Проявляя огромный интерес к первой русской революции, японские революционеры провозглашали идею братства между народами России и Японии, выражали солидарность с русскими рабочими. На Амстердамском конгрессе Социалистического Интернационала Сэн Катаяма демонстративно пожал руку Г. В. Плеханову и произнес речь, в которой призвал свергнуть оба милитаристских правительства — русское и японское. Следуя революционным принципам, «Хэймин симбун» заняла по отношению к «своему» правительству пораженческую позицию54.
Статья Толстого «Одумайтесь!» отвечала чаяниям передовых людей Японии. Устами лучшего представителя России утверждалось, что простой русский народ так же страдает от войны и так же ненавидит ее, как японский. Статья разрывала паутину лжи, которой официальная пропаганда опутывала рядового японца, разоблачала измышления о «кровожадности» русских, об их устремлении «стереть с лица земли желтую расу». Вместо воинственных лозунгов шовинизма и расовой ненависти в статье провозглашались идеи дружбы, мира и братства между народами. Эти идеи, а также слабые стороны доктрины русского писателя подчеркнул Котоку Сюсуй в своей замечательной статье «Критика пацифизма Толстого», помещенной 7 августа 1904 г. в газете «Хэймин симбун» вслед за переводом статьи «Одумайтесь!». Японский революционер справедливо выступил против религиозной доктрины русского писателя, однако главный пафос его статьи — в солидарности с Толстым-обличителем. Котоку правильно расценил памфлет Толстого как выражение стремлений простого русского народа, как своеобразный манифест, с которым русский народ обратился к японскому народу через головы императоров и генералов.
Значение статьи Толстого Котоку видит прежде всего в ее бесстрашной правде. Это правда о войне, ее зачинщиках и жертвах. Толстой нашел в себе мужество открыто, на весь мир высказать ее, не боясь никого, и уже одно это делает его статью документом исключительной ценности.
Другое важное достоинство статьи Толстого заключается, по мнению Котоку, в ее абсолютной искренности. Призыв писателя обращен к совести миллионов людей по обе стороны фронта и имеет целью вывести их из состояния оцепенения и бездействия, в которое они повергнуты страшным бедствием войны.
Заявив о солидарности с русским писателем в его обличениях милитаризма, в его бескомпромиссном отрицании войны, в решительном осуждении того строя жизни, который порождает нищету, голод и массовые убийства, призвав своих читателей прислушаться к голосу Толстого, Котоку Сюсуй вместе с тем оспаривал те места статьи «Одумайтесь!», в которых проявились слабые стороны мировоззрения русского мыслителя. Толстой, по мнению Котоку, ошибался в вопросе о причинах войны, видя их в распространившемся безверии и отходе от религии. В действительности, считал Котоку, причина лежит значительно глубже — в экономических и социальных основах общества55.
В заключепие Котоку пишет:
«Таково различие в наших взглядах. Но каждое слово старца идет из сокровенной глубины его души, каждая фраза написана кровью сердца. Он не боялся говорить прямо, не связывал себя мнением отдельных группировок. И даже сам русский царь не посмел тронуть его пальцем. Его трактат моментально был передан по телеграфу во все уголки мира. Да, Толстой — это поистине титаническая фигура нашей эпохи!»
Статья японского публициста, несмотря на полемику с Толстым, проникнута глубоким уважением к русскому мыслителю, которого он считает выдающимся представителем русской и мировой культуры. С восторгом пишет он о могучем таланте Толстого, о его непревзойденном художественном мастерстве. «А его стиль! — восклицает Котоку. — Разве может не взволновать человека его стиль, полный энергии и блеска (мы глубоко сожалеем, что не смогли передать его слог в нашем неумелом переводе), стиль, служащий выражением возвышенной и великой идеи, стиль, в котором каждое слово идет из глубины души, каждая фраза написана кровью сердца, стиль, озаряющий все вокруг, как мощный поток лучей, стиль, подобный огню и цветку? Когда мы читали этот трактат, казалось, что мы слышим голос древнего мудреца или пророка».
Толстой, по убеждению Котоку, — маг и волшебник художественного слова, защитник угнетенных и порабощенных, трибун, которому открыты сердца людей. Он — олицетворение того народа, который поднял знамя борьбы против тирании и бьется в неравном бою за свободу и счастье всего человечества.
