Чтобы понять, о чём идёт речь, когда мы говорим об «акцепторе результата действия», вспомните свои ощущения, когда вы подходите к эскалатору, а он почему-то не движется. Возникает специфическое замешательство, правда?
И возникает оно как раз потому, что — благодаря тому самому «акцептору результата действия» — ваш мозг ждёт, что эскалатор будет находиться в движении, а обнаружив обратное, приходит в замешательство и чувствует себя дискомфортно.
Ровно то же самое произойдёт (и вызовет, я полагаю, ещё большее замешательство), если вы станете подниматься у себя в доме по лестнице, и она вдруг сама собой поедет вверх. Казалось бы, чего удивляться? Вы же знаете, что бывают эскалаторы, то есть движущиеся лестницы…
Но данное конкретное событие не соответствует вашим внутренним ожиданиям, то есть тем предположениям, которые уже созданы вашим мозгом. Вы тысячу раз ходили по этой лестнице, и ваш мозг выучил, что она — не эскалатор. Эта память теперь и формирует его ожидания.
Именно этот механизм «заглядывания в будущее» лежит в основе возникновения у нас наших целей.
Если все прогнозы нашего мозга оправдываются, то он ощущает себя в безопасности и ему комфортно просто потому, что он понимает, что случится в следующее мгновение.
Если же прогноз (тот образ, который мозг в себе создал, предсказывая будущее) оказывается ошибочным, то возникает ситуация неопределённости, а возникшее замешательство должно вас мобилизовать.
Суть механизма «акцептора результата действия» — это стремление нашего мозга предсказывать состояния окружающего мира. Предсказывая результат наперёд, мы понимаем, чтó нам следует делать и зачем. Вот почему «цель» всегда уже как бы предналичествует в вашем мозге, хотя вы можете её и не осознавать.
Но созданы ли в вашем мозгу действительно образы тех целей, о которых вы думаете? Ведь одно дело — просто мечтать, думать о том, что вам чего-то «хочется», и другое дело — предметно, детально понимать, что конкретно вам нужно.
Акцептор результата действия включается в работу только во втором случае — когда у вас уже есть видение (предвидение) результата («потребного будущего», как говорил Пётр Кузьмич). А для этого нашему мозгу нужна соответствующая практика — пережитый прежде опыт.
Мы же, к сожалению, часто считаем, что абстрактное знание способно заменить нам практику. Нам хочется сразу приступить к «главному», проскочив все предварительные этапы — карьеру начинать начальником, проекты сразу делать масштабные. Но так это не работает.
Мозг очень медленно адаптируется к новой среде, и только когда у него это получается, он начинает действительно видеть то, что вам нужно.
Так что, чем бы вы ни занимались, необходимо предварительно хорошенько поработать, пройдя все ступени соответствующего дела снизу вверх. Тогда вы и увидите свою цель, точнее — ваш мозг наконец обретёт способность её для себя определить, выявить и конкретизировать. Он превратит её в своё потребное будущее, которое будет хотеть, причём сам, без принуждений.
Давайте попытаемся сказать проще: чтобы предпринять какое-то действие, животному нужно сначала увидеть у себя в мозгу конкретную цель. То есть не прямо перед собой, а внутри своей головы.
Лев, разгуливающий по саванне, не пассивно ищет цель, способную утолить его голод. Он уже знает, какие цели помогут ему эту его потребность удовлетворить — антилопа, зебра, какой-нибудь жирафёнок, наконец.
Он уже имеет внутри своей головы образ возможной цели и смотрит на пространство саванны «умными глазами», сличая то, что видит, с тем представлением о цели, которое уже есть у него в голове.
Понятно, впрочем, что если бы не голод, то соответствующие образы в его голове просто бы не возникли.
Итак, в какой-то момент внутренний образ в голове льва совпадает с наличной целью, блуждающей по саванне. Лев понимает, что перед ним то, что нужно, и бросается на свою добычу.
Но откуда животное берёт в своей голове эти цели? Как они в ней изначально возникают? Ответ прост:
• это или инстинктивные программы (то есть соответствующие цели запрограммированы у животного генетически),
• или же это результат предварительного обучения (каждого малолетнего хищника в саванне родители учат охоте — идентифицировать добычу, выслеживать и загонять скоренько на тот свет).
Но давайте задумаемся над этим словом — «идентифицировать»: каким образом в нашей голове формируется тот внутренний образ, с которым мы потом будем сравнивать объекты реального мира, чтобы одно с другим совпало, и мы поняли, что пора приступать к делу?
