Прежде чем продолжить чтение пророка Иезекииля, тот сложный фрагмент, который мы начали в прошлый раз, мне хотелось бы несколько минуток поделиться с вами вот чем.
Вчера на приходе мы читали Исаака Сирина, 34-е Слово, и там для каждого, для организации нормального своего христианского бытия есть очень важные системные замечания, размышления Исаака Сирина.
Буквально один абзац. «Если будешь трудиться в прекрасной добродетели и не почувствуешь, что вкушаешь от нее помощи, то не дивись. Ибо, пока не смирится человек, не получает награды за свое делание. Награда дается не за делание, но за смирение. Кто оскорбляет последнее, тот теряет первую.
Кто раньше принял уже награду за добрые дела, тот преимуществует перед имеющим делание добродетели. Добродетель есть матерь печали о Боге, а от такой печали рождается смирение, а смирению дается благодать. Воздаяние же бывает уже не добродетели и не труду ради нее, но рождающемуся от них смирению. Если же оно оскудеет, то первые будут напрасны».
То есть мысль проста, что вот эта как бы схема «добродетель рождает печаль, печаль рождает смирение, а за смирение дается человеку благодать». Она никогда не дается за добрые дела. Эффект добрых дел в христианстве ничего не значит. Люди никак не могут этого понять.
То есть наша схема не христианская, скажем так, условно примитивная, она думает. В нашей голове лежит, на самом деле, некая фарисейская парадигма, некое фарисейское прокрустово ложе: «Я сделал — мне дали. Я дал милостыню — мне дали благодать. Я попостился — мне дали благодать. Я помолился — мне дали благодать».
То есть в нашем сознании совершенно безосновательно находится представление о том, что мы что-то сделали хорошего, доброго, и за это нам должна быть дана благодать. Вот этого нет, так не работает, но мы думаем, что так должно быть, и поэтому смущаемся.
Ладно, обыкновенные люди, а больше всех страдающие от этого — это сотрудники милосердия. Знаете такие организации? Они говорят: «Ну, я же тружусь», — то есть человек заботится о больном, о двух, о трех, ухаживает, время урывает, трудится, а эффекта никакого нет. Он, наоборот, не чувствует никакой благодати, которую, как он думает, он должен получить. Ему все труднее и труднее, и он все раздраженнее и раздраженнее, и уныния все больше и больше, оттого что он за кем-то ухаживает. И он не понимает: «Ну, как? Должна же быть благодать. Я же тружусь, а ничего нет».
Или, например, человек Великим постом или еще когда-то решил помолиться, как-то особенно помолиться, и вот он начинает по вечерам читать длинные молитвенные правила, какие-то каноны, Псалтирь читает. Он читает уже почти весь Великий пост, а в душе только скорби нарастают, благодати он не чувствует, если он, конечно, не просто читает, а еще и молится. И мы смущаемся, почему это не работает, ведь мы же делаем ради Бога, но ничего не получаем.
Исаак Сирин дает ответ на этот постоянно звучащий вопрос — почему я ничего не получаю? Потому что за дела никто ничего не получает в Церкви. Если вы получаете награду за ваши дела в виде человеческой похвалы или еще чего-то, то вы получили уже свою награду. Вас ничего другого не ждет.
Вы можете, например, делать добрые дела, за это про вас пишут в газетах, вам дарят подарки, приглашают везде, отмечают, хвалят — вот и все. Никакого Царства Божия за то, что вы кому-то помогаете, вы не получите. Вы уже получили свою награду, о вас раструбили по всему городу, деревне области, стране. Это и есть та награда, которую вы получили.
А мы думаем, что еще какая-то благодать будет. Нет, благодать за дела никогда не дается, никогда, без исключения. Но когда мы начинаем делать добрые дела, и делаем их, то есть добродетели — это же не одноразовое дело, это некое постоянное усилие, напряженность в делании добра.
То есть не один раз мы перевели бабушку через дорогу, а всякий раз, попадая в эту ситуацию, мы переводим бабушку через дорогу. Они, как назло, выстроились по маршруту моего следования, и всех надо через дорогу перевести, они ждут просто. Одну-то легко перевести, а когда ты уже опаздываешь, а там целый забор стоит этих бабушек, как назло все столпились, и всех надо перевести. Потому что, если ты хоть одной откажешь, это уже не добродетель.
