Работала она в этом журнале или нет, она так или иначе сумела связаться с Джулианом Коупом из «Teardrop Explodes». В её глазах Коуп быстро стал её дверью в кричаще безвкусное волшебство рока, которого она жаждала.
«Teardrop Explodes» был преуспевающим мрачно-поповым ансамблем. Глубокий вокал Джулиана дрожал от тревоги. Он был тощим, длинноволосым и золотоглазым. Кортни была восхищена. Она добилась внимания певца через тур-менеджера. Джулиан, казалось, сразу же был ею очарован. «Ты знаешь Лидию Ланч? — спросил он её.
«Нет, а что?».
«Потому что ты — её грёбаный двойник».
«Я — нет».
Джулиан пригласил её принять с ним кислоту. Кортни отказалась. Он спросил, почему. Она сказала: «Потому что я буду ревновать, потому что ты — знаменитая рок-звезда, а я — нет».
Джулиан смеялся и смеялся. Потом, невероятно, он презентовал ей ключи от своего дома в Ливерпуле. «Я хочу, чтобы ты жила со мной», — сказал он ей.
«Ты шутишь», — сказала Кортни. Но она спрятала ключи в свою сумку прежде, чем он мог передумать.
Вскоре после этого Кортни уехала из Дублина в Лондон. Там она сняла квартиру, занималась на своей гитаре, писала много текстов, накупила много одежды и послала Робин Барбер деньги на билет на самолёт, сказав управляющим своего трастового фонда, что эти деньги — на «обучение». Робин вскоре приехала, и обе провели несколько восхитительных недель в Лондоне до того, как пощекотать нервы, нагрянув в Ливерпуль и посмотрев, настоящим ли было предложение Джулиана пожить у него.
На английской музыкальной сцене приблизительно в 1982 году доминировали поздний панк, ранняя готика и расцветающее движение Новой Романтики. С акцентом на синтезаторах, причудливым макияжем и вычурным стилем среди группы Новой Романтики были «Soft Cell», «Duran Duran», «Human League» и «Culture Club», а также «Teardrop Explodes» со своими приятелями, «Echo and the Bunnymen» (Джулиан Коуп играл с лидером «Echo» Йэном МакКаллоком в ливерпульской панк-группе «Crucial Three», потом выгнал МакКаллока из ранней версии «Teardrop Explodes».)
Они ходили по магазинам одежды, когда у них были деньги. В остальных случаях они прокладывали себе путь в клубы, воровала в магазинах косметику и сигареты, и бродили по улицам Лондона в своих наушниках от плейера, воображая, что они снимаются на видео. Робин впоследствии говорила о Кортни в Лондоне: «Она крала твою хрень, она ожидала, что ты украдёшь её хрень. У неё не было никакого понятия о деньгах. Мы потратили все деньги в первый месяц и купили платье, камеру и бутылку «Гранд Марнье», а потом мы голодали». Во время одного из периодов голодания они, наконец, продали мешочек Хэнка с ЛСД за десять фунтов, чтобы купить еду, потом поехали автостопом в Ливерпуль.
Когда они нашли дом Джулиана, самого Джулиана там не было, а его соседи по дому, естественно, с подозрением относились к этим шумным американским красавицам, которые появились со множеством чемоданов и ключом от их дома. «Джулиан сказал, что мы можем остаться здесь», — утверждала Кортни.
«Жаль, что Джулиан мне не сказал», — сказал Пит де Фрейтас, ударник «Echo and the Bunnymen». Но, после долгих поисков Джулиана по телефону и подтверждения истории Кортни, ложь позволила девушкам остаться. Они были ужасно молоды, и им явно некуда больше было пойти, и Джулиан сказал ему, что Кортни «чертовски гениальна».
Жизнь в Ливерпуле была туманом из пинт пива, кислоты и сульфатных таблеток, нарядов и выходов, их наблюдений и наблюдений за ними. «Teardrop Explodes» были на пике своей славы, и члены группы говорили что-то вроде: «Вы, девушки, не знаете, в каком вы находитесь положении. Каждая девушка в городе хотела бы быть здесь».