Ни для кого не секрет, что мы постоянно создаём внутри своей головы некие «желанные цели». И, казалось бы, если следовать логике акцептора результата действия, это хорошо и правильно.
Если человек не мечтает, то как в его голове возникнут те образы, которые нужны, чтобы он мог идентифицировать (найти, выделить, определить) соответствующие цели в окружающей его действительности?
Но, как я уже сказал, наши цели, в отличие от целей хищника, не бегают по полям и лугам. Наши цели — то, о чём мы мечтаем, — имеют совершенно другую природу.
Человек, который собирается стать музыкантом, например, не хочет просто научиться исполнять музыку или петь песни. Он хочет получить определённое ощущение сверх самого этого действия. Например, не просто спеть, а спеть так, чтобы публика на стадионе бесновалась от восторга.
То есть его подлинная цель не пение само по себе. В противном случае никаких проблем бы, я думаю, у желающих петь не возникло — горлопанили бы себе на каждом углу, и голова не боли.
Но нет, и петь хотят, и переживают из-за чего-то. Что же является здесь подлинной целью? Действительная цель глубже — получить некую специфическую реакцию со стороны окружающих: восторги, восхищение, «культурный шок» и т. д.
Вряд ли стоит этому удивляться: эта цель мотивирует нас как раз благодаря тому самому социальному, иерархическому инстинкту. Это он готовит, толкает и образует, так сказать, это наше стремление к популярности и успеху.
Что ж, пока всё вроде бы логично, а потому самое время заметить подвох. Если хорошо задуматься, то получается, что в нашем примере реальной целью для человека оказывается не пение как таковое, не собственное ощущение от собственного пения, а ощущение от ощущения других людей, которые его пением наслаждаются.
Проще говоря, я хочу ощущать, что другие люди ощущают восторг от моего пения (допустим, что у меня есть это, столь странное на мой взгляд, желание). Таким образом, я думаю об этом своем ощущении, алчу его и пытаюсь как-то его поиметь. Бегаю, так сказать, по этой саванне в его поисках.
Надеюсь, вы уже заметили ошибку в расчётах…
Да, моей действительной целью должен быть восторг моей публики сам по себе, а не моё ощущение от этого восторга (что, согласитесь, две разные вещи). Но я ведь о нём не думаю! Этого образа в моей голове нет! У меня есть образ моего восторга от восторга зрителей, слушателей, читателей, но не образ их восторга как такового.
Более того, одно дело — хотеть, чтобы тобой восторгались (хвалили тебя, говорили тебе, какой ты прекрасный или какая у тебя замечательная новая фотография на аватарке), и совсем другое дело — хотеть, чтобы другой человек пришёл в восторг. Кажется, что вроде бы об одном и том же речь, но на самом деле это вообще две разные задачи.
Если вы актёр, режиссёр, писатель, певец, вам может нравиться всё что угодно — как поёт Фрэнк Синатра, как режиссирует Стенли Кубрик, как пишет Джеймс Джойс, и вообще — всё, что вам заблагорассудится.
Но если вы собрались вызывать восхищение публики, вы должны думать не о собственных предпочтениях, а о том, что эту публику способно ввести в состояние соответствующего восторга. Возможно, это пение Филиппа Киркорова, режиссура Фёдора Бондарчука или творения Дарьи Донцовой. И это необходимо принять к сведению.
Как грустно шутил по этому поводу Оскар Уайльд: «Пьеса была великолепна, а вот публика никуда не годилась». Хотя бывает, что чувство прекрасного у творца и у публики почти одинаково, ну или вам нужно найти свою публику, что тоже вариант.
В любом случае главный вопрос здесь таков: вы готовы угождать публике, хотите восхищать эту публику, вам важно, что эта публика хочет?
Если вы отвечаете отрицательно, то забудьте про «успех». Нравится вам то, что вы делаете, — делайте это для себя и показывайте тем, кому это тоже нравится. Но ожидать мирового признания, занимаясь тем, что большинству людей вообще ни в каком отношении не надо, — это безумие и абсурд.
Мне повезло, у меня была возможность работать со многими действительно очень талантливыми людьми — с музыкантами, композиторами, артистами, режиссёрами, сценаристами, художниками, дизайнерами, журналистами. И знаете, кто из них более всего «успешен»?
Те, кто думает о том, что именно вызовет восторг у потребителей их творчества. То есть не о себе любимом, а о публике — о механизмах её восприятия, о её вкусах, предпочтениях, о том, как у человека, потребляющего контент, возникает ощущение, что этот контент крут и прекрасен.