Именно из такого представления о Толстом — великом художнике и борце против самодержавия — и родилось в среде руководителей «Хэймин симбун» желание вступить с ним в непосредственный контакт, что и было осуществлено одним из редакторов газеты, известным деятелем социалистической партии Абэ Исоо.
В сентябре 1904 г., в разгар военных событий, Толстой получил следующее письмо:
«Токио, Япония, 4 сент. 1904 г.
Дорогой господин Толстой!
Я думаю, Вы не посетуете, что называю Вас просто господином, не употребляя титула, так как различать людей по титулам кажется мне большим ребячеством. Пишу это письмо для того, чтобы сообщить Вам, что Ваша ценная статья о русско-японской войне, появившаяся в лондонском "Таймсе", переведена па японский язык и напечатана в нашей газете "Хэймин симбун", что означает "Народная газета". Мне доставляет большое удовольствие послать Вам два номера этой газеты, в одном из которых Вы найдете Вашу статью, переведенную на японский язык, а в другом — коротенькую статью на английском языке про Вас самих56.
Мы, социалисты, являемся противниками войны. Нам очень трудно выступать против нее, но, несмотря на тяжелые преследования, мы делаем все, что можем.
Надеюсь, что Вы долго будете здравствовать и продолжать борьбу против войны, остаюсь искренне Вашим
Исоо Абэ, от имени "Хэймин симбун"» 57,
Упоминаемая в письме небольшая статья была посвящена вопросу о влиянии Толстого в Японии. Приведем из нее отдельные отрывки:
«Имя Толстого, — пишет безымянный автор, — теперь хорошо знакомо японцам. В особенности с тех пор, как вспыхнула война, его взгляды на войну приводились с большим интересом в здешних газетах. Так что нам кажется своевременным немного поговорить о его влиянии в нашей стране.
Имя его стали упоминать у нас около 15 лет тому назад. Сначала мы познакомились с ним как с великим литературным талантом... Но его влияние как писателя-художника перевешено его более обширным и глубоким влиянием как религиозного мыслителя.
Число его непосредственных последователей в Японии, вероятно, невелико; но несомненно то, что он косвенным образом сильно влияет на идейные воззрения японцев. В течение последних лет несколько из его публицистических произведений было переведено. Его "Исповедь" и "В чем моя вера" проповедуют новое евангелие даже тем, кто не умеет читать ни по-русски, ни по-английски. Пророческая строгость его учения, по-видимому, не привлекает многих сторонников, так как людям слабой воли нелегко осуществлять это учение. Но мы не сомневаемся в том, что есть в нашей стране искренние и горячие последователи Толстого, хотя число их невелико. Мы с радостью приветствуем его учение, потому что видим в нем противодействие растлевающему влиянию современной цивилизации.
Но миссия Толстого как писателя и как мыслителя-проповедника сильнее всего олицетворена в его протесте против войны. В настоящее время его образ представляется японцам исполинским воплощением миролюбия. Толстой безбоязненно провозглашает этот принцип независимо от условий и времени. Для него нет различия между русскими и японцами; он обличает обе стороны, ответственные за кровавую войну...
Россия может справедливо гордиться тем, что она имеет такого великого человека, как Толстой, хотя он принадлежит скорее всему миру, чем одному народу... Он выступает как незыблемая скала на хрупкой почве русского общества. Для России лучше потерять Маньчжурию, нежели допустить изгнание Толстого-Толстой — человек совершенно безвредный. Если на него смотрят как на человека, опасного для общества, то это не по его вине, а вследствие пороков, присущих этому обществу. Точно так же всякое правительство, которое преследует людей, исповедующих убеждения, противные войне, этим обнаруживает только свою несостоятельность»58.
Письмо японского социалиста и присланная им статья были для Толстого первой живой вестью, прорвавшейся сквозь фронты и кордоны. Писатель немедленно ответил своему японскому корреспонденту дружеским посланием.
«Дорогой друг Исоо Абэ, — писал он 5 октября 1904 г., — для меня было большим удовольствием получить ваше письмо и вашу газету с английской статьей. Сердечно благодарю вас за то и за другое.