Хотя их всегда принимали за туристок, они врали и говорили, что мать Робин родом из Ливерпуля. Их загадочным образом ненавидел Пит Бёрнс, впоследствии из «Dead or Alive», который работал в самом модном музыкальном магазине в городе и имел привычку стоять в его дверях в узорчатой телогрейке, отделанной мехом, оскорбляя людей. Он окрестил Кортни и Робин «Эти Отвратительные Американки», а они называли его по-разному: «сэр Задира», «Трусишка», и «Гадкий Щипатель За Задницу».
Однажды девушки пришли на свадебное торжество к подруге, принеся в качестве подарков комнатные растения. Там был Пит, и он начал громко утверждать, что «Этих Отвратительных Американок» на это приём никто не приглашал. Кортни так разозлилась, что бросила свой цветок, который стоил ей много денег, и ударила его кулаком.
В своих записных книжках она составляла длинные, детальные списки — её навязчивая пожизненная привычка. В списке того, что она любила в Ливерпуле, были сериал «Звёздный Путь», А. А. Милн, орегонские пляжи, цветущие вишни, Хэллоуин, Бодлер и «Танец Леденцовых Фей». В списке того, что она ненавидит, были Пит Бёрнс, Джим Моррисон, куаалюд со светлым пивом, Десмонд Моррис, Джоном Донн, Гардифф, кровяная колбаса и метод написания текстов Уильяма С. Берроуза.
Кортни по-прежнему слушала панк, гот и прочую злободневную английскую музыку, но она также постепенно стала уважать американских певцов-авторов песен, таких, как Том Уэйтс, Боб Дилан, Лу Рид и Пэтти Смит, а также канадца Леонарда Коэна. Она любила шум и позицию панка, но она также обожала привлекательность симпатичной поп-песни. Её любимым роллингом был Кит, но её любимым битлом был Пол.
Они с Робин попытались возродить «Sugar Babylon». Кортни наняла басистку, Крисси, и ударника, Пола Эдварда. Робин вспоминает: «Дэйв Бэйлф [клавишник «Teardrop Explodes»], одолжил нам шестнадцатитрековик и, конечно, мы понятия не имели, что с ним делать, поэтому он стоял там, и мы нервничали по поводу того, чтобы что-нибудь на него не пролить. Мы не знали, что делали. Мы никогда не доигрывали до конца».
Даже если бы им это удалось, их усилия потерялись бы в захватывающем водовороте жизни с «Teardrop Explodes». Группа была на пике популярности. Когда Джулиан входил в какой-нибудь клуб, его окружала толпа, и Кортни любила находиться в центре всего этого. Но слава Джулиана только заставляла Кортни ещё больше желать свою собственную. Когда её ежемесячной платы из трастового фонда не хватило, чтобы покрыть расходы, Кортни написала Линде, утверждая, что она планирует поступить в институт в Ливерпуле, и ей нужны ещё деньги. Письмо заканчивалось так: «Группа, в которой я играю, скоро заключит контракт на запись, поэтому, возможно, я буду настолько богата, что тебе не придётся даже беспокоиться — с любовью, Кортни».
Джулиан Коуп имел огромное личное влияние на Кортни. Он был одним из первых людей, которые заставили её почувствовать себя сообразительной, и он убеждал её утверждать своё скрытое самолюбие. «Джулиан велел нам проживать свою жизнь, будто за тобой следит кинокамера, — говорила Робин Брэдбери. — Я помню, что она начала вести себя очень самоуверенно, ходить с поднятой головой, быстро. Она очень уважала Джулиана».
Один привлекательный фанат «Teardrop», который жил через улицу, Майкл Муни, был стройным блондином, Рыбами по гороскопу, который, как утверждает Кортни, привил ей пожизненную склонность к этому знаку. Они оба были влюблены в Джулиана, но они согласились на связь друг с другом, пока на заднем фоне играла «Isolation» «Joy Division». «После того, как мы сделали это, — впоследствии рассказывала Кортни «Melody Maker», — я пошла через дорогу за сигаретами, и у меня по ногам бежала вся эта кровь и жидкость». Майкл Муни отрицал, что эта связь когда-либо имело место.