То есть цель этих по-настоящему успешных людей — не их собственное ощущение от произведённого эффекта, их цель — понять, как заставить других людей восхищаться, угадать, а то и буквально просчитать это.
Это действительно сложная мысль. Но подумайте об этом. Дело ведь касается не только упомянутой творческой братии, но и любого дела, которым мы занимаемся.
Сослали в бухгалтерию
Вот «сослали» вас, например, «в бухгалтерию», и вы пишете там финансовый отчёт.
Вы можете писать его так, чтобы вас за него «похвалили», то есть думать о себе. И скорее всего, этого, к сожалению, не случится. Но вы можете писать его, понимая то, каким он должен быть, чтобы он отвечал ожиданиям того, для кого вы этот отчёт пишете.
Нет, речь не идёт о том, чтобы подтасовать цифры, чтобы руководитель увидел огромную, не существующую в действительности прибыль и на миг почувствовал себя на вершине мира.
Речь о другом: этот отчёт нужен вашему руководителю зачем-то, для каких-то целей. С помощью этого отчёта он был бы рад решить какую-то свою задачу. Знаете ли вы, что это за задача? Зачем он ему вообще нужен, этот ваш отчёт?
Если знаете, то вы сможете составить свой отчёт так, что эта задача будет решена и адресат окажется доволен вашим отчётом, а вы, как следствие, можете рассчитывать на его восторги или даже на небольшое денежное вознаграждение.
Но если вы не знаете, что за задачу решает адресат вашего отчёта, — не поинтересовались, не подумали, не сообразили, — то в лучшем случае вы просто «хорошо сделаете свою работу». Не более того.
Нельзя мотивировать себя повышением заработной платы или идеей, что вас похвалят, вознаградят, повесят на доску почёта. В этом случае, к сожалению, ваш мозг пойдёт не в том направлении. А от того, какую задачу он себе поставит, зависит, как мы теперь понимаем, многое.
Но чувствуете ли вы в себе заинтересованность работать на интересы других людей — вот в чём вопрос. Не «самореализовываться», не делать, как «вам нравится», не «творить», а думать о фактических адресатах вашего творчества и потребителях продуктов вашего труда?
Чтобы знаменитый анохинский «акцептор результата действия» сработал, цель должна быть поставлена правильно. А правильно она будет поставлена только в том случае, если вы действительно думаете о нуждах адресата вашего действия.
И вот почему нам так важно понимать нужды, мотивации и желания других людей.
Мысли о том, как бы вам самореализоваться или как вам будет приятно, если вас похвалят (и трагически ужасно, если не похвалят), — не то, что вам нужно.
К сожалению, большинство хороших дел и проектов не реализуются именно потому, что мы, как хищники в саванне, ждём утоления своего голода (того, чего нам хочется), а нам надо заниматься интересами, нуждами и повадками нашей «жертвы» (ну, конечно, в хорошем смысле этого слова — для её же блага) — реципиента производимых нами благ.
К сожалению, бессмысленная и беззубая идеология «самореализации», за которой ничего, кроме вдохновенных слов, не стоит, приводит к тому, что люди забывают главное: то, что они делают, они делают не для себя, а для других.
Уловите эту хитрость. На самом деле мы нуждаемся в удовлетворении нашего иерархического инстинкта: мы хотим чувствовать себя в стае, которая хорошо к нам относится, любит нас, понимает и поддерживает. Но стая не будет делать это просто так, и она не будет этого делать, если вы ей не нужны.
Поэтому, если мы хотим успеха для себя, мы должны думать о том, как осчастливить других. С одной стороны, вроде бы и странно, а с другой — просто. Да и альтернативы нет, только таким путём.
Производство удовольствий
Я собирался прекратить прокрастинировать, но решил отложить это на потом.
Нейл Фьоре
«Прокрастинация» — новая модная болезнь.
Причём не просто болезнь, а самая настоящая эпидемия. Миллионы людей по всему миру сражены ею, словно чумой. Лекарства нет, как спасаться — непонятно. Не иначе как эффект от какого-то психотронного оружия.
О чём, собственно, идёт речь, когда говорят о «прокрастинации»? Предполагается, что есть какое-то загадочное психическое расстройство, которое не даёт человеку приступить к решению важных и насущных дел.
Вместо этого он занимается всякой ерундой: решает мелкие бытовые проблемы и развлекает свой мозг — киношки смотрит с сериальчиками, в интернете сидит, фотки в Instagram разглядывает, ленту скролит.
В общем, занят очень важным делом — получает удовольствие.