Хотя я никогда не сомневался, что в Японии очень много разумных и религиозных людей, отрицательно настроенных к ужасному преступлению — войне, происходящей между обоими обманутыми и одураченными народами, я все же был очень рад получить этому доказательство.
Большая радость для меня узнать, что в Японии у мепя есть друзья и сотрудники, с которыми я могу быть в дружеском общении» (75, 177).
Высказав одобрение деятельности «наиболее передовой в духовном смысле части... умного и энергичного народа», Толстой по обыкновению посвятил остальную часть письма полемике с социалистами и обоснованию своего религиозно-нравственного учения, необходимого, по его мнению, «для достижения счастья человечества и каждой отдельной личности». Письмо не было направлено против статьи Котоку — она осталась Толстому неизвестной. Но, представляя себе в общих чертах взгляды социалистов, писатель снова подчеркнул свое расхождение с ними.
«Простите, — закончил он свое письмо, — за смелость, которую я беру на себя, обсуждая ваши убеждения, и за дурной английский язык, и верьте, что я ваш искренний друг.
Лев Толстой.
Я всегда буду рад получить от вас известие» (75, 177 — 178).
Письмо это дошло до редакции «Хэймин симбун» незадолго до того, как газета была закрыта, а Котоку Сюсуй и другие ее редакторы посажены в тюрьму59. Оно представляет собой ценный исторический документ, свидетельствующий о том, что Толстой поддержал стремление японских социалистов наладить с ним контакт и, несмотря на свои расхождения с ними, попытался со страниц их газеты воздействовать на японское общественное мнение, осуждая войну и призывая к ее скорейшему прекращению.
Газета «Хэймин симбун» до последнего дня своего существования60 уделяла Толстому много внимания. В ней кроме упоминавшихся двух статей были помещены также статьи под заглавиями «Трактат Толстого о культуре» (№ 29), «Учение о непротивлении» (№ 29), «Нездоровая городская жизнь» (№ 31), «Толстой и Кропоткин» (№ 59) и другие материалы, посвященные русскому писателю. Интерес газеты к социальным воззрениям Толстого был так велик, что у историков японского социалистического движения даже создалось впечатление, что «Хэймин симбун» находилась в период войны иод прямым влиянием Толстого и пропагандировала его абстрактный пацифизм. Это мнение высказал и Сэн Катаяма в 1933 г. в статье «К вопросу о зарождении и развитии марксизма в Японии», утверждая, что антивоенная пропаганда в газете шла «по линии пацифизма, находясь под влиянием письма Льва Толстого (появившегося в лондонском "Таймсе" в начале русско-японской войны), а не по линии революционного марксизма»61. Во всяком случае, не подлежит сомнению, что японские социалисты чутко прислушивались тогда к голосу Толстого и в известной мере находились под влиянием его учения. Об этом свидетельствует и то, что Котоку Сюсуй впоследствии не раз с благоговением упоминал Толстого, ставя его в один ряд с выдающимися деятелями человечества.
В статье «Против моды», написанной в 1905 г. в США, Котоку Сюсуй, обличая дух наживы, царящий в Америке, восклицал: «В состоянии ли она поставить кого-нибудь рядом с Толстым и Петром Кропоткиным, которых дала нам Россия?». В другой статье, «Так называемая военная литература», посвященной пресмыкающейся перед троном казенно-патриотической беллетристике, он писал: «Литература пишет о чести императорского знамени, но не пишет о страданиях народа. Она ратует за расширение территории, но но говорит об обнищании народа... Пришло время, когда пашей литературе нужны не сто Киплингов, а нужен один Толстой»61а.
Что касается самого Котоку, то его судьба была трагична. Ложно обвиненный вместе со своими единомышленниками в подготовке покушения на императора, он (как и его жена Канно Суга) был в 1911 г. зверски казнен. Суд над ними вызвал протесты лучших представителей японской интеллигенции, среди которых были и многие писатели. Раньше и громче всех возвысил свой голос Токутоми Рока, осмелившийся опубликовать в печати открытое письмо императору Муцухито с просьбой о помиловании осужденных. Письмо это, конечно, действия не возымело: 12 человек было казнено.