Скажем, вам позвонили ваши родственники поговорить, вы сидите, телевизор смотрите. Чего бы ни поговорить с родственниками? Поговорили. Только положили трубку — другой звонит. Тоже поговорили. Третий — тоже поговорили. Только положили трубку — четвертый звонит. А время уже 11 часов вечера. Вы думаете: «Да что ж такое-то? Я спать-то буду сегодня или нет?» — и уже злитесь, раздражаетесь, оттого что вам звонят. Только положили трубку, пошли зубы чистить на ночь — опять звонят.
Но каждый раз, стоит вам сказать: «Да пошли вы, в конце концов, я спать хочу», — все то, что вы делали до этого, показывает, что вы делали это не в качестве добродетели, а просто потому, что это было удобно. Никакой добродетели в этом не было. Позвонили — вы взяли. Вы берете трубку всякий раз, когда это удобно, и не берете, когда это неудобно. Какая же тут добродетель?
Если вы перевели бабушку, потому что ваше сердце испытало к ней жалость, это не добродетель, это просто жалость. Если вы переводите бабушек всякий раз, сколько бы их там ни было, только тогда это станет добродетелью, постоянным усилием в чем-то. Если вы, например, решили попоститься, скажем, среду и пятницу, попостились в течение месяца-другого, вам понравилось, а потом перестали. То есть все, что вы делали до этого, никакого значения не имеет. Но когда вы начинаете поститься среду и пятницу каждую неделю вашей жизни до скончания века, только тогда это будет добродетелью.
А там разные искушения. Вы не можете знать, что будет через 5, 10, 15 лет, но вы даете себе зарок, что вы всегда поститесь в эти дни, не вкушаете скоромного, тогда это будет добродетелью. И вот эти долговременные усилия в направлении добра всегда приводят к печали, потому что это трудно.
Один раз прийти к женщине, соседке, которая заболела, нетрудно. Туда трудно ходить каждый день. Каждый день в 8 часов вечера идти к соседке, стучаться, проведывать ее, каждый день — вот это трудно. И вам уже не хочется идти. И вам приходится полчаса стоять на коленях и молиться: «Господи, дай мне силы зайти туда», — потому что все кричит о том, что вы не хотите идти к соседке.
Это всегда так. Когда первый раз человек берет молитвослов, это радостно. Сколько бы он молитв ни прочитал, для него это здорово, вызывает восхищение, восторг. Как приятно молиться, и первый день, и второй, и третий, может быть, неделю. А на десятый день думаешь: «Как скучно! Я все уже знаю. И что, вот так каждый день, всю жизнь? Да я с ума сойду. Скукотища какая!»
Но только тогда, когда вы будете это делать каждый день, ваша душа будет страдать. Вы не хотите этого делать, но вам придется. И вот тогда, когда вы делаете то, что вам не нравится, вы делаете потому, что так нужно, что такая добродетель, что так велик Христос. И ваша душа печальна, потому что вы делаете не то, что вам хочется, а то, что вы должны делать ради Христа.
Скажем, такая простая вещь, ну, все же люди нормальные, адекватные, Емели ни одного не вижу, на лбу ни у кого ничего не написано. Все же на работу ходили, так ведь? Кому нравилось хождение на работу? Работа, может быть, и интересная, но кому нравилось каждый день вставать и идти на работу? Никому.
Даже, скажем, художник. Его творческий процесс интересен, но ему трудно каждый день подходить к работе, которую он начал полтора месяца назад доводить до совершенства. И он, бывает, забрасывает ее на несколько дней, а то и недель, потому что тяжело каждый день приходить и что-то делать. Рутина никому не нравится.
Учителя любят беседовать с детьми, рассказывать интересные истории, но никому из учителей не нравится то, что сопровождает этот процесс, — журналы, ведомости, планы, программы, отчеты, домашние задания, разговоры с нерадивыми учениками. А так-то учителя ее любят.
В любой работе есть вот этот рутинный компонент, но мы все это преодолели в свое время, ходили к 8-9 часам на работу и заработали свою пенсию, мечтая только о том, чтобы этот кошмар скорее закончился. Но когда он кончился, и мы оказались на пенсии, мы думаем: «Э, нет, на работе-то было лучше».
Сидишь целыми днями дома. Ну, неделю посидел, две посидел, три посидел, ну, полгода посидел, и думаешь: «Да что ж такое-то, а? И что, так остаток жизни и сидеть, что ли? Я же привык работать». То есть любое дело, совершенно любое дело требует какого-то терпения.