У болезни, правда, должны быть негативные проявления. И они, как водится, тут же «обнаруживаются» — пациент сроки срывает, все дела стоят, конфликты по кругу, жизнь летит под откос. Он испытывает стресс, чувство вины и потерю продуктивности.
Всё это, конечно, очень серьёзно…
А теперь давайте на мгновение забудем о том, что мы знаем это волшебное слово «прокрастинация», и зададимся вопросом: нормально ли это, что человеческий мозг выбирает между работой и удовольствиями — удовольствия?
Думаю, вряд ли можно считать такой мозг больным. По-моему, вполне нормальный и здоровый мозг должен поступить именно таким образом.
Но как быть с тем, что после очередного прокрастинационного запоя у человека возникает «стресс, чувство вины и потеря продуктивности»? А что вы хотели? Да, «после» возникает. За удовольствиями такое водится: получив их, бывает, испытываешь и то, и другое, и третье…
Так что, если мы действительно хотим понять, почему наши мечты не сбываются, нужно не термины новые изобретать, а разбираться в самой природе удовольствий.
Для этого снова поговорим об обезьянах. На сей раз речь пойдёт о подопытных макаках, которых развлекал профессор Кембриджского университета Вольфрам Шульц.
Традиционный взгляд на удовольствие таков: если хочешь его получить, удовлетвори какую-нибудь свою потребность.
Кажется совершенно очевидным, что мы получаем удовольствие от вкусной еды, от глотка холодной воды в жаркий день или, например, от секса. В каком-то смысле это действительно так, но не совсем.
На самом деле удовольствие получает не наше тело, а наш мозг. Мозг же не может есть еду или глотать воду, да и сексом он занимается в некотором смысле опосредованно. В соответствующих процессах занято тело, а вот удовольствие, которое мы испытываем, производится нашим мозгом.
Разница кажется пустяковой, но она фундаментальна. Собственно, эксперимент Шульца это и доказывает.
Вольфрам Шульц вживил специальные датчики в те зоны мозга обезьяны, которые отвечают за выработку дофамина — «гормона удовольствия».
Дальше обезьяне предлагалось нехитрое задание — она смотрела на экран монитора, где появлялись фигуры разной формы. Нажатие на рычаг при определённой комбинации фигур приводило к тому, что в рот обезьяны впрыскивалась порция виноградного сока.
Обучить такому трюку обезьян несложно, а ради виноградного сока они за монитором хоть вечность готовы сидеть.
Шульц же пытался понять, как ведут себя клетки мозга обезьяны, отвечающие за выработку дофамина. Вот выполняет она задание, видит нужную комбинацию, дёргает за рычаг, виноградный сок поступает ей в рот. Казалось бы, самое время вдарить дофамином из всех стволов, правильно?
Но нет. Дофамин выделяется клетками не тогда, когда обезьяна получает сок, а тогда — внимание! — когда она увидела нужную комбинацию фигур на мониторе.
То есть удовольствие обезьяна испытывает не физиологическое — от сока непосредственно, а интеллектуальное — от осознания, что соку быть!
Как только она сообразила («подумала и поняла»), что сейчас получит сок, — всё, радости полные штаны. Дофамин льётся через край! Когда же сок действительно поступает ей в рот — чему тут радоваться-то? Она уже и так знала, что «всё будет»[28].
Впрочем, как я уже говорил, удивляться здесь особенно нечему — всё, с чем мы имеем дело, происходит в нашем мозгу, а переживаемое нами удовольствие — тем более. Но главное — как всё это происходит!
По сути, удовольствие мозг испытывает в тот момент, когда в нём возникает эффект понимания. Обезьяна складывает некие факты друг с другом — на экране появляется комбинация фигур, которая означает, что сейчас будет сок, — и всё: ага и ура! Буря дофаминового восторга!
Ещё раз: удовольствие возникает вообще не от сока, а от того, что мы умеем складывать дважды два. Именно поэтому Вольфрам Шульц назвал открытый им феномен «ага-эффектом»: это удовольствие от решения своеобразного интеллектуального квеста, а вовсе не удовольствие от фактического удовлетворения физиологической потребности, как мы обычно об этом думаем.
Природа зависимости
Теперь давайте представим себе человека, который битый час занимается прокручиванием «ленты новостей» в социальной сети.
Раз за разом ему попадаются какие-то картинки с надписями под ней — он разглядывает картинку, вчитывается в надпись и понимает, о чём речь. Пазл складывается — и «ага»: та самая дофаминовая буря! Он сопоставил одно с другим, получилось забавно — и дофамин льётся как из ведра.