Расправа над Котоку и его соратниками вызвала протесты лучших представителей мировой интеллигенции, в числе которых был А. М. Горький62.
Выступления Толстого против русско-японской войны привлекли к нему сердца многих японских интеллигентов, которые находились в то время на идейном распутье. Отрезвленные войной, они не могли не задуматься над ее уроками, над тем, по какому пути пойдет Япония дальше — по пути западной буржуазной цивилизации или иной, собственной, дорогой. И многие из них обращались к Толстому за помощью и советом. Русский писатель был рад этому и всегда с охотой отвечал японским корреспондентам.
Еще во время войны, в феврале 1905 г., Толстой получил из Токио от японского студента X. Тамура взволнованное письмо:
«Наш дорогой отец Лев Толстой!
В прошлом месяце я прочитал Вашу статью о русско-японской войне63, переведенную на японский язык из лондонской газеты "Таймс". Вы так честно и смело обрисовали войну как преступление против человечества, что я не мог удержаться от слез.
Я посвятил себя философии, чтобы разобраться в вопросах человеческого бытия. В настоящее время я учусь на философском отделении императорского университета, но я понял, что в конечном счете и философия не может объяснить нам назначение человека и смысл жизни. О, как скорбело мое сердце, когда; я это осознал!».
Далее Тамура описывал свои нравственные страдания, связанные с русско-японской войпой.
«Убедившись в преступности войны, я стал ее противником и у меня с начала войны возникали споры с моими друзьями, должны ли мы воевать с Россией или нет. Несмотря на то что я был уверен в своей правоте, мне большей частью не удавалось одержать верх в споре. Они говорили мне: "Мечтатель! Ты согласен быть убитым, если тебя захотят уничтожить без всякой причины? Но доброе ли это дело с точки зрения морали?.. Смотри, как историки восхваляют Авраама Линкольна и как Карлейль превозносит Оливера Кромвеля". И я всегда в таких случаях должен был уступать»64.
В заключение Тамура спрашивал Толстого, можно ли быть гуманистом и антимилитаристом, не веря в христианские догматы.
Толстой ответил письмом, в котором разъяснил японскому студенту сущность своих гуманистических принципов. Они заключаются, писал он, прежде всего в категорическом отрицании войн, в уничтожении угнетения человека человеком, в стремлении к всеобщему миру и братству народов. По мнению писателя, эти моральные принципы разделяются людьми всех вероисповеданий, рас и национальностей и лежат в основе всех древних философских систем и религий.
Мысль об уважении к человеку, утверждал Толстой, «не нуждается ни в каком авторитете для своего признания, потому что сама она заключает в себе высший авторитет, какой только может существовать, — одобрение собственной совести» (75, 224 — 225). Главнейшая обязанность каждого — служить человечеству и разрушать предрассудки, искажающие этот высший нравственный идеал. Толстой рекомендовал своему корреспонденту прочитать некоторые его произведения, где содержится более полный ответ на волнующие его вопросы.
В последующих двух письмах, посланных в Ясную Поляну весной и летом 1905 г., Тамура делился своими впечатлениями от прочтения книг, рекомендованных писателем65).
На этом переписка Толстого с Тамурой закончилась. Через три года в статье «Влияние на меня Толстого», присланной в альманах к восьмидесятилетию писателя, Тамура рассказал о нравственном переломе, который он пережил, прочитав произведения Толстого.
«В декабре 1904 г., — писал он, — произошло событие, вызвавшее революцию в моем сознании. Я прочел статью Л. Толстого о войне. При чтении второй главы я переживал такое чувство, как будто во мне закипела кровь».
Статья Толстого «Одумайтесь!» заставила Тамуру, как и многих молодых японцев, задуматься над смыслом, точнее, над бессмысленностью русско-японской войны.
«Порт-Артур, — пишет он, — был взят 1 января 1905 г. Я хорошо знал, что десятки тысяч трупов — русских и японских — лежали внутри и снаружи адской крепости. И передо мною возникал вопрос, как окончить эту несчастную войну».