И вот это терпение составляет печальный компонент человеческой жизни, и мы, делая что-то с терпением, то есть не потому, что у нас восторг и восхищение, что нам приятно и нравится, а потому, что так надо, что же делать, жизнь такая, мы, в конце концов, смиряемся.
Вот в этом печальном терпеливом делании душа и смиряется. И только тогда, когда она смиряется, она получает благодать за то дело, которое она делает. По-другому никак. И в этом глубочайший закон правды Божией. Почему? Потому что, если человек сделал дело и получил награду, он приписывает это себе: «Это я такой молодец».
На этом основании бывает все высокомерие, вся гордыня, все превозношение: «Я молюсь, а ты нет. Я пощусь, а ты нет. Делай, как я, и тебе будет хорошо, как мне. Чего ты там раскис? Чего ты не можешь? Смотри, я все могу». Потому что человек в грехе своем так устроен, что все, что он делает, и получает за это сразу какой-то дивиденд, он приписывает это себе.
А если он делает в терпении, в печали, он так устает, что понимает, что у него сил никаких нет. Он проклял это дело давным-давно, и вдруг получается какой-то бонус, какая-то награда, вдруг вырастает какое-то качество в душе, вдруг откуда-то берется какое-то терпение, силы берутся, и человек понимает — это не он, это благодать ему дает.
И когда он эту благодать получил, в нем рождается не высокомерие, а благодарность. И если в ответ на какое-то действие, наших усилий в итоге рождается благодарность за то, что Бог нас не оставил, что Бог на нас призрел и нам помог, то это и говорит, что мы в результате этого делания смирились, а смирившись, и получили благодать.
Вот такой правильный путь, и поэтому всем так плохо только по одной причине. Если бы за все наши большие или маленькие усилия мы тут же получали благодать, то мы были бы страшными людьми, во сто крат страшнее, чем сейчас, потому что мы все были бы горды и надменны.
Но Бог заповедовал, устроил другой способ. Он хочет, чтобы мы, трудясь, смирялись, и тогда получаемая благодать вызывает наше благодарение Богу, то есть умножает в нас веру, а не гордыню, что произошло с фарисеями.
Когда вы поймете то, о чем я говорю или Исаак Сирин говорит, вы поймете, насколько это само собой разумеющиеся вещи. Я не пью, и уже это основание дает мне гордиться над теми, кто пьет. Я не ворую, и поэтому я считаю себя выше тех, кто ворует. Скажем, я экономный, стало быть, превозношусь над неэкономными. Любая добродетель приводит к превознесению себя.
В христианстве это не делается, потому что любая добродетель не дает нам ничего. Мы думаем, что сейчас она принесет нам какие-то плоды, а она не приносит ничего, кроме скорби. А скорбь — она просто скорбь, она неприятна, и мы ее терпим, не получая от этого никакой радости, и постепенно изнемогаем в этом.
Приходит смирение: «Господи, да хоть бы выжить! Уж не до жиру, не до награды. Хоть бы уж не погибнуть на этом пути». И когда мы неожиданно получаем помощь, то эта помощь приходит именно тогда, и благодать приходит именно тогда, когда она нас уже не может надмить и привести к гордыне и высокомерию. Вот такой путь христианской жизни, определенный Богом.
Если какое-то дело, которое мы делали, самое разное, не приводит нас к смирению, то это дело роет нам яму, оно губит нас. Любое дело, любое, даже само смирение. Любое, что мы делаем, если это не приводит к смирению, подлинному, настоящему смирению, то это нас губит, потому что мы начинаем превозноситься над другими людьми. Это совершенно очевидно.
Вы можете молиться. Если молитва приводит к тому, что вы ловите себя на том, что вы осуждаете тех, кто не молится, от вашей молитвы нет никакого толку. Надо, чтобы молитва привела к смирению, только тогда она будет вас созидать. А для того чтобы она привела к смирению, она должна быть трудной, с трудом дающейся. Она должна быть сопровождена болью, скорбью и печалью, только тогда она смирит, а не превознесет.
И пост, и милосердие, и социальное служение, и воздержание, и трезвость, и знание Священного Писания, и даже незнание Священного Писания — все может быть использовано человеком для того, чтобы превозноситься над другими людьми. В силу этого, скажем, так и гибнут люди.