Так, а что делает обезьяна Шульца, достигнув такого эффекта? Правильно — прилипает к экрану. Что делает человек, который скролит ленту? Прилипает дважды и скролит с ещё бóльшим энтузиазмом!
Проходит час, другой, третий… И всего этого он, конечно, не замечает. А знаете почему? Тут самое время вернуться к крысам.
Многие, наверное, слышали об этом эксперименте, он хрестоматийный: крысам вживляли электроды как раз в те самые зоны удовольствия (не измерительные датчики, а именно электроды, которые крыса могла самостоятельно активизировать, нажимая на специальную педальку).
Помните, что происходит с крысами, которые могут вызывать у себя дофаминовые бури простым нажатием на педальку? Правильно, они умирают от жажды и голода, потому что не могут от этой кнопки оторваться — жмут, жмут и жмут.
И действительно, зачем им есть и пить, если они могут получать удовольствие напрямую — прямо в мозг, так сказать?
Раньше этот эксперимент любили приводить в пример, когда объясняли механизм формирования наркотической зависимости. Но теперь это уже не так актуально — масштабы поражения людей информационной зависимостью (от тех самых лент, картинок, лайков, почт, мессенджеров и прочей сетевой ерунды) несопоставимы.
Это оружие действительно массового поражения.
Таким образом, человек, который считает, что страдает прокрастинацией, на самом деле страдает от удовольствий. Если это, конечно, можно назвать «страданием». Впрочем, и постоянное желание щекотать свои дофаминовые центры тоже не слишком похоже на болезнь.
Вы никогда не задумывались о том, что такое масс-медиа на самом деле? Это весьма технологичная машинка по производству «ага-эффектов»: любое информационное сообщение, интернет-мем, кинофильм, сериал — это загадка с разгадкой.
Здесь не надо специально ни о чём думать, напрягать мозг и пытаться что-то понять. Нет, тут всё это складывание нужных интеллектуальных объектов друг с другом в вашем мозгу провернут без всякого вашего участия — главное не напрягайтесь, смотрите и получайте удовольствие!
Если мы говорим, например, о киноиндустрии, то нас сначала намеренно озадачивают — мол, герой находится при смерти, одолеет ли он жестокого и вероломного врага? Момент тревожного ожидания, дофаминовые клетки вспучивает от напряжения и… О да, сейчас одолеет! Ура-а-а!
Когда на киностудии принимают сценарий, продюсер обеспокоен только этим: сможем ли мы захватить внимание зрителя, озадачить его судьбой героя и потом дать неожиданную, но предсказуемую (в смысле — что счастливую) развязку? Если да, у нас есть блокбастер! Если нет — отправляем на доработку.
Любой масс-медийный продукт — это попкорн, который должен стремительно зажариться и шумно взорваться внутри головы его потребителя. Это, если хотите, универсальный способ симуляции «ага-эффектов».
Нет, это не какие-то открытия, которые вы сделали, и затем, подобно Архимеду, прокричали «Эврика!». Нет, это просто «ага-эффект» — как у макаки.
Посмотрите на заголовки статей в интернете и СМИ: каждый из них содержит интригующий вопрос — кликай и получишь ответ! А что происходит в вашем мозгу, когда вы заинтересовались чьим-то аватаром и перешли на страницу пользователя? Подтвердилась ли ваша догадка? Если да, то — ура, «ага-эффект»! Если не подтвердилась и вы обломались — ничего страшного, ищем дальше — где-нибудь в другом месте обязательно сработает!
Тот же «ага-эффект» стоит и за ожиданием лайков под фотографиями, которые вы разместили в интернете, а также новых подписчиков, приглашением в «друзья» и т. д. Мы ждём, нам дают, мы испытываем удовольствие. Попкорн вспух, взорвался, уносите клиента.
В целом, быть может, это и неплохо. Но нельзя не признать, что подобная стратегия истощает и выхолащивает.
Шульц показал это в другом эксперименте: когда макака узнаёт, что кроме виноградного сока есть ещё шанс получить черносмородиновый (а это, что называется, вообще отрыв обезьяньей башки), она начинает злиться, получая виноградный.
Так что неудачные переходы по ссылкам, не дающие прежнего восторга, постепенно становятся психологической проблемой. И киношки начинают казаться скучными, однообразными, неприкольными. И интернет-мемы — повторяющимися, глупыми, утомительными…
Мы как те крысы с электродами в башке — жмём на кнопки и получаем мелкий, плёвый, секундный результат. Уже бы надо и отказаться, заняться чем-нибудь осмысленным. Но нет, воспоминания о прежних восторгах манят, и мы снова идём дальше — скролить, сёрфить, лайкать, скачивать и смотреть!