Пит де Фрейтас, наконец, выселил приживалок из дома, оставив им записку. Кортни намечала пути, чтобы избежать своей ситуации. Она могла вернуться в Японию, чтобы танцевать стриптиз. Уход с ливерпульской сцены показал бы всем, как им её не хватает. Она сэкономила достаточно денег, чтобы купить музыкальную аппаратуру, которая была ей нужна. И она тосковала бы по дому, и когда она вернулась бы, всё уже не казалось бы таким банальным и безнадёжным. Наступило лето, и она пыталась убедить себя, что скучает по Токио: сверхскоростные пассажирские экспрессы, макаронные магазины, переход от жарких, влажных и душных улиц в оснащённые кондиционерами коммерческие дворцы.
Пока Кортни планировала свой побег, Робин вышла и нашла дешёвую жилую комнату, которая убедила Кортни остаться в Ливерпуле чуть подольше. «Владелец сдавал её «Beatles», — вспоминает Робин, — поэтому мы были впечатлены и, конечно, это была дыра».
Спустя несколько недель после переезда Кортни написала:
Я не вдаюсь в описание Квартиры, потому что это было бы мучительно. Пластмассовые стулья с картинками, вид на мусор, сломанный холодильник/лампы/дверной звонок, тюремная дверь, разбитое окно и ковёр низшего класса с фальшивой обивкой с узорами из густой грязи земляного цвета, изящно гармонирующий с матрацем без простыни (на котором я провела жуткое время), текстурированные желтовато-коричнево-бежево-зелёные, коричнево-серебристые и белые стариковские обои. Неприятно раскрашенная кухня (будто входишь в лёгкое курильщика). И неизменный жар «Формайки». Роскошный.
Это ливерпульское приключение продлилось всего ненамного дольше.
У Кортни была необузданно романтичная мечта о Берни Олбрехте, гитаристе «New Order», несмотря на тот факт, что она никогда с ним не встречалась или даже не видела на фото. Она написала ему письмо об этой мечте, пригласив его на празднование своего семнадцатилетия, и закончила строчкой: «Я высокомерна и ужасна, но если ты скажешь мне, кто ты, я растаю». Как и многие послания Кортни, оно так и не было отправлено.
Она включила его в свой список желаний вместе с серым платьем «Хайди», черными шнурованными шлёпанцами, каким-то дешёвым любовным романом, временем на репетиции, альбомом для фотографий, новым дневником и (заранее иронически) «морской бушлат, фланелевую рубашку, синюю рабочую рубашку и штаны с заплатами».
21 июля, сразу после дня рождения Кортни, её виза истекла. Она удивилась, поняв, что ей всё равно. Её «дом» был более угнетающим, чем любое исправительное учреждение, в котором она когда-либо жила. Они с Робин устали друг от друга после того, как шесть месяцев прожили в абсолютной близости (во время недавней ссоры Кортни бросила в Робин ручку и почти попала ей в глаз, что испугало их обеих). Её группа в своём нынешнем воплощении была посмешищем. Она заказала билет на самолёт обратно в Портленд, оставив Робин добираться домой самостоятельно.
Мать Робин заложила своё обручальное кольцо, чтобы заплатить за билет на самолёт. Робин фактически приехала домой раньше Кортни, невредимая, но истощённая. Она завалилась в свою кровать и спала почти сутки, потом проснулась, оделась в свою новую английскую одежду и пошла в центр города, чтобы повидать Урсулу. Когда Робин вернулась домой, мать встретила её в дверях и сказала: «Я не хочу тебя расстраивать, но здесь Кортни. Ей больше некуда было ехать из аэропорта».
Робин обнаружила Кортни в своей постели. Повсюду были недоеденные бублики, журналы и сигаретные окурки. Кто-то другой, возможно, раскаялся бы, но Кортни только смахнула клок высветленных волос со своих глаз, посмотрела на Робин и проворчала: «Не смотри на меня так, Барбер. Я надеру тебе задницу».