Вот начал человек делать что-то, скажем, некая выдуманная женщина, решила она молиться, и молится себе, и молится, и молится. Естественно, она начинает понимать, что она лучше других — тех, кто не молится, кто в храм не ходит. Она начинает осуждать своего мужа, она начинает терроризировать своих детей: «Почему вы не молитесь? Это же так правильно, это же так нужно. Вы станете никчемными людьми, если не будете молиться».
Она всех начинает шпынять, и в результате этого уже никакой добродетели нет, потому что она становится как раз надменным, высокомерным, всех поучающим человеком. Но всегда находится человек, или не один, находятся люди, которые говорят: «Вот правильная женщина. Она же молится, семью свою поучает, мужа учит, как жить правильно. Вот настоящая христианка. Научи нас, как ты так живешь».
И она начинает учить. И чем больше учит, тем больше превозносится. И вокруг нее уже группа женщин, таких же, много-много молящихся, но никакого смирения не имеющих. И человек не может отличить, он говорит: «Ну, вот же, женщина восемь часов на молитве стоит. Сколько вы стоите? Два, час? Час. А она восемь каждый день, каждый, уже много-много лет. Ну, очевидно, что она молитвенница, правда ведь?» Нет. Но мы думаем, что она молитвенница, потому что, ну, как, я же не могу восемь часов.
А если женщина ходит, например, в одном платье восемь лет, и в носках дырявых, и в обуви, которую купила восемь лет назад, женщина добродетельная? Ну, само собой разумеется. Я за это время уже 30 платьев поменяла, а она в одном ходит. Вот смиренная душа!
Но если это воздержание в покупке одежды не приводит ее к смирению, это никакая не добродетель. Она ходит и гордится своими дырами и осуждает всех за то, что они транжиры что они не такие скромные, как она. И мы встречаем таких людей везде, поэтому, в силу того, что сами-то мы со смирением не знакомы, мы начинаем искать не смиренных людей, а людей, обладающих, с нашей точки зрения, добродетелями.
Вот в этом же феномен, например, монастыря «Спорительница хлебов» и всех прочих монастырей, всех прочих священников, которые через это проходят. Как только появляется человек, который делает то, что мы не можем, мы проникаемся к нему уважением и начинаем считать его за праведника, только потому, что он может делать то, что мы делать не умеем.
И это привлекает наше внимание к нему, наши сердца, потому что мы ориентируемся на внешний показатель — он это умеет делать, а я не умею. Значит, он добродетельный, я хочу у него научиться. А подлинным критерием человека в Боге является не способность к добродетели, не способность делать что-то, чего другие делать не умеют, не способность, скажем, долго молиться, или быть скромно одетым, или быть нестяжателем, или чудотворцем, или человеком, много-много говорящим по Священному Писанию или еще по чему-то.
Критерием причастности человека к Богу является его смирение, а стало быть, и послушание, насколько сам-то он себя ни во что не ставит, ничего из себя внутри не представляет, собой совершенно не гордится, сам-то никого не учит. Он спокойно реагирует на замечания, он знает, что он гораздо хуже, чем о нем могут сказать посторонние люди.
Только приращение смирения есть критерий принадлежности человека Церкви, подлинной принадлежности Церкви и Богу. Нет смирения — нет христианства. Нет смирения — люди не знают Бога. И сама по себе жизнь, все подвиги и не подвиги, все качества и не качества имеют значение только в ту степень, в какую они учат нас смирению.
И вот если про этот путь мы просто поймем, усвоим, как бы осмыслим его таковым, каким он есть, мы с вами не только сами сможем идти путем ко Христу, намеченным нам Богом, мы никогда не сможем увлечься людьми, которые, на самом деле, ко Христу не имеют никакого отношения.
Так устроен человек, еще раз повторю, что мы ориентируемся на внешние вещи, а Бог смотрит на сердце. Ему ничего не нужно, кроме сердца, сокрушенного и смиренного. Что бы ни казалось нам великого в этом человеке, мы должны посмотреть, насколько он смирен. Не насколько он праведен, а насколько он смирен, потому что подлинный плод правды — это смиренномудрие, смиренное состояние сердца, никого не осуждающее, ни над кем не превозносящееся, считающее себя действительно человеком ниже, а не выше других.
Вот этим хотелось с вами поделиться.