В общем, да — зависимость, да — глупость, но, по крайней мере, это не смертельно, как в случае с крысами.
Действительная проблема в другом. В том, что мы сами таким образом размениваемся на медяки.
Когда кто-то говорит мне о том, что он страдает прокрастинацией, я знаю одно — он вовсе не откладывает какие-то «важные дела» «на потом», у него просто нет важных дел. Вообще нет. Он разменял все свои «важные дела» на множество мелких «ага-эффектов».
Большую и грандиозную «Эврику!» Архимеда — на тысячи и тысячи мизерных «ага».
Чтобы настоящая, стоящая цель в вас сформировалась, вы должны, прошу прощения за жаргон, долго её думать.
Да, когда вы долго и мучительно бьётесь над какой-то проблемой, решаете какую-то задачу, ваш мозг зреет, наливается и пухнет, как большой кукурузный початок.
Когда же он найдёт решение и вы сложите в своей голове уже не дважды два, а большой, сложный и красивый интеллектуальный объект, вас не только зальёт дофамином, но вы ещё и создадите дополнительную часть себя. Вы сами станете больше. Вы станете сильнее и лучше.
Это будет не просто «ага», это будет та самая настоящая «Эврика!».
Но до тех пор, пока вы бесконечно жмёте на кнопку мгновенных дофаминовых эффектов, вы просто не можете ничего в себе взрастить — никакой большой идеи, никакого красивого решения.
А страсть, с которой мы, в оправдание собственного бездействия, придумываем себе новые и новые модные «болезни», заслуживает, как мне кажется, лучшего применения.
Зефировый тест
Ещё совсем недавно было модно гордиться своим «коэффициентом интеллекта». Умным, понятно, быть круто, поэтому если ты получаешь высокие баллы в IQ-тесте, то можно, наверное, считать, что ты где-то на вершине социальной пирамиды.
Всё, кажется, логично. Но мода на этот тест сошла, и не случайно.
Выяснилось, что чрезвычайно разрекламированный IQ-тест не обладает никакой прогностической ценностью. То есть полученный в этом тесте высокий балл не говорит о человеке ничего, кроме того, что он неплохо решает соответствующие IQ-головоломки.
«Коэффициент интеллекта» — красивое название, но те, кто с этим тестом справляется, не демонстрируют в будущем ни большей успешности, ни лучшего качества жизни. У них просто высокий балл по этим головоломкам, и всё.
Короче говоря, учёные открыли для себя новую интригующую проблему — как протестировать человека так, чтобы понять, что он действительно умный и сможет конвертировать этот свой ум в реальные жизненные успехи.
Говард Гарднер создал с этой целью «теорию множественного интеллекта», Дэниэл Гоулман широко разрекламировал «эмоциональный интеллект», Джо Пол Гилфорд создал тест на «социальный интеллект». Но задача так и не была решена.
Ответ пришёл, откуда не ждали.
В далёких 60-х годах прошлого века заурядный, казалось бы, стэндфордский профессор Уолтер Мишел проводил нехитрые эксперименты с маленькими детьми.
Сначала он давал им на выбор сладости — печенье, конфету или зефир. Когда ребёнок определялся, какую сладость он выберет, Мишел говорил ему: «Если хочешь, я дам тебе эту сладость прямо сейчас. Но если ты подождёшь двадцать минут, то я принесу тебе вторую такую же. И ты сможешь съесть обе».
После этого ребёнка оставляли один на один с выбранной им сладостью в специально оборудованной комнате, где за ним могли незаметно наблюдать экспериментаторы. Что происходило с детьми — в двух словах не описать!
Они буквально ходили по потолку: пели песни, чтобы отвлечься, сами себя вслух наставляли, уговаривали, били по рукам, залезали под стол, прятали свою сладость (так и хочется сказать — хоббитовскую «прелесть»), чтобы не видеть и не искушаться… Но далеко не всем удавалось справиться с желанием и дождаться обещанной им второй, дополнительной порции.
«Ну, — скажете вы, — эксперимент, конечно, зверский, но при чём тут интеллект?»
Вот и Мишел думал, что ни при чём. Однако же ему пришло в голову оценить успешность детей, принимавших участие в его жестоком эксперименте, спустя много-много лет. Результаты этой проверки научную общественность ошеломили.