Глава пятая
По сравнению с Англией Тихоокеанский Северо-Запад казался унылым и скучным. Одной из немногих радостей Кортни было хвастаться одеждой и пластинками, которые она приобрела за границей, предметами, которые были недоступны в Штатах в следующем году и даже дольше. Она слонялась по Портленду в старом тренче Джулиана и утешалась немногими крайне редкими крутыми вещами, которые она могла найти в Америке: магазины подержанной одежды, пластинки Игги Попа, незрелый журнал «Sub Pop», издаваемый Брюсом Пэвиттом из Олимпии, штат Вашингтон.
Вскоре после возвращения в Штаты Кортни начала искать Джиниву. Она думала о своей старой подруге с тех пор, как увиделась с Хэнком: представляла, куда могла сбежать Джинива, какие необузданные мечты поддерживают её теперь. Наконец она добыла какой-то адрес.
Но её надежды разбились, когда она обнаружила, что Джинива вышла замуж за беззубого наркомана, принимающего ЛСД, она беременна, получает бесплатное питание от Армии спасения, её большие красивые глаза полны невменяемости и расстройства. Кортни умоляла Джиниву убежать с ней, обещая поддерживать Джиниву и ребёнка деньгами из своего трастового фонда, обещала, что они вместе создадут группу, едва ли не обещая жениться на ней. Но Джинива не поехала и, наконец, Кортни уехала одна.
(Спустя годы Кортни наняла частного детектива в попытке ещё раз определить местонахождение Джинивы. Его усилия были безуспешными.)
Дин Мэттисен, теперь управлявший «Met», был рад нанять Кортни в качестве своего ди-джея. Она только что провела шесть месяцев в Англии, у неё остался ливерпульский акцент и энциклопедические знания новой музыки. Она знала причуды портлендской сцены. И она была молодчиной: даже не держала на него зла за порку мороженой рыбой.
Хотя Кортни вскоре переселилась к Дину и нескольким другим «Негодяям», она недолго жила в доме «Napalm Beach». «Napalm Beach» была популярной местной группой, чей общий дом, в традиции домов групп с незапамятных времён, был сооружением, похожим на полую раковину, украшенным голыми матрацами, граффити, листовками с концертов и хламом. Лидер этой группы, Крис Ньюмэн, был гитарным богом весом в 450 фунтов. Кортни по-прежнему не очень хорошо играла на гитаре, но она отчаянно хотела научиться. Когда работник, обслуживающий её трастовый фонд, вручил ей рождественскую премию, она купила усилитель. Она изучила каждое движение Криса, на сцене и на репетициях. Чего она в то время не понимала, так это то, что «Napalm Beach» во что бы то ни стало пытались звучать точно так же, как «Stooges».
Ньюмэн казался странным источником влияния. Но у Кортни могло быть и хуже, и вскоре она это доказала. Будучи отвергнутой своими родителями, Кортни на самом деле никому не позволяла достучаться до своей души, очень обижать её. Она нежно любила Джиниву и Джулиана, но она не позволяла им затронуть истинные струны своей души. Теперь она собиралась предложить их тому, кто с удовольствием их разорвёт.
Розз Резабек-Райт был глэм-рок-фантазией или кошмаром, в зависимости от вашей точки зрения: впалые глаза, как у птицы, испачканные макияжем, оставшемся с ночи, тонкие конечности, затянутые в спандекс, длинная шея, обмотанная цепями, розовато-оранжевая стрижка и начёс в стиле, возможно, наводящем на воспоминания о Зигги Страдасте или Сиде Вишесе, но безвозвратно больше склоняющемся к Роду Стюарту. Он пел в «Theatre of Sheep», слегка неоромантическом синт-поп-ансамбле, эмблемой которого был бокал шампанского с пузырями, проливающимися через край. В этой группе на клавишах играла невеста Розза, Лесли.