Далее Тамура рассказывает, как под воздействием книг Толстого его «мысль и жизнь приняли новое направление». В заключение он пишет:
«...Только такой человек огненного энтузиазма, как Толстой, и может оказывать моральное влияние на людей. И это качество составляет не только орудие Толстого, но и сокровище всего мира. Кроме энтузиазма Толстой обладает еще необыкновенной решимостью в выполнении того, что он считает своим долгом. Еще ценны в Толстом его горячий протест против войны и смертной казни, а также его сострадание ко всем угнетенным... Это достойнейшее чувство»66.
К сожалению, как нам известно, Тамура недолго удержался на той моральной высоте, на которую поднялся благодаря общению с Толстым. В дальнейшем он попал под власть тех самых предрассудков национализма, которые в юности так решительно осуждал.
Так сложилась судьба лишь немногих из японских корреспондентов Толстого. Большинство их с честью пронесло через всю жизнь гуманистические идеалы русского писателя.
Среди японских гостей и корреспондентов Льва Толстого был и Токутоми Кэндзиро — один из крупнейших писателей-реалистов конца XIX — начала XX в., известный под псевдонимом Токутоми Рока. Его увлечение Толстым и преклонение перед ним, как в зеркале, отразили отношение передовой части японской интеллигенции к художественному творчеству и морально-этической доктрине великого русского писателя67.
Выходец из семьи либерального помещика, в которой высоко ценились буржуазно-демократические принципы, Токутоми рано познакомился с произведениями Толстого. Их обличительный пафос, протест против зла и насилия, сочувствие угнетенным оказались сродни его юношеским идеалам и покорили его.
Токутоми Рока был с молодых лет связан с обществом «Минъюся», которое возглавлял его старший брат Токутоми Иитиро. Общество это, как уже сказано, объединяло талантливых молодых людей, увлеченных идеями буржуазной демократии, стремившихся ликвидировать остатки феодальных порядков и приобщить свою страну к западной культуре. На страницах издававшегося ими прогрессивного журнала «Кокумин-но томо» молодой Токутоми и начал свою литературную деятельность.
В 1890 г. Токутоми Рока опубликовал в журнале большую статью «Великое светило русской литературы Толстой», а в 1897 г. выпустил в издательстве, возглавлявшемся его братом, книгу «Гигант русской литературы Лев Толстой». Эта работа имела решающее значение для всей его дальнейшей писательской судьбы. Изучая произведения Толстого, Токутоми воспринял не только морально-этические воззрения русского писателя, но и реалистические принципы его художественного творчества, что в значительной мере сказалось уже в его первом романе «Намико», изданном в Японии в 1899 г.68.
В том же 1899 г. Токутоми Рока перевел с английского издания «Казаки» Толстого и несколько рассказов Тургенева, и это еще более сблизило его с русской литературой и ее освободительными идеями.
В последующих книгах — в сборнике новелл «Природа и человеческая жизнь» (1901 г.)69, в автобиографическом романе «Летопись воспоминаний» (1902) и особенно в романе «Куросиво» (1902)70 нашло воплощение то лучшее, что он воспринял у Толстого — гуманизм, гражданский пафос, верность жизненной правде. Вместе с тем произведения Токутоми отразили мучительную идейную эволюцию, которую он переживал под воздействием мрачной японской действительности того времени. Это был период, когда вышедшая на империалистическую арену японская буржуазия, едва завершив войну с Китаем, стала в союзе с феодально-помещичьей кликой готовиться к новой большой войне с царской Россией. Токутоми оказался в эти годы, и особенно в период русско-японской войны, на
идейном распутье, с одной стороны разделяя националистические идеалы «Великой Японии», а с другой — сочувствуя общечеловеческим идеям гуманизма и братства между народами. В тот период он особенно остро ощущал потребность в советах своего учителя Толстого. И едва дождавшись, когда замолкнут пушки, он отправился в далекую Ясную Поляну, чтобы в беседе с русским писателем разрешить мучившие его сомнения и обрести твердую почву под ногами.
До этого, 21 января 1906 г., Токутоми искренно поведал Толстому о своих переживаниях, сомнениях и раздумьях. Это письмо, положившее начало личному общению двух выдающихся деятелей мировой культуры, представляет большой интерес.
Приводим его полностью:
«21 января 1906 г., Япония.