Если кратко: сейчас в арсенале у психологов есть один-единственный научно обоснованный тест, позволяющий чётко предсказать успешность ребёнка в будущем, — тест Уолтера Мишела, или, как его прозвали журналисты, — «зефировый» (the marshmallow test).
Конечно, тест Уолтера Мишела не определяет напрямую уровень интеллекта. По сути, он говорит лишь о том, умеет ребёнок контролировать свои импульсы или нет. И как выясняется, если он умеет их сдерживать, то в будущем он будет успешен, если же желания немедленных удовольствий берут над ним верх — то увы.
Иными словами, чтобы контролировать свои желания, как доказал Уолтер Мишел, ребенку (как, впрочем, и взрослому) нужны недюжинные интеллектуальные способности. И они у человека или сформированы, или нет. И если нет, то сколь бы интеллектуальным ни казался вам субъект при личном общении, его действительный ум оставляет желать лучшего. Он, так сказать, умный дурак.
Заставить мозг думать
Дайте мне шесть часов на то, чтобы срубить дерево, и я потрачу первые четыре, затачивая топор.
Авраам Линкольн
Если вы всё ещё находитесь в сомнениях и боретесь с предательской нерешительностью, давайте подумаем вот о чём: кому предстоит всем этим заниматься — совершенствовать навыки, становиться «лучше всех», штурмовать вершины, справляться с искушениями и т. д. и т. п. — вам?
Побойтесь бога, нет! Это будет делать ваш мозг. Перестаньте так серьёзно относиться к своей скромной персоне, которая ничего в действительности из себя не представляет.
Ваше сознание — тоже не бог весть что. Если у вас что-то и есть, то это ваш мозг. Он — это и есть вы, а не все эти виртуальные представительства без роду без племени — «личность», «сознание», «я», «персоналити».
Мы так настойчиво оберегаем эти свои фантомы, так боимся подвергнуть их риску, критике, неудаче, что готовы вообще ничего не делать, только бы они — эти фантомы — не облажались.
Но кого вы в такой ситуации защищаете? Себя? Нет.
Если бы вы могли чего-то благодаря подобной стратегии добиться, то это ещё, наверное, можно было бы считать «самозащитой».
Но вы же ничего в реальности таким образом не добиваетесь и ничего толком не выигрываете!
Вы защищаете свои невротические комплексы, свои собственные страхи, свои нажитые привычки, а не самих себя. Вы боитесь фантомных болей и защищаетесь от мифических угроз, тогда как действительные риски вы как раз недооцениваете. Так что это никакая не самозащита, а самое настоящее самовредительство.
Вы сами — это то действительное, что происходит в вашей жизни. Вы — это вовсе не то, что вы думаете про себя, не то, как вы выглядите в чьих-то глазах. Вы — то, что в вашей жизни реально происходит. Если же ничего осмысленного в ней не происходит, то и вас самих — маловато, вы — своя собственная тень.
Если вы хотите быть — состояться, жить полноценной жизнью, — вы должны действовать. Ждать чуда и защищать фантомы собственного «эго», навязанные вам обществом, — пустая трата времени.
Но как же нам заставить свой мозг работать на нас? Не является ли это каким-то странным парадоксом? Возможно ли это?
В конце концов, если он — всё, с чем мы имеем дело, то как нам его, прошу прощения, пнуть, чтобы он задвигался в нужном направлении? Откуда вообще возьмётся это «нужное направление», если не из него самого?
Всё правильно: если мы — это и есть наш мозг, то никаких чудес не предвидится. И я не хочу, чтобы вы думали, что они возможны.
Но есть одна специфическая функция мозга, которой мы до сих пор не уделили должного внимания, хотя именно в ней и кроется нужный нам ответ. Функция эта (и возможно, вы будете смеяться) называется — мышлением[29].
Звучит, наверное, несколько странно. Все же уверены в том, что они и так постоянно думают. В чём тогда фокус?
Фокус в следующем: то, что мы традиционно считаем своим «думанием», на самом деле таковым не является. И если мы действительно рассчитываем на то, чтобы считаться «разумными» существами, нам нужно кое-что другое. Но обо всём по порядку…
* * *
В то же самое время, когда Либет, Зимбардо и Канеман ставили свои эксперименты на людях, Эрик Кандель, в будущем нобелевский лауреат по физиологии и медицине, исследовал рефлексы аплизий.
Аплизия, или иначе «морской заяц», — это крупный моллюск и, возможно, самое примитивное лабораторное животное, какое только можно себе представить.