На друзей Кортни Розз впечатления не производил. «Я думаю, что его отношения с ней базировались на том факте, что у неё был рецепт на валиум и немного денег», — говорит Робин. Но он был воплощением мечтаний Кортни, созданием, полностью сотканном из блестящего гобелена рок-н-ролла. Ей было семнадцать; он был почти на десять лет старше. Она читала всё, что попадало ей в руки; у него было тридцать семь книг, все — разные издания «Долины Кукол», оды Жаклин Сьюзанн разбитым мечтам и наркотикам, которые их прогоняли. У Розза, по словам Робин, был серьёзный таблеточный фетиш: «Он всегда был в сильном подпитии, он всегда был на чём-то. Может, он сочинил столько дерьма о Кортни, потому что не может вспомнить, что было на самом деле».
(Розз, конечно, в последние годы сделал несколько удивительных заявлений о Кортни: например, он говорит, что тексты, которые он написал, впоследствии появились на альбомах «Hole», хотя он утверждает, что не слышал ни одного альбома «Hole». В 1995 году он пытался заключить контракт на выпуск книги, основанной на нескольких старых дневниках, которые Кортни оставила у него в квартире.)
Розз настаивал, чтобы их роман был тайным (странное условие, если он был таким платоническим, как он утверждал). Он не хотел, чтобы узнала Лесли, и он не делал никакого секрета из того факта, что его смущало, что его видели с Кортни. С этой неуверенной семнадцатилетней девушкой, считающей себя толстой и, если не уродливой, то, конечно, не хорошенькой. Розз сосредоточил внимание на этих чувствах и играл на них с компетентностью хищника. Если Кортни выказывала какую-то искру гордости, он всегда мог напомнить ей, что Лесли анорексична и великолепна, как модель.
Когда они в первый раз занимались сексом, Розз привязал шляпу Кортни к рамке её кровати, положил ей в рот две таблетки барбитурата, облил её шампанским «Свадебные Колокола». Утром он попросил её приготовить ему овсянку. Она занялась этим с особой тщательностью, положив в неё смородину, мускатный орех, корицу и цельное молоко. Розз бросил один взгляд на тарелку и швырнул её в кухню, где она медленно стекала по стене. «Ты глупая сука! Разве ты не знаешь, что певцы не едят молочных продуктов?».
Будто нуждаясь в дополнительной дозе тревоги, она впервые посмотрела Трамвай Желание». «Я подумала: это буду я? Я испугалась». Внешне может показаться неестественным, чтобы семнадцатилетняя девушка увидела себя в царственной тридцатилетней вдове. Однако стоит вспомнить несколько вещей о Бланш Дюбуа, созданной Теннесси Уильямсом и исполненной Вивьен Ли. Она — совершенно обесцвеченная блондинка. Она хранит свои аксессуары в шкатулке в форме сердца. Её изводят за то, что она шлюха. Её молодой муж и единственная настоящая любовь, поэт, выстрелил себе в голову. В 1994 и 1995 годах Кортни Лав-Кобэйн часто останавливалась в гостиницах под именем Бланш Дюбуа.
Они с Робин снова пытались возродить «Sugar Babylon», но у них обнаружились серьёзные музыкальные различия (Робин переживала стадию «Duran Duran»). Кортни делала урочную работу, писав Сообщение О Портлендской Сцене для «Maximumrocknroll», и через этот канал начала переписываться с девушкой из Лос-Анджелеса, Дженнифер Финч. Финч впоследствии возглавила продуктивную группу «L7», но тогда она была неистовой фанаткой «Red Hot Chili Peppers», которую можно было видеть исступлённо танцующей везде, где играла эта татуированная трэш-панк-группа. Она пригласила Кортни погостить у неё в Лос-Анджелесе и создать группу.
В Международном аэропорту Лос-Анджелеса Кортни встретила хамоватая брюнетка, которая выглядела как та, с кем она хотела играть в группе. Вместо этого всё, что они делали — это ходили на рок-концерты, неистово танцевали, потом пытались попасть за кулисы. В то время среди лос-анджелесских групп была шутка, что ты знаешь, что добьёшься успеха, когда Кортни Лав и Дженнифер Финч стоят в первом ряду и снимают свои рубашки.