Л. Н. Толстому
Дорогой учитель,
Вы, вероятно, помните мистера Токутоми, япопского джентльмена, который посетил Вас в конце 1896 г. Я — его младший брат, Кэндзиро Токутоми. Мне 37 лет и 4 месяца. Я христианин по религии, социалист по убеждениям и писатель — правда, скромного таланта — по профессии.
Дорогой учитель, уже с давних пор я искренно восхищаюсь Вами и Вашими литературными произведениями. Почти все Ваши романы и рассказы я читал в английском переводе, а в 1897 году опубликовал краткий очерк Вашей жизни и творчества. Однако я должен признаться, что, хотя я и преклонялся перед Вашим гением и уважал Вашу искреннюю душу, я не мог целиком следовать Вашему учению. Мне казалось, что во многих вопросах Вы впадаете в крайности, с которыми может согласиться только фанатик.
Если говорить правду, я хотел служить богу и маммо-не, духу и плоти одновременно. Результатом, признаюсь, была полная опустошенность и оцепенение души. Я мысленно осмеивал Ваше учение о непротивлении. Я был горячим сторонником русско-японской войны, ибо, хотя и любил русский народ, который знал по Вашим произведениям и по книгам русских писателей, однако я ненавидел русское правительство и считал, что мы должны нанести ему сокрушительное поражение. Ценою крови, полагал я, мы сумеем добиться мира, взаимопонимания, и поэтому радовался японским победам.
Но теперь, благодарение богу, жестокая, кровавая война кончилась, мир между двумя странами заключен, и вместе с этим пришло пробуждение моей души. Я очнулся от страшного сна и понял, как глубоко заблуждался. С этих пор я решил никогда больше не мириться с кровопролитием и навсегда вложил свой меч в ножны. Я и моя жена стали вегетарианцами. Мы решили, что впредь будем жить простой жизнью любви — любви к богу и любви к человеку. 8 января мы переехали из Токио в Икао — селение, где имеется горячий источник, в 80 милях от Токио, расположенное на склоне горы. Она теперь покрыта снегом и льдом, и оттуда я и пишу Вам это первое письмо. Я давно хотел написать, но не решался. Теперь же я могу писать от чистого сердца. Я приехал сюда для того, чтобы молиться, размышлять, изучать Ваши произведения и думать о важных вопросах. Сколько времени я останусь здесь, этого я не знаю.
Дорогой учитель, да будет Вам известно, что в Японии имеется немало Ваших поклонников, и число их с каждым днем увеличивается. Ваша жизнь и Ваши произведения оказали большое влияние на нашу интеллигенцию, в особенности на молодежь. Мы искренно сочувствуем России, которая теперь переживает революцию. Японии также предстоят всякого рода реформы, она должна претерпеть процесс духовного возрождения. Будем молиться за рождение новой России и новой Японии и будем работать для достижения этой цели. Будем бороться за обновленную землю, за новый мир. Да настанет это царство и да продлится Ваша жизнь, дорогой учитель, чтобы Вы могли увидеть его расцвет и быть нашим светом и надеждой.
Искренно Вас любящий, вместе с бесчисленными толпами стремящихся к истине, Ваш последователь
Кэндзиро Токутоми.
Икао, Тёсю, Япония.
P. S. Моя жена просит меня передать Вам ее уважение и любовь. Её зовут Аи, что означает "любовь".
Вы получили, если не ошибаюсь, две мои скромные работы, которые я послал Вам ранее. Японская книга — это написанный мною краткий очерк Вашей жизни и творчества. Он был опубликован в 1897 г.71. Вторая книга — английский перевод одного из моих романов. Это очень скромный образец, по которому Вы не должны судить о всей японской литературе. Кроме того, поскольку роман этот является продуктом переломного, противоречивого периода моей жизни, он очень слаб в моральном отношении»72.
Письмо Токутоми прибыло в Ясную Поляну в феврале, и Толстой охарактеризовал его в дневнике как «очень приятное» {55, 195). Незадолго до этого он получил высланные Токутоми книги и прочитал в английском переводе его роман «Намико», который понравился ему правдивым описанием жизни верхушки японского общества. Об этом он сказал в беседе с писательницей С. Э. Мамоновой, гостившей в то время в Ясной Поляне: «Из романа Токутоми я получил представление о жизни высших японских сословий, о самураях, о военном духе...»73.
