ни были наши достижения. Ограниченность распространяется практически на все достижения и возможности человека. Всегда существовала тенденция у людей оплакивать свою ограниченность. Ограниченность не есть дефект (Быт 1:31). Человек - не результат слепых совпадений природных процессов. Он величествен, и величествен потому, что таким его сотворил Бог. Как не называем мы ошибкой зависимость детей от родителей. Как не есть ошибкой и дефектом наша половая принадлежность. Так, мужчина и женщина, являются в полном смысле слова «человек», несмотря на их различие, они зависимы и необходимы друг другу.
Конечно, ограниченность может привести ко греху, но сам факт локальности еще не производит грех. Скорее, неверное отношение к узости может привести ко греху. Существует также мнение, что преодоление ограниченности, особенно в интеллектуальном плане, дает возможность избавляться от греха. Но жизнь свидетельствует о том, что высокий интеллектуальный уровень дает также возможность грешить более изощренно. Пренебрежение фактом человеческой ограниченности всегда приводило к серьезным духовным последствиям, как это можно увидеть из опыта эпохи Просвещения.
Правильное отношение к человеку должно быть основано на факте человеческой ограниченности. Он довольно очевиден, несмотря на то, что нам очень не хочется и унизительно его принимать. Грехопадение Адама и Евы можно воспринимать как желание преодолеть свою ограниченность, что привело к самым тяжелым последствиям (Быт 3.4-6). То же желание привело к грехопадению ангелов (Иуд 6). Следовательно, нужно считаться с тем, что мы ограничены в определенных рамках. Мы не являемся Богом. Мы не можем и не должны быть Богом. Бог предоставил для нашего развития достаточно широкие рамки и возможности, но нужно отдавать себе отчет в том, что эти рамки существуют.
7. Вопрос об адиафоре переходит в плоскость допустимого и запрещенного в сфере развлечения (можно ли мне танцевать, играть в карты, курить, употреблять алкогольные напитки, отдыхать на дорогих курортах и т. п.?). Так же можно отнести к выбору спутника жизни. Связывать себя узами брака или нет — это важное решение в человеческой жизни. Тот, кто мог бы вступить в брак, но не делает этого, должен держать ответ перед Богом. Как, впрочем, и тот, кто все-таки решился на этот шаг. Однако в Писании мы не найдем какого-либо конкретного указания по этому вопросу. Ничего не говорится там и относительно выбора спутника жизни. «Кто нашел добрую жену, тот нашел благо и получил благодать от Господа», — читаем мы в Прит 18:22. Однако найти такую жену должен сам мужчина (юноша). В своих поисках он, разумеется, должен учитывать определенные предписания общего характера, содержащиеся в Писании. Ему станет известно, что его «действия» в этой области должны непрерывно сопровождаться «молитвой». Вполне очевидно, что здесь мы имеем дело не с адиафорой, но так же очевидно и то, что это действия, совершаемые свободно. Бог нам не сообщает каким-то особым, известным лишь ему одному путем, что нашей женой должна быть именно эта и никакая другая женщина. Адиафору так же можно отнести к выбору профессии.
5.4. Плоть[1103]
Отче! прости им, ибо не знают, что делают (Луки 23:34).
Ни одна из религий, кроме христианской, не знает, что человек есть самое превосходное творение и в то же время самое ничтожное (Паскаль). Говорить о человеке, как о душе, духе и теле без плоти, все равно что говорить о первом Адаме. Говоря о человека современном, можно говорить как о Каине. Если говоря о Адаме, мы говорим о незавершенном человеке, ограниченном и творческом, то говоря о Каине, как образе Адама, мы говорим еще и о поломанном человеке. Он не только духовное и профанное, но еще и грешное существо. «Не к добру людям исполнение их желаний» - гласит одно из изречений Гераклита.[1104]
Страдательно-проблематический характер жизни, зло и смерть кажутся человеку естественными, потому что они есть атрибутивные свойства его бытия в его исторической самобытности. Вопрос «Почему есть нечто, а не ничто?», сформулированный Лейбницем, подхваченный Шеллингом и выведенный Хайдеггером в качестве основополагающего для метафизики, есть вопрос о творении.[1105] Но не более понятно, почему и как есть ничто? Конечно, не в значении полной докреативной пустоты, а как такое ничто, которое «ничтожествует». По - другому этот вопрос можно сформулировать так: если есть нечто сущее, то почему оно исчезает? Ведь из наличия никак логически не вытекает исчезновение. Более того, исчезновение сущего вовсе логически не следует из его создания. Даже сущее, сотворенное из ничего, уничтожимо только потенциально. Чисто гносеологической гранью этого вопрошания является следующая проблема. Почему мы можем мыслить «ничто» как нечто отдельное, как бы субстанциализируя его? Все названное представляет собой аспекты вопроса о грехопадении, и решение его лежит в сфере антропологии.
5.4.1. Между плотским и материальным
Переход от одного мира в другой подразумевает очевидную двойственность двух сфер. В действительности он заключает в себе настоящую метаморфозу. Так обычно под формой инициации человека вводят в религиозную жизнь из светского мира явлений. И это изменение состояния рассматривается не как простое и постепенное развитие предсуществующих зародышей, но как трансформация totius substantiae.[1106] Ты не можешь помочь слепому, включая свет. Ты не можешь помочь глухому, увеличивая громкость музыки. Ты не можешь изменить внутреннее, изменяя внешнее. Ты должен родиться свыше.
Утверждается, что в этот момент человек умирает, что определенная личность, которою он был, перестает существовать, а другая мгновенно заменяет предыдущую. Один умирает, другой рождается. Разнородность эта такова, что часто вырождается в настоящий антагонизм. Оба мира воспринимаются не только как разделенные, но как враждебные и ревниво соперничающие друг с другом. Поскольку принадлежать целиком к одному из них возможна только при условии полного ухода из другого, человека призывают полностью удалиться от светского, чтобы вести исключительно религиозную жизнь. Отсюда монашество, которое наряду с естественной средой, в которой большинство людей живет мирской жизнью, искусственно организует другую среду, закрытую для первой и стремящуюся стать почти ее противоположностью. Отсюда мистический аскетизм, цель которого - искоренить в человеке все, что может в нем оставаться от привязанности к светскому миру. Отсюда, наконец, все формы религиозного самоубийства, логически увенчивающего этот аскетизм, ибо единственный способ полностью избежать светской жизни - это в конечном счете уйти из жизни вообще.
Проблема смешивания материального и плотского против святого - одна из самых древних. Сказав об этом выше, есть и другая проблема, когда зло считается чуждым человеческой природе, не родным ему, не естественным. Поэтому и жить греховной жизнью, значит жить в противоречии со своей природой. Но парадокс антропологии заключается в том, что самость каждой конкретной личности несет в себе неповторимость ее дарований и индивидуацию ее грехопадений. Человек есть пересечение оптимизма и пессимизма. Признак эпохи Просвещения — исторический оптимизм, который основывался на представлении о разумности человека, на убеждении в том, что в человеческой природе содержится масса прекрасных, положительных задатков. История средневековья, есть отражения пессимистического взгляда.
Такая поляризация личности гораздо естественнее описывает человека, не без проблем в гносеологии и онтологии, где зло не представляется возможным обдумать. С помощью притчи о дикобразах Артур Шопенгауэр наглядно представил фундаментальную проблему близости и дистанции на примере социальных отношений: «Как-то в холодный зимний день члены общества дикобразов тесно прижались друг к другу, чтобы согреться. Ах, если бы не иглы, постоянно заставляющие их сразу же отодвинуться друг от друга! Но отдалившись от других, дикобразы долго не выдержали «и так они метались между двумя страданиями, пока не отыскали такое расстояние, на котором могли лучше всего переносить друг друга».[1107] Ад - это «без других» и «другие». Антагонизм, как «необщительная общительность» людей в обществе (Кант), есть одновременно тяга к вступлению в общество и одновременно сопротивление ему.
Христианство - это единственная религия, провозглашающая не только свое превосходство, но и банкротство. Она только судит, но и кается. Она есть гордость и смирение. Плоть ставит конец для всякой спекуляции утопии, но христианство остается надеждой мира на преобразование, терпение, толерантность.
Ни одно философское направление прошлого столетия не смогло раскрыть с такой обстоятельностью ущербность и порочность человека, как психоанализ. Диагностика человека психологии лишена истеричности, преувеличения, но она разносторонняя и убедительная. Именно человек осквернил природу, обнаружил себя как единственный убийца на земле, создал антигуманное общество, развил в себе некрофильские тенденции (Фромм). Трудно представить кого-то еще из животных, кто может испытывать блаженство от того, что его терзают и мучают.
Человек и есть проблема мира. Человек - вирус для планеты. Вопрос сохранения человека есть вопрос уничтожения мира. Зло не уничтожается Богом, т.к. мы сами являемся частью этого зла. Уничтожить зло значит уничтожить человека. «Ибо так возлюбил Бог мир» (Ин 3:16), это о том, как Бог, не искушенный во зле, возлюбил его. В размышлениях Гоголя есть такой сюжет, в котором говорится, что людям свойственно любить только прекрасное, красивое. Так, даже встречая обезображенного человека, он стремится подметить в нем нечто красивое: его душу, таланты, способности. Но Бог возлюбил человека, когда он был еще грешен, уродлив, нищий духом. Бог любит нас не потому, что мы представляем какую-то ценность, но мы действительно представляем ее потому, что нас любит Бог.