Вернувшись в Орегон, Кортни недолго посещала Портлендский Университет, надеясь специализироваться на философии. Хэнк послал ей метедрин, чтобы помочь ей пережить межсеместровые экзамены, а одна девушка из панк-группы, которая жила вместе с ней, предложила уколоться. Впервые Кортни колола наркотики и, как она рассказывает об этом, «я думала, что видела Бога. А потом та ломка была самым худшим переживанием в моей жизни. Потом она приняла ещё таблеток, а я поехала автостопом в Сан-Франциско с водителем грузовика по имени Каролина Дрэгасс».
Слишком много для межсеместровых экзаменов. Но Кортни бросила водителя грузовика и встретила в Сан-Франциско нового парня, который не был помолвлен и не думал, что она уродлива. Джеф Мэнн был приятным человеком, который (по крайней мере, сначала) укреплял уверенность Кортни настолько, насколько Розз её уничтожал.
«Это установило образец для отношений всей моей жизни, — говорила она впоследствии, — хороший приятель против злого приятеля-рок-звезды».
Она всё ещё считала, что любит Розза, и даже посылала демо-кассету «Theatre of Sheep» нескольким своим английским знакомым, ни один из которых не обратил на это никакого внимания. Однако она не всегда сдавалась Роззу. Однажды они вместе полетели в Сан-Франциско, куда Розз послал Кортни на приёмы к врачам — как можно больше. Она исписала свой дневник записями о дозировках барбитурата и проектами убедительных речей, которые она могла бы произносить докторам медицины. Она также оставила Розза одного в гостиничном номере, пока она ходила повидать Джеффа.
Розз развлекался тем, что написал в её записной книжке письмо, полное жалости к самому себе:
Портье говорит, что уже было 2 часа ночи. Я чувствую себя мерзавцем. В 181, должно быть, чарующий вечер, но во всей своей элегантности я вышел на поклон Туинала Нили О`Хара. Я полагаю, что Клуб 181 прекратил свою работу. Я надеюсь, что ты прекрасно проводишь время с Джеффом. Если ты хочешь возобновить, и/или продолжить своего рода интерлюдию мимолётного романа, не чувствуй себя обязанной защищать меня — врать или оправдываться…. В своей нынешней ситуации я могу предложить тебе немного обещаний или обязательств и (независимо от приступов ревности) ничего от тебя не требую…. Делай, как тебе нравится, без сожалений, и не чувствуй себя обязанной врать мне или защищать меня сентиментальными устными вывертами. Моя любовь — без этой уродливой мишуры. Я просто люблю тебя — Розз.
Но по возвращении в Портленд, в День святого Валентина 1983 года, Розз оставил её одну. Кортни надела чёрное дамское бельё и футболку «Theatre of Sheep» и порезала свои запястья своим любимым обоюдоострым бритвенным лезвием «Уилкинсон» из нержавеющей стали. Её доставили в больницу на скорой и ненадолго подключили к капельнице, но никакого серьёзного вреда нанесено не было. Она выздоравливала в доме отчима Фрэнка, в том месте, куда она всегда приходила за успокоением, пила бренди, писала тексты и длинные письма.
Когда она вернулась в тот дом, который она делила ещё с двумя девушками, её швы на запястьях были всё ещё свежими, но её соседки по комнате вообще были не в состоянии это заметить. Одну скрутило в комнате для мусора в псевдокататоническом ступоре. Другая, художница, была в ванной, соскабливая запёкшуюся кровь Кортни с плиток, чтобы посыпать какую-то скульптуру.
Розз скрывался с Лесли и несколько дней не пытался связаться с Кортни. Когда он, наконец, это сделал, он повёл её в кино, напоил, накачался её валиумом и онанировал. Пока всё это происходило, Лесли как-то узнала, где они, и позвонила, угрожая покончить с собой, потом умоляла Кортни оставить её мужчину в покое.