Не понравилось Толстому лишь то, что автор не выявляет своего отношения к описываемым героям, а предоставляет читателю самому судить о них74.
Толстой принимался за ответ Токутоми несколько раз, но каждый раз что-нибудь мешало закончить его. Наконец, 25 апреля 1906 г. он отправил ему следующее письмо:
«Дорогой друг, я давно уже получил ваше письмо и ваши две книги. Было бы слишком долго и бесполезно объяснять, почему я до сих пор не отвечал. Пожалуйста, извините меня. Надеюсь и желаю, чтобы мое письмо застало вас в добром здоровьи и в том: же добром ко мне расположении, в котором вы писали.
Мне не совсем понятно из вашего письма, ни из вашей книги ваше миросозерцание, и я был бы очень благодарен, если бы вы разъяснили мне ваши религиозные взгляды. Я очень интересуюсь религиозными верованиями японцев. Я имею представление о шинтоизме, но сомневаюсь, чтобы современно мыслящие японцы могли придерживаться этой веры. Я знаю конфуционизм, таоизм и буддизм и глубоко уважаю религиозные и метафизические основы этих учений, которые одинаковы с основными законами христианства. Существует лишь одна религия, которая открывается разными сторонами разным народам. Я очень желал бы знать взгляд японцев на основные религиозные законы. В европейской литературе мне не удалось найти ничего об этом. Если бы вы могли мне в этом помочь, хотя бы только изложив ваши религиозные взгляды, я был бы очень благодарен вам.
Под религиозными взглядами я разумею ответ на основной и самый важный для человека вопрос: каков смысл той жизни, которую должен прожить человек.
Вы говорите в своем письме о русской революции и о предстоящих в Японии реформах. Я думаю, что лишь одна революция и одна реформа неминуемы во всем мире: это не только разрушение всех великих государств, но и вообще всякого государства, освобождение людей от подчинения человеческой власти.
Я написал об этом книгу (последнюю) под заглавием "Конец века". Она переведена на английский язык, и я попрошу моего друга в Англии75 послать вам экземпляр, но, может быть, вам удастся достать эту книгу в ваших библиотеках. Пожалуйста, сообщите мне ваше мнение о взглядах, высказанных в этой книге.
Сердечно благодарю за ваше письмо, за книги и за ваши добрые ко мне чувства. Передайте, пожалуйста, мой привет вашей жене и попросите ее, если это не слишком смело с моей стороны, написать мне, если это возможно, в нескольких словах ее религиозное верование: ради чего она живет и каков главный закон ее жизни, тот закон, в жертву которому должны быть принесены все человеческие законы и желания» (76, 143 — 144).
Долгожданный ответ Толстого уже не застал Токутоми дома. Давно мечтая поехать в Ясную Поляну, он вдруг решился и без всякого предупреждения собрался в дорогу.
В начале июня 1906 г. Толстой неожиданно получил из Египта следующее короткое послание:
«Порт-Саид, 22 мая 1906 г.
Дорогой учитель, я нахожусь в пути к Вам. Пишу из Порт-Саида. Сегодня выезжаю пароходом в Яффу. Оттуда я через Иерусалим, Назарет, Константинополь и Одессу поеду в Ясную Поляну. Итак, я буду иметь счастье увидеть Вас, дорогой старый друг, в конце июня, если даже не раньше.
У меня нет рекомендательного письма. Я не знаю ни слова по-русски и лишь весьма несовершенно говорю по-английски. И тем не менее я убежден в том, что это рука всевышнего направляет меня к Вам.
Молюсь за Ваше здоровье, преданный Вам
Кэпдзиро Токутоми» 76.
Известие о приезде Токутоми Толстой воспринял с удовлетворением. В неопубликованных записках Д. П. Ма-ковипкого находим следующую запись:
«Часов в двенадцать ночи Лев Николаевич пришел в мою комнату. "Я взволнован, — сказал он, — письмами Моррисона Дэвидсона77 и Токутоми..."78.
Через десять дней Лев Николаевич сказал за обедом:
— Когда же японец приедет? Я его расспрошу про Японию, Китай... Если нарочно едет, пусть поживет...79».