«Благими намерениями вымощена дорога в ад!» - это не детище наглого и хулиганского разума, а глубокая христианская мысль. Всякий, кто думает, что с этого или того момента жизни я стану другим, глубоко язычник. Так как они думают, что благие намерения уже создают новое начало. То есть верят, что по собственной воле могут просто взять и все начать сначала, когда захотят. И это подлая ошибка. Новое начало совершает Бог, а не человек. Он не может начать все сначала, он может только молиться об этом. Человек, живущий про себя, не может иметь новое. Богу нельзя приказывать, его можно только просить. А молиться возможно только тогда, когда ты понимаешь, что твои возможности на пределе (или точнее за пределами) и кто-то другой должен сделать первый шаг.[1108]
Каждая система обречена на развитие, т.к. всегда испытывает конкуренцию «других». Выстраивая стены безопасности, никогда никто не думает о правилах против «себя», но только против «другого». «Я» априори верно, потому что это я. Но враг уже внутри этих стен, которые чем мощнее, тем сильнее держат его в тюрьме. Любая тотальная система безопасности обречена на поражение, т.к. зло внутри нее. Возможность безопасности есть, только в случае наличия «другого», того, кто против меня, моего зла. Единственная возможность уничтожения - это обьединение людей, сговорившихся на одном языке, строить одну на всех вавилонскую башню, и будет падение ее велико. Все вместе с плотью стремится к точке, но «другое» движет точку в запятую. Потому разделение власти на исполнительную, законодательную и судебную, можно считать одним из важнейших разделений для единства мира.
Причина, по которой люди бросаются к другим религиям мира, изучают сравнительное религиоведение и пересматривают различные религии с целью выбора наименее оскорбляющей их достоинство, состоит в том, что Библейское христианство всегда было, есть и будет самой оскорбительной, негативной, разрушительной атакой, которую человеку когда-либо приходилось переживать.[1109]
Зло не уничтожается, но преодолевается, лечится. Бог в предведение ведет свободу. Зло используется во благо. Средства оправдывают цель. Человек здесь средство и цель. Второй Человек, Иисус Христос, как Богочеловек, так же сам является как средством нашего спасения, так и целью нашего поклонения. Этика не может быть идеальной в неидеальном мире. Антропология плоти требует быть «грязным», чтоб оставаться моральным, «ибо сила Моя совершается в немощи» (см. 2Кор 12: 7-9).[1110]
Иисус отвергает всякую мысль о нравственном договоре. Основное свидетельство этого содержится в притче о работниках в винограднике (Мф 20:1-16). Но смысл этой притчи в том, что Бог действует не по договору. Он вознаграждает людей тем, в чем они нуждаются, а не тем, что они «заработали». Об этом же свидетельствует и притча, приводимая в Лк 17:7-10: разве хозяин благодарит «раба сего за то, что он исполнил приказание»? Кто-то рассчитывает на вознаграждение в соответствии с данным обязательством, но наши обязанности перед Богом безграничны; неважно, как далеко мы заходим, - для Бога мы никогда не сделали достаточно. Но намерение здесь заключается не в том, чтобы возложить на души людей непосильное для них бремя, а лишь в том, чтобы отвергнуть предположение, будто Бог поступает с людьми подобным образом. Во взаимоотношениях Бога и людей нет такого понятия, как нравственный договор. Обещанное Иисусом вознаграждение доступно именно тем людям, которые признают, что не могут его заработать. С особенной силой это выражено в притче о мытаре и фарисее (Лк 18:9-14). Если послушание возможно, то только потому, что оно есть дар Божий. Иисус требует полного послушания, но в то же время говорит: «Не бойся, малое стадо; ибо Отец благоволил дать вам Царство» (Лк 12:32). Именно по этой причине Иисус постоянно настаивает на избранничестве угнетенных. Они - одни из тех, кому Он предлагает щедрый дар от Бога. Для Иисуса этические требования Евангелия можно выполнить не потому, что люди на это способны. Это возможно потому, что с Богом возможно все.
Один из католических кардиналов, Бальтазар, дает интересную цепь «преданий», в которой все виновные пытаются оправдаться, передавая обвиняемого дальше.[1111] Это и Иуда, приносящий в «раскаянии» назад деньги (которые, однако, не принимаются), это и иудеи, которые не кладут денег крови в храмовую сокровищницу, но приобретают на них место погребения для чужеземцев. Это и Пилат, который больше всех стремится освободить Иисуса, а также Ирод, который, разочаровавшись в возможности развлечения, отсылает пленника обратно, это и вожди народа, указывающие на свои недостаточные судебные полномочия (Ин 18:31), в то время как Пилат, принужденный вынести приговор под сильнейшим политическим давлением (Ин 19:12), снимает с себя моральную ответственность за это (Мф 27:24). Никто не хочет быть крайним. И именно поэтому все становятся виновными.
Итак, пора разобраться с парадоксом Сократа: если каждый сознательно совершенный поступок рассматривается нами как результат выбора лучшей из возможностей, то слабость воли невозможна, хотя очевидно так происходит постоянно (Протогор). Акраксия (гр. невоздержанность, неумеренность) – состояние, характеризующееся слабостью воли; когда человек, действующий в альтернативной ситуации, вполне сознательно и намеренно делает выбор в пользу той возможности, которой сам он считает худшей, и которая соответственно противоречит его убеждениям. Проблема теории поступка упускает из виду невидимое – плоть, в сущности которой нет онтологии, как и нет гносеологии, т.к. природа его - ложь.
Человеку не только не естественно грешить, но и естественно. Он не только мучается совестью за совершенный грех, но и радуется ему, наслаждается им. Грех не только горький, но и сладкий. И только благодаря плоти мы можем знать о грехе, ничто, смерти, зле. Оно будучи само отрицанием дает нам в отрицании положительное знание, как минус на минус дают плюс. Последние слова Иисуса есть послания Богу о том, кто есть человек. Человек есть тот, кто сам не знает, кто он есть. Они не знают, кто они такие. Они не знают этики. Плоть есть конец утопии, и так будет всегда, пока есть человек Каин. Человек Каин умеет делать то, что сам не знает. Даже Иаков, которого сложно заподозрить в отсутствии ригоризма, как один из сторонников перфекционистского толка, говорит, что «все мы много согрешаем» (Иак3:2). Не говорит: «Это случается с некоторыми», но себя причисляет в местоимении «мы», он далек от оптимизма, подчеркивая это в слове «много».[1112] Грех - не нарушение правил, но агрессивная сила к смерти, «но ты господствуй над ним», Каин, говорит Бог (Быт 4:7). В мире восьмого дня, это животное влечение есть разрушение жертвы и преступника. Фрейд наверное первым назвал это «id», но не первый заметил это.
Нормальный человек знает, что в нем есть что-то от Бога и что-то от беса, что-то от зверя, что-то от гражданина. Действительно здоровый человек знает, что он немного сумасшедший. Но мир материалиста монолитен и прост; сумасшедший уверен, что он совершенно здоров. Материалист уверен, что история всего-навсего цепь причинности, как наш сумасшедший твердо убежден, что он сам всего-навсего цыпленок.[1113] В нашем мире сложно не то, что он неразумен, и даже не то, что он разумен. Чаще всего беда в том, что он разумен – но не совсем. Жизнь – не бессмыслица, и все же логике она не по зубам.
Плоть не есть грех, не есть действие, но это причина и последствия греха. В большинстве случаев Павел употребляет это слово в единственном числе: грех - не только зло, которое мы совершаем, но это еще и сила, которая нас держит в рабстве.[1114] В Библии не говорится: «Не грешите», скорее: «Не позволяйте греху править собой». Плоть - это проклятие, грех - часть нас самих (Рим 7:23). Человек не потому грешник, что грешит, но потому грешит, что грешник. Одна из острых проблем современности, гомосексуализм, не просто грех, но проклятие за грехи. Для гомосексуализма его потребность естественна и это еще хуже. За то, что люди не прославили Бога, «Бог предал их превратному уму» (Рим1). Это значит, что Бог оставляет их во власти их заблуждений, их порочного образа мышления. И в результате они «делают непотребства» (букв. «неподходящее» или «непригодное»). Человек, отвергающий Бога, привержен к явным и тайным грехам, от которых он не в состоянии освободиться, несмотря на все усилия и борьбу. Сенека говорит о том, как люди ненавидят свои грехи и одновременно любят их. Римский поэт Овидий записал известный афоризм: «Я вижу лучшее, и одобряю его, но следую худшему».[1115] Наказание людей было в том, что Бог их не наказал, а дал им быть и делать непотребство. Это уже не компетенция морали или медицины, это область тьмы. Такая этика нуждается не в разъяснении, но в чуде преображения. Блез Паскаль скажет: « Люди делятся на праведников, которые считают себя грешниками, и грешников, которые считают себя праведниками».[1116] «Когда не поймешь, добрый ли человек или злой, можно смело сказать, что он - несчастный» (В.О. Ключевский).