У неё были огромные телефонные счета за разговоры с Джеффом, она знала, что могла бы иметь с ним разумные, прочные отношения, но была неспособна полностью порвать с тёмным блеском Розза. Они продолжали пытаться начать открытые отношения, но за те ночи, которые Розз проводил с Лесли, пока Джефф был далеко в Сан-Франциско, Кортни пришлось признаться себе, что секс более важен, чем она хотела бы.
Настолько важен, между прочим, что она не играла музыку, хотя всё время ходила по клубам и слушала всё. Её любимой музыкой того периода (из очередного списка) были «Flipper», «Echo and the Bunnymen», «Runaways», Билли Холидэй, «Soft Cell», «Dead Kennedys», Лу Рид, Кэйт Буш, Джони Митчелл, Фрэнк Синатра и «Bay City Rollers»; меньше всего она любила «Birthday Party», саундтрек из «Долины Кукол» и «New Order». Она постоянно писала тесты и стихи, но её гитара пылилась.
Она сохранила свою давнюю привычку к терапии, выпрашивая множества рецептов, большинство из которых тратил Розз. Когда она спрашивала у своих различных врачей фактический диагноз её состояния, один сказал ей: «Твои истерики превращаются в спектакли, и у тебя болезненное чувство голода, потребность есть». Ещё один сказал, что она — «скопление ослабленных клеток, пытающихся сформировать обычный личностный кризис подростка-королевы».
Розз мучил её странной логикой, что, проводя время наедине с Лесли, он мог бы расторгнуть их помолвку. «Почему бы тебе ненадолго не свалить из города? — убеждал он Кортни. — Поезжай куда-нибудь и потанцуй стриптиз. Ты можешь посылать деньги мне, и я буду класть их на твой банковский счёт».
Трудно себе представить, что даже восемнадцатилетняя девушка клюнет на эту удочку, но Кортни начала строить планы по поводу поездки в Tайвань.
Глава шестая
Tайвань был жарким, многолюдным, шатким и чрезвычайно экзотическим. Кортни отоваривалась на уличных рынках, питалась свежими фруктами и суши и танцевала по ночам под именем Кристел. На ней были матовые тени для век, перья и фальшивые бриллианты, кукольные наряды в пастельных тонах. И азиатским мужчинам было всё равно, что она слегка пухлая.
У неё был собственный гостиничный номер со всеми удобствами бюджета Азии — ржавая раковина, сетка для комаров, даже телевизор с антенной. Пронзительное воркование и вопли азиатского телевидения сразу же вызвали воспоминания о её японской поездке два года назад.
Она написала Майклу Муни и прикинула стоимость его полёта из Ливерпуля в Tайвань к ней в гости, но он так и не приехал. Время от времени она скучала по Джеффу и/или Роззу и была одержима тем, чтобы создать группу. Она даже подумывала о том, чтобы Розз полетел в Токио, и она бы встретилась с ним в отпуске, но эти слабые фантазии бледнели по сравнению с её яркими мечтами о том, чтобы возглавить рок-группу.
Вместо этого Кортни сбежала в Гонконг. Это было самое странное место, в котором она когда-либо была, улицы клаустрофобно узкие и набитые шатающимися разваливающимися зданиями, бельё, колеблющееся, как флаги проповедника над головой, воздух был полон странных, пряных запахов. Все стриптизёрши принимали героин, и эти способы казались бесконечно застрявшими в семидесятых. Это немного походило на встречу с компанией азиатских Марш Брэйди на наркоте. В крошечном гостиничном номере Кортни без окон была круглая кровать с простынями в горошек и бобовый пуф.
Она устроилась на работу в одно место, где танцевали за гроши, и девушки были обязаны сдавать свои паспорта руководству. Когда она вошла в подсобное помещение на своей премьере, она обнаружила стаю молодых азиатских женщин, играющих в карты и балдевших. Один из них указала ей на старый бензиновый бак, полный вечерних платьев. Все платья были слишком коротки для Кортни, но она, в конце концов, остановилась на белом сатиновом атласном платье на бретельках со звездой из фальшивого бриллианта на левой груди.
В тот вечер Кортни танцевала с пузатым филиппинским промышленным магнатом торговых перевозок с сальными волосами, который начал громко говорить о том, что хочет принять кокаин. Другая танцовщица предложила пойти и достать немного. Она ушла, а магнат продолжал давать чаевые Кортни буквально каждые пятнадцать минут, только чтобы она оставалась за его столом. «Если я застряну с ним до четырёх утра, — думала она, — я смогу заработать половину цены на билет на самолёт, чтобы улететь домой».
Танцовщица вернулась и бросила на стол упаковку белого порошка. Магнат тут же начал выкладывать линии. Кортни никогда не принимала кокаин и подумала, что немного понюхает. Оказалось, что это чистый китайский белый героин.
Она знала толк в героине в Сан-Франциско, но думала, что он для идиотов. Теперь она оказалась в блаженном оцепенении, и ей было всё равно, что магнат вынес её из клуба и перевёз её в свой гостиничный номер, где она вырубилась.
Когда она проснулась спустя несколько часов, магнат отвёз её за покупками и купил ей шубу, потом попросил её вернуться с ним на Филиппины. Очень тщательно играя в свои карты, Кортни согласилась. В восторге он дал ей 10 000 $ наличными и велел ей пойти и купить себе одежду для поездки.
И вот Лав Кортни Мишель Харрисон Родригес Минли оказалась в Международном аэропорту Чанг Кай-Шек в одном только белом сатиновом платье на бретельках, в шубе и с десятью штуками баксов. Она смогла пройти на самолёт, утверждая, что у неё украли паспорт. Когда она устроилась на своём месте в первом классе со стаканом вина, что-то заставило её вспомнить, как она в первый раз она встретилась с Джулианом.
Знаешь, — подумала она с некоторым удовлетворением, — держу пари, что Лидия Ланч никогда не делала ничего подобно.
Вернувшись в Портленд, она снова связалась со старой компанией. Розз исчез из вида, но отказался говорить, почему. Кортни удалилась к Фрэнку, который отвёз её на фестиваль хиппи, где ей гадали на картах Таро. Глаза гадалки расширились в тревоге. «Убирайся к чёртовой матери оттуда, где бы ты ни была, — сказала она Кортни. — Убирайся и ходи в школу. Не забеременей. Кто-то высасывает тебя дотла, и он не остановится, никогда, и тебе не придётся умирать».
Решив организовывать кризис за кризисом, Розз принял полграмма метадона и двадцать шесть таблеток валиума, потом бесследно исчез на улицах Портленда. Он был героинщиком из-за трагедии, пока она сосредотачивалась вокруг него. Кортни пошла его искать, устала ходить и, наконец, села, сгорбившись в дверном проёме, когда начался дождь. Голоса эхом отзывались в её голове. Розз: Я от тебя в ужасе. У меня нет возможности скучать по тебе. Робин и Урсула: Он — придурок, Кортни. Ты ещё пожалеешь об этом. Фрэнк: Твоя юность незаметно проходит, пока ты подлизываешься к этому парню. И гадалка: Он — дьявол, он — вампир. Убирайся от него к чёртовой матери.
Пока Розза не было, Кортни пришла к нему в квартиру, разбила несколько вещей, выбила несколько окон, собрала все письма, которые она смогла найти, и ушла — навсегда, как она надеялась.
Некоторое время она жила с Джеффом в Сан-Франциско, получая продовольственные талоны, принимая наркотики и ходя на панк-концерты. Однажды вечером она со своим другом Джо Мамой поехала в Портленд, чтобы забрать некоторые свои вещи. «Theatre of Sheep» играл концерт. Кортни стремительно ворвалась на сцену на шпильках и в старинном чёрном кружевном узком комбинезоне (Розз утверждает, что она была в белом свадебном платье) и бросила несколько горстей пустых склянок от валиума к ногам Розза.