Однако ценность аплизии для нейрофизиологии переоценить невозможно. Дело в том, что у неё буквально видимые глазом, то есть очень крупные нейроны. Это обстоятельство и сделало аплизию идеальной моделью для изучения синаптических связей, составляющих, так сказать, плоть и кровь нашего с вами мышления.
В чём суть открытия Канделя, которое он сделал, изучая формирование условных рефлексов у моллюсков? Выяснилось, что процессы мышления и памяти приводят — внимание! — к анатомическим изменениям связей между нейронами.
Представьте себе два нейрона, которые общаются между собой с помощью нервных отростков. Когда один нейрон возбуждается, он сообщает об этом другому нейрону, выбрасывая в синаптическую щель специальные вещества — нейромедиаторы. До открытия Канделя это уже было доказанным научным фактом.
Непонятно было другое: нервные клетки общаются друг с другом постоянно, но где-то это общение — произошло и закончилось, а в каких-то случаях возникает запоминание, то есть чётко фиксируется определённая связь. Почему?
Если бы наш мозг был похож на фотоплёнку, то воспринимаемые нами события «засвечивали» бы какие-то зоны мозга, и там бы эта информация потом хранилась. Но этого не происходит: наш мозг — это не фотоплёнка, не жёсткий диск с файлами и даже не библиотека.
Однако что-то мы всё-таки запоминаем (хотя и с существенными искажениями), а кроме того, приходим к неким умозаключениям. То есть у нас формируются какие-то мысли, которые не сразу вылетают из головы, а держатся в ней и даже могут крутиться в нашем мозгу годами. Причём крутятся они, понятное дело, по вполне определённым нейрорефлекторным дугам, а не в каком-то мистическом эфире сознания.
Как всё это в нас держится так долго? Эрик Кандель с коллегами и дал объяснение этому загадочному феномену.
Оказалось, что в случае кратковременного и редкого взаимодействия нейронов друг с другом их контакт ограничивается лишь химической реакцией — переговорами между нервными клетками на уровне нейромедиаторов.
Но если нейрон возбуждается сильно и регулярно, то он не просто атакует своего соседа нейромедиаторами, но ещё и отращивает дополнительные синаптические «шипики» — своего рода присоски.
Эти «шипики» позволяют нейрону увеличить зону контакта с предпочтительным соседом, которого он вовлекает таким образом в их совместную реакцию.
Чем больше зона контакта, тем большее количество нейромедиаторов участвует в процессе этого разговора нейронов друг с другом. В результате соответствующий сигнал передаётся быстрее, а сам данный путь для нервного возбуждения оказывается предпочтительным. Можно сказать, что наше нервное возбуждение как бы замыкается в этой цепи и не может из неё вырваться.
Из чего следует, что если вы о чём-то думаете как-то, каким-то определённым образом (есть у вас, скажем, такое «мнение»), то это обстоятельство невероятно сложно изменить. Вы будете упрямо настаивать на своём и всё выкручивать так, чтобы эта ваша мысль была признана верной и даже основной. Ведь в противном случае вам придётся перестраивать свой мозг!
Но задумайтесь, какое отношение это случайное, по сути, сцепление ваших нейронов имеет к истине? Не обольщайтесь: истина и сцепление наших нейронов друг с другом — это две параллельные реальности.
Любая мысль человека — это не какой-то Святой Дух, спустившийся ему с Небес, а просто цепь связанных друг с другом нейронов. По ней бежит возбуждение, а у нас в сознании возникает некий образ, мысль или какое-то представление.
Мысли не «приходят» к нам в голову, они и есть эта самая голова — точнее, мозг.
Интеллектуальные успехи
Великие умы представляются нам умудрёнными жизнью и опытом седовласыми старцами… Это забавно, потому что большинство величайших научных открытий и даже философских прозрений принадлежит самым настоящим юнцам.
Открытия, которые прославили Эйнштейна, он сделал в 25 лет. Речь, напомню, идёт о специальной теории относительности, об основополагающей работе по квантовой механике (как раз за неё Эйнштейн и получит потом Нобелевскую премию), а также о фундаментальной работе по статистической физике при анализе броуновского движения (грубо говоря, он доказал существование атомов).
25 лет было и Вернеру Гейзенбергу, когда он создал свою матричную механику. 26 лет — Полю Дираку, когда он вывел уравнение, верно описывающее электрон. Нильсу Бору было 28 лет, когда он создал современную модель атома, за что и был награждён Нобелевской премией.
Квантовую физику даже называли Knabenphysik, то есть «мальчишеская физика», именно из-за